Geum.ru

Забастовки в угольной промышленности

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   17


Местные и региональные власти также заботились о большей автономности шахт и объединений, надеясь, что это обеспечит основу для роста ресурсов социальной сферы в регионе. Ответственность за обеспечение социальными и бытовыми благами была разделена между шахтами и местными властями. На практике, особенно в шахтерских городах, четкое разделение финансовой и административной ответственности отсутствовало, планирование координировалось горкомом партии совместно с местными директорами шахт и горисполкомом. Горисполком «избирался» из местного совета, члены которого традиционно назначались горкомом партии из «социально активных» членов общества, которые не обязательно были членами партии. Решение о распределении местных социальных и бытовых благ, финансируемых из годового дохода шахт и выделяемых объединением из бюджета, в конечном итоге принималось в Москве. Доходы города, которые распределялись облисполкомом под руководством обкома партии из регионального бюджета, также определялись в Москве. Между тем на практике шахты и местные власти имели достаточную свободу действий и могли перераспределять средства. Таким образом, для шахт было нормой использовать производственные средства на социальные и бытовые выплаты, например путем включения работников социальной сферы в производственный бюджет.


Перестройка прервала спокойный ход работы местной и региональной администрации.. До ее начала координация и распределение ресурсов осуществлялись преимущественно через партийные структуры горкома и обкома, в то время как роль членов местных и региональных советов заключалась главным образом в контроле и наблюдении за управлением социальной и бытовой политикой на микроуровне. Перестройка предполагала отдаление партии от прямого контроля над администрацией и усиление власти выборных органов, хотя и под руководством партии. В принципе это дало местным и региональным Советам большую автономию, так что местные депутаты могли стать местными политиками, принимающими решения. На практике это означало в первую очередь рост их ответственности. Парткомы могли все больше и больше упрекать местные Советы за недостатки. При этом властные полномочия Советов не увеличивались, так как они не имели ни независимого источника дохода, ни эффективного контроля над исполнительной властью[9]


Большинство народных депутатов были довольны своей традиционно пассивной политической ролью, но некоторые были более амбициозны. В отличие от местных исполкомов, видевших в независимости шахт и объединений основу для повышения местных доходов, улучшения условий на местах и сокращения социальной напряженности в регионе, они увидели в шахтерских забастовках инструмент давления на Кемерово и Москву для повышения доли их регионов в централизованно распределяемых доходах. Поэтому забастовочные комитеты при составлении и реализации своих требований склонялись к более тесному сотрудничеству с местными исполкомами. Одним из основных их требований стало проведение новых выборов на местах, что и было выполнено в национальных масштабах в марте 1990 г.


Хотя июльская забастовка была неожиданной по своим масштабам и воинственности, многие группы очень быстро проявляли желание присоединить свои требования к шахтерским. Наиболее яркой чертой июльской забастовки была скорость, с которой местные власти и директора предприятий отреагировали на сложившуюся ситуацию, и эффективность, с которой они использовали шахтерскую забастовку для реализации собственных амбиций. Забастовка 1989 г. могла стать частью «перестройки снизу», о которой говорил М.Горбачев в 1987 г., но она началась как спонтанная вспышка гнева против всех сторон общественной системы и неприятия рабочими навязанных им «народных вождей». Понимание того, каким образом движение Кузбасса было «приручено» в 1989 г., играет решающую роль для понимания последующего развития рабочего движения в России в целом.


3.2. Забастовка в Междуреченске


Волна июльских забастовок следовала старому доброму образцу советских забастовок, но в значительно большем масштабе. Решающим отличием июля было то, что рабочие больше не оставались под землей, а бастовали на поверхности, вовлекая в акцию протеста всех работников шахты и призывая к поддержке шахтеров других угольных предприятий.


Трудно переоценить мужество, которого потребовал этот простой шаг. Люди были наслышаны о событиях в Новочеркасске в июне 1962 г., когда милиция, оставляя десятки убитых, разогнала забастовщиков. И шахтеры вполне сознавали, что эта сила может быть применена против них в любое время. Предложение урегулировать конфликт с помощью вооруженного вмешательства поступало, но было тут же отклонено, возможно, самим Горбачевым.


Гора напротив шахты им.Шевякова, на которой началась забастовка, весьма живописна летом. Она окружена яблонями, растущими между шахтерскими домиками. Но за домами и садами находятся могилы убитых в большой забастовке в Междуреченске, когда в конце 1940-х гг. заключенные-шахтеры подняли восстание. Все знали, что в 1970-х гг. забастовки в Междуреченске и в близлежащем Новокузнецке были, хотя и не с такой жестокостью, подавлены вооруженными силами (из интервью с А.Асланиди).


Забастовочное движение началось 10 июля на шахте им.Шевякова в Междуреченске, откуда распространилось далее с поразительной быстротой. Несмотря на растущую напряженность и все более частые спонтанные забастовки, прямые контакты между рабочими активистами различных шахт практически отсутствовали, были только короткие встречи рабочих различных смен или участков шахты. Помимо прессы и телевидения, которые лишь изредка показывали бастующих, единственным источником информации были официальные каналы – встречи с обкомом профсоюза с участием руководителей профсоюза и ежедневные встречи глав отделов на каждой шахте[10]. Тем не менее, небольшие группы рабочих на шахтах по всему Кузбассу обсуждали свое недовольство и уже начали формулировать требования[11].


Хотя вероятность того, что искра забастовочной волны вспыхнет именно в Междуреченске, была невелика, здесь были специфические особенности, которые, возможно, могут объяснить, почему именно здесь забастовка быстро разрослась до масштабов целого города. Междуреченск – довольно большой город с населением в 45 тыс. человек, находящийся практически в полной зависимости от угледобывающей отрасли. Он располагается на юго-западной окраине Кузбасса и помимо угольных предприятий не имеет других возможностей трудоустройства жителей. Более того, Междуреченск является очень важной базой угольной отрасли, добывающей коксующийся уголь высокого качества; на его долю приходится до 20 % дохода Кузбасса. Однако муниципальные возможности в Междуреченске достаточно низкие даже по меркам региона. Жители Междуреченска видели причину этого в том, что у города нет своего угольного объединения; шахты входили в «Южкузбассуголь» в Новокузнецке в 50 километрах от города, крупные разрезы находились в ведении объединения «Кузбассразрезуголь», расположенного в Кемерове, в двухстах километрах севернее. Именно поэтому создавалось впечатление, что Междуреченск не имеет контроля над своими собственными ресурсами, которые утекали в два главных города – Кемерово и Новокузнецк и далее – в Москву.


Забастовка на шахте им.Шевякова началась на участке № 5, и возглавил ее Александр Петрович Ковалев, ставший впоследствии мастером участка[12]. Ковалев был достаточно типичным представителем нового поколения активистов. В начале своей трудовой карьеры он был старшим научным сотрудником в Кузнецком горном научно-исследовательском Институте. Но он был очень независимым человеком с сильно выраженными чертами индивидуализма, и неприятие бюрократии направило его по пути нисходящей мобильности. Он пришел на шахту начальником участка, затем стал заместителем начальника и, в конце концов, достиг нижнего ранга в управленческой иерархии – стал работать мастером участка[13]


Забастовка стала кульминацией затяжного процесса подачи жалоб и формулирования требований рабочими секции, в котором руководящую роль играл другой мастер, Валерий Кокорин[14]. 28 декабря 1988 г. коллектив пятого участка шахты им.Шевякова послал письмо за подписью Кокорина в «Прожектор перестройки» – программу центрального телевидения. В письме выражалось недовольство серией неполадок в производственной и социальной сферах, включающих заниженную заработную плату, не отвечающее требованиям оборудование, раздутый управленческий аппарат, плохое питание, нехватку мыла, плохую работу транспорта, проблемы со снабжением. В письме содержались требование дополнительных выплат за работу в ночные и вечерние смены, требование статуса государственного предприятия (Костюковский, 1990: 10, Лопатин, 1993: 76). В начале февраля телевизионная программа переслала это письмо в ЦК отраслевого профсоюза, который, в свою очередь, направил его в территориальный комитет профсоюза и региональное представительство угольного министерства. То, в свою очередь, послало письмо в Угольное объединение Южного Кузбасса, которому принадлежала шахта им.Шевякова. Была создана комиссия из четырех человек под руководством заместителя директора объединения, которая «закрыла вопрос», ничего не решив (Костюковский, 1990: 10, Интервью Авалиани, Московские новости. 1989. 32. 6 авг.; Лопатин, 1993: 76), а профсоюз дал чисто формальный ответ.


По словам Ковалева, основным вопросом была не заработная плата, а плохая организация, при которой шахтеры в течение года не имели настоящей работы[15]. В начале июля Ковалев с помощью товарищей переработал все жалобы в группу требований. Независимо от инициатив Кокорина они обсуждались в течение двух следующих недель, сначала на нарядах участка, проводимых за час до начала смены. Первое требование касалось того, чтобы рабочие трудились только по специальности и чтобы администрация организовала более эффективное использование оборудования. Они представили свои требования администрации предприятия, но не получили ответа. В ходе обсуждения были добавлены новые требования, в основном связанные с заработной платой и условиями труда, в том числе требование повышения регионального коэффициента до 60 % и требование запретить проведение партийных собраний в рабочее время[16]. Под списком требований поставили свои подписи пятьсот работников[17]. На соседней шахты «Распадская» примерно в то же время был составлен похожий список требований, хотя очевидно, что шахты никак не координировали свои действия и даже не имели никакой связи.


28 июня Кокорин послал список из 21 требования в центральный комитет профсоюза, который только что отослал письмо в министерство. Кроме того, рабочие послали свои требования директору шахты, В.Л.Сороке, и в горком партии с требованием встретиться с ними до 10 июля.


4 июля было проведено расширенное собрание совета трудового коллектива, в котором участвовали управленческий состав, партком, профсоюз и около 50 рабочих. Генеральный директор согласился с большинством требований, но заявил, что 7 пунктов, которые рабочие считали наиболее важными, он не в силах решить, в первую очередь из-за положения шахты в новых условиях самофинансирования. Например, в соответствии с приказом Минуглепрома от 1987 г. администрация шахты была обязана выплачивать премии за вечернюю и ночную работу. Однако шевяковцы их не получали, хотя работали в четыре смены. Объяснялось это тем, что, согласно приказу, «все деньги должны выплачиваться из собственных средств». Директор заявил, что у шахты нет денег, чтобы заплатить. На это рабочие ответили, что другие шахты премии платят, и директор шахты «Усинская» принял все аналогичные требования своих рабочих. Директор шахты им.Шевякова отклонил требования своих рабочих как «утопию», и те покинули собрание, продолжавшееся уже без них. После этого администрация предприняла попытку организовать посменные собрания рабочих, чтобы объяснить им ситуацию, но безрезультатно. Два дня спустя, 6 июля, профсоюзный комитет шахты обсудил требования и направил их министру угольной промышленности.


7 июля секретарь угольного профсоюза В.Г.Лунев прибыл из Москвы в Междуреченск и встретился с профсоюзными организациями практически всех шахт, выставивших требования своих трудовых коллективов. Все они предупредили о высоком уровне социальной напряженности. Однако он просто отмахнулся от требований рабочих, аргументируя тем, что Москва не несет за них ответственности после того, как шахты перешли на самофинансирование, и свои проблемы они должны решать самостоятельно. Он просто положил на свой стол требования четырех шахт и сказал лидерам профсоюзов, что это их проблема. 8 июля напряженность возросла еще больше из-за инцидента в столовой на шахте им.Шевякова, где была испорчена приготовленная на прокисшем молоке еда[18].


10 июля истек крайний срок исполнения шахтерских требований. В 9 часов утра 80 шахтеров, закончивших ночную смену, отказались сдать свои самоспасатели. К ним присоединились еще 200 шахтеров, пришедших на работу в первую смену. Они просто стояли и разговаривали. Не было никаких формальных собраний, голосований и резолюций, но общий настрой был однозначен – прекратить работу. По словам Ковалева, работавшего в этот день в ночную смену, «это было просто мнение коллектива»[19]. Шахтеры остались на шахте, собрались у административного здания, организовали самообеспечение продуктами и назначили подразделение жизнеобеспечения шахты, даже не вспомнив об администрации[20]. Из числа собравшихся был избран забастовочный комитет, его возглавил Кокорин.


Второй секретарь горкома партии Щербаков прибыл на шахту в 11 часов утра, следом за генеральным директором угольного объединения Южного Кузбасса Г.М. Филатьевым. Однако шахтеры отказались вести с ним переговоры, заявив, что будут разговаривать только с министром Щадовым, единственным, кто обладал полномочиями решить их проблемы.


Поначалу администрация шахты не воспринимала рабочих всерьез, но очень скоро профсоюз, совет трудового коллектива и администрация осознали, что происходит на самом деле, и бросились поддерживать рабочих, по крайней мере, на минимальном уровне, необходимом для создания иллюзии общего интереса, в надежде, что требования рабочих передвинутся от администрации на министерство. Именно в этом контексте профсоюз взял на себя ответственность за обеспечение забастовщиков питанием.


Весь остаток дня шахтеры посылали делегатов на соседние шахты (им.Ленина, «Томская», «Усинская» и «Распадская») для разъяснения своих требований. Одни пошли на местную железнодорожную станцию, где блокировали железнодорожные пути на 10 минут, в течение которых сообщили о своих требованиях шахтерам в поезде, везущем их на другие разрезы, другие двинулись на соседние шахты на автобусах.


Три шахтера с шахты им.Шевякова прибыли на «Распадскую» в тот момент, когда шахтеры переодевались вечером между сменами. Они зачитали список своих требований и спросили, поддерживают ли шахтеры «Распадской» эти требования и согласны ли присоединиться к ним. Хотя шахтеры поддержали требования, третья смена решила выйти на работу следом за директором шахты, который убеждал отложить любые действия до утра и предлагал создать переговорную комиссию. У рабочих следующей смены было больше информации, и при пересменке одни, покрытые угольной пылью, и другие, в чистой одежде, встретились на площади перед шахтой. Неофициальные рабочие лидеры «Распадской», которые до той поры действовали незаметно, немедленно составили свой собственный список требований и заявили на митинге, что берут все в свои руки, Добровольцы (включая секретаря парткома шахты) немедленно вошли в забастовочный комитет, составленный на основе самовыдвижения. Рабочие решили бастовать без промедления, хотя они решили не останавливать работы, необходимые для поддержания жизнеобеспечения шахты. Рабочие «Распадской» послали делегатов на шахту Шевякова. Чуть позднее в этот же день остановились шахты им.Ленина и «Томская». Всего в первый день остановили работу 10 предприятий города, в забастовке принимало участие 15900 рабочих, и город практически остановился.


Утром 11 июля рабочие шахты Шевякова добились, чтобы шахтовые автобусы и электрички отвезли рабочих на городскую площадь, что свидетельствовало о значительном росте масштабов забастовки. На помощь шахтерам пришли даже водители городских автобусов, добровольно решившие подключиться к шахтерскому протесту. Рабочие собрались на городской площади напротив символов Советской власти: памятника Ленину, горкома партии и исполкома. Там к ним присоединились рабочие других шахт, которые также начали забастовку, и делегаты из соседних городов, приехавшие выяснить, что происходит. Делегаты из Анжеро-Судженска приехали пьяными и по решению массового собрания были доставлены в вытрезвитель (Труд. 1989. 13 июля.)


Когда первые группы людей пришли на площадь, они обнаружили там секретаря горкома партии Юрия Черепова. Председатель горисполкома Н.Я.Завьялов немедленно предоставил забастовщикам громкоговоритель, и в течение двух последующих дней рабочие продолжали митинг, обсуждая ситуацию и вырабатывая требования. Обсуждения транслировались днем и ночью и по городскому радио. На площади же методом самовыдвижения был избран городской забастовочный комитет. Его также возглавил Кокорин. Хотя главные требования шахтеров были политическими, они отвергли все предложения о поддержке и участии от представителей сторонних политических организаций (которые прибыли на второй день забастовки), опасаясь вызвать раздражение властей. Именно поэтому они постоянно настаивали на том, что их забастовка была не политической, а чисто экономической.


Поначалу никто не знал, что делать дальше. Многие шахтеры ожидали, что прибудет Горбачев, чтобы решить все их проблемы, «потому что они верили в Горбачева в это время». Забастовочному комитету было предоставлено несколько комнат в здании горкома комсомола. Основная деятельность забастовочного комитета заключалась в поддержании порядка в городе, для чего он тесно сотрудничал с начальником местной милиции, который регулярно отчитывался на городском митинге. Забастовочный комитет и милицейское начальство установили дорожные заграждения, чтобы контролировать доступ в Междуреченск, и настояли на запрещении алкоголя, чтобы избежать пьянства среди бастующих[21]. Шахтеры гордятся тем, что за время забастовки в Междуреченске не произошло ни одного преступления, но причиной того был отнюдь не высокий моральный дух, а ясное осознание того, что власти могут воспользоваться любой провокацией для того, чтобы оправдать использование силы против забастовщиков. Ходили слухи, что на подавление забастовщиков посланы войска. Два больших грузовика, груженных водкой, прибыли непостижимым образом в первый же день забастовки, но были отправлены обратно.


Стратегия властей была вполне традиционной – они пытались скрыть информацию о забастовках и в это время искали возможности быстро урегулировать ситуацию. На дорогах из Новокузнецка были поставлены заграждения, телефонные коммуникации были прерваны. В первый день забастовки первый секретарь Кемеровского обкома партии Мельников созвал всех руководителей средств массовой информации и попросил их дать сообщение только о митинге (Наша газета. 1991. 23 июля.). И действительно, в первые два дня забастовки в местной прессе о ней не было даже упоминания. Однако когда стало ясно, что забастовку не удастся скрыть и она быстро распространяется по другим городам, партия переменила политику. Для того чтобы управлять информацией, 12 июля обком организовал пресс-центр и всячески поддерживал все попытки горкомов сообщить местному населению об убытках, нанесенных забастовкой, и о необходимости сохранять порядок. 16 июля обком проинструктировал горкомы партии, чтобы те давали сводки по телевидению, радио и в прессе как минимум трижды в день. Тем не менее у партии не было полного контроля над тем, что освещалось в средствах массовой информации, и на третий день популярная кемеровская дала о забастовке длинный и точный отчет.


Городская администрация оставалась в стороне, предоставляя забастовщикам все необходимое и добавляя свои собственные требования к шахтерским. Она всячески пыталась отвести шахтерские требования от себя и перевести стрелки на Москву, избегая переговоров до тех пор, пока не станет понятно, откуда «ветер дует». Министр Щадов согласился удовлетворить шахтерские требования о вхождении городской администрации в состав комиссии, которая была основана для подготовки полной программы требований.


Щадов уже находился в Кузбассе; он прибыл в Междуреченск 11 июля со своим заместителем Валерием Зайденваргом, председателем шахтерского профсоюза Сребным, первым секретарем обкома Мельниковым и председателем облисполкома Лютенко. Щадов вещал на площади в течение 3 часов, объясняя, что многие из требований могут быть выполнены на региональном уровне, с другими должен иметь дело лично он, но некоторые он не может удовлетворить, так как они находятся вне его компетенции. Его, очевидно, потряс враждебный прием и отказ толпы предоставить ему время для удовлетворения требований. Он собирался поехать в Москву и рассортировать требования, но вмешался член забастовочного комитета: «Ребята! Никто никуда не уходит, мы все должны сесть и успокоиться. Мы выдвигали требования не для того, чтобы их просто выслушали… Конечно, министр не может дать нам ответ прямо сейчас. Мы не можем его отпустить. Он должен оставаться здесь и подумать об этом». Забастовщик: «Вот он говорит, что не может так просто цены на уголь поднять, то, другое… Вы понимаете, получается, цены на продукты питания, на товары там, они могут запросто поднять, не советуясь ни с кем. Понимаете, захотели – и подняли. А вот заработную плату, министр говорит, он не может. Раз он ничего не может – пусть уезжает. Пусть приезжает Рыжков, с ним будем решать…». (Костюковский, 1990: 20).


После полуторачасовой беседы с Москвой Щадов поговорил один на один с Валерием Кокориным, председателем городского забастовочного комитета. Москва разрешила ему предложить повысить размер региональных выплат, но не позволила выполнять другие основные требования. Между тем Сребный поднялся на трибуну, чтобы заявить о поддержке профсоюзом требований тружеников Междуреченска, подтвердив фактами, что четыре из пяти их требований соответствуют требованиям забастовочного комитета (Труд. 1989. 13 июля). Первый секретарь обкома Мельников заявил о своем личном согласии со всеми требованиями рабочих, но не с их методами.