Рассказы и повести 1894 - 1897 гг

Вид материала

Рассказ

Содержание Неоконченное ============================== шульц

Подобный материал:

• Костёр – www books kostyor, 16.4kb.
• В. П. Повести и рассказы. Американская поэзия и проза 19- начала 20 века. Ахматова, 110.95kb.
• В. В. Рассказы и сказки. К: Веселка, 1968. Бианки В. В. Лесная газета. Л.: Детская, 15.42kb.
• Том первый: «Сказки и рассказы для детей», 10.7kb.
• Реферат на тему, 65.58kb.
• Рассказы о природе для детей и взрослых Анатолий Онегов здравствуй, мишка! Москва, 3440.45kb.
• Что читать летом в 9 классе, 13.46kb.
• Император Николай II александрович (1894 – 1917 гг.). Последний российский император, 40.63kb.
• Сочинение Произведениям замечательного писателя А. И. Куприна суждена долгая жизнь., 46.68kb.
• Эрик Френк Рассел Содержание Инфо: Оригинал: "i am Nothing", 1952. Перевод: "Звездный, 275.27kb.

^

НЕОКОНЧЕННОЕ

==============================

ШУЛЬЦ

Это было невеселое октябрьское утро, когда с неба сыпался крупный

снег, но все-таки зимы еще не было, так как о мостовую громко стучали

колеса и снег, падавший на длинное, как халат, пальто, скоро таял и

превращался в мелкие капельки. Костя Шульц, ученик первого класса, был

невесел. Виновата была в этом отчасти погода, отчасти "Мартышка и очки";

он не успел выучить наизусть этой басни и воображал теперь, как в классе

подойдет к нему учитель русского языка, высокий, полный господин в очках

и, ставши так близко, что до мельчайших точек видны будут и пуговки на его

жилетке, и цепочка с сердоликом, скажет тенором: "Чего-с? Не выучили-с?"

Отчасти была виновата в этом и няня. Перед уходом в гимназию он нагрубил

няне и, чтобы досадить ей, не взял с собою котлеты на завтрак и теперь

жалел об этом, так как ему уже хотелось кушать. Вот уж в конце улицы

показалась гимназия... У часового мастера на окне без двадцати девять. У

Кости неприятно сжалось сердце. Господи боже мой, какая перемена! В

августе, когда мама водила его на приемный экзамен, и в первые дни, когда

начиналось учение, как он рвался в гимназию, как мечтал, как скучал в

праздники, а теперь, в октябре, все это уже тяжело, сурово, холодно!

Впереди через три дома идет в гимназию учитель математики Сергей Семеныч,

в цилиндре и в высоких кожаных калошах, солидных на вид и которые, как

кажется, строго и неумолимо скребут по тротуару. Сколько мог взять

сапожник за эти калоши, и думал ли он, когда шил их, что они будут так

хорошо выражать характер человека, который их теперь носит?

[МУЖИКИ]

X


Сестра Ольги, Клавдия Абрамовна, жила в одном из переулков близ

Патриарших прудов, в деревянном двухэтажном доме. В нижнем этаже была

прачечная, а весь верхний снимала пожилая девица из дворянок, тихая и

скромная, которая уж от себя сдавала комнаты жильцам и кормилась этим. В

темной прихожей, как войдешь, были две двери, направо и налево: за одной в

маленькой комнатке помещалась Клавдия Абрамовна с Сашей, за другую -

метранпаж из типографии. Потом была гостиная, с диваном, креслами, с

лампой и абажуром, с картинами на стенах - все как следует, но пахло тут

бельем и паром, который проникал из прачечной, и весь день из-под пола

слышалось пение. Из гостиной, общей для всех жильцов, был ход в три

квартиры; тут жила сама хозяйка, затем старик лакей Иван Макарыч

Матвеичев, уроженец Жукова, тот самый, который когда-то определял Николая

на место; на его белой, захватанной двери висел на кольцах большой

сарайный замок; за третьей дверью жила молодая, худощавая, остроглазая

женщина, с толстыми губами, имевшая троих детей, которые постоянно

плакали. Но праздникам ее навещал иеромонах, ходила она от утра до вечера

в одной юбке, непричесанная, неумытая, но когда поджидала своего

иеромонаха, то наряжалась в шелковое платье и завивалась.

В комнатке у Клавдии Абрамовны, как говорится, негде было

повернуться. Тут стояли кровать, комод, один стул, и больше ничего - и

все-таки было тесно. Но несмотря на это, комнатка содержалась опрятно, и

Клавдия Абрамовна называла ее будуаром. Ей самой ее обстановка чрезвычайно

нравилась и особенно то, что было на комоде: зеркало, пудра, флаконы,

губная помада, коробочки, белила и вся роскошь, которую она считала

необходимою принадлежностью своей профессии и на которую тратила почти

весь свой заработок; тут же были и фотографии в рамочках, на которых она

сама представлялась в разных видах. Она была снята со своим мужем

почталионом, с которым прожила только год и потом ушла от него, так как не

чувствовала призвания к семейной жизни; была снята, как снимаются вообще

женщины такого сорта, и с челкой на лбу, и завитою, как барашек, и в

солдатском мундире с шашкою наголо, и в виде пажа верхом на стуле, причем

ее бедра, обтянутые в трико, лежали на стуле плоско, как две толстые

вареные колбасы. Были тут и портреты мужчин - их она называла своими

гостями и не всех знала по имени; попал сюда и наш знакомый Кирьяк в

качестве родственника: он снялся во весь рост, в черной паре, которую

достал где-то на время.

Прежде Клавдия Абрамовна хаживала и на маскарады, и к Филиппову, и

целые вечера проводила на Тверском бульваре; с годами же мало-помалу стала

домоседкой и теперь, когда ей было уже 42 года, принимала гостей очень

редко, и то были немногие, оставшиеся с прежнего времени и ходившие к ней

по старой памяти, которые - увы! - тоже состарились и навещали ее всё

реже, потому что становилось их с каждым годом всё меньше. Из новых бывал

у нее только один очень юный, без усов; этот входил в прихожую тихо,

угрюмо, как заговорщик, подняв воротник своего гимназического пальто и

стараясь, чтобы его не увидели из гостиной, и потом, уходя, оставлял на

комоде рубль.

Клавдия Абрамовна по целым дням сидела дома, ничего не делая; иногда,

впрочем, в хорошую погоду, она прогуливалась по Малой Бронной и по

Тверской, гор до подняв голову, чувствуя себя важной, солидной дамой, и

только когда заходила в аптекарский магазин спросить шепотом, нет ли мази

от морщин или от красноты рук, то казалось, что ей стыдно. Но вечерам она

сидела у себя в комнатке, не зажигая огня, и поджидала, не придет ли кто;

и часу в одиннадцатом - это случалось теперь редко, раз или два в

неделю, - слышалось, как кто-то тихо ходил по лестнице то вверх то вниз и

потом шуршал за дверью, ища звонка. Дверь отворялась, слышались

бормотанье, и в прихожую нерешительно входил гость, обыкновенно лысый,

полный, старый, некрасивый, и Клавдия Абрамовна спешила ввести его в свою

комнатку. Хорошего гостя она обожала. Для нее не было существа выше и

достойнее; принять хорошего гостя, деликатно обойтись с ним, уважить его,

угодить было потребностью ее души, ее долгом, счастьем, ее гордостью;

отказать гостю или обойтись с ним неприветливо она была не в состоянии,

даже когда говела.

Ольга, вернувшись из деревни, поместила у нее Сашу на время,

рассчитывая, что девочка, пока мала, если и увидит что дурное, то не

поймет. Но вот Саше минуло тринадцать лет, уже наступила по-настоящему

пора, чтобы подыскать для нее другое помещение, но она и ее тетка

привязались друг к другу и уже трудно было разлучить их; да и некуда было

взять Сашу, так как сама Ольга ютилась в коридоре меблированных комнат и

спала на стульях. День проводила Саша у матери, или на улице, или внизу в

прачечной, ночевала у тетки на полу, между кроватью и комодом, а если

приходил гость, то ложились в прихожей.

Она любила по вечерам ходить в то место, где служил Иван Макарыч, и

смотреть из кухни на танцы. Всегда там играла музыка, было светло и шумно,

около повара и судомоек вкусно пахло кушаньями, и дедушка Иван Макарыч

давал ей то чаю, то мороженого и совал ей разные кусочки, которые приносил

обратно в кухню, на тарелках и блюдах... Как-то осенью, поздно вечером,

вернувшись домой от Ивана Макарыча, она принесла в бумажном свертке

куриную ногу, кусочек осетрины, кусочек торта... Тетка была уже в

постели...

- Милая тетя, - сказала Саша печально, - я принесла нам покушать.

Зажгли огонь. Клавдия Абрамовна стала есть, сидя в постели. А Саша

глядела на ее папильотки, придававшие ей страшный вид, на поблекшие, уже

старые плечи, глядела долго и печально, кок на больную; и вдруг слезы

потекли у нее по щекам.

- Милая тетя, - проговорила она дрогнувшим голосом, - милая тетя,

утром в прачечной девушки говорили, что в старости вы будете побираться на

улице и помрете в больнице. Это неправда, тетя, неправда, - продолжала

Саша, уже плача навзрыд, - я вас не брошу, буду вас кормить... и не пущу в

больницу...

У Клавдии Абрамовны задрожал подбородок и на глазах блеснули слезы,

но тотчас же она сдержала себя и сказала, поглядев строго на Сашу:

- Неприлично слушать прачек.


XI


В меблированных комнатах "Лиссабон" жильцы затихли мало-помалу;

запахло гарью притушенных ламп и длинный коридорный уже растянулся на

стульях. Ольга сняла белый чепец с лентами и фартук, накрылась платком и

пошла к своим на Патриаршие пруды. Служа в "Лиссабоне", она бывала занята

каждый день от утра до позднего вечера и могла ходить к своим редко и

только ночью; служба отнимала у нее все время, не оставляя ей ни одной

свободной минуты, так что даже с тех пор, как вернулись из деревни, она ни

разу не была в церкви.

Она торопилась, чтобы показать Саше письмо, полученное из деревни от

Марьи. В письме были только поклоны да жалобы на нужду, на горе, на то,

что старики еще живы и даром едят хлеб, но почему-то в этих кривых

строках, в которых каждая буква была похожа на калеку, Ольге чудилась

особая, скрытая прелесть, и кроме поклонов и жалоб, она читала еще о том,

что в деревне теперь теплые ясные дни, что по вечерам бывает тихо,

благоухает воздух и слышно, как в церкви на той стороне бьют часы;

представлялось ей деревенское кладбище, где лежит ее муж; от зеленых могил

веет спокойствием, позавидуешь усопшим - и такой там простор, такое

приволье! И странное дело: когда жили в деревне, то сильно хотелось в

Москву, теперь же, наоборот, тянуло в деревню.

Ольга разбудили Сашу и, волнуясь, боясь, как бы шепот и свет не

обеспокоили кого-нибудь, прочла ей письмо два раза. Потом обе они

спустились по темной смрадной лестнице и вышли из дому. В открытые настежь

окна видно было, как в прачечной гладили; и за воротами стояли две прачки

с папиросками. Ольга и Саша быстро шли по улице и говорили о том, что

хорошо бы скопить два рубля и послать их в деревню: один рублик Марье, а

за другой отслужить панихиду на могилке Николая.

- Ах, натерпелась я давеча страху! - рассказывала Ольга, всплескивая

руками. - Только что сели обедать, касатка, вдруг откуда ни возьмись

Кирьяк - пьяный-распьяный! "Давай, говорит, Ольга, денег!" И кричит, и

ногами топочет - давай и все тут. А где я возьму? Жалованья не получаю,

сама живу подаяньем, что дадут хорошие господа, тем и богата... Слушать не

хочет - давай! Жильцы из номеров глядят, хозяин пришел - чистое наказанье,

срам! Выпросила у студентов тридцать копеек, дала ему. Ушел... И целый

день потом хожу и шепчу: "Смягчи, господи, его сердце!" Так и шепчу.

На улицах было тихо; изредка проезжали ночные извозчики, да где-то

далеко, должно быть, в увеселительном саду еще играла музыка и глухо

трещали ракеты.


__________________________________________________________________________


Чехов А. П.

Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в

восемнадцати томах. Том девятый (1894 - 1897). - М.: Наука, 1977.

Академия наук СССР. Институт мировой литературы имени А.М.Горького.

Тираж 300 000 экз.

Печатается по решению Редакционно-издательского совета Академии наук

СССР.

Редакционная коллегия: Н.Ф.Бельчиков (главный редактор), Д.Д.Благой,

Г.А.Бялый, А.С.Мясников, Л.Д.Опульская (зам. главного редактора),

А.И.Ревякин, М.Б.Храпченко.

Текст подготовили и примечания составили А.Л.Гришунин, Т.И.Орнатская,

Э.А.Полоцкая. Редактор девятого тома А.С.Мясников.

Редактор издательства А.Ф.Ермаков. Оформление художника

И.С.Клейнарда. Художественный редактор С.А.Литвак. Технические редакторы

О.М.Гуськова, Т.В.Полякова. Корректоры Г.М.Котлова, О.В.Лаврова.