Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда, Как желтый одуванчик у забора, Как лопухи и лебеда. Сердитый окрик, дегтя запах свежий, Таинственная плесень на стене… и стих уже звучит, задорен, нежен, На радость вам и мне. А. Ахматова вступление

Вид материала

Содержание

1. Образ Поэзии-Музы в лирике Анны Ахматовой
2. Образ поэта в лирике Анны Ахматовой
3. Тайны ремесла

Подобный материал:

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда.

Сердитый окрик, дегтя запах свежий,

Таинственная плесень на стене…

И стих уже звучит, задорен, нежен,

На радость вам и мне.

А. Ахматова

ВСТУПЛЕНИЕ

«… стихи идут все время, я, как всегда, их гоню, пока не услышу настоящую строку», - такую запись можно найти на одной из строчек ахматовского дневника, которая была сделана 24 декабря 1959 года. А на другом «листке из дневника» Ахматовой, того же года, сохранилась такая запись: «Х. спросил меня, трудно или легко писать стихи. Я ответила: их или кто-то диктует, и тогда – совсем легко, а когда не диктует – просто невозможно».

В стихотворении «Творчество» открывающем цикл «Тайны ремесла» говорится о том же поэтически исчерпывающе:

Но вот уже послышались слова

И легких рифм сигнальные звоночки, –

Тогда я начинаю понимать,

И просто продиктованные строчки

Ложатся в белоснежную тетрадь.

Как будто все ясно и действительно «просто»: если «кто-то диктует», то одолевать уже ничто не приходится, надо только уметь дождаться этой божественной диктовки и расслышать «настоящую строку».

В «Листке из дневника» 1959 года содержится еще одно признание, охватывающее далеко не только поэтику Ахматовой, а нечто более глубокое в ее творческом самосознании.

Ахматова говорит в этой записи сначала не о себе, а о других поэтах – Марине Цветаевой, Борисе Пастернаке, Осипе Мандельштаме. Но далее она говорит и о себе, как будто сопоставляя себя как поэта с теми, кого она только что назвала: «… скажу, что я никогда не улетала или не уползала из Поэзии, хотя неоднократно сильными ударами весел по одеревеневшим и уцепившимся за борт лодки рукам приглашалась опуститься на дно. Сознаюсь, что временами воздух вокруг меня терял влажность и звукопроницаемость, ведро, опускаясь в колодец, рождало вместо отрадного всплеска сухой удар о камень, и вообще наступало удушье, которое длилось годами. «Знакомить слова», «сталкивать слова» (любимое выражение Мандельштама) – ныне это стало обычным…»

Творчеству Ахматовой вообще свойственна некая внутренняя «тайна», не поддающаяся никакому анализу. Это «тайна» стихотворчества, без которого Ахматова вообще не представляла себе настоящей поэзии, о чем говорит и само название ее знаменитого цикла – «Тайна ремесла», и особенно «Последнее стихотворение»:

Одно, словно кем-то встревоженный гром,

С дыханием жизни врывается в дом,

Смеется, у горла трепещет,

И кружится, и рукоплещет.

Другое, в полночной родясь тишине,

Не знаю откуда крадется ко мне,

Из зеркала смотрит пустого

И что-то бормочет сурово.

А есть и такие: средь белого дня,

Как будто почти что не видя меня,

Струятся по белой бумаге,

Как чистый источник в овраге.

А вот еще: тайное бродит вокруг –

Не звук и не цвет, не цвет и не звук,

Гранится меняется, вьется,

А в руки живым не дается.

Но это!.. по капельке выпило кровь,

Как в юности злая девчонка – любовь,

И, мне не сказавши ни слова,

Безмолвием сделалось снова.

И я не знавала жеточе беды.

Ушло, и его протянулись следы

К какому-то крайнему краю,

А я без него… умираю.

Стихи для Ахматовой – словно дети малые: она их бранит, ласкает, убаюкивает и… любит – любит сильно, неистово, полностью растворяясь в каждой своей строчке, любит какой-то особой любовью, которая, наверное, свойственна всем поэтам. А как же иначе? Ведь поэзия для любого поэта – это жизнь. Перестанут приходить «настоящие строки» - и наступит смерть.

Именно поэтому лирика А. Ахматовой немыслима без стихов о природе творчества, о сущности поэзии, о роли поэта в обществе.

^ 1. Образ Поэзии-Музы в лирике Анны Ахматовой

Образ Музы впервые родился в поэзии Анны Ахматовой в Царском Селе. Вот что Анна Андреевна однажды вспоминает в автобиографических заметках: «Годовалым ребенком я была перевезена на север – в Царское Село. Там я прожила до шестнадцати лет. Мои первые воспоминания - царскосельские: зеленое, сырое великолепие парков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пестрые лошадки, старый вокзал и нечто другое, что вошло в «Царскосельскую оду».

Придя к Анне Ахматовой однажды, чуть ли не на пороге между детством и юностью, образ ее Музы навсегда поселился в ее стихах. Это не общая Муза всех поэтов мира, а только ее муза, ни на чью другую не похожая, и уж, конечно, отнюдь не мифическая богиня – покровительница поэзии и искусств. Однако, в какую бы земную видимость она себя ни облекала, Муза Ахматовой всегда остается для нее явлением таинственным, надмирным или из другого мира к ней приходящим:

А в небе заря стояла,

Как ворота в ее страну.

Это явление творческой благодати, воплощенное в пленительно-прекрасный женский облик. Она знает свою Музу в лицо, узнает ее в любом преображении, даже в самом обманчивом, даже, с годами, в искаженном. Муза к ней прилетает, откуда-то «слетает утешать» по ночам, а может и просто прийти, остаться, чтобы тут же ее и покинуть, чтобы потом возвратить вновь, только иногда после долгих лет напрасного ожидания. У нее свой «нрав», поначалу даже неожиданно веселый («Веселой Музы нрав не узнаю…»), но чаще печальный; потом она надолго станет Музой Плача. С ней можно вступить в разговор, можно ее о чем-то спрашивать, в чем-то ей клясться. О чем-то молить. А она отвечает, что-то мудро угадывает, от чего-то предостерегает, смеется, лукавит, пророчит – или молчит, и это самое страшное для поэта. Ведь это Муза награждает ее высшим даром – «пречистым словом», «священным глаголом». Но она может однажды подсказать свое слово голосом «еле слышным», отнять «блаженство повторенья», обречь на немоту, от которой освобожденье приходит не скоро. Большего несчастья для поэта нет и быть не может, потому что этот божественный дар предназначен ему не для себя, он подлежит расточению, неизбежно страдальческому и блаженному раздариванию другим. В этом для Ахматовой всегда был смысл и дух творчества, какой бы отклик оно не встречало.

«Общение поэта с Музой» в ранний период жизни и творчества было довольно сложным и противоречивым. Впервые образ Музы появляется в книге «Вечер», в стихотворении, так и озаглавленном – «Музе». И сразу, с первой же строчки, небесная гостья с «ясным и ярким взглядом» названа сестрой: «Муза-сестра заглянула в лицо…» Муза в этом стихотворении - сестра, близкая, родная, от природы данная. Но она же является источником страданий – лишает героиню женского счастья. В конце стихотворения Анны Ахматовой, кажется, ей самой, а не ее лирической героине «скажут, смеясь, зеркала: «Взор твой не ясен, не ярок…» Не потому ли, что Муза обрекла ее на одиночество?

Вспоминая это стихотворение А. Ахматовой, А. Платонов писал: «Противоречие между необходимостью и личной человеческой судьбой редко кто не испытал из поэтов». Испытала его и Ахматова, но уже в раннем стихотворении именно Муза, чей взгляд «ясен и кроток», становится желанным источником гармонии и равновесия в душе героини.

Пройдет год, и в следующем сборнике – «Четки» - Муза, даже не названная этим именем, но все равно с первых строк узнаваемая, так и останется «сестрой» поэта. Но предстанет она в еще более таинственном и совсем необычном облике: чуть ли не двойника, чуть ли не заместительницы. Анна Андреевна любила это стихотворение 1912 года и очень часто, в разговорах о прошлом, выделяла его из других ранних стихов. Говорила, что, как это ни странно, сама до конца чего-то в нем не понимает, «хоть оно и оказалось провидческим».

Вчитаемся в это действительно странное, особенно для только что начинающего поэта, стихотворение:

«Я пришла тебя сменить, сестра,

У лесного, у высокого костра.

Поседели твои волосы. Глаза

Замутила, затуманила слеза.

Ты уже не понимаешь пенья птиц,

Ты не звезд не замечаешь, ни зарниц.

И давно удары бубна не слышны,

А я знаю, ты боишься тишины.

Я пришла тебя сменить, сестра,

У лесного, у высокого костра».

«Ты пришла меня похоронить.

Где же заступ твой, где лопата?

Только флейта в руках твоих.

Я не буду тебя винить,

Разве жаль, что давно, когда-то,

Навсегда мой голос затих.

Мои одежды надень.

Позабудь о моей тревоге,

Дай ветру кудрями играть.

Ты пахнешь, как пахнет сирень,

А пришла по трудной дороге,

Чтобы здесь озаренной стать».

И одна ушла, уступая,

Уступая место другой.

И неверно брела, как слепая,

Незнакомой узкой тропой.

И все чудилось ей, что пламя

Близко… бубен держит рука.

И она, как белое знамя,

И она, как свет маяка.

Кажется, ясно: два монолога, обозначенные кавычками, и некое к ним послесловие. В первом говорит Муза, во втором ей отвечает поэт. И все-таки образы Музы и поэта на протяжении всего стихотворения неуловимо сливаются воедино, словно они двойники, способные меняться местами. К тому же поэт отвечает своей Музе-сестре как будто из будущего. С будущим пророчески связались и слова Музы: «А я знаю, ты боишься тишины». Невольно вспоминаются строки «Поэмы без героя»:

Только зеркало зеркалу снится,

Тишина тишину сторожит… –

И еще многое другое, связанное в стихах Анны Ахматовой с давящей и грозной «тишиной», которая ей сопутствовала всю жизнь.

Тема неизбежного замещения, образ Музы-заместительницы, отнимающий у поэта земное, все доступное счастье, тоже уводит в далекое будущее. Вспомним хотя бы одну из «Северных элегий» - «Меня, как реку, суровая эпоха повернула» (1945), там есть такие строки:

И женщина какая-то мое

Единственное место заняла,

Мое законнейшее имя носит,

Оставивши мне кличку, из которой

Я сделала, пожалуй, все, что можно.

Я не в свою, увы, могилу лягу.

Музе Анны Ахматовой предстояли трагические преображения и гораздо раньше и значительно позже, чем была написана эта элегия.

Позднее муза Ахматовой не раз изменит свой облик, то явится «веселой гостьей с дудочкой в руке», то будет петь «протяжно и уныло», то станет диктовать суровые по-дантовски строки. Но всегда она будет рядом с героиней – Поэтом. Ведь именно творчество станет для А. Ахматовой «любви нетленней», а поэтическое слово будет словом «освобожденья и любви».

. В первых строках восьмистишия «Муза» 1924 года внешний облик «милой гостью с дудочкой в руке» еще идиллистически обманчив, но какая бездна открывается за последними двумя строчками, за одним коротеньким словом, которым Муза здесь отвечает поэту:

Когда я ночью жду ее прихода,

Жизнь, кажется, висит на волоске.

Что почести, что юность, что свобода

Пред милой гостьей с дудочкой в руке.

И вот вошла. Откинув покрывало,

Внимательно взглянула на меня.

Ей говорю: «Ты ль Данту диктовала

Страницы Ада?» Отвечает: «Я».

А в 1957 году, в стихотворении, опубликованном уже посмертно, мы видим ахматовскую Музу в последний раз:

Забудут? – вот чем удивили!

Меня забывали сто раз,

Сто раз я лежала в могиле,

Где, может быть, я и сейчас.

А муза и глохла и слепла,

В земле истлевала зерном,

Чтоб после, как Феникс из пепла,

В эфире восстать голубом.

Это стихотворение было помещено в ее последний сборник, который называется «Тайны ремесла». Но в этом же сборнике есть еще одно стихотворение, посвященное Музе, написанное спустя два года, в 1959 году.

Как и жить мне с этой обузой,

А еще называют Музой,

Говорят: «Ты с ней на лугу…»

Говорят: «Божественный лепет…»

Жестче, чем лихорадка, оттреплет,

И опять весь год ни гугу.

Как соединить этих два, казалось бы полярно противоположных стихотворения? Первое говорит о вечности Поэзии, о том, что Поэзия не умирает, а все время возрождается как Феникс из Пепла. А во втором стихотворении, написанном в полушутливом стиле, Ахматова называет свою Музу обузой. Но именно в этом стихотворении она обращается к своей, только ей данной Музе. Это стихотворение – о муках творчества, виновницей которых она называет свою Музу, которая не дает ей спать по ночам и треплет ее как лихорадка.

Но противоречие жизни и поэзии лирическая героиня Анны Ахматовой все равно решает в пользу поэзии. Сама Ахматова рано осознала свою судьбу как судьбу русского поэта. Она смолоду обрела душевную зрелость, научилась жить «просто, мудро», «торжественно и трудно» и в общении с Музой «черпать» чудотворную силу.

^ 2. Образ поэта в лирике Анны Ахматовой

На протяжении всего своего творчества Анна Ахматова обращается к образу поэта. Образ этот постоянно живет в ее стихах.

Герой лирики ранней Ахматовой – тоже поэт, «знаменитый современник». Творчество, поэзия является причиной личной драмы главных героев «лирического романа»: «Мне любви и покоя не дав, Подари меня горькою славой», и она же, поэзия, сближает их:

Лишь голос твой поет в моих стихах,

В твоих стихах мое дыханье веет.

О, есть костер, которого не смеет

Коснуться ни забвение, ни страх.

В 1914 году А. Ахматова написала стихотворение «Уединение», которое подводило своеобразный итог начальному этапу жизни и творчества:

Так много камней брошено в меня,

Что ни один их них уже не страшен,

И стройной башней стала западня,

Высокою среди высоких башен.

Строителей ее благодарю.

Пусть их забота и печаль минует.

Отсюда раньше вижу я зарю,

Здесь солнца луч последний торжествует

И часто в окна комнаты моей

Влетают ветры северных морей,

И голубь есть их рук моих пшеницу…

А недописанную мной страницу –

Божественно спокойна и легка,

Допишет Музы смуглая рука.

Как напоминает ахматовское «Как много камней брошено в меня» лермонтовское «В меня все ближние мои бросали бешено каменья»! Словно одна Муза – одна на двоих, Лермонтова и Ахматовой, – водила рукой и того и другого, давая рождение этим строкам. А может быть, действительно, поэт обладает даром пророчества, как писал об этом Лермонтов, а еще раньше – Пушкин? Но здесь есть существенное отличие: Лермонтов написал своего «Пророка» в 1941 году, почти перед гибелью, а значит, он уже говорил о свершившемся факте, т.е. травля поэта со стороны властей для него была не новостью, уж слишком открыто его пытались «убрать с дороги». Ахматова же написала это стихотворения в самом начале своего пути. Поэтому, кажется, что эти «камни», которые будут позже, уже в советское время, лететь ей вослед, которые будут преследовать ее почти всю жизнь, она увидела, предрекла в двадцати пятилетнем возрасте.

Уединение Ахматовой – это погружение в мир высокой поэзии. Весь образный строй стихотворения внутренне связан с высоким и патетичным определением русской поэзии, которое дал Гоголь: «Жуковский и Пушкин заложили фундаменты, на которых воздвигнется огромное здание чисто русской поэзии… - и те же самые зодчие выведут и стены, и купол на славу векам».

Но Ахматова знает, что башня бывает спасительная, а бывает и местом заточения. Со своей судьбой она пророчески связывает второе назначение этой башни. Но… «строителей ее благодарю», - с признательностью говорит Ахматова.

Как когда-то Н.В. Гоголь защиту от дисгармоничной действительности искал в идеале гармоничного искусства, веря, что истинное искусство должно исцелить и душу художника, и страждущую душу человечества, так и по представлению Ахматовой искусство вносит в трагичную жизнь художника гармонию и покой. Поэтому и появляются в ее стихотворении голубь и солнце – символы любви и счастья, а Муза – «божественно спокойна и легка».

Вера в спасительную силу искусства была внутренне необходима молодой Ахматовой в 10-е годы ХХ века. «В это время…, - справедливо отмечает известный исследователь творчества А. Ахматовой А.А. Павловский, - … ей казалось, что погибал весь мир, ибо весь мир был сосредоточен для нее в рамках определенного индивидуального и социального опыта, шире и дальше которого она тогда не видела». В этот период жизни духовный мир творческой личности, «врачующая сила искусства» стали для Ахматовой одним из важнейших источников душевных сил и духовной стойкости.

В 20-е годы, когда Ахматова болезненно ощущала свою оторванность от читателя, искавшего новую тематику в современной поэзии, она напишет стихотворение «Клевета»:

Я не боюсь ее. На каждый вызов новый

Есть у меня ответ достойный и суровый.

Именно убеждение в правде и общественной значимости поэтического слова придавали стойкость поэту в сложные для нее периоды жизни.

В годы Отечественной войны в ее чеканных троках звучала клятва русского человека, русского поэта:

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

В годы войны было написано и стихотворение «Все души милых на высоких звездах», в котором поэтически сопряжено настоящее и прошлое:

Из прошлого, восставши, молчаливо

Ко мне навстречу тень моя идет.

…………………………………………

Здесь столько лир повешено на ветки,

Но и моей как будто место есть.

Ощущение органической связи с традициями русской культуры переросло в убеждение, на котором зиждется мужество поэта, оценивающего свое время, свое прошлое с позиции историзма.

Уже смолоду дело поэта осмысливается Ахматовой как подвижничество, как поручение, «дарованное небесами» вместе с талантом, как жизненный подвиг:

Но не пытайся для себя хранить

Тебе дарованное небесами:

Осуждены – и это знаем сами –

Мы расточать, а не копить.

Напомним, что примерно об этом же писал Е. Баратынский: «Свершим с твердостью наш жизненный подвиг. Дарование есть поручение. Должно исполнить его, несмотря ни на какие препятствия». Представление о жизненном предназначении поэта, характерное не только для Гоголя и Баратынского, Блока и Ахматовой, но для каждого истинного поэта, восходит к Пушкину, утверждавшему, что «слова поэта суть его дела». Именно Пушкин в России «был первым поэтом, который стал в глазах всей публики на то высокое место, какое должен занимать в своей стране великий писатель», как сказал Н.Г. Чернышевский. Начиная с Пушкина, русская литература была делом жизненным, гражданским – общенародным.

Во многом изначально гражданственной была и поэзия А. Ахматовой. Может быть, такое утверждение кому-нибудь и покажется спорным. Но ведь гражданственность в поэзии не только тема, гражданственность поэта – в его отношении к поэтическому слову, к своему делу.

^ 3. Тайны ремесла

В 1936 году Ахматовой был начат и в течение четверти века создавался цикл «Тайны ремесла», который представляет собой исповедь сердца и проповедь выстраданных эстетических и нравственных заветов.

Главное свойство истинного искусства – это связь с реальной жизнью: любой толчок извне может привести в движение поэтическую мысль. Даже самые прозаические картины порой рождают возвышенные настроения:

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда.

Истинное явление искусства, естественно, чуждо красивости, оно первозданно, как природа, оно вечно, как природа и человечество:

Наше священное ремесло

Существует тысячи лет…

В стихотворении «Творчество» А. Ахматова запечатлевает тот неуловимый мир, когда творение только зарождается в глубинах человеческого духа из пестроты жизненных впечатлений, звуков:

Бывает так: какая-то истома;

В ушах не умолкает бой часов;

Вдали раскат стихающего грома.

Неузнанных и пленных голосов

Мне чудятся и жалобы и стоны…

Этому ахматовскому стихотворению особенно близка статья А. Блока «О назначении поэта».

Блок пишет о поэте как о сыне гармонии, о том, что три дела возложены на поэта: «Во-первых, - освободить звуки из родной безначальной стихии, в которой они пребывают… На бездонных глубинах духа… катятся звуковые волны, подобные волнам эфира, объемлющим вселенную, там идут ритмические колебания, подобные процессам, образующим горы, ветры, морские течения, растительный и животный мир».

Поэт силой своего воображения, интуиции, мысли снимает внешние покровы, вскрывая духовную глубину в явлениях человеческой и природной жизни. «Таинственное дело совершилось: покров снят, глубина открыта, звук принят в душу», - пишет Блок. Продолжим чтение стихотворения А. Ахматовой:

Сужается какой-то тайный круг,

Но в этой бездне шепотов и звонов

Встает один, все победивший звук.

Второе требования к поэту, по Блоку, заключается в том, чтобы «поднятый из глубины и чужеродный внешнему миру звук был заключен в прочную и осязательную форму слова: звуки и слова должны образовать единую гармонию. Это – область мастерства».

Но вот уже послышались слова, –

читаем у Ахматовой. Но у нее, в отличие от Блока, эти слова возникают не только из звуков, чужеродных внешнему мру, но рожденных им…

Тогда я начинаю понимать,

И просто продиктованные строчки

Ложатся в белоснежную тетрадь.

Сжато, лаконично и глубоко изображен момент поэтического вдохновения, которое «есть расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно и объяснению оных». Это пушкинское определение поэтического вдохновения как особого, трудного дела, труда было близко Ахматовой. Поэтому и называет она стихотворный цикл о творчестве «Тайны ремесла», уточняя в одном стихотворении: священного ремесла, поэтому и полемизирует с иными читателями, а может быть, и некоторыми литераторами, считающими жизнь поэта легкой:

Подумаешь, тоже работа –

Беспечное это житье:

Подслушать у музыки что-то!

И выдать шутя за свое.

Блок писал, что «восприятие духовной глубины так же трудно, как акт рождения». Дело поэта и для Ахматовой – трудная внутренняя работа. Стихи рождаются из двух источников всякого настоящего творчества – из впечатлений жизни и внутреннего опыта самого искусства, самого художника:

Налево беру и направо,

И даже, без чувства вины,

Немного у жизни лукавой,

И все – у ночной тишины.

Творчество для Ахматовой – это соединение непосредственности жизненных впечатлений («свежесть чувств»), интуиции художника с копотливой работой над формой. И в результате – глубочайшее преобразование жизни и внутреннего опыта. Ахматова восхищалась Лермонтовым, который мог, глядя на Маркизову Лужу, задумчиво произнести: «Белеет парус одинокий…» В стихотворении, посвященном Маяковскому, она писала:

Все, чего касался ты, казалось

Не таким, как было до тех пор.

А. Ахматова не раз подчеркивала, что «лирика – это жанр, в котором человек меньше всего выдает себя», что «лирические стихи лучшая броня, лучшее прикрытие, там себя не выдашь».

В стихотворении «Читатель», также входящего в сборник «Тайны ремесла», Ахматова говорит, что поэт не должен быть «очень несчастным и главное, скрытным» и, «чтоб быть современнику ясным», должен быть настежь распахнутым. Ведь читатель – это друг поэта, а у друзей не должно быть секретов друг от друга, друзья должны доверять друг другу. Когда поэт пишет, он не должен обращаться в пустоту, а должен всегда представлять перед собой своего читателя, который есть «тайна, как в землю закопанный клад». И заканчивает она так:

Наш век на земле быстротечен

И тесен назначенный круг,

А он неизменен и вечен –

Поэта неведомый друг.

Да, по мысли А. Ахматовой, поэт живет для читателя, поэт живет в читателе.

Искренность, правдивость поэзии А. Ахматовой, строгое мастерство, честность и профессиональная безупречность выполнения своего дела – вот залог долговечности союза поэта с его «неведомым другом», читателем, имя которому – народ.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

У Анны Ахматовой есть стихи (и, как мы знаем, их немало), в которых она размышляет о том, сохранится ли ее имя в памяти людей новых поколений, поймут ли они страдания ее души, откликнутся ли на призыв ее трагической Музы? Поэтическое настроение этих стихов далеко от настроения державинского «Памятника» или пушкинского. Не утверждение мысли о бессмертии поэзии и самого имени поэта, а, скорее, вопрос, на который еще не известно, как ответят люди будущего. Знакомая и неповторимая интонация ахматовского просветленного мужественного стиха пронизана одновременно чувством надежды и сомнения, верой и горьким раздумьем:

А если когда-нибудь в этой стране

Воздвигнуть задумают памятник мне,

Согласье на это даю торжество,

Но только с условьем – не ставить его

Ни около моря, где я родилась, –

Последняя с морем разорвана связь, –

Ни в царском саду у заветного пня,

Где тень безутешная ищет меня,

А здесь, где стояла я триста часов,

И где для меня не открыли засов…

… И пусть с неподвижных и бронзовых век,

Как слезы, струится подтаявший снег,

И голубь тюремный пусть гулит вдали,

И тихо идут по Неве корабли.

Время все ставит на свои места. Какими же напрасными кажутся нам теперь когда-то так мучившие ее опасения, что стихи ее останутся для новых поколений читателей только «прошлым». Начав с интимной лирики, Анна Ахматова прошла свой трудный и неуклонный путь, становившийся все более широким в своей духовной и гражданственной значительности. Для современного читателя она стала поэтом двух эпох в жизни ее «Родной земли», поэтом, близким и сегодня.

Памятника, может быть, и не будет, – кто знает? Несомненно одно: бессмертие поэта.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ:

Ахматова А.А. Сочинения в 2-х томах. Т. 1. Стихотворения и поэмы. – М., 1990.
Ахматова А.А. Тайны ремесла. – М., 1986.
Виленкин В.Я. В сто первом зеркале. – М., 1990
Вьялицына Н.В. «Я никогда не переставала писать стихи…» // В кн.: Ахматова А.А. Тайны ремесла. – М., 1986.
Гумилев Л.Н. «… Иначе поэта нет». // Звезда. – 1989. - № 6. – С. 133

Blog

Содержание

ЗАКЛЮЧЕНИЕ