Монография русские земли и политика католических миссий и рыцарских орденов в восточной прибалтике в xii-xiii вв

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 16

^ 1.2 ВЗАИМООТНОШЕНИЯ НАРОДОВ ВОСТОЧНОЙ

ПРИБАЛТИКИ И РУСИ В X-XII вв.

С рубежа I–II тыс. развитие восточноприбалтийских народов шло в условиях установления в регионе политического господства Древней Руси, распространявшегося из трех центров. Письменные источники (русские летописи) сообщают о походах за данью из Киева в земли литовцев и ятвягов уже с кон. X в.

С 30-х гг. XI в. начинается продвижение русских дружин из Новгорода в районы Восточной и Южной Эстонии. К концу XII в. новгородцы собирали дань с большей части Эстонии (за исключением, вероятно, западных областей и островов), а также с областей северных латгалов – Толова (совр. лат. Талавы), Очела (Адзеле) и Имеры. Расширение сферы даннического интереса Руси в северных районах Восточной Прибалтики было продолжением процесса постепенной колонизации финских народов к востоку от р. Нарвы и Чудского озера. Это направление колонизации было вполне естественно, ибо Псков и Новгород стремились обеспечить себе более прямой водный и сухопутный путь через Юрьев. Заморская торговля всегда занимала видное место в хозяйственной жизни этих городов, поэтому они использовали свое политическое и военной влияние или господство в Эстонии в первую очередь для того, чтобы обеспечить себе наиболее благоприятные условия в торговых сношениях с Готландом, Данией и Любеком.

Первое упоминание об Очеле относится к 1111 г. Поход туда князя Мстислава с новгородцами совпадает по времени с возобновлением наступления из Новгорода на юго-восточные районы обитания эстов. Можно предположить, что с того времени начинается более или менее регулярный сбор дани с Очелы. Вероятно, тогда же в данническую зависимость от Новгорода попадает и Толова. Под 1179 г. известно о разорении Очелы новгородцами во главе с князем Мстиславом Ростиславичем. При этом нужно учитывать то, что латгалы находились в весьма враждебных отношениях с соседними эстами. Вполне возможно, что Псков выступал определенным гарантом как внутренней, так и внешней стабильности в Толове и Очеле. Для псковичей же привлекательным, помимо дани, должно было быть то, что через эти земли проходил основной путь, соединявший Псков с устьем Даугавы^⁹⁴. Обоюдный интерес, думается, способствовал установлению более или менее прочных связей между Псковом и северо-латгальской знатью.

Народы из районов бассейна Западной Двины (Даугавы) попали в данническую зависимость от Полоцка примерно в середине XI в. в годы правления князя Всеслава Брячиславича (1044–1064)^⁹⁵. А. Н. Насонов, а позже и Л. В. Алексеев справедливо связывали распространение полоцкой дани на северо-запад с тем, что со второй половины XI в. расширение влияния Полоцка на север и восток вплотную столкнулось с противодействием других русских княжеств^⁹⁶. Эти годы считаются временем накопления сил Всеслава, активно включившегося затем в общерусские междоусобицы. Логично предположить, что, собираясь начать длительную борьбу с Новгородом, Псковом и Киевом, Всеслав постарался закрепить за Полоцком земли по Западной Двине, тем более что со второй четверти XI в. активизируется политика Киева и Новгорода в западном и северо-западном направлениях: с 1030 по 1060 г. летопись зафиксировала восемь походов киевлян, новгородцев и псковичей на ятвягов, литву, голядь, эстов и емь^⁹⁷. Таким образом, у полоцкого князя были веские причины торопиться включить земли ливов, земгалов, куршей и латгалов в сферу своего влияния, пока его соперники не сделали этого с юга и севера.

В последующие почти 40 лет (вплоть до смерти Всеслава в 1101 г.), когда полоцкий князь был всецело поглощен русскими делами, сбор дани с народов Латвии мог не всегда осуществляться регулярно, а порой и прекращаться. После смерти Всеслава его сыновья пытаются подтвердить или, если надо, восстановить данническую зависимость этих народов от Полоцка. Однако попытка включить в сферу даннических интересов Полоцка земгалов закончилась неудачно. В 1106 г. земгалы разбили дружины сыновей полоцкого князя Всеслава и практически освободились от русской дани^⁹⁸.

На протяжении всего XII в. история ливов довольно тесно связана с Русью, хотя надо признать справедливым мнение, что русские князья не вмешивались во внутреннюю жизнь зависимых от них народов, лишь бы те платили им дань^⁹⁹. Нахождение же самого Полоцка на западно-двинском пути можно считать одной из основных причин борьбы за влияние в княжестве в XII в. между смоленскими и черниговскими князьями, ибо победитель получал ряд важных преимуществ и торгового, и военно-стратегического характера. Периодически военные отряды ливов использовались Полоцком при решении внутрирусских дел. Так, согласно сообщению Ипатьевской летописи, в походе 1180 г. киевских и черниговских князей против Давида Смоленского участвовал «Всеслав с полочаны, с ними же бяхоуть и Либь…»^¹⁰⁰.

В начале XII в. летописец называл русскими данниками также и куршей (корсь)^¹⁰¹. Но это – единственное упоминание, и из него не ясно, кому именно – Киеву или Полоцку – курши платили дань.

Возможности для упрочения политического влияния Древней Руси были более реальными в тех частях региона, где оно могло подкрепляться интересами местной знати. У народов Восточной Прибалтики, где процесс становления классового общества проходил более быстрыми темпами, сильнее сказывались социальные противоречия. Это заставляло еще не окрепшие политические верхи общества искать поддержку своей власти на стороне. Кроме того, шла борьба за власть между разными народами региона, что часто приводило к вооруженным столкновениям. Все названные обстоятельства вынуждали местную аристократию мириться с зависимостью от Руси и рассматривать опору на русские княжества и земли как гарантию внутренней и внешней стабильности в подвластных этой власти землях.

Каким же образом проходил сбор дани?

Выплата дани происходила, скорее всего, ежегодно. По крайней мере, на таких условиях рижский епископ согласился в 1210 г. выплачивать Полоцку дань за ливов^¹⁰². Арнольд Любекский, осведомленный о положении дел в Прибалтике, говорит в своей хронике, что полоцкий князь собирал дань с ливов «время от времени»^¹⁰³. Дань собиралась «с плуга», как было принято на Руси уже в X в.^¹⁰⁴ Надо полагать, что сбор дани осуществлялся традиционным на Руси образом, т. е. в определенных местах ее принимали местные власти и под контролем русских данщиков доставляли в опорные пункты русского управления^¹⁰⁵. Местами сбора дани были замки старейшин округов. Владельцы же замков принимали дань, оставляя себе часть доходов и тем самым, включаясь в распределение государственных доходов Древней Руси. Вполне вероятно, что к концу XII в., когда уже практически сложились два крупных территориально-политических объединения ливов – области на Даугаве и Гауе, дань из округов поступала в центры этих областей (в начале XIII в. – в замки Гольм и Турайда), а оттуда доставлялась в Кокнесе – ближайший к землям ливов центр вассального Полоцку латгальского княжества. Каких-либо свидетельств того, что опорные пункты русской власти были в самой Либии, у нас нет. Весьма возможно, что сбор дани производился по погостам. Отметим в этой связи, что в латышском языке имеется слово pagasts, явно происходящее от русского «погост».

В каком же размере выплачивалась дань?

Из-за отсутствия источников нет возможности определить различные статьи и повинности, входившие в состав дани, уплачиваемой видимо в основном натурой. Так, в 1198 г. ливы разбитые крестоносцами вынуждены были давать священникам на «содержание каждому меру хлеба с плуга»^¹⁰⁶. Считается, что первоначально установленный крестоносцами налог, очевидно, соответствовал принятому здесь зерновому налогу, выплачиваемому в качестве дани Полоцку. По-видимому, так же одной из главных статей дани были меха. На основании разрозненных данных, встречающихся в летописях, можно лишь догадываться, что дань, уплачиваемая деньгами или серебром, была также распространенным явлением. Так, в 50-е гг. XI в. новгородский князь Изяслав Ярославич наложил на население эстонской земли Сакала (сосолы) дань в размере 2 тыс. гривен ежегодно. Позднее, в 1210 г. новгородские войска взяли с эстов 400 марок ногат^¹⁰⁷. Здесь соединены единицы русской и немецкой денежно-весовых систем. Марка ногат – вероятно, марка в серебряных монетах. 1 серебряная монета равнялась по весу 1 новгородской гривне и составляла 200 г серебра^¹⁰⁸. Таким образом, новгородцы взяли с эстов 4 кг серебра. Очевидно, запасы серебра в Эстонии накапливались не только в результате морских набегов, но имели своим источником также торговлю.

Подобные взаимоотношения с Русью выработались у ливов, латгалов, возможно, у жителей некоторых восточнолитовских областей. В таких политических условиях сложились вассальные Полоцку раннефеодальные латгальские княжества Кукенойс и Герцике, что, однако, не дает основания считать их русскими государственными образованиями^¹⁰⁹.

В историографии до сих пор нет единого мнения по поводу происхождения правителей этих княжеств^¹¹⁰. Разумеется, данный вопрос не является определяющим при изучении латгальской государственности, но без его решения представление о политической ситуации на Даугаве на рубеже XII–XIII вв. не может быть полным. Так правитель раннефеодального княжества на Западной Двине Кукенойс Ветсеке (также: Виесцека, Весцека) считался еще в XIX в., как в немецко-прибалтийской, так и в русской исторической литературе (мнение, разделяемое также некоторыми латышскими исследователями), русским князем из полоцкой или смоленской княжеских династий. Тем более что в Новгородской летописи он упоминается под именем Вячко. Согласно другому мнению (в основном – в работах латышских историков – А. Швабе и др.), Ветсеке происходил из латгальской феодализирующейся знати. Его имя с латышского языка переводится как «Старший», «Старшой».

Формирование основ государственности в Кукенойсе было ускорено в результате тесных контактов с Полоцкой землей. Археологически не подтверждается высказанное еще в XIX в. в историографии (И. Сапунов, Ф. Балодис и др.) предположение о том, что замок Кукенойс был основан русскими как форпост русской торговли и политического господства на Западной Двине. Археологические находки свидетельствуют о том, что изначально здесь было поселение местных жителей – латгалов. Городище располагалось на высоком берегу Западной Двины у впадения в нее порожистой реки Кокны (Персы) в 338 км от Полоцка. Название «Кукенойс», возможно, имеет финноязычное происхождение, усвоенное от соседних ливов, и означает поселение на высокой скале над водопадом. В конце XII – начале XIII в. зафиксированы следы пребывания в замке также и русских, в том числе найдены вещи, которые могли принадлежать представителям русской княжеской администрации. Население же посада состояло только из латгалов и этнически близких им селов.

Такие же споры вызывает правитель Герцике (Герцеке) Виссевалде (также: Висцевалде, Виссевалдус) вассал князя Полоцка. В русских источниках он не упоминается. В исторической литературе XIX в. существовало мнение о том, что это русский князь Всеволод из рода полоцких или смоленских князей. Согласно другому мнению, князь происходил из латгальской феодализирующейся знати. Его имя соответствует латышскому имени «Висвалдис», что означает «владеющий всем» и является аналогом русскому «Всеволод».

Владением этого князя, как было уже сказано выше, является замок Герцике (совр. латыш. – Ерсика), который располагался на правом, высоком, берегу в среднем течении Западной Двины. Согласно принятому в научной литературе мнению, центр княжества, город и замок, находился на месте нынешнего городища около хутора Шлосберг. В русских документах замок не упоминается. В историографии существует мнение, сложившееся еще в XIX в., что замок Герцике был построен как опорный пункт русского господства и русской торговый центр в среднем течении Западной Двины в VIII–IX вв. Однако, судя по данным многолетних археологических раскопок, поселение на высоком холме над Двиной возникло еще в период раннего металла (II тыс. до н. э. – I в. н. э.). Жителями его были балты, а также, в ранние периоды, вероятно, прибалтийские финны. Следы постоянного пребывания здесь русского населения не обнаружены. К рубежу XII–XIII вв. это был хорошо укрепленный замок с большим торгово-ремесленным поселением – посадом. С трех сторон городище имело крутые склоны, а с напольной стороны было защищено дугообразным валом. Выявлены мощные деревянные укрепления. Площадь укрепленного поселения составляла 7500 кв. м. За валами находилась обширная неукрепленная часть. Поселение было тесно застроено бревенчатыми срубами с печами-каменками^¹¹¹. Подавляющее большинство населения составляли латгалы.

Формирование государственности в Герцике происходило по мере социального и политического развития местного латгальского общества, но под сильным влиянием Древней Руси. К началу крестоносного завоевания Восточной Прибалтики Герцике – раннефеодальное княжество, вассальное Полоцку. Но в первые годы XIII в., оставаясь данником Полоцка, княжество было больше связано с литовцами. Княжество занимало обширную территорию к северу от Западной Двины, а также небольшие районы на южном берегу реки, состояло из пяти округов, три из которых к приходу крестоносцев были православными. Однако Э. С. Мугуревич считает, что в начале XIII века Ерсикское княжество состояло из девяти районов – это замковые округа Аутине, Цесвайне, Алене, Цердене (Гердене), Негесте, Марциена, Лепене, Асоте и Бебернине. Локализация этих округов показывает, что территория княжества в очертании составляла треугольник, ориентированный с северо-запада на юго-восток с площадью ок. 6000 кв. км^¹¹². Анализ письменных источников показывает, что в начале XIII в. зависимость всех перечисленных замков от центра княжества была неодинаковой. В наибольшей зависимости находились замковые округа к востоку от реки Айвиексте, а земли к западу (Аутине, Цесвайне и др.), бывшие в свое время в вассальной зависимости от Ерсике, в начале XIII в. были сравнительно самостоятельны и заключали союзы с другими правителями^¹¹³.

Более сложными были отношения Руси с другими народами Восточной Прибалтики. Новгородцам, судя по всему, не удалось достичь взаимопонимания с эстонской социальной верхушкой. В 1030 г. русские дружины заняли эстонское укрепление на месте современного Тарту и построили русскую крепость Юрьев. Именно к этому периоду относится третий строительный период, когда насыпь вала, была укреплена толстым слоем глины и обновлены деревянные сооружения на ней. ПВЛ по этому поводу сообщает: «… иде Ярослав на чюдь, и победи я, и постави градъ Юрьев» ^¹¹⁴. Однако эстонские археологи полагают, что в Юрьеве (Тарту) до похода князя Ярослава существовало местное ремесленное и торговое поселение, которое постепенно эволюционировало в раннесредневековый город^¹¹⁵. Князь Ярослав не основал город, а перестроил, усилил его, значительно расширил его культурные связи с Русью.

В 1054 (1057?) – 1061 гг. новгородский князь Изяслав Ярославич пытался распространить власть Новгорода на другие эстонские племена и взял замок Кеденпэ (Кедипив). Не без участия некоторых эстонских нобилей была установлена административная власть Новгорода над восточной эстонской землей Уганди, где находились Юрьев (Тарту) и Медвежья голова (Отепя), и южной землей Сакала (сосолы – в русских летописях). Однако включение эстонских земель в данническую сферу Новгорода не приводило к более или менее прочному контролю над территорией. Эта власть кончилась уже через 30 лет – после восстания сосолов, поддержанного в земле Уганди. Представители Новгорода были изгнаны в 1061 г. и из Юрьева, и, судя по источникам, постоянно пребывавших в городе представителей княжеской администрации больше не было. Правда, археологические находки позволяют предполагать существование в городе русского квартала – постоянно живущих здесь в XII в. русских ремесленников и торговцев.

В 60-х и 70-х гг. XII в. Новгород и Псков были вынуждены придерживаться оборонительной политики по отношению к эстам. Походы за данью в Эстонию вызывали активное сопротивление эстов и ответные набеги, в основном на псковские земли и сам Псков^¹¹⁶.

К 70-м гг. XII в. в Европе оставался лишь один регион, где христианство еще не стало господствующий религией. В восточной части Балтики – в Финляндии, а также в землях древних пруссов и народов современных Латвии, Литвы и Эстонии преобладающим оставалось язычество. Христианство – как православие, так и католичество, было известно местным народам со второй половины XI в.

Установлению русского влияния в регионе способствовало проникновению сюда православия. По замечанию Е. Л. Назаровой, знакомство с православием хронологически совпадает со временем становления здесь раннефеодальных отношений, когда формирование эксплуататорского класса уже достигло стадии, требующей идеологического обоснования власти социальных верхов над соплеменниками^¹¹⁷. Судя по археологическим данным, в XII в. православие было распространено шире, чем католичество, но оно усваивалось почти исключительно в среде формирующегося класса феодалов, не затрагивая низших слоев местного населения.

О существовании православных христиан в Латвии к приходу крестоносцев сообщает «Хроника Ливонии» Генриха Латвийского. В первую очередь православие утвердилось в латгальских княжествах Герцике и Кукенойс. В обоих замках были православные церкви^¹¹⁸. Так под 1209 г. упоминается о разорении рыцарями православных церквей в Ерсике. О церквах в Кокнесе не говорится. Однако в результате археологических работ на Кокнесском городище были найдены остатки каменной постройки XII в. Открыты также настил пола из доломитного камня и каменные ступени, устроенные при входе в здании. По всей видимости, это было православное сакральное строение. В пользу данной гипотезы говорит и находка недалеко от постройки фрагмента колокола. Существование церквей, естественно, предполагает и наличие православного духовенства. Наличие в Ерсике и Кокнесе церквей предполагает знакомство с православным вероучением, обрядами и праздниками различных слоев населения этих центров, а также приезжавших сюда жителей сельской округи – можно предположить – наиболее состоятельной ее части: общинной верхушки и обособившихся от общины земледельцев-мызников.

В настоящее время более чем на 80 археологических памятниках Латвии встречены предметы, являющиеся атрибутами христианского культа: крестики, медальоны с изображением св. Георгия, энколпионы. Появление их связывается с проникновением на территорию Латвии православия с Руси. Правда, в могильниках они встречены исключительно в женских и детских (девочек) погребениях в составе ожерелья по несколько одинаковых предметов сразу. Это указывает на использование их в качестве предметов украшения, не отражавших религиозную принадлежность погребенных. О том же, по мнению Э. Мугуревича, говорит местное изготовление крестиков, при котором была заимствована только форма изделия, а оформление соответствовало прибалтийским художественным канонам^¹¹⁹. То есть, находки атрибутов культа не могут служить показателем реального уровня христианизации в Латвии, хотя, безусловно, указывают на весьма широкое знакомство населения с православием.

Показателем укоренения православия преимущественно в элитарных кругах местного общества является то обстоятельство, что подавляющее большинство находок предметов культа происходит с городищ – замков раннефеодальной знати, а также из богатых погребений. Важным свидетельством распространения православия в Латвии служат данные лингвистики. Значительная часть церковной терминологии в Латвии имеет православное происхождение. В основном это термины, связанные с вероучением и православной обрядностью^¹²⁰.

Территория наибольшего распространения православия в Латвии по источникам определяется довольно четко. Это, во-первых, как уже отмечалось выше Ерсикское и Кокнесское княжества. Очевидно, православными были князья Кукенойса и Герцике и их ближайшее окружение, а также некоторые горожане^¹²¹.

Хроника Генриха сообщает о том, что в Кокнесе и Ерсике жили русские. Это подтверждается и археологическими исследованиями. Хронист называет Кокнесе «русским замком», а Ерсику – «русским городом». Археологический материал с Кокнесского городища также указывает на значительное количество здесь русского населения. В Ерсике же, по данным раскопок, подавляющее большинство населения было латгальским. По-видимому, «русские» в хронике – не только этническое, но и религиозное определение. Так хронист обозначает всех православных, а всех католиков независимо от их этнической принадлежности – «латинянами». Вполне допустимо, что и под «русскими» из замка Кокнесе хронист разумеет как русских по происхождению, так и православных латгалов в отличие от латгалов и селов из предградья Кокнесе, среди которых православных было, видимо, весьма мало. Примечательно, что на предградье в отличие от городища не найдено ни одного крестика.

«Хроника Ливонии» сообщает и о распространении православия в Талаве – крупном предгосударственном объединении у северных латгалов. По рассказу хрониста, жители области Имера (на севере Латвии) в начале 1208 г. бросали жребий, чтобы узнать, принять ли им христианство от русских, которые «в свое время» приходили крестить их данников-латгалов в соседней земле Талаве, или католичество из Риги. Что скрывается за выражением «в свое время», не ясно. Судя по содержанию хроники, в Талаве в начале XIII в. уже существовала наследственная верховная власть и складывалась феодальная иерархия^¹²². Логично предположить в связи с этим, что социальная верхушка Талавы приняла православие из Пскова еще до немецко-католического завоевания, скорее всего, незадолго до его начала. Но не исключено, что Талава была крещена уже после начала завоевания. Этот акт отвечал бы намерениям Новгородской феодальной республики предотвратить проникновение крестоносцев в подвластные русским прибалтийские земли, так как крещение означало тогда и политическое господство. Правители же Талавы, принимая православие, возможно, надеялись заручиться поддержкой русских в отражении натиска крестоносцев.

О церквах и православных священниках в Талаве известий нет. Думается, что проповедь христианства проводилась русскими священниками, прибывшими сюда вместе с отрядами сборщиков дани.

Теоретически возможно, что в целях сохранения прав на свои даннические территории в ходе продвижения крестоносцев в глубь страны псковичи крестили и другую северолатгальскую область – Очела, и восточную приграничную с Русью часть Латгалии, известную в источниках как «Латигола».

Подобные примеры крещения русскими в целях закрепления политического господства известны и в Эстонии, и в Восточной Финляндии, причем далеко не всегда крещение проходило мирно. Так, в 1210 г. новгородцы осадили эстонский замок Отепя, жители которого были данниками Новгорода, и «крестили некоторых из них своим крещением». Этот эпизод опровергает мнение русской историографии XIX в. об исключительно мирном распространении православия. В условиях начавшейся крестоносной агрессии в Финляндии новгородское духовенство начинает проявлять большую активность с целью христианизации карел, которые в 1227 г. были практически полностью крещены. В XII – начале XIII в. православие начало распространяться и у финских племен еми, однако темпы его усвоения задерживались из-за встречной деятельности здесь шведского католического духовенства^¹²³.

В годы борьбы прибалтийских народов за независимость православные миссионеры даже, как кажется, активизировали свою деятельность в Латвии. Их проповеди, судя по документам, пользовались достаточно большим вниманием у населения. Православие рассматривалось в местной среде как своеобразный союзник в борьбе с Орденом и католической церковью. Опасаясь влияния православия, рижский епископ жаловался в Рим на русских, которые поселяются в Ливонии, проклинают католичество, призывают коренных жителей не соблюдать католические праздники и посты, расторгают заключенные по католическому обряду браки между неофитами. Здесь прямое указание на деятельность православных миссионеров, ибо только духовные лица могли расторгать заключенные церковью браки. В ответной булле от 8 февраля 1222 г. папа Гонорий III предписывал заставлять этих русских следовать католическому обряду в тех случаях, когда он расходился с православным^¹²⁴. Кстати говоря, в грамоте неоднократно подчеркивается мысль о направленности ее не против православия как такового, а лишь против расхождений в ритуале. Хотя реально в деталях ритуала заключались существенные разногласия между конфессиями, содержание документа не дает оснований обвинять папу в гонении на православных христиан и позволяет Римской курии сохранить имидж защитницы христианства в целом.

Существование русского квартала в Тарту (Юрьеве) предполагало и наличие там православной церкви. Но нельзя сказать, насколько широко христианство могло распространиться в среде здешних эстов^¹²⁵. Судя по археологическим данным, в XII в. в подавляющем большинстве язычниками оставались и финноязычные народы, жившие на территории новгородского государства: карелы, водь и ижора. Насильственное крещение населения даннических областей не было характерно для политики Древней Руси (если для этого не было особых условий). Хронист XIII в. Генрих Латвийский, находясь, видимо, под влиянием активной миссионерской деятельности католического духовенства в Прибалтике, утверждал, что у «русских королей» не было в обычае осуществлять крещение подвластного населения, а главным был сбор дани.

Период активной деятельности русской церкви в Ливонии был весьма недолог. Наступление орд Батыя на русские земли, сделавшее нереальной серьезную борьбу Руси за Прибалтику, постепенное упрочение позиций Ордена и католической церкви прервали, надо думать, деятельность православных миссионеров в крае.

Таким образом, следует признать справедливым существующее в историографии мнение о длительной традиции православия в Латвии до начала немецко-католической миссионерской деятельности.

Распространявшееся с конца XI в. как религия складывавшегося господствующего класса православие в период завоевания края стало наряду с язычеством идеологической опорой национально-освободительной борьбы народов Прибалтики.

Противостояние между католичеством и православием выявилось ещё до официального раскола церквей 1054 г. Одним из традиционных направлений политики римских пап было стремление стать единственным духовным лидером всего христианского мира. Причины этих притязаний были как политические, так и религиозные. Католическая церковь изначально являлась единым центром, и представляла собой воплощение идеи средневекового универсализма, в которой власть папы изображалась единственной во всем христианском мире. В то же время православие представляет собой собор реально существующих автокефальных (независимых) церквей, которые стремятся сохранить существующий статус-кво.

В Западной Европе Прибалтийский регион признавался под сюзеренитетом Руси, и это несмотря на то, что здесь большинство населения придерживалась языческих традиций. Для деятельности православной церкви по «искоренению язычества» является характерным отсутствие организационных мероприятий с целью массовой христианизации населения. Проповедь христианства русскими православными миссионерами велась вяло и нерегулярно. Вероятно, это было связано с православной традицией, согласно которой русские миссионеры не проявляли интереса к обращению в христианство соседних племен и народов, придерживающихся еще языческих верований. С момента крещения славянские книжники красной нитью проводят мысль о том, что появились «новые люди» (Илларион, «Слово о Законе и Благодати») – христиане. Их-то земля и призвана стать избранной, недаром русские летописцы намеревались поведать о том, «како избьра Богъ страну нашю на последьнее время». При этом пределы избранной земли, в которой обитают люди, подлежащие спасению на Страшном Суде, то сужаются, то несколько расширяются, прежде чем принять конфигурацию, которую летописец и именует Русской землей.

Согласно же господствовавшему в средневековом христианском обществе убеждению, земли, населенные язычниками, считались ничьими. На право распоряжения ими претендовали император и папа, и вели борьбу за эти территории. Думается, что признание власти Руси над этими территориями было не случайным. Прибалтика могла явиться именно тем местом, откуда власть римских пап могла распространиться на всю Русь.

Это могло быть связано с активной внешней торговлей городов Северо-Западной Руси. В этих городах постоянно проживало значительное количество католиков, и их контакты с местным населением были активны (известно, что новгородцы были иногда настолько индифферентны, что ходили то к православному, то к «латинскому» священнику).

Официальное дозволение полоцких князей на миссионерскую деятельность католических священников давало им повод проповедовать католичество не только на территории Прибалтики, но и в пограничных русских землях населенных как язычниками, входившими в состав Новгородского государства, так и православными.

Это рано или поздно должно было привести к столкновению с Полоцком и Новгородом. Поэтому не удивительно, что римские папы публикуют грамоты с призывами русским князьям не чинить препятствий крестоносцам.

Уже 7 октября 1207 г. Иннокентий III отправил окружное послание к Русской церкви и всему народу^¹²⁶.

В послании «Ко всему духовенству и мирянам русским» Иннокентий III сам представляет как единое целое насаждение унии в Византии и на Руси, сетует, что Русь удалилась от католической веры, как от груди матери и стала чужим ребенком. А потому он призывает русскую церковь вернуться с бездорожья на путь истины и пойти под опеку главы католической церкви. Поскольку «страна греков и их церковь почти полностью вернулись к признанию апостольского престола (т. е. власти римских пап. – А. Г.) и подчиняются его распоряжению, то представляется заблуждением, что часть (Русь и Русская церковь – А. Г.) не согласна с целым и что частное откололось от общего». Кажется, однако, что папа не намеревался «искоренять нечестивые обряды русских» в духе Бернарда Клервоского и краковского епископа Матфея и был готов довольствоваться немногим – признанием папского верховного авторитета, как признавали его тогда, скажем, православные цари Второго Болгарского царства (восстановленного в 1187 г.). Каковы бы ни были сокровенные планы папства, орудием осуществления которых готовы были стать духовно-рыцарские ордены, но до открытого провозглашения крестового похода на Русь дело не дошло (подробнее об этом см. гл. II)^¹²⁷.

Одной из особенностей крестовых походов на Балтике было участие в них духовно-рыцарских орденов, руководство которых мечтало о создании на завоеванных землях автономного орденского, теократического в основе, государства. Эти стремления наталкивались на противостояние не только римских пап, но и германских императоров, стремившихся к тому, чтобы вновь обращенные территории подчинялись непосредственно им.

Как свидетельствуют папские послания и практика, в случае Прибалтики больше внимания уделялось миссионерской деятельности, а сами крестовые походы ставили целью защиту новообращенных и христианской церкви в бывших языческих землях.

Из послания краковского епископа Матфея к Бернарду Клервоскому, крайне характерно, что Русь уже тогда, в середине XII в., задолго до «татарского ига» и зарождения пресловутой московской ксенофобии (к которым так охотно возводят разделение между Россией и прочей Европой), взгляду с Запада представлялась особым «другим миром». И ничто не может изменить этого, поскольку этот «другой мир», который везде и всегда остается «иным» именно потому, что в нем живут «другие», не похожие на нас, жители.

Принятие христианства Русью на первых порах было важным фактором, способствовавшим развитию ее взаимоотношений со странами Западной и Центральной Европы. Западные писатели конца X – первой половины XI вв., мимо которых не прошел факт христианизации руссов, не упоминает каких-либо расхождений с восточными славянами на религиозно-политической почве.

«Раскол церквей» в 1054 г. не прошел мимо внимания древнерусского духовенства, которое повело ожесточенную полемику с «латыной». Эта полемика играла важную роль в идеологическом утверждении позиций русской церкви. Однако конфессиональные споры не привели к каким-либо осложнениям в политических отношениях Руси с Западом, в развитие которых были заинтересованы и древнерусские правители, и западные монархи.

В IX–XI вв. в результате так называемых клюнийских реформ излюбленной мечтой римских понтификов стала мысль о создании единой христианской империи, в которой высшей властью была бы признана власть пап.

Впервые мысль о верховенстве пап в Европе отчетливо была сформулирована Григорием VII. Он наиболее последовательно представлял теократические требования: создать мир по образцу духовной державы. Римская церковь должна объединить всю Европу, а для этого нужно было возглавить новое европейское «большое дело», которое увлекло бы всех активных европейцев и позволило бы истратить их силы с пользой. Таким «большим делом» стали крестовые походы направленные как в Палестину, так и на территорию Европы. Крестовые походы – это попытка мечом объединить и расширить христианский мир под властью папства, которая основывалась на раздробленности Европы, когда именно церковь была скрепляющей христианский мир силой, опорой в борьбе с мусульманским Востоком. Из идеи григорианского папства следовало, что папа считает себя главным лицом в деле дальнейшего распространения христианства.

Поскольку в Европе в связи с формированием феодализма все народы стали христианскими, то завоевания, связанные с христианской миссией, должны были обратиться в сторону новых территорий. Но это означало борьбу с внутренними и внешними врагами христианства. Внутренними врагами явились принимавшие все более широкие масштабы еретические движения, против которых папы вели настоящие войны на истребление. Внешними врагами были арабские и тюркские завоеватели, а позднее и остававшиеся язычниками западные славяне и прибалтийские народы.

Христианская мировая империя – в соответствии с представлениями Григория VII и его преемников – должна была включать в себя все человечество. Ядро ее образовывало объединение христианских народов. А для расширения империи служили завоевательные походы (крестовые) и миссионерская деятельность церкви (через монашеские ордены). Врагами империи считались те, кто стоит вне вселенской церкви: язычники и еретики.

В XII–XIII вв. папство находилось в зените своего могущества. Мощным орудием в руках папства по проведению своей политики стал орден цистерцианцев, который приобрел огромное влияние в Западной Европе в первой половине XII в. Этому в немалой степени способствовала деятельность выдающегося идеолога цистерцианства святого Бернарда Клервосского (1090-1153 гг.). Благодаря проповедям св. Бернарда, благословившего создание духовно-рыцарских орденов^¹²⁸, цистерцианцы нередко выступали проводниками насильственной христианизации, как было в языческой Прибалтике или арабской Испании.

Папа обосновывал свое верховенство над христианской Европой необходимостью концентрации сил христианства для возвращения Святой Земли, что было возможно, по его утверждению, осуществить лишь под руководством Церкви. Однако IV крестовый поход (1204 г.), инспирированный самым могущественным папой средневековья, был направлен как раз не против язычников, а против отколовшихся христиан. Целью IV крестового похода первоначально было, разумеется, отвоевание Святой Земли. Но во времена Иннокентия на передний план вышел также вопрос осуществления унии с греко-восточной церковью. В такой атмосфере нетрудно было обратить войско крестоносцев, стремящихся к грабежу против схизматиков.

Необходимо отметить, что проблема открытого противоборства Руси с крестоносной агрессией на северо-востоке возникла постепенно.

Важными моментами для духовной жизни Руси было сохранение в ее идеологии значительных элементов терпимости, вытекавший не только из общехристианской концепции милосердия, но и составляющий элемент кирилло-мефодиевских традиций. Последние четко прослеживаются в трактате Феодосия Печерского о милосердии к представителям разных вер и в описании игуменом Даниилом его поездки в начале XII века в Палестину, в котором он поддерживал идею борьбы с «неверными», а также в поддержке (до начала XIII в.) крестоносного движения.

Интерес древнерусского населения к крестовым походам был связан не только с религиозно-идейными причинами, но и с той жестокой борьбой, которую восточные славяне вели с кочевниками^¹²⁹. В. О. Ключевский по этому поводу писал: «В то время как западная Европа крестовыми походами предприняла наступательную борьбу на азиатский Восток, когда и на пиренейском полуострове началось такое же движение против мавров, Русь своей степной борьбой прикрывала левый фланг европейского наступления»^¹³⁰.

На протяжении XII в. Древняя Русь оставалась фактически составной частью всего христианского мира, и, несмотря на призывы, фанатично настроенных католических деятелей типа Бернарда Клервосского об обращении руссов в «истинную веру», для большинства западных идеологов Древняя Русь была вполне единоверной страной. Более того, в 1147 г. древнерусские князья, вероятнее всего волынско-смоленские^¹³¹, принимают участие во II крестовом походе (1147-1148 гг.). Совместно с польскими феодалами они совершили военную экспедицию в Пруссию.

На Руси благосклонно был воспринят и III крестовый поход (1189-1192 гг.). В киевской летописи сохранилось известие (вероятно, галицкого происхождения) о пребывании на Востоке армии немецких рыцарей во главе с императором Фридрихом Барбароссой. Летописец, уподобляя Германию Руси, а арабов половцам сравнивает крестоносцев «со святыми мучениками» и всецело стоит на стороне крестоносцев, оценивая события в духе доктрины о казнях Божьих^¹³².

Ситуация кардинально меняется на рубеже XII–XIII вв., когда происходит переориентация крестового движения в Прибалтику и Восточную Финляндию.

Утверждавшийся в отечественной историографии вывод о том, что прибалтийские племена на рубеже XII–XIII вв. находились на низком социально-экономическом и политическом уровне развития требует серьезного пересмотра в сторону более высокого уровня их развития.

Взаимоотношения прибалтийских племен со славянами начались довольно рано. По мнению В. В. Седова, это произошло уже с середины I тысячелетия нашей эры^¹³³. Дальнейшее историко-политическое развитие Руси привело к тому, что территория Восточной Прибалтики оказалась под ее влиянием, но не была включена непосредственно в границы Древней Руси. Однако различные племена находились на различных этапах зависимости.

Думается нельзя согласиться с В. В. Похлебкиным и Я. Зутисом, которые утверждали, что дань, наложенная русскими княжествами, была «факультативной» и необременительной. В. В. Похлёбкин по этому поводу писал: «При том изобилии природных богатств, которые существовали в этом краю в IX–X вв., такая дань не отягощала народы, а являлась, по сути дела, символическом знаком принадлежности Прибалтики к территории Русского государства»^¹³⁴. Тем не менее, как мы видели выше взаимоотношения между русскими землями и племенами, населявшими Прибалтику, были намного сложнее. И именно эта сложность взаимоотношений ярко проявилась в начальный период крестоносной миссии немецких проповедников.

Таким образом, в главе изучены взаимоотношения Руси с балтийскими племенами к началу проникновения католических миссионеров. Кроме того, автору удалось проследить изменение политики католических эмиссаров, перешедших от мирных методов распространения христианства к насильственным.

В главе подчеркивается, что для объективного исследования заявленной проблематики необходимо учитывать специфику взаимоотношений между Русью и прибалтийскими народами. Русский интерес к Прибалтике был обусловлен коренными естественными причинами - единой географической средой (отсутствие резких ландшафтных границ, общая гидрографическая сеть и т.д.), общностью истории и взаимонеобходимыми хозяйственными связями. На рубеже I-II тыс. Восточная Прибалтика представляла собой регион, быстро прогрессирующий в экономическом и общественном отношении. На основании комплексного изучения источников исследователи судят о становлении в регионе классового (раннефеодального) общества, начиная с сер. - втор. пол. X в.

Исследование показало, что социально-политическое развитие общества шло неодинаковыми темпами в разных районах Прибалтики. К концу XII в. наметилось движение в направлении двух форм раннефеодальных государственных образований - раннефеодальных монархий и феодальных республик. Данный факт нельзя не учитывать при объяснении избирательности в действиях крестоносцев, несмотря на отсутствие у них четких сведений о прибалтийском регионе перед началом проникновения на данную территорию.

С рубежа I–II тыс. развитие восточно-прибалтийских народов шло в условиях установления в регионе политического господства Древней Руси. С 30-х гг. XI в. начинается продвижение русских дружин из Новгорода в районы Восточной и Южной Эстонии. Расширение сферы даннического интереса Руси в северных районах Восточной Прибалтики было продолжением процесса постепенной колонизации финских народов к востоку от р. Нарвы и Чудского озера. Племена из районов бассейна Западной Двины (Даугавы) попали в данническую зависимость от Полоцка примерно в середине XI в. Впоследствии сбор дани с народов Латвии мог не всегда осуществляться регулярно, а порой и прекращаться. В начале XII в. летописец называл русскими данниками также и куршей (корсь). Попытка же включить в сферу даннических интересов Полоцка племена земгалов закончилась неудачно.

Автор отмечает, что на протяжении всего XII в. история ливов была довольно тесно связана с Русью. Однако следует признать справедливым утверждение о том, что русские князья не вмешивались во внутреннюю жизнь зависимых от них народов, лишь бы те платили им дань. Кроме того, военные отряды ливов периодически использовались русскими княжествами (в основном, Полоцком) при решении внутрирусских дел.

В проведенном исследовании акцентируется внимание на том, что возможности для упрочения политического влияния Древней Руси были более реальными в тех частях региона, где оно могло подкрепляться интересами местной знати. У народов Восточной Прибалтики, где процесс становления классового общества проходил более быстрыми темпами, сильнее сказывались социальные противоречия. Это заставляло еще не окрепшие политические верхи общества искать поддержку своей власти на стороне. Кроме того, шла борьба за власть между разными народами региона, что часто приводило к вооруженным столкновениям. Все названные обстоятельства вынуждали местную аристократию мириться с зависимостью от Руси и рассматривать опору на русские княжества и земли как гарантию внутренней и внешней стабильности в подвластных им землях.

Формирование государственности в Кукенойс и Герцике происходило по мере социального и политического развития местного латгальского общества, но под сильным влиянием Древней Руси. Однако автору представляется обоснованным вывод, что на данный момент отсутствуют весомые основания для того, чтобы считать эти восточнолитовские латгальские княжества русскими государственными образованиями, тем более что в историографии до сих пор нет единого мнения по поводу происхождения их правителей.

Отношения Руси с эстонскими племенами были сложными. Новгородцам, судя по всему, не удалось достичь взаимопонимания с эстонской социальной верхушкой. В 1030 г. русские дружины заняли эстонское укрепление на месте современного Тарту и построили русскую крепость Юрьев. В 1054 (1057?)-1061 гг. новгородский князь Изяслав Ярославич пытался распространить власть Новгорода на другие эстонские племена и взял замок Кеденпэ (Кедипив). Не без участия некоторых эстонских нобилей была установлена административная власть Новгорода над восточной эстонской землей Уганди. Однако в целом в 60-х и 70-х гг. XII в. Новгород и Псков были вынуждены придерживаться оборонительной политики по отношению к эстам. Походы за данью в Эстонию вызывали активное сопротивление эстов и ответные набеги, в основном на псковские земли и сам Псков.

В главе отмечается, что установлению русского влияния в регионе способствовало проникновение сюда православия. Опираясь на археологические данные и письменные свидетельства, можно с уверенностью говорить о том, что в XII в. православие в Прибалтике было распространено шире, чем католичество, но оно усваивалось почти исключительно в среде формирующегося класса феодалов, не затрагивая низших слоев местного населения, в массе своей остававшихся язычниками. Так, территория наибольшего распространения православия в Латвии по источникам определяется довольно четко. Это Ерсикское и Кокнесское княжества. Очевидно, православными были князья Кукенойса и Герцике и их ближайшее окружение, а также некоторые горожане. «Хроника Ливонии» сообщает и о распространении православия в Талаве - крупном предгосударственном объединении у северных латгалов.

По мнению автора, справедливым и обоснованным выглядит тезис о том, что русские княжества проводили политику не только мирного обращения местного населения в православие. Примеры насильственного крещения русскими в целях закрепления политического господства известны и в Эстонии, и в Восточной Финляндии. Так, в 1210 г. новгородцы осадили эстонский замок Отепя, жители которого были данниками Новгорода, и «крестили некоторых из них своим крещением». Этот эпизод опровергает мнение русской историографии XIX в. об исключительно мирном распространении православия. Вероятно, проповедь христианства проводилась русскими священниками, прибывшими в Прибалтику вместе с отрядами сборщиков дани. В годы борьбы прибалтийских народов за независимость православные миссионеры активизировали свою деятельность в Латвии. Их проповеди, судя по документам, пользовались достаточно большим вниманием у населения. Однако, наступление Батыя на русские земли, сделавшее нереальной серьезную борьбу Руси за Прибалтику, постепенное упрочение позиций Ордена и католической церкви практически полностью прервали деятельность православных миссионеров в крае.

Распространявшееся с конца XI в. как религия складывавшегося господствующего класса православие в период завоевания прибалтийских земель крестоносцами стало наряду с язычеством идеологической опорой национально-освободительной борьбы народов Прибалтики. «Раскол церквей» в 1054 г. не прошел мимо внимания древнерусского духовенства, которое повело ожесточенную полемику с «латыной». Эта полемика играла важную роль в идеологическом утверждении позиций русской церкви.

Автор отмечает, что проблема открытого противоборства Руси с крестоносной агрессией на северо-востоке возникла постепенно. На протяжении XII в. Древняя Русь оставалась фактически составной частью всего христианского мира. Несмотря на призывы фанатично настроенных католических деятелей (речь идет, в частности, о Бернарде Клервосском) об обращении руссов в «истинную веру», для большинства западных идеологов Древняя Русь была вполне единоверной страной. Древнерусское население проявляло интерес к крестовым походам, что было связано не только с религиозно-идейными причинами, но и с продолжительной борьбой, которую восточные славяне вели с кочевниками. Ситуация кардинально изменилась на рубеже XII–XIII вв., когда произошла переориентация крестового движения в Прибалтику и Восточную Финляндию.

Blog

Монография русские земли и политика католических миссий и рыцарских орденов в восточной прибалтике в xii-xiii вв

Содержание