Geum.ru

Российская интеллектуальная элита в поисках «нового пути» (Последняя треть XIX первая треть XX века)

Вид материалаАвтореферат

Содержание


Глава вторая – «Путь духовных исканий»
Глава третья – «Интеллигенция и народ», –
Подобный материал:
1   2   3   4   5
Глава первая – «Социокультурный портрет интеллектуальной элиты России» – раскрывает содержание понятий «интеллигенция» и «интеллектуальная элита», анализирует их основные социокультурные характеристики в историческом контексте России: численность, материальное положение, характер занятости, истоки мировоззрения, эстетические взгляды, политическое кредо и так далее.

В первом параграфе – «Интеллектуальная элита и интеллигенция: проблема терминов и понятий» – отмечается, что интеллектуальная элита и интеллигенция, происходя от латинского слова «Intellectus», указывающего на способность к интеллектуальной деятельности, занятие умственным трудом, являются понятиями близко родственными, но не тождественными. Если интеллектуалы имеются во всем мире, то интеллигенция, как полагает большинство исследователей, представляет собой чисто русское явление, порожденное специфическими условиями исторического развития России, жесткие рамки политических режимов которой способствовали появлению слоя людей, обладавших определенными знаниями (образованием) и направлявших их на реформирование страны. Этот путь интеллектуального сопротивления власти, политическому режиму, господствующей идеологии посредством массового идейно-политического просвещения народа дал основание говорить об интеллигенции как о совести нации и спасителе России. И именно нравственные качества, умение понимать и сочувствовать, ставить благо народа выше собственного благополучия объявлялись главными чертами в определении интеллигенции, тогда как сугубо профессиональные характеристики, относящиеся к индивидуальному мастерству, к особенностям творческой деятельности и научной работы были причислены к основным признакам интеллектуалов.

Интеллектуальная элита России XIX–XX веков являлась частью интеллигенции и как таковая представляла собой относительно автономный устойчивый социальный слой работников умственного труда, профессионально занятых созданием и распространением культурных (научных, художественных и т.д.) ценностей. При этом все модели структурной дифференциации интеллигенции непременно выделяют в ее составе узкий круг генераторов основополагающих идей, формирующих национальное самосознание и принимающих судьбоносные для страны и мира решения, то есть интеллектуальную элиту, представители которой наделены трансцендентной устремленностью, характеризующей человека творческого и творящего, начиная с гениев и заканчивая особо талантливыми людьми. Так, по мнению И.Е. Репина, которое он изложил в своей книге «Далекое близкое» (СПб, 1913), главную роль в развитии культуры играют люди двух типов: гении-первооткрыватели, открывающие новую эпоху, дающие начало оригинальному направлению творческой деятельности, новому виду искусства, и гении-завершители, развивающие во всей полноте то, что открыл новатор, да так, что после него уже невозможно работать в том или ином виде деятельности, художественном течении, научном направлении. Новаторы часто умирают непризнанными, завершители, как правило, приобретают мировую известность. В русской живописи, по мнению Репина, гениальны К.П. Брюллов, И.Н. Крамской, А.И. Куинджи, в литературе – А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой.

Основными чертами интеллектуальной элиты являются, во-первых, максимальная способность реализовывать в своей деятельности творческие дарования и возможности; во-вторых, предельно широкая общественная база формирования, неоднородность социального происхождения и «нетипологизируемость» отдельных ее представителей; в-третьих, большое духовное, интеллектуальное влияние, оказываемое ею на ход и характер культурного процесса и оставившее свой позитивно-значимый след в истории; в-четвертых, самодостаточность и духовный суверенитет, то есть практическое отсутствие у представителей интеллектуальной элиты зависимости в рамках своей творческой деятельности как от правящих, государственных структур и отдельных лиц, наделенных властными полномочиями, так и от господствующих научных, художественных, идеологических концепций и учений, и в-пятых, уникальность и оригинальность каждого представителя интеллектуальной элиты, его принципиальная «нерастворимость» в соответствующем его статусу социальном образовании – группе, слое, классе в виду его яркой творческой индивидуальности.

При этом очень часто под элитой понимают не реальное сообщество людей, а некое идеальное социокультурное образование, с представителями которого связан образ «благородного мужа». Такой взгляд на элиту обусловлен не столько функциональным, сколько ценностным подходом к ее определению, при котором главными характеристиками элиты выступают моральные и интеллектуальные качества, что невольно ведет к апологетике элиты как группы людей, превосходящих основную массу населения по таланту, уму и образованности. Подобная точка зрения утвердилась еще во времена античности, идеалом которой был мудрец, а точнее – любитель мудрости. Гераклит на рубеже VI–V веков до нашей эры говорил: «Один стоит столько, сколько десять тысяч, если он наилучший»29. Исследователи нового и новейшего времени, считавшие объективной закономерностью наличие привилегированных слоев общества и отдававшие им приоритет, то есть видевшие в них главный источник прогресса – Ф. Ницше, Т. Адорно, Н.А. Бердяев и другие – в противоположность пониманию элиты как группы, непременно находящейся у власти (а поэтому являющейся несамостоятельной и зависимой от массы псевдоэлитой), рассматривали элиту как «аристократию духа», о которой Н.А. Бердяев писал: «Подлинные intellectuels – представители духа, то есть свободы, смысла, ценности, качества, а не государства, не социального класса и социальных интересов», имеющие профетическую миссию… Человек профетического типа слушает не голос, идущий извне, не голос общества и народа, а исключительно внутренний голос, голос Божий»30. Интересным и во многих отношениях плодотворным является цивилизационный подход к элите. О. Шпенглер, говоря о цивилизации как о неизбежной судьбе культуры – ее омассовления и варваризации, отмечал, что только элита в состоянии сберечь ростки культуры, а Тойнби полагал, что импульс к социальному развитию дают «редкие сверхлюди», способные разрушить круг примитивной жизни и свершить акт творения, что цивилизация развивается только тогда, когда элита динамична, и вырождается, когда иссякают ее творческие потенции, в результате чего возникает новая творческая элита, т.н. контрэлита, которая со временем занимает место своей предшественницы. В свою очередь П.А. Сорокин, автор классических трудов по социальной стратификации, подчеркивал, что элита прочна только тогда, когда состоит из наиболее способных людей; если же элита закрыта и не допускает талантливых представителей на вершину власти, то общество обречено на погибель. И именно закрытый тип рекрутирования русской и советской элиты конца XIX–XX веков, по мнению целого ряда исследователей (А.И. Пригожина, М.С. Восленского и других), привел к краху сначала императорской России, а потом и СССР.

Таким образом, понятие интеллектуальной элиты во многом антиномично, что приводит к сложности ее вычленения, к смешению с понятием «интеллигенция» и в целом к бурным академическим дискуссиям, сопровождающимся потоком научной литературы. Однако бесспорно одно: существовала и существует определенная социальная группа, называвшая себя русской интеллигенцией и признававшаяся за таковую всеми остальными членами общества. Существовало и существует также самосознание этой группы, оформившееся в автентическую традицию писать самой о себе. В этой группе присутствует такая, во многом идеальная, общность людей как интеллектуальная элита, выступающая субъектом культуросозидательного процесса, труды которой оказывают решающее влияние на развитие страны и мира. При этом, поскольку каждое поколение интеллигенции порождает свою интеллектуальную элиту, которая всякий раз определяет себя по-своему, в зависимости от времени, в котором ей довелось жить и от тех задач, которые ей предстояло решать, постольку наиболее плодотворным является конкретно-исторический подход к ее изучению как социокультурному феномену России.

Во втором параграфе – «Русский европеец как “модель” интеллектуала в России» – говорится о том, что интеллектуальная элита России вышла из лона европейского Просвещения и ее образованность представляла собой восточный вариант западной просвещенности с характерным для него критическим отношением к жизни, теориями «естественного права» и «естественной религии», защитой равноправия и независимости, в результате чего почти всякий интеллектуал в России превращался в русского европейца, некоего иностранца на родной земле, чувствовавшего себя нередко своим среди чужих и чужим среди своих. Чаще всего русских европейцев можно было встретить в научной и литературно-художественной среде: П.Б. Струве, А.И. Чупрова, И.А. Бунина, А.Н. Бенуа, А.Ф. Кони и других, которые были объединены одной идеей – стремлением к осуществлению в России свободы личности, слова, печати, политической свободы так, как она понималась и укрепилась в Европе. Поэтому интеллектуальная элита активно участвовала во властных структурах страны: в Государственном совете (в частности, академики А.А. Шахматов и В.И. Вернадский, профессора М.М. Ковалевский и И.Х. Озеров), в Государственной думе (например, профессора и доценты С.А. Муромцев, С.Н. Булгаков, Н.А. Гредескул, Г.Ф. Шершеневич), в органах городского и земского самоуправления, а также в политических партиях, что способствовало не только расширению западноевропейского влияния на Россию, но и превращению его в вопрос русской мысли и политики. В результате интеллектуальная элита явилась катализатором острого внутреннего конфликта разных субкультур России – западнической и почвеннической, радикальной и патриархальной, консервативной и либеральной, что самым непосредственным образом отразилось на ее собственной судьбе, на противоречивости духовных исканий ее отдельных представителей, которых относили то к «ницшеанцам», то к «декадентам» и «мистикам», то к «пророкам» и «репетиторам революции», но в целом, к «русским европейцам» – «просвещенному меньшинству», состоявшему из критически мыслящих личностей, отстаивавших базовые ценности европейско-христианской культуры и уверенных в том, что ее развитие в России (образования, просвещения, науки, искусства) может привести к обновлению страны, к пересозданию человека и общества на новых духовных началах.

Третий параграф – «Реализм-модернизм-футуризм: три облика русской интеллектуальной элиты» – раскрывает одну из отличительных особенностей культурной ситуации России рубежа XIX–XX веков – возникновение и развитие оппозиции реализма и модернизма, характеризовавшейся противостоянием различных слоев творческого сообщества страны, разных ценностно-нормативных систем и закончившейся приходом футуристов, расчистивших дорогу для совершенно иной советской социалистической культуры. Развернувшийся во второй половине XIX века процесс переструктурирования интеллигенции, который сопровождался переломом общественного сознания, сменой мировоззренческих установок, привел к формированию нового поколения деятелей культуры, образовавшего свой достаточно замкнутый элитарный слой с присущей ему утонченностью, образованностью, индивидуализмом, социальной отстраненностью и особой этикой поведения, всецело подчиненной законам красоты. Вышедшая в 1902 году в журнале «Мир искусства» программная статья В.Я. Брюсова «Ненужная правда», ратовавшая за замену реалистического изображения серой действительности искусством изысканных аллегорий и иносказаний, как нельзя лучше отражала настроения деятелей Серебряного века, представлявших собой, по выражению Э.Ф. Голлербаха, «аристократию ума и таланта», резко выделявшуюся из общей массы русской интеллигенции.

Однако стремление деятелей Серебряного века к тому, чтобы красота и искусство слились с жизнью, а порой и заменили ее, представителям русской реалистической школы, сформировавшейся под влиянием народничества, казалось не только странным, но и абсолютно чуждым, что наглядно продемонстрировала появившаяся в «Русском листке» и ставшая популярной статья «Душевнобольные декаденты», определившая негативное отношение к модернистам на долгие годы вперед. Особенно сильное влияние на мнение общества оказал Л.Н. Толстой, выступивший решительным противником чистого искусства. На страницах своих сочинений, а также в специальной работе «Что такое искусство» писатель утверждал, что культура формируется нравственностью, что красота без морали бесполезна и не нужна. Размышления Л.Н. Толстого дали богатую пищу для дискуссии, в которой приняли участие В.Г. Короленко, В.О. Ключевский, А.В. Амфитеатров, Н.А. Бердяев и которая после его смерти переросла в спор о том, кто должен занять место «великого писателя земли русской», стать «властителем дум» страны: модернисты или творцы русского реализма. Всеобщая переоценка ценностей и людей, их исповедовавших, привела к неутешительным результатам. «Мы мертвы давно», – констатировал Ф.К. Сологуб; ему вторил Горький: «Удивительная страна! Трупы в ней живые, а души мертвые!»; «Так жить больше невозможно», – утверждал Е.Н. Чириков 31.

Пока русская интеллектуальная элита занималась разбирательством того, кто в ее среде лучше, а кто – хуже, кто имеет право возглавить культурное развитие России, а кто – нет, ей на смену рвалось уже совершенно новое по своему духу поколение. В мае 1913 года на чествовании К. Бальмонта, которое проходило в Обществе свободной эстетики, молодой В. Маяковский громко заявил о своей «голой ненависти» к творцам прошлого, и написанное им в 1914-1915 годы «Облако в штанах» уверенно провозгласило новый «катехизис сегодняшнего искусства. “Долой вашу любовь”, “долой ваше искусство”, “долой ваш строй”, “долой вашу религию” – четыре крика четырех частей» российских футуристов, желавших как можно скорее сбросить с пьедестала старую интеллектуальную элиту страны и все ее ценности32. На выставке 1916 года в красный угол был торжественно вознесен «Черный квадрат» К. Малевича, объявленный «голой без рамы иконой» новейшего времени. В итоге, интеллектуальная элита, отбросившая на рубеже веков «ненужную правду» и захотевшая «быть как солнце», оказалась в «черном квадрате», который подобно черной дыре стал быстро поглощать все краски жизни. Начатый модернистами и подхваченный футуристами поход на старые ценности и традиции привел к неожиданному результату, к торжеству культуры простонародной, принижавшей все элитарное и высокое до массового и обыденного и заставлявшей всех творческих людей подлаживаться под себя, то есть быть простыми и народными. Общая революционность эпохи, пронизанная идеей абсолютной свободы, играла футуристам на руку, так же как и развернувшаяся эстетическая революция с эклектическими идеями «всёчества», стилевого плюрализма и примитива, отказа от наследия прошлого и каких-либо религиозно-нравственных критериев оценки произведения художника.


^ Глава вторая – «Путь духовных исканий» – состоит из двух параграфов. В первом из них, названном «Интеллектуальная элита и Русская православная церковь», отмечается, что фундаментальным вопросом в жизни и творчестве интеллектуальной элиты России XIX–XX веков являлась проблема веры и культуры, которая неизбежно перерастала в проблему отношения к Русской православной церкви, все время призывавшей веровать, но не умствовать, что для творческой личности было совершенно невозможно. Интеллектуальная элита первой в России поставила вопрос о необходимости смещения акцентов религиозного опыта из области ритуальной, обрядовой в сферу внутренней жизни человека и стала рассматривать проблему веры прежде всего как проблему духовной свободы и поиска истины, уважения уникальности человеческой души, что нашло отражение в творчестве Л.Н. Толстого («Мысли о Боге», «Отец Сергий»), С.И. Гусева-Оренбургского («Страна отцов», «Глухой уезд»), А.И. Куприна («Анафема»), М.Н. Альбова («Ряса»), А.В Амфитеатрова («Благоденственное житие»), Н.Н. Русова («Отчий дом») и многих других. Поднимавшаяся ими тема христианства, православия, жизни русского духовенства раскрывалась через характерный для России рубежа ХIХ–ХХ веков конфликт богоискательства с Русской православной церковью, которая являла собой абсолютную уверенность, твердую веру и убеждение в истинности своих постулатов и не испытывала никакой потребности в их проверке и доказательстве, тогда как интеллектуальное сообщество страны все подвергало проверке, испытанию, доказательству без определенной уверенности, веры и убеждения, что препятствовало развертыванию полноценного диалога между ними. Явный антиинтеллектуализм русских священников, стоявших на позициях слепого поклонения вере, с одной стороны, и высокий уровень образованности, познавательная активность творческого сообщества, с другой стороны, превращали отношения религии и науки, веры и культуры в духовную борьбу, об остроте которой говорит тот факт, что 22% всех русских революционеров по своему социальному происхождению было выходцами из духовенства33. Если же к этим 22% революционеров прибавить еще участников либерально-буржуазного движения, являвшихся поповичами, а также тех служителей культа, кто из-за своей оппозиционной деятельности был лишен церковного сана, то окажется, что Русская православная церковь дала до половины всех противников царского режима. Она не была готова отвечать на неординарные вопросы неординарных людей, ей было проще объявить их вероотступниками, чем вести с ними сложный, требующий больших познаний разговор. Массовые гонения и цензурные запреты самодержавного православия и православного самодержавия, смотревшего на религию как на государственную обязанность, превратили интеллектуальную элиту в мощную антицерковную силу, выступавшую за свободу совести, за превращение веры в личное дело каждого.

Второй параграф – «Проблема веры и культуры в жизни и творчестве русских интеллектуалов» – анализирует характер религиозных исканий К.Н. Леонтьева, В.С. Соловьева, Л.Н. Толстого, П.А. Флоренского, М.А. Волошина и других представителей интеллектуальной элиты страны, раскрывавших проблему веры и культуры под углом зрения таких вопросов как «самодержавие и православие», «Россия и Вселенская церковь», «соотношение церкви небесной и церкви земной», «православие и красота», «религия и свобода», «христианство и социализм», «Христос и Иуда» и некоторых других. Поиски новой духовности привели одних представителей интеллектуальной элиты к отрицанию Бога вообще, других – к созданию своего Евангелия, третьих – к идее объединения религий и так далее. Например, Л.Н. Толстой на рубеже ХIХ–ХХ веков издал в своей редакции: «Новое Евангелие», «Учение двенадцати апостолов», «Соединение, перевод и исследование 4-х Евангелий», «Критику догматического богословия», а также являлся автором таких известных работ как «Исповедь» и «В чем моя вера?» Духовные искания интеллектуальной элиты, выступавшей за церковное обновление, социальное и свободное христианство, оказали большое влияние на идейно-философскую борьбу и в целом на судьбу России XX столетия. Ощущение неизбежности социальной катастрофы, опиравшееся на западноевропейские постулаты о конце истории и смерти Бога, сопровождалось всеобщей переоценкой ценностей, поиском путей религиозного реформирования и возрождения, тесно связанным с идеей духовного обновления человека, его самосовершенствования и освобождения от социальных, религиозных и нравственных пут. Иначе говоря, обратной стороной богоборчества интеллектуальной элиты России было ее богоискательство, приведшее некоторых ее представителей к социализму, трактовавшемуся как новая религия, новое проявление духовности, способное гармонично соединить конец старого мира с возникновением мира нового.


^ Глава третья – «Интеллигенция и народ», – представленная в двух параграфах: «Народ как болевая точка жизни и творчества» и «От народолюбия к народофобии», акцентирует внимание на том, что тема «интеллигенция и народ», являясь, говоря словами Н.А. Бердяева, «чисто русской темой, мало понятной Западу», во всей своей многогранности раскрывает специфику интеллектуальной элиты России, поставленной в сложное и трагическое положение между империей и народом, восставшей против империи во имя народа и раздавленной народом, который увидел в ней чуждую и враждебную себе силу. Российская интеллигенция считала себя главным народным защитником и выразителем народных интересов, что наиболее яркое свое проявление нашло в художественной литературе (Успенский, Некрасов, Муйжель) и живописи (Перов, Ярошенко, Архипов). Однако взгляд творческого сообщества на народ был, хотя и талантливый, но все же со стороны. Повседневную жизнь народа, на 4/5 состоявшего из крестьянства, отечественная интеллигенция в большинстве своем знала и понимала плохо, поскольку принадлежала к другому культурному миру – европейскому и городскому, тогда как основное население страны являлось носителем патриархальной сельской культуры. Длительный раскол российского социокультурного пространства на европеизированные «верхи» и традиционалистские «низы», в центре которого стояла элита страны, рано или поздно должен был вылиться сначала в брожение умов, а потом и в революцию, уже в 1905–1907 годы вставшую на путь отрицания всей элитарной культуры, всех ее носителей и творцов. Преодолеть биполярность русской культуры интеллектуальная элита стремилась путем развития культурно–просветительной деятельности и создания некой общенациональной народной культуры, которая смогла бы объединить все население страны, снивелировать социокультурные противоречия, раздиравшие Россию последней трети XIX - начала XX века. Одновременно было подхвачено понятие соборности, но не как религиозного братства лиц, входящих в церковный собор, а в качестве механического объединения людей, созданного в интересах преодоления культурного раскола, что превратило идею соборности в утопическую модель нежизнеспособных социальных отношений. В результате интеллектуальная элита, стремившаяся преодолеть свою оторванность от народной жизни, искавшая пути соединения с ней, в том числе и посредством отказа от свободы творческого индивидуализма, не смогла противостоять натиску революционного движения, его идеям «коммунистического человечества», нацеленных на создание особой культуры социального заказа и организованного извне коллектива.

Тема народа отодвинула на задний план ключевую проблему интеллектуальной элиты – проблему личности и заменила ее проблемой человечества, рассмотрение которой в свою очередь поставило под сомнение оправданность существования культуры вообще и, следовательно, оправданность собственного творчества. То, что русская идея, понимавшаяся интеллигенцией прежде всего как идея русского народа, не стала в России идеей культуры, явилось трагедией для интеллектуальной элиты.