Юрий Дроздов. Записки начальника нелегальной разведки

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 26

ГЛАВА 2. ВМЕСТО АНКЕТЫ

Меня всегда упрекали в том, что из моих записей не посвященный в

предысторию мало что может почерпнуть. Да, но ведь мало кто в своих

заметках, дневнике обнаруживал следы любопытства других. Скажите, вам

понравилась бы в вашем дневнике фраза "Пишите, но думайте о содержании ваших

впечатлений жизни. Иногда плохие последствия для автора вытекают из

дневника. Т.Кислицын"? Взводный проверил 6 марта 1944 г. записи курсанта

и... предупредил. Каких-либо плохих последствий я на себя не навлек, но

выводы сделал: писать короче, четче, не давать понимать себя двояко.

Так что же рассказать о себе?

Я родился в 1925 г. в Минске в семье военнослужащего. Если верить

архивным данным, мое рождение было отмечено тем, что коллектив служащих

"Белбумтреста", где работала мать, преподнес ей поздравительный адрес, а мне

"соску советского производства".

В Минске есть большой мост, переброшенный над железнодорожными путями,

бегущими в сторону станции Негорелое и далее к Польше и Литве. В детстве, в

самом начале 30-х годов, я любил поджидать идущий внизу по рельсам поезд и с

тревогой ожидать, когда меня окутает облако дыма и пара, поднимавшееся из

паровоза выше моста. Затем я перебегал на другую сторону моста и долго

смотрел вслед поезду, пока он не скрывался из виду. Стальная колея звала в

дорогу перестуком вагонных колес на стыках. Мать чувствовала: это

пробуждение духа странствий, страсти к скитаниям, к непоседливой жизни. Она

оказалась права. Жена и сегодня говорит, что из-за меня у нее все время

сборы, дороги и опять сборы в дорогу...

Отец мой, Иван Дмитриевич Дроздов, был офицером русской армии.

Участвовал в Первой Мировой войне, воевал на Юго-Западном фронте. За

храбрость получил Георгиевский крест и удар широким австрийским штыком в

грудь. Но остался жив. После 1917 г. служил в Красной Армии. Все годы

Гражданской войны провел на фронтах. Там же познакомился с моей матерью.

Потом служил на разных должностях в Белоруссии и на Украине. В первые дни

Великой Отечественной войны ушел на фронт и был тяжело ранен под Старой

Руссой: разрывная пуля вырвала одно легкое. Полтора года он провалялся в

госпитале, а затем служил начальником штаба одного из военных училищ и на

военной кафедре Казанского Университета. Так что доживали родители свой век

в Казани, где когда-то отец начинал свою службу в русской армии.

Мать, Анастасия Кузьминична Дроздова (Панкевич) - дочь садовника

помещичьего сада под Лепелем, что в Белоруссии. Вдовец-помещик дал ей

возможность закончить гимназию, секретарские курсы и устроил машинисткой на

английскую бумажную фабрику в Переяславле-Залесском.

Дед по матери Кузьма Панкевич крепко засел в моей памяти. После

революции он служил сторожем на Лепельском кладбище. Его избушка в одну

комнату почти вплотную примыкала к кладбищенской роще. Дед был молчалив,

по-настоящему стар. Он строгал для меня из тонких жердинок удочки и уводил

ловить рыбу в одном из затончиков старой Мариинской системы, построенной еще

во времена Петра I и Екатерины II. В период Гражданской войны в Лепеле были

поляки. Поляков дед не любил. Он не мог им простить, что польский жолнер

тогда уволок у него оловянную мыльницу.

Дед прожил более 90 лет и умер в 1943 или 1944 году. Точно не знаю. В

1975 г. перед отъездом в Нью-Йорк мы с женой во время поездки на машине по

местам детства посетили Лепель. С большим трудом, после многочисленных

распросов местных жителей нам удалось отыскать старую кладбищенскую

сторожку, которая теперь приютила других людей. (Я сфотографировал ее и

послал фотографию матери. После долгих изучений она и ее сестры из Витебска

и Шклова признали избушку своей.)

О деде там уже почти никто ничего не знал. Только старожилы, которых мы

обнаружили в одном доме, припомнили несколько скудных фактов. Во время войны

дед ушел в партизанский отряд; зимой 1943 г. заболел и, видимо, покинул

отряд. Умер недалеко от своей избушки: его нашли мертвым на какой-то могиле.

Для меня он - как дед Талаш из "Дрыгвы" ("Трясина") Якуба Коласа:

простой, добрый, отзывчивый и несгибаемый человек.

x x x

В 1937 г. отца перевели из Минска в Харьков, в одно из военных училищ.

Моя жизнь и учеба в украинской школе началась, можно сказать, с первого

диктанта на уроке украинского языка, когда я умудрился наляпать на одной

странице 39 ошибок. Так я соприкоснулся с "иностранным языком". Пришлось

взяться за ум. Помогли книги. Я стал читать по-украински, полюбил этот живой

и интересный язык, стал "гакать", что потом долго давало о себе знать.

Примерно с 1938 г. начал заниматься в различных кружках Харьковского Дома

Красной Армии: в зоологическом (поэтому, наверное, безумно люблю собак и

прочую животину), в кружке исследователей Арктики, где познакомился с

суровой историей освоения наших северных просторов. Надолго, почти до начала

Великой Отечественной войны, осел в детской драматической студии ДКА,

которой руководил артист харьковского театра русской драмы Виктор Иванович

Хохряков. Из этого кружка-студии вышли интересные люди. Кто? Да вот, хотя

бы, известный и многолетний руководитель "Кохинора", что при ДК Союза

архитекторов, В.Косаржевский. Мы учились в одной спецшколе, занимались в

одном драматическом кружке, закончили одно артиллерийское училище и вместе

ушли на фронт. Потом жизнь развела нас в разные стороны.

Первые 12-13 лет жизни рос я дохлым, болезненным мальчишкой. Перенес,

кажется, все болезни, разве что кроме "воды в коленке". Донимали меня

воспаления легких и всевозможные осложнения. Это переполнило чашу терпения

родителей, особенно отца, и они "бросили меня на выживание" в суровые

лагерные условия воинской части. Сосновый лес и простая солдатская пища

положили конец всем недугам. Мне было 14 лет, когда отец положил передо мной

книгу "Артиллерия", сказав, что это моя профессия. Я сразу же углубился в

эту книгу и осенью следующего года уже был зачислен в специальную

артиллерийскую школу.

Начало Великой Отечественной войны застало нашу семью в Харькове. С

началом боевых действий курсантов спецшколы отозвали из летних лагерей и

направили на танкоремонтный завод помогать ремонтировать танки, прибывавшие

с фронта. Это было первое конкретное знакомство с проделками жестокой войны,

жертвой которой уже стал отец.

Каким-либо репрессиям, гонениям не подвергался, но в 1942 г. в

Актюбинске пришлось пережить строгое, с угрозой исключения из комсомола,

обсуждение на общем комсомольском собрании артспецшколы за попытку бежать

вместе с тремя другими товарищами в Сталинград, в танковое училище.

А 1944-м, после подготовки в 1-ом Ленинградском артиллерийском училище

г. Энгельса, уезжал на фронт. Уезжал романтиком, ответив отказом на

предложение остаться в училище командиром учебного взвода и обрадовавшись

назначению командиром взвода в противотанковом артиллерийском дивизионе

одной из гвардейских дивизий 1-го Белорусского. Мною двигало желание

бороться и быть вместе с уходившими на фронт друзьями детства. Я понимал,

что могу и погибнуть. Этого больше всего боялась мать, а у меня в голове

стучали слова Франсуа Тибо из "Рассуждений о свободе человека": "...И если в

последней борьбе враги одолеют тебя, не падай духом, не смиряй сердца. И

если тебя закуют в железо и бросят в темницу, в которой мрак, холод и

одиночество, не плачь и не бейся в безумии головой о холодные стены. Помни,

нет таких засовов, нет таких решеток и каменных стен, которые устояли бы

против твоей воли к победе. И если тебя поведут на эшафот, не бойся, пой

песни, смейся в лицо своим палачам. Помни - победа

твоя бессмертна, сколько бы ни хрустнуло шейных позвонков под топорами

палачей на площадях всего мира...".

Никаких геройских подвигов в ходе боевых действий мне совершить не

пришлось. Война - это страшная кровавая работа, тяжелая и безжалостная, и

чтобы выжить самому и другим, я просто старался делать ее добросовестно,

насколько это было возможно младшему лейтенанту в неполные девятнадцать лет.

Войну закончил в Берлине, затем служил в Германии и Прибалтийском военном

округе помощником начальника штаба артиллерийского полка.

В 1952 г. поступил в Военный институт иностранных языков в Москве. На

мандатной комиссии начальник института генерал Ратов спросил меня, какой

язык мне хотелось бы изучать. Я ответил: "Немецкий". Он окинул меня взглядом

и бросил: "Подходишь". Видимо, это определило мою дальнейшую судьбу.

Я был зачислен на 4-й факультет (разложение войск и населения

противника), с большим интересом изучал немецкий и английский языки, другие

специальные дисциплины. Годы, проведенные в ВИИЯ Советской Армии, несмотря

на крайне напряженный ритм учебы, обогатили знаниями, которые пригодились во

всей последующей жизни. Когда в 1956 г. сокращали Вооруженные Силы СССР на 1

млн. 200 тыс. человек, и наш институт попал в число ненужных военных учебных

заведений, трудно было понять, как могло прийти в голову решение о

ликвидации бесценной базы подготовки кадров, нехватка которых ощущалась уже

в период расформирования.

Я женат. Мы познакомились уже в конце войны. После освобождения Варшавы

в одну из пауз в Висло-Одерской операции 1945 г. я на пару недель оказался в

полевом госпитале 3-й Ударной Армии, где мы и встретили друг друга. Моя

жена, Людмила Александровна Дроздова (Юденич), моя ровесница, родилась в с.

Жихарево Бельского уезда Нелидовской волости Западной (Калининской) области.

Мать, Мария Михайловна Качановская, воспитала ее прямой, честной, немного

резкой, отзывчивой, но непреклонной. Все, что она рассказывала о себе, все,

что я видел сам, бывая на ее малой родине, достойно отдельной книги. Ранней

голодной весной 1943 г. она пришла в село Займище Калининской области и

поступила в полевой армейский госпиталь и прошла вместе с ним до окраин

Берлина, сделав для нашей общей Победы все, что смогла. В конце октября 1993

г. ей вручили орден "Великой отечественной войны II ст.", который разыскивал

ее с 1985 г. В наше бурное время не так легко найти человека даже в

Москве...

Поездка 1975 г. по местам детства жены привела нас в деревню Монино,

что под Нелидовым, где прошли первые годы ее жизни. Никаких следов, кроме

остатков фундамента от дома, да разросшихся буйно кустов и деревьев на

берегу Межи найти не удалось. В соседней деревне мы разыскали старую

учительницу Ольгу Ивановну, бывшую подругу матери жены, доживавшую свой век

в старой полусгнившей избе на краю деревни. После наших объяснений она

узнала Людмилу Александровну, вспомнила ее мать. Мы провели у нее целый

день, сварили хороший обед, свозили в магазин за продуктами. Ольга Ивановна

была почти полностью слепа. К ней почти ежедневно прибегали помочь

ребятишки, дети бывших учеников. А некоторые из бывших учеников, ставшие

местными районными и сельскими руководителями, представителями власти,

спешили мимо, забыв, что она их вырастила и воспитала. Она не обращала на

это внимания. Но тому, кого она все-таки встречала, доставалось за все. И

почти слепая, она продолжала следить за жизнью района и влиять на нее в меру

сил.

Жена и Ольга Ивановна долго проговорили друг с другом, вспоминая

прошлое. Несколько лет назад старая учительница умерла.

Все эти 35 лет, отданных разведке, жена была рядом со мной. Она умеет

молчать, напряженно ждать и ждать, ограничивая себя из-за моей работы во

многом. По звуку мотора моего "Фольксвагена" она узнавала, все ли у меня

сошло гладко. В 1966 г., вернувшись домой после тайниковой операции, на

которую я сам не мог выйти из-за плотной слежки, она бросила мне на колени

контейнер с пленками и сказала: "Возьми. Теперь я знаю, почему вы кончаете

инфарктами". Почти всем в своей жизни я обязан ей, ее умению быть рядом с

человеком тревожной судьбы.

У меня два сына. Служат Родине. Один внук, две внучки и один правнук.

На Дальнем Востоке в г. Уссурийске живет моя сестра Нина Ивановна Заболотная

с семьей.

Я не знаю, что можно рассказать о своей, как говорят, "карьере"

особенного. И в армии, и в разведке мне приходилось работать с совершенно

разными по складу характера людьми. Все было, как в жизни каждого человека:

друзья, товарищи, сослуживцы, противники, может быть, и ненавистники,

партийные взыскания (даже сидел на гарнизонной гауптвахте), переживания

из-за задержек в присвоении очередного воинского звания, неустроенности с

жильем (квартиру получил в 1962 г.)... Были и "некоторые недостатки", но

часть из них считал и считаю, вопреки мнению отдельных руководителей,

положительными качествами. Словом, в моем личном деле, видимо, сосредоточено

все то, что составляет разностороннюю характеристику человека.

Все? А увлечения, пристрастия? Люблю лес и автомобильные путешествия.

Бывали отпуска, когда из-под колес моего "Жигуленка" убегали тысячи

километров дорог. На восточном Валдае есть "мое" озеро Волчина, где в

последние 15 лет мы частенько разбивали нашу палатку и вели удивительно

интересный, дикий образ жизни. Там, между Вышним Волочком, Удомлей и

Максатихой, спрятался скромный, неповторимый уголок нашей России.

Путешествовали всегда втроем: я, жена и ротвейлер Вильма. Из путевых заметок

и того, что сохранила память можно написать отдельную книгу. В санаториях

КГБ и других был всего лишь трижды за все годы службы. Невозможность найти

меня во время отпуска вызывала неудовольствие руководства, но я регулярно

оставлял оперативному дежурному номер своей автомашины и маршрут движения,

что иногда выручало.

Раньше увлекался фотографией, с годами пристрастие угасло. Теперь люблю

возиться с деревом. Жадно щекочущий ноздри запах стружки иногда наводит меня

на мысль, что мог бы овладеть и специальностью деревообработчика. Но не

вышло. Люблю книги. Особенно К.Паустовского, В.Пикуля и Б.Васильева (за его

роман "Были и небыли"), вообще исторические романы, хроники. Кажется все.

Получилось даже шире, чем вопросы в анкете.

Когда судьба сделала меня руководителем, понимая характер своей работы,

я всегда отдавал предпочтение служебным отношениям. Это не допускало со

стороны подчиненных панибратства, облегчало решение сложных и острых

оперативных вопросов, делало требовательность разумной, а исполнительность

обязательной. В конце концов это было залогом успеха, удачи, а точнее

достижения результатов. Мне пришлось встречаться, общаться со многими

людьми, большинство из которых можно назвать знакомыми, сослуживцами,

приятелями, коллегами. К каждому из них я старался относиться с

доброжелательностью и отзывчивостью. Но не обошли меня стороной и негативные

моменты человеческих отношений: обман, оговор, клевета, разочарование и

отчуждение.

Близких друзей не много. И не только потому, что много их иметь не

позволяла профессия, но и потому, что настоящих друзей много вообще не

бывает. У меня их трое: Владислав Навротский, Василий Михайлец и Борис

Бурштейн. Они удивительно разные по характерам, но с ними легко и уверенно.

Мы все бывшие офицеры, нас сроднила война и служба в армии. Жизнь разбросала

нас по разным городам России, встречаемся сейчас редко, но эти редкие

встречи- праздник большой солдатской дружбы, прямоты и откровенности в

отношениях друг с другом.

^ ГЛАВА 3. 6 ЛЕТ В ГЕРМАНИИ

В 1956 г. я был переведен из кадров Советской Армии в Комитет

государственной безопасности. Не знаю, как поступали на службу в КГБ другие,

но я, получив тем летом такое предложение, попросил время подумать до утра

следующего дня. Самый тяжелый выбор предстояло сделать моей жене. Мы провели

с ней вечер в раздумьях на уединенной скамейке сквера у Андроникова

монастыря (на площади Прямикова). Оба понимали, что должны решиться на

серьезную перемену во всей своей жизни, которая и без новых забот у

бесквартирного армейского капитана была нелегкой. Жена говорила, что эта

работа отнимет меня у нее и у сыновей, разрушит семью, лишит знакомых и

привычного образа жизни. Она справедливо опасалась новых мотаний по частным

квартирам, когда приходилось половину жалованья отдавать за жилье, угождать

хозяйкам квартир, трястись от боязни, что в середине школьного учебного года

потребуют освободить комнату. Я и соглашался с нею, и возражал, не скрывая,

что сделанное предложение меня заинтересовало, что оно позволит использовать

полученные в ВИИЯ знания, увидеть другие страны, несколько улучшить

материальное положение и, может быть, решить вопрос с жильем. В конце концов

решение было принято. И ни я, ни моя жена о нем не жалеем, хотя многие ее

тревоги подтвердились: изменилась вся жизнь. С этого момента все в семье

было подчинено другим жизненным законам, обязанностям, ограничениям.

Содержанием жизни стало многообразное и разноликое поле разведывательной

работы.

Весной 1957 г. мне предложили стать разведчиком-нелегалом. (Можно было

догадаться, что в этом "виноваты" две мои прекрасные преподавательницы,

которые, по всей вероятности, поделились с руководством своей оценкой

"качества" моего немецкого языка.) Я отказался, сославшись на возраст

(больше тридцати лет - это мне тогда казалось очень много) и броский внешний

вид (лыс), на то, что обременен семьей. Но обойтись без службы в нелегальной

разведке все-таки не смог. В августе того же года я с семьей выехал в Берлин

в Аппарат Уполномоченного КГБ СССР при МГБ ГДР.

С тех пор прошло 35 лет. Я с большой теплотой вспоминаю своих первых

руководителей А.М.Короткова, Т.Н.Бескровного, Н.М.Горшкова, Н.А.Корзникова,

Б.Я.Наливайко, В.И.Кирюхина, С.И.Буянова, А.А.Корешкова, других сотрудников

нелегальной разведки, имена которых не имею права называть, и благодарен им

за их участие в моем становлении как разведчика в боевых условиях. Это они

шли на риск, поручая и доверяя мне и другим, таким, как я, выполнение

оперативных заданий. Каждый из них - героическая страница в истории внешней

разведки. И каждый из них достоин отдельной книги.

Я начал свою работу в нелегальной разведке рядовым оперативным

работником. Да и за эту первичную должность пришлось побороться. Берлинские

кадровики, решавшие мою судьбу, пытались назначить меня оперативным

переводчиком. Я отказался и попросил откомандировать меня на Родину. Резкий

отказ стал причиной вызова к Уполномоченному КГБ в ГДР генералу

А.М.Короткову.

- В чем дело? - сухо спросил он.

- Я прошу назначить меня на должность, близкую хотя бы по окладу той,

что я занимал в Армии.

- Но Вы же ничего у нас пока не знаете.

- Но и Ваши сотрудники не все знают и умеют. Не могут же они

спланировать наступление артиллерийского полка.

- Согласен. Идите и работайте. Мы еще встретимся и поговорим.

Второй раз кадровики приняли меня приветливее и отправили в отдел

нелегальной разведки к одному из ее руководителей полковнику В.И.Кирюхину.

В его кабинете я застал группу сотрудников, критически посмотревших на

бывшего армейского капитана.

Мы познакомились. Мне пришлось обстоятельно ответить всего лишь на один

вопрос: могу ли я сделать жизнь другого человека. С тех пор прошло столько

лет, но я помню этот вопрос... "Сделать жизнь" можно, но как же это трудно,

каких требует знаний, сколько разных особенностей нужно предусмотреть, чтобы

ожила, заговорила и принесла пользу придуманная и отдокументированная тобой

жизнь иностранца, в которого превращался советский разведчик.

Blog

Юрий Дроздов. Записки начальника нелегальной разведки

Содержание