Geum.ru

Конкурс методических разработок произведений А. С. Пушкина Тема: «Евгений Онегин»

Вид материалаКонкурс
Подобный материал:
Пискунова О.В. учитель русского языка и литературы

МОУ Лесниковская СОШ

Гусь-Хрустального р-на.


На конкурс методических разработок произведений А.С.Пушкина


Тема: «Евгений Онегин» в зеркале «Мертвых душ»

Сопостовительный анализ на основе перифраз.


Сопоставляя сюжетную канву и языковые средства поэмы Гоголя «Мертвые души» и романа- Пушкина «Евгений Онегин», мы замечаем перифрастичность, словесную перекличку в характеристике однотипных образов, будто Гоголь писал поэму с оглядкой на роман, подставляя» к нему увеличительные стекла и кривые зеркала, так что одни и те же предметы, лица и явления из «Евгения Онегина» имеют сходное и одновременно различное, гиперболизованное и во многих случаях противоположное по авторской позиции отражение в «Мертвых душах». Так, о быте помещиков, об их домах Пушкин упоминает в двух-трех строках с легкой или скрытой иронией, тогда как Гоголь дает подробное, гротескное описание «среды обитания» каждого владельца.

Господский дом уединенный,

Горой от ветров огражденный,

Стоял над речкою...


Почтенный замок был построен,

Как замки строиться должны:

Отменно прочен и спокоен

Во вкусе умной старины.


Картина дана обобщенно: автор как бы предоставляет читателю домыслить ее (что собой представляет «замок» в России, почему дом назван именно так), уловить едва заметную иронию.

У Гоголя вид «уединенных» господских домов и «замков» описан подробно, кадр расширяется и конкретизируется многочисленными деталями:

Частями стал выказываться господский дом и наконец выглянул весь в том месте, где цепь изб прервалась и на место их остался пустырем огород или капустник, обнесенный низкою, местами изломанной городьбою. Каким-то дряхлым инвалидом глядел сей странный замок, длинный, длин­ный непомерно. Местами был он в один этаж, местами в два; на темной крыше, не везде надежно защищавшей его старость, торчали два бельведера, один против другого, оба уже пошатнувшиеся, лишенные когда-то покрывавшей их краски. Стены дома ощеливали местами нагую штукатурную решетку и, как видно, много потерпели от всяких непогод, дождей, вихрей и осенних перемен. Из окон только два были открыты, прочие были заставлены ставнями или даже забиты досками. Эти два окна, с своей стороны, были тоже подслеповаты; на одном из них темнел наклеенный треугольник из синей сахарной бумаги...

Детализация описания усадьбы предваряет впечатление посетителя от встречи с хозяином дома и в сочетании с параллелизмом является средством переноса признаков неживого предмета на «как бы живых» лиц, персонажей поэмы: так автор-повествователь «в лета своей юности» по внешнему виду барского дома «старался угадать, каков сам помещик». Например, бесхозяйственность и непрактичность Манилова становятся очевидными из внешнего описания дома:

Дом господский стоял одиночкой на юру, то есть на возвышении, открытом всем ветрам.

Ср. у Пушкина: дом уединенный, Горой от ветров огражденный... Перифраза Гоголя строится на смысловой антитезе: на возвышении, открытом всем ветрам,— горой от ветров огражденный.

О помещиках Пушкин также говорит лаконично, с легкой иронией, пользуясь внутритекстовыми перифразами-намеками, антифразисом:


Гвоздин, хозяин превосходный,

Владелец нищих мужиков...


Гоголь гиперболически детализирует портрет и характер, так что «владелец нищих мужиков» превращается в «прореху на человечестве» — подобное переложение содержания (об одном и том же, но по-своему) называется парафразом и является разновидностью межтекстовых перифраз.

Едва заметные штрихи иронического описания помещичьего быта в «Евгении Онегине» перерастают у Гоголя в карикатурные портреты, раскрывающие тип крепостника-барина, который «лет сорок с ключницей бранился, В окно глядел, да мух давил». Вот «в немногих словах» «журнал дня» Андрея Ивановича Тентетникова:

...два часа просиживал он за чаем. И этого мало: он брал еще холодную чашку и с ней подвигался к окну, обращенному на двор. У окна же происходила всякий раз следующая сцена... «— Где барин?» — «Да вот он сидит у окна; он все видит». И точно, барин сидел у окна и все видел. К довершению содома кричал кричмя дворовый ребятишка, получивший от матери затрещину, визжал борзой кобель, присев задом к земле, по поводу горячего кипятка, которым обкатил его, выглянувши из кухни, повар... Вспомним «дворового мальчика» и его жучку в «Евгении Онегине»).

В окно имел обыкновение смотреть и Плюшкин, но с другой целью — как бы кто из слуг чего не унес:-- Вот попробуй-ка пойти в кладовую, а ятем временем из окна стану глядеть..И он же рьяно бранился с ключницей Маврой:— Куда ты дела, разбойница, бумагу?
...А вот я по глазам вижу, что подтибрила... — Врешь, ты снесла пономаренку: он маракует, так ты ему и снесла… Вот погоди-ко: на страшном суде черти припекут тебя за это железными рогатками! вот посмотришь, как припекут!..

Целый ряд арготизмов — разбойница, подтибрила, врешь, маракует, черти припекут — составляет парафраз к микротеме «бранился». Повтор детали (к окну, у окна, из окна) является одним из усилительных средств, создающих «ироническое преувеличение, которое составляет звено всей художественной системы текста».

Детализации и пародированию подвергается в «Мертвых душах» известная пушкинская фраза Мы все учились понемногу... Вот одна из перифрастических характеристик:


Многие были не без образования: председатель палаты знал наизусть «Людмилу» Жуковского, которая еще была тогда непростывшею новостию, и мастерски читал многие места, особенно: «бор заснул, долина спит», и слово: «чу!» так,что в самом деле виделось, как будто долина спит; для большего сходства он даже в это время зажмуривал глаза. Почтмейстер вдался более в философию и читал весьма прилежно, даже по ночам, Юнговы «Ночи» и «Ключ к таинствам натуры» Эккартсгаузена .. Прочие тоже были, более или менее, люди просвещенные: кто читал Карамзина, кто «Московские ведомости», кто даже и совсем ничего не читал .


К этой теме автор возвращается многократно: иронизирует ли он над воспитанием девиц в пансионах, где по одной «методе» учили французскому языку, игре на фортепьяно и вязанию кошельков, по другой — игре на фортепьяно, французскому языку, затем вязанию кошельков, по третьей — вязанию сюрпризов, французскому и фортепьяно; насмехается ли он над языком «дам просто приютных» и «дам приятных во всех отношениях» или начитанностью их мужей; смеется ли он над Петрушкой, его «благородным побуждением к просвещению, страстью к чтению».


При этом в нагнетании пародийного, карикатурного большую роль, кроме детализации, играют внутритекстовые повторы-перифразы, инверсии. «Везде встречаемые лица»сатирически выведены Гоголем с помощью внутритекстовых перифраз-арготизмов, на них не скупится ни сам автор, ни его герой, ни персонажи поэмы. Вот одна из характеристик: Кто был то, что называют тюрюк, то есть человек, которого нужно было подымать пинком на что-нибудь; кто был просто бай-бак, лежавший, как говорится, весь век на боку, которого даже напрасно было подымать...

Отраженно предстает перед нами и картина уездного бала. Ср.:

И в залу высыпали все.

И бал блестит во всей красе...

Вошедши в зал, Чичиков должен был на минуту зажмурить глаза, потому что блеск от свечей, ламп и дамских платьев был страшный. Всё была залито светом.

Гипербола в описании основана здесь также на детализации и синонимическом повторе: блеск был страшный, все было залито светом; блеск, свет, лампы, свечи.

Гиперболизированно дается сравнение черных фраков и блестящих нарядов дам с черными мухами «на белом сияющем рафинаде». Развернутая картина сравнения как бы отвлекает читателя от мира людей и переносит его в мир насекомых — происходит фантастическая метаморфоза, превращение людей в мух и мух - в людей:


...они влетели вовсе не с тем, чтобы есть, но чтобы только показать себя, пройтись взад и вперед по сахарной куче, потереть одна о другую задние или передние ножки, или почесать ими у себя под крылышками, или, протянувши обе передние лапки, потереть ими у себя над головою, повернуться и опять улететь, и опять прилететь с новыми докучными эскадронами.

Ср. сжатое, лаконичное уподобление в «Евгении Онегине»:

Толпа в гостиную валит:

Так пчел из лакомого улья

На ниву шумный рой летит.

или метафору:

Толпа жужжит, за стол садясь.

Вспомним также скрытое сравнение черных фраков с «черной рамою мужчин Вкруг дам, как около картин». –Если у Пушкина сравнения одиночные, то Гоголь использует двойные сравнения (или двойной параллелизм) в раскрытии сходных тем и образов: люди — мухи, мухи — люди.

Ничто не ускользает от острого, насмешливого взгляда автора и когда он подробно до мелочей описывает «дам обдуманный наряд»:


Все было у них придумано и предусмотрено с необыкновенною осмотрительностию; шея, плечи были открыты именно настолько, насколько нужно, и никак не дальше; каждая обнажила свои владения до тех пор, пока чувствовала по собственному убеждению, что они способны погубить человека; остальное все было припрятано с необыкновенным вкусом: или какой-нибудь легонь­кий галстучек из ленты, или шарф легче пирожного, известного под именем поцелуя, эфирно обнимал вал шею, или выпущены были из-за плеч, из-под платья, маленькие зубчатые стенки из тонкого батиста, известные под именем поцелуя, эфирно обнимал и обвивал шею, или выпущены были из-за плеч, из-под платья, маленькие зубчатые стенки из тонкого батиста, ивестные под именем скромностей ... словом, кажется, как будто на всем было написано: нет, это не губерния, это столица, это сам Париж! Только местами вдруг высовывался какой-нибудь невиданный землею чепец или даже какое-то чуть не павлиное перо в противность всем модам, по собствен­ному вкусу. Но уж без этого нельзя, таково свойство губернского города: где-нибудь уж он непременно оборвется...


Градация в изображении деталей, ложная похвала, антитеза — все служит средством выражения антифразиса — обратного смысла перефразируемой микротемы «дам обдуманный наряд».

Противоречивость, неопределенность в характеристике главного героя — основной прием пародирования литературных традиций романтизма в «Евгении Онегине»: так, в начале романа об Онегине «свет решил, Что он умен и очень мил»; а затем, в конце романа, на него наброшена тень демона («Сей ангел, сей надменный бес»), противопоставившего себя обществу, его законам. На антитезной основе строится и судьба «херсонского помещика», при этом понятие «свет» получает многостороннюю детализацию, персонификацию:


. Все чиновники были довольны приездом нового лица. Губернатор об нем изъяснился, что он благонамеренный человек; прокуpop, что он дельный человек; жандармский полковник говорил, что он ученый человек; председатель палаты, что он знающий и почтенный человек; полицеймейстер, что он почтенный и любезный человек; жена полицеймейстера, что он любезнейший и обходительнейший человек.


Повтор, параллелизм и градация (любезный человек, любезнейший и обходительнейший человек...) усиливают ложно-навязчивую идею об «умном и милом» с первого знакомства герое. А вот мнение тех же лиц после разоблачения «херсонского помещика» Ноздревым:

...один говорил, что Чичиков делатель государственных ассигнаций, и потом сам прибавлял: а может быть, и не делатель; другой утверждал, что он чиновник генерал-губернаторской канцелярии... Против догадки, не переодетый ли разбойник, вооружились все... «Это, господа, судырь мой, не кто другой, как капитан Копейкин!» ... Но все очень усумнились, чтобы Чичиков был капитан Копейкин... Из числа многих в своем роде сметливых предположений, наконец, одно было странно даже и сказать: что не есть ли Чичиков переодетый Наполеон...

Ср. в «Евгении Онегине»: «Мы все глядим в Наполеоны...» В «Мертвых душах» предположение «Кто он?» пародируется двояко: пародируется мнимый герой (вспомним у Пушкина — Уж не пародия ли он?), пародируется и литературный прием «мнимости», что подчеркивается и самим Гоголем:

Может быть, некоторые читатели назовут все это невероятным, автор тоже в угоду им готов бы назвать все это невероятным; но, как на беду, все' именно произошло так, как рассказывается, и тем еще изумительнее, что город был не в глуши, а, напротив, недалеко от обеих столиц...

Карикатурно передан в «Мертвых душах» и сюжет с письмом. Здесь, казалось бы, пародируется сам стиль и приемы «Евгения Онегина». Так, получив письмо от неизвестной, Чичиков увидел в нем сплошные многоточия «на пол-строки» (вспомним, что в письме Татьяны; 10 многоточий, передающих лирическое волнение героини). Начиналось оно сразу на «ты»:

«— Нет, я должна к тебе писать!» (Ср.: Я к Вам пишу...). Потом говорено было о том, что есть тайное сочувствие между душами-(ср.: Ты в сновиденьях мне являлся...)... потом следовало несколько мыслей, весьма замечательных по своей справедливости, так что считаем почти необходимым их выписать: «Что жизнь наша? Долина, где поселились горести. Что свет? Толпа людей, которая не чувствует» (ср.: Никто меня не понимает). Затем писавшая упоминала, что омочает слезами строки... (Перед тобою слезы лью); приглашали Чичикова в пустыню, оставить навсегда город, где люди , в душных оградах не пользуются воздухом... (перифраза из «Цыган»: Где люди в толпах за оградой не дышат утренней прохладой...).

;. Общим в стиле обоих произведений } является их «двуплановость» — соединение лирического и эпического начал, их гармоническое сопоставление с легкой иронией у Пушкина и яркий контраст «Мертвых душ», воплощенный «в плане полного до краев бытовыми дрязгами и мелочами, социально острого, беспощадно критикующего романа и в плане поэмы, мечтательной и философской».

Лирические отступления «Мертвых душ» также созвучны с «Евгением Онегиным». Например, авторские восклицания о гибели в Плюшкиных всего человеческого, об их «ничтожности, мелочности, гадости», пламенный призыв к юности: «Забирайте же с собою в путь.. все человеческие движения» — перекликаются с пушкинской лирической строфой:

А ты, младое вдохновенье,

Волнуй мое воображенье,

Дремоту сердца оживляй,

В мой угол чаще прилетай,

Не дай остыть душе поэта,

Ожесточиться, очерстветь

И наконец окаменеть

В мертвящем упоенье света,

В сем омуте, где с вами я

Купаюсь, милые друзья!

Лирические рассуждения на тему,«кто «блажен» в этом мире, представляющие собой в «Евгении Онегине» периоды, вторая часть которых обычно противопоставлена первой, градационной части, в «Мертвых душах» находят аналогию в одном из лирических отступлений (начало 7 главы):

Счастлив путник, который после длинной скучной дороги с ее холодами, слякотью, грязью... [градация] перебранками, ямщи­ками, кузнецами и всякого рода дорож­ными подлецами, видит наконец знакомую крышу с несущимися навстречу огоньками... Счастлив семьянин, у кого есть такой угол, но горе холостяку...

Счастлив писатель, который мимо характеров скучных, противных... приближается к характерам, являющим высокое достоинство человека... Вдвойне завиден прекрасный удел его... Великим всемирным поэтом именуют его, парящим высоко над всеми другими гениями мира, как парит орел над другими высоко летающими... Нет равного ему в силе — он бог! Но не таков удел, и другая судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно перед очами и чего не зрят равнодушные очи, всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь... Ему не собрать народных рукоплесканий... без разделенья, без ответа, без участья, как бессемейный путник, останется он один посреди дороги. Сурово его поприще, и горько почувствует он свое одиночество

.Двойной параллелизм сравнений и двойная антитеза, градационные ряды в детализации образа гиперболизуют авторскую мысль, придают лирическому рассуждению монументальность, значительность и усиливают минорный тон, как бы в унисон пушкинскому:

Но грустно думать, что напрасно

Была нам молодость дана,

Что изменяли ей всечасно,

Что обманула нас она...


Так темы и образы «Евгения Онеги­на» перифрастически, гиперболизованно преломляются в «Мертвых душах» — через детализацию, градацию, параллельные и двойные сравнения, антифра-зисно выражающие неприятие действительности, «видимый смех и невидимые миру слезы».


При всем различии в языке и методе художественного отражения действительности в «Евгении Онегине» и «Мертвых душах» поэма Гоголя продолжает традиции лирического осмысления назначения человека,— традиции, заложенные Пушкиным в его романе.