Geum.ru

Адская игра Секретная история Карибского кризиса 1958-1964

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   31   32   33   34   35   36   37   38   ...   42
Скептицизм на Кубе

30 октября Хрущев направил в Гавану критическое и покровительственное письмо, которое по двум причинам могло сделать прием Микояна в Гаване довольно прохладным. Во-первых, Кремль адресовал письмо Фиделю Кастро и кубинскому руководству. Раньше письма направляли лично Кастро, советники не преминули сразу же передать Алексееву о недовольстве Кастро. Во-вторых, Хрущев критиковал поведение Кастро во время кризиса "Если бы началась война, - писал он, - Погибли бы миллионы людей, а оставшиеся в живых сказали бы, что виноваты руководители, которые не предприняли необходимых мер для предотвращения этой истребительной войны"5. Предложение Кастро в разгар кризиса нанести первыми удар по США вместо того, чтобы поддаться давлению Кеннеди, даже не рассматривалось Хрущевым, и Кремль хотел, чтобы кубинский лидер знал об этом

"Как мы узнали от нашего посла, кубинский народ хотел бы другого заявления, во всяком случае не заявления об отзыве советских ракет Возможно, такие настроения в народе имеются. Но мы, политические и государственные деятели, являемся руководителями народа, который не все знает и не может сразу охватить все то, что должны охватывать руководители. Поэтому мы должны вести за собой народ, тогда народ будет идти за нами и уважать нас"6. Укоризненно покачав головой в знак неодобрения письма, Алексеев дал своим руководителям совет, как говорить с неуравновешенным кубинским лидером "Зная тонкость души Кастро, - телеграфировал он, - считаю, что нам не следует спешить и подталкивать его, и тем более полемизировать с ним" "В конечном итоге, - заверил он Москву, - проблема не в коммунизме Кастро, а в его характере"7

Как Алексеев и предполагал, Кастро 31 октября направил гневное письмо в Москву Ссылаясь на "неожиданное, внезапное и практически немотивированное решение убрать ракеты с Кубы", Кастро критиковал Кремль за способ разрешения кризиса8 "Новость об отступлении, - писал он, - заставила плакать кубинцев и советских людей, которые готовы были погибнуть с гордо поднятой головой"9 Кастро напомнил Москве, что решение Кремля о демонтаже ракет принято без консультации с ним. Он также упомянул о скрытой критике Хрущевым его призыва нанести первыми ядерный удар по США. "Я не побуждал вас, - писал Кастро, - чтобы СССР стал агрессором, это было бы не только неправильно, но и аморально и безрассудно". Вспоминая о запоздалой реакции Советского Союза на действия Гитлера в 1941 году, Кастро хотел, чтобы Хрущев был готов к применению ядерного оружия в том случае, если США нападет на Кубу в 1962 году. Военные позиции социалистического лагеря в Карибском бассейне настолько слабы, что для спасения Кубы эскалация до ядерного ypcs" ня неизбежна10. Хотя Кастро закончил письмо в спокойном тоне, обещая, что "ничто не разрушит узы нашей дружбы и бесконечную благодарность СССР", оно усилило беспокойство Алексеева "Я исхожу из того, - писал советский посол в Москву, - что потребуется 1-2 года особо осторожной работы, пока они не приобретут все качества марксистско-ленинской партийности"11. Считая, что раздражение Кастро пройдет, он рекомендовал не отвечать на письмо. Если же Москва сочтет нужным ответить, то следует написать в дружеском тоне. Алексеев выражал уверенность, что "при условии особого подхода к нему Кастро быстро осознает свои заблуждения". "Его преданность нашему общему делу не подлежит сомнению, но вследствие отсутствия партийной закалки он не всегда правильно понимает методы, применяемые в политике". Размышляя далее о причинах "заблуждений" Кастро, Алексеев пришел к выводу, что дело даже "не столько в его еще недостаточной идейной подготовке и отсутствии идейной закалки, сколько в его особом, очень сложном, до предела чувствительном и обидчивом характере". Кроме того, по мнению Алексеева, когда он писал в раздраженном тоне письмо Хрущеву, кубинский лидер "испытывал на себе влияние сил революционных по форме, но отсталых по содержанию настроений части своего окружения и наэлектризованных масс народа". Стремясь таким образом защитить действия Кастро, Алексеев использовал примитивную, но понятную в советском руководстве партийную фразеологию12.

Самое главное, по мнению Алексеева, в плане оказания поддержки нервного союзника это - подчеркнуть "мужество кубинского народа, личную храбрость Кастро и его беспокойства за судьбы своего народа и дело социализма". В отношении гнева Кастро по поводу его устранения от решения вопроса о демонтаже ракет Алексеев предложил Хрущеву объяснить Кастро: события октября были необычны, и "сложность обстоятельств, действительно, не позволила провести консультации, так как это всегда нами делается в нормальных условиях"13. Повторив, что Москва, главным образом, должна взывать к Кастро как к человеку, а не политическому деятелю, Алексеев закончил послание традиционной фразой. "Если я ошибаясь, прошу поправить меня"14.

Самолет Микояна находился уже в воздухе, а Фидель Кастро еще не решил, встречать ли ему советского гостя в аэропорту или нет. Сначала Кастро хотел направить в аэропорт только Рауля Кастро и Че Гевару - стойких сторонников Москвы. Кубинский народ не был склонен к тому, чтобы их лидер обнимался с Микояном, и Фидель Кастро хотел показать свое раздражение политикой Москвы. Но затем в сообщении "Пренса латина" он прочел речь Микояна, произнесенную им перед отъездом из Нью-Йорка 2 ноября. Ему понравился примирительный тон высказываний и выраженная Микояном поддержка плана Кастро из пяти пунктов, и он решил встретить Микояна в аэропорту во главе всего кабинета15.

Следующим утром в 10 часов состоялась официальная советско-кубинская встреча. "Фидель вышел навстречу на улицу перед своим домом, проводил на верхний этаж. - сообщал Микоян секретной телеграммой в Москву, - говорил спокойным, дружеским тоном, хотя суть его высказываний не оставляла сомнений в его неприятии политики Москвы". В первых донесениях Микоян настойчиво отмечал вежливость Кастро, как будто ожидал грубостей с его стороны16.

Микоян считал своей задачей успокоить кубинцев, чтобы они не усложнили решение кризиса во время заключительной стадии Кремль сделал основную ставку на получение формального обещания от Кеннеди о ненападении, вероятно, под гарантии ООН. Однако без инспекции на Кубе невозможно убедить американцев, что все ракеты ликвидированы. А для этого Микояну необходимо добиться согласия Гаваны

Во-первых, Микояну надо было убедить кубинцев, что несмотря на досадную необходимость убрать с Кубы баллистические ракеты под угрозой возмездия со стороны США, Хрущев и Куба вышли из кризиса победителями. Не упоминая обещания братьев Кеннеди о демонтаже американских ракет в Турции, о чем Хрущев не хотел сообщать даже Кастро, Микоян сделал акцент на том, qro дипломатический успех Хрущева в критические дни 27 и 28 октября обеспечит не меньшую безопасность Кубе, чем наличие ракет17. "Мы не должны недооценивать значение дипломатических форм борьбы, - заметил Микоян - Они приобретают особую важность в мирное время"18.

Микоян признал, что успех оказался неожиданным. "Целью дислокации советских войск и размещения стратегического оружия на Кубе, - начал он, - было только усиление вашей обороны" Далее он пояснил, как неудачно разворачивались события.

"Это был план сдерживания, план, направленный на то, чтобы не играли с огнем в отношении Кубы Если бы стратегическое оружие было размещено в условиях секретности и американцы бы не знали о его существовании на Кубе, то оно явилось бы сильным средством сдерживания. Мы исходили из этого положения, наши военные сообщили нам, что в пальмовых лесах Кубы стратегические ракеты можно надежно замаскировать от наблюдения с воздуха"19

Кубинцы хотели знать, действительно ли Микоян так считал. Но старый большевик говорил абсолютно серьезно. Он признал, что план был раскрыт гораздо раньше, чем думали в Гаване. В середине сентября ЦРУ получило данные от Ведомства по охране конституции западногерманской разведывательной службы о транспортировке на Кубу стратегических ракет. Любопытно, что Микоян ничего не сказал о реакции Президиума ЦК на сентябрьскую новость и не объяснил, почему об этом не предупредили Кубу. Если секретность являлась ключом к успеху, то начиная с середины сентября Хрущев знал, что операция обречена. Объяснение ее неудачи, естественно, способствовало повышению уважения Кубы к своим защитникам.

Наконец, Микоян пытался обосновать необходимость и приемлемость иностранной инспекции. "Речь идет не о широкой проверке, - сказал он Кастро, - а лишь об инспекции пусковых комплексов, известных американцам по результатам аэрофотосъемки". Он заверил Кастро, что "это не будет всеобъемлющей постоянной проверкой": в течение одного дня наблюдатели из нейтральных стран проинспектируют пусковые комплексы, а программа проверки кубинских портов займет максимум несколько дней. Москва согласилась с проверкой, в противном случае "американцы могли бы подумать, что их обманывают". Однако, добавил Микоян, "кубинские проблемы будут решаться самим кубинским руководством"20.

Миссия Микояна началась с личной трагедии. Он получил из Москвы телеграмму о смерти жены. В телеграмме соболезнования Хрущев писал, что Микоян сам может решить, продолжать ли визит на Кубу или вернуться в Москву на похороны.

Е.М. Примаков вспоминает, что позднее, во время его визита на Кубу, Фидель Кастро рассказал, что попросив всех удалиться из комнаты, он остался наедине с Микояном и сам вручил ему эту скорбную телеграмму. Микоян встал из-за стола и подошел к окну. По его лицу катились слезы.

Кубинцы и советское руководство предложили отложить переговоры на время похорон. Однако положение на Кубе было очень серьезным, и Микоян решил остаться, взобновив переговоры на следующий день 4 ноября. Он не скрывал своего горя, но вел себя очень выдержанно. Поскольку Микоян считался самым рьяным защитником Кубы среди членов Президиума, он полагал своим долгом как можно скорее наилучшим образом возместить ущерб, нанесенный советско-кубинским отношениям. Он отправил на похороны своего сына Серго, который сопровождал его в Гавану. Единственной просьбой Микояна было "сообщить ему о дне и часе похорон жены"21.

Несмотря на то, что его мысли были заняты случившейся трагедией, Микоян продолжал убеждать кубинцев в важности решения Хрущева убрать ракеты. Вне всякого сомнения, он испытывал терпение кубинцев. В телеграммах Хрущеву он подчеркивал сложность и длительность своих усилий: "Во время беседы кубинцы вели себя спокойно, слушали внимательно, когда я в течение нескольких часов пункт за пунктом, приводя все возможные аргументы, пытался рассеять их сомнения, доказывая правильность нашей политики"22. Довольный результатами своей работы, Микоян сообщал в Москву, что у него "создалось впечатление, что я говорю для них убедительно"23.

На самом деле это было не так. Вежливо выслушав все доводы в ходе мучительных переговоров, 5 ноября Кастро разразился речью. Во время обсуждения советского предложения об инспекции ООН судов, увозящих ракеты с Кубы, он недвусмысленно заявил, что его терпению в отношении уступок приходит конец.

"Я хочу сказать товарищу Микояну, - заявил Кастро, - и то, что я говорю, отражает решение всего нашего народа: мы не согласимся на инспекцию". Кастро добавил, что не хочет подвергать советские вооруженные силы опасности и, если речь идет об угрозе мировой войны, естественно, стремится избежать этого, однако ситуация уже изменилась. "Если же наша позиция ставит под угрозу мир во всем мире, то мы сочли более правильным считать советскую сторону свободной от своих обязательств и будем сопротивляться сами. Будь что будет. Мы имеем право сами защищать свое достоинство", - выпалил Кастро24.

В комнате воцарилось молчание. Оно длилось несколько минут, но показалось вечностью. "Я думал, какой оборот делу дать дальше", "вспоминал Микоян. Понимая, что нельзя оставить без внимания этот взрыв негодования, Микоян попросил объяснения. Проблема заключалась не в инспекции кубинской территории, а в проверке грузов на судах, отправляющихся из Гаваны. По мнению Микояна, сильным оскорблением для Кастро могло быть то, что эти инспекции будут произведены в территориальных водах Кубы25.

Рауль и еще несколько верных соратников Фиделя передали Микояну, что они также удивлены. Даже сам Фидель Кастро был смущен. Переговоры прервали. Микоян сделал вывод, что Фидель допустил ошибку: "Он не собирался этого говорить, но у него просто сорвалось с языка". В докладе Кремлю Микоян предложил поддержать позицию Кастро в отношении инспекций26. В конце концов Москва должна учитывать эмоциональность и вспыльчивость кубинского лидера. "Не следует упускать из виду и сложных личных качеств характера Кастро - его обостренного самолюбия". Микоян критиковал авторитарный стиль Кастро, характеризуя некоторые его высказывания после прихода к власти как необдуманные, эмоциональные, о которых он позже сожалел. По мнению Микояна, время от времени американская пресса, зная болезненное самолюбие Кастро, подстрекала его, сообщая, что Куба теряет независимость. "Посольству известно, что Кастро сильно переживает, когда он читает сообщения реакционных агентств, где его называют марионеткой СССР", - добавлял Микоян27.

7 ноября на обеде по случаю празднования 45 годовщины Октябрьской революции всем стала очевидна атмосфера напряженности вокруг миссии Микояна. Обычно советское посольство приглашало к себе на прием и обед кубинских гражданских и военных руководителей. Пытаясь сгладить ущерб, нанесенный ядерным кризисом, советские представители вели себя так, как будто ничто не омрачает советско-кубинских отношений. И в самом деле, прием начался на хорошей ноте, причем Рауль Кастро играл роль миротворца. За дни, прошедшие с момента, когда Фидель Кастро открыто заявил о разногласиях с Москвой, Рауль пытался успокоить советских друзей. Преемник Алексеева на посту резидента КГБ в Гаване отмечал его позитивную роль в деле умиротворения. "Рауль Кастро, - сообщал он в Москву, - по-прежнему откровенен с нами, он заметно переживает тот факт, что безупречное отношение между Кубой и СССР... сейчас омрачается необходимостью публично заявлять о наличии каких-либо разногласий и вести по некоторым вопросам споры". Рауль Кастро в доверительном порядке спрашивал резидента КГБ в Гаване, правильно ли сделал Фидель Кастро, заявив о возникших разногласиях, причем было заметно, что он и сам не уверен в этом28.

На этом приеме в советском посольстве Рауль произнес тост за здоровье Хрущева и за его достижения во внешней политике. В этом тосте, который посол Алексеев назвал фактически политическим заявлением, Рауль - твердый промосковский коммунист - сказал, что Куба навеки верна дружбе с Советским Союзом и "не примкнет ни к каким течениям". "Она не пойдет ни по пути Албании, ни Югославии, - сказал Рауль. - Куба на деле в теории и практике остается верной принципам марксизма-ленинизма". Молодой Кастро закончил свой тост словами: "Мы есть и будем кубинскими коммунистами "29.

На этом приеме, однако, было отмечено некоторое охлаждение кубинской и советской сторон по отношению друг к другу. Присутствовавший на нем представитель Генерального штаба советской армии генерал А.И. Грибков, прибывший на Кубу буквально накануне кризиса с группой высших военных начальников из Москвы, сообщил об этом спецтелеграфом министру обороны СССР РЯ. Малиновскому, а тот немедленно доложил Президиуму ЦК. То, что советские военачальники ни разу в своих тостах не упомянули Фиделя Кастро, кажется, в Москве никого не тронуло. Однако другое сообщение вызвало явное недовольство. "Обращает на себя внимание, - сообщал Грибков, - поведение на ужине начальника разведывательного управления Генерального штаба Педро Луиса (Родригеса), который в течение всего ужина несколько раз пытался в кругу соседей по столу произнести тост за Фиделя - Сталина, но поддержки не получал"30. Составив это донесение, Грибков предложил сидевшему рядом с ним на приеме заместителю командующего советскими войсками на Кубе генерал-майору Л.С. Гарбузу подписать эту бумагу вместе с ним. Но Гарбyз отказался31.

В своих воспоминаниях о "Карибском кризисе" Грибов рассказывает о донесении Малиновскому и пишет, что "этот доклад имел для меня неожиданные и неприятные последствия"32.

Президиум ЦК поручил Микояну разобраться. В посланных ему 10 ноября инструкциях отмечалось, что в Москве получено "сообщение от наших военных товарищей, что на торжественном заседании 6 ноября, которое проводили наши люди, начальник разведывательного управления Генерального штаба Кубы Педро Луис несколько раз пытался за своим столом поднять тост за Фиделя-Сталина". "За Фиделя, - писал Хрущев, - мы и сами поднимали тост у себя. А вот Сталина мы осудили. И нам обидно, что Педро Луис, этот человек, облеченный большим доверием, человек, который занимается разведкой, ловит врагов, поднимает на щит то, что нами осуждено. Это в какой-то мере нарушение доверительных отношений между Советским Союзом и Кубой. Нам было очень неприятно читать это донесение, а нашим людям, которые находятся на Кубе, неприятно было слушать". Хрущев просил переговорить с военными, перепроверить эту информацию и сообщить в Москву о результатах расследования33.

В соответствии с полученным от Президиума ЦК поручением Микоян провел специальное дознание по всей форме и со всеми строгостями, принятыми в советской практике, при участии представителей ГРУ и КГБ. Микоян вызвал участников приема. Грибкова этот вызов, по его словам, "насторожил". В ожидании встречи генерал "мысленно проанализировал вою свою работу на Кубе, возможные вопросы, которые могли интересовать Микояна, и только далеко за полночь уснул".

Микоян начал встречу с вопроса: "Кто из вас сообщил в Москву о том, как прошло здесь празднование Октябрьской революции?" Грибков признал, что донесение отправил он. "К большому моему удивлению, - пишет Грибков, - приглашенные на встречу товарищи, зная о критических высказываниях некоторых кубинских офицеров по поводу вывоза ракет, молчали...". Выдержав паузу, Микоян строго заметил, что он является представителем Президиума ЦК КПСС и должен знать, кто и что докладывает в Москву. "Не скрою, меня взволновала эта встреча, - пишет Грибков. - Понимал, что от одного только слова Микояна зависит вся моя дальнейшая служба". Не на шутку обеспокоенный генерал воспользовался первой же возможностью, чтобы связаться по телефону со своим московским начальством. Телефонная связь была только что восстановлена, и Грибков рассказал о случившемся генералу С.П.Иванову, которому он непосредственно подчинялся в Генеральном штабе. Тот посоветовал не переживать. Но по возвращении в Москву Грибков обнаружил, что Микоян рассказал Малиновскому об их разговоре. Пришлось иметь объяснение с министром, который "меня успокоил и хорошо оценил работу нашей группы на Кубе". Позднее, находясь на посту командующего армией Закавказского округа, Грибков снова встретился с Микояном в Ереване. По его словам, он "набрался смелости" и упрекнул Микояна за то, что тот, пообещав в Гаване больше не возвращаться к этому вопросу, пожаловался на его поведение министру обороны. К этому времени Микоян уже был в опале, после смещения Хрущева, большой смелости в подобном обращении не требовалось. Микоян, подумав, ответил: "Знаете, товарищ Грибков, здесь нет ничего особенного, давайте забудем об этом". Эта история могла бы быть забыта, если бы генерал Грибков не воскресил ее вновь на страницах своих воспоминаний, пытаясь при этом поставить себе в заслугу посланное в Москву донесение.

Неделю спустя после получения инструкций из Москвы с поручением расследовать инцидент, о котором говорилось в донесении Министерству обороны, Микоян телеграфировал, что генерал Грибков "подтверждает, что все было так, как он сообщил". Но сидевший во время ужина по другую руку Педро Луиса Родригеса, рядом с ним, резидент ГРУ полковник Мещеряков, ставший, кстати говоря, впоследствии генерал-полковником и заместителем начальника ГРУ, "докладывает об этом случае иначе". Его объяснение прилагалось к отправленной в адрес Президиума ЦК шифротелеграмме. Сам же Микоян собирался поднять этот вопрос в беседе с Фиделем Кастро. "Заявлю, - писал он, - что всякая попытка поднять сейчас на щит Сталина может нас только обидеть и в определенных обстоятельствах даже причинить вред установившимся между нами отношениям полного взаимного доверия"34.

Никаких причин для обиды, однако, обнаружить не удалось, так как резидент ГРУ убедительно опроверг сообщение Грибкова. Резидент аттестовал Педро Луиса как преданного своему делу офицера, находившегося до победы кубинской революции на нелегальном положении. Он был "доверенным лицом" Рауля Кастро, начальника Генерального штаба Серхио дель Валье и президента Дортикоса, пользовался "личным доверием и уважением Фидела Кастро". С конца 1960 года занимался только вопросами военной разведки, выполнял ответственные задания правительства по ведению следствия по делу интервентов на Плайя-Хирон, а также по размещению и обеспечению безопасности личного состава и техники советских войск на Кубе.

"К Советскому Союзу и проводимой им политике относился и относится положительно, - отмечал резидент, - о руководителях Советского Союза, в частности о Н.С.Хрущеве, всегда отзывался с теплотой. В течение нескольких месяцев находился в Москве. Неоднократно в открытой форме высказывался против раскольнических действий руководителей албанской и китайской компартий".

Едва ли не главное достоинство Педро Луиса заключалось в том, что он теснейшим образом был связан с резидентурой ГРУ. Поэтому резидент выступил горой в его защиту. Как руководитель разведывательного управления он регулярно снабжал советских представителей устной политической и военной информацией, передавал образцы американской военной техники, в частности, несколько дней назад "передал интересующие нас узлы и агрегаты со сбитого самолета У-2". "В связи с этим, - отмечал резидент, - Педро Луис является ценным для нас человеком, от которого и в дальнейшем сможем получать интересующую нас информацию". Несмотря на то, что он "понял неправильно" решение советского правительства о вывозе спецтехники, "как уступку американскому империализму", резидент осмелился защищать его, отметив, что не он один повел себя таким образом.

Завершающим ударом по сообщению Грибкова были слова резидента, что он сидел рядом с Педро Луисом и готов лично засвидетельствовать, что донесение генерала не соответствует действительности. Выступающие с тостами на торжественном приеме, в соответствии с протоколом, "были определены заранее" и "каких-либо попыток выступить с тостом со стороны Педро Луиса не делалось". "Я находился слева от него, - докладывал резидент. - А справа сидели два советских военачальника, генералы Грибков и Гарбуз. Зная, что Педро Луис не пьет, я обратился к генералам с просьбой не спаивать его, так как до этого он уже выпил три рюмки коньяка Я сказал также, что если он будет пить дальше, то завтра не в состоянии будет работать Я слышал, что Педро Луис в разговоре с генералами упоминал имена Фиделя и Сталина, но никаких попыток выступить с тостом в их честь не делал. Я достаточно хорошо владею испанским языком и поэтому без труда мог бы понять его намерения".

"Возможно, что Педро Луис касался вопроса о Сталине, так как однажды в двадцатых числах октября им была высказана мысль, что в существующей обстановке Сталин вряд ли бы вывез ракеты. Оба советских генерала, сидевших справа, включая автора сообщения в Москву, испанского языка не знают, - заключал резидент, - за столом находились без переводчика и не моглиа поэтому правильно истолковать, о чем говорил Педро Луис"35. Так была поставлена точка в этой истории, вторая наделала столько шума.