С. Г. Кара-Мурза "Советская цивилизация" (том I)

Вид материала

Документы

Содержание Страх перед репрессиями: комментарий из 2000 г (мессианизм, евроцентризм, евреи, иррациональность). Мы там, куда нас не просили О советском тоталитаризме: комментарий из 2001 г. СССР перед войной: комментарий «с Запада»

Подобный материал:

• С. Г. Кара-Мурза "Советская цивилизация" (том II), 12623.47kb.
• С. Г. Кара-Мурза занимается пpоблемами системного анализа, в частности pазpабатывает, 2965.6kb.
• Сергей Георгиевич Кара Мурза, 2029.44kb.
• С. Кара-Мурза, А. Александров, М. Мурашкин, С. Телегин, 6654.45kb.
• С. Кара-Мурза, А. Александров, М. Мурашкин, С. Телегин, 6654.32kb.
• Сергей Анатольевич Батчиков Сергей Георгиевич Кара-Мурза Неолиберальная реформа в России, 1016.62kb.
• Кара-Мурза С. Г, 3824.53kb.
• С. Кара-Мурза Манипуляция сознанием, 11784.55kb.
• С. Г. Кара-Мурза. Манипуляция сознанием, 12012.13kb.
• С. Г. Кара-Мурза Миф об экономическом кризисе в СССР, 210.6kb.

^

Страх перед репрессиями: комментарий из 2000 г (мессианизм, евроцентризм, евреи, иррациональность).

Уже в годы перестройки в массовое сознание стали вбивать мысль, будто склонность к репрессиям есть родовая, генетическая особенность советского коммунизма. Именно особенность, которой якобы лишены антисоветские идеологии и движения. Эта важная и ложная мысль стала укорененной и играет большую роль в кризисе общественного сознания в России.

Замечу, прежде всего, что антикоммунизм нынешних антисоветских идеологов сложился в процессе их перехода на сторону противника СССР в холодной войне и никакой связи с антикоммунизмом Столыпина или даже Корнилова не имеет. Это важно, потому что от истоков и природы антисоветизма зависит истинное содержание тех понятий, которые используют критики.

От чьего имени обвиняют СССР антисоветские идеологи? От имени западной демократии, которую олицетворяют США. Более того, в действительности наши антисоветские ораторы довольно быстро превратились просто-напросто в инструмент вещания на советскую публику той "черной пропаганды", которая готовилась в идеологических службах США - готовилась без всякого чувства, как чисто профессиональный продукт.

Американская журналистка М.Фенелли, которая наблюдала перестройку в СССР, пишет в журнале "Век ХХ и мир" (1991, № 6): "Побывавший в этой стране десять лет назад не узнает, в первую очередь, интеллектуалов - то, что казалось духовной глубиной, таящейся под тоталитарным прессом, вышло на поверхность и превратилось в сумму общих мест, позаимствованных, надо полагать, их кумирами из прилежного слушания нашей пропаганды (я и не подозревала, что деятельность мистера Уика во главе ЮСИА была столь эффективна".

Так что вот первое замечание: на фоне недавней истории и даже современных действий США стоны по поводу советских репрессий более чем полувековой давности - не более чем прием манипуляции сознанием. Никакой моральной силы не имеет голос тех, кто взял сторону США, которые совсем недавно вели позорную войну во Вьетнаме с крупномасштабным геноцидом, без зазрения совести бомбят любую слабую страну в "зоне своих интересов" и готовят в своих академиях кадры "эскадронов смерти" для Латинской Америки.

В этой реальной "системе координат" вообще неразумно спорить о делах наших дедушек. Нам надо исходить уже из той действительности, которую мы имеем сегодня - созданной именно антисоветскими силами. Но о репрессиях нам все время говорят, люди о них думают, поэтому я выскажу ряд методических соображений.

Сегодня, когда все уже перегорело и гнева нет, я прихожу к многократно обдуманному выводу, что антисоветская кампания 80-90 гг. была крайне недобросовестной и нанесла всему обществу огромный вред. Именно всему обществу, включая молодую поросль новых "хозяев жизни". В этой кампании не было критики, и все действительно сложные проблемы так принижались, что мы отвыкли ставить вопросы хотя бы самим себе.

Разделим два вопроса: установка на насилие как часть политической философии и насилие как политическая практика. Историческая правда заключается в том, что из всех политических течений, которые в начале ХХ века имели шанс придти к власти в России, большевики в вопросах репрессий были наиболее умеренными и наиболее государственниками.

Конечно, в большевизме, как и во всех мессианских социально-философских учениях присутствует установка на насилие ("железной рукой - к светлому будущему"). Вопрос в том, в какой философии эта установка выражена сильнее и какова динамика ее ослабления или усиления. История показала, что эта установка реализуется в практике на двух этапах "жизненного цикла" учения - в его героический ранний период и на излете, на этапе фундаментализма, "возврата к истокам". Но сам соблазн возврата к истокам возникает вовсе не во всех учениях.

Из проектов универсального жизнеустройства самым беззаветным и безжалостным был, конечно, либерализм, воспринявший свою страсть от Реформации (кальвинизма) и учения о предопределенности. Отсюда и массовые сожжения "ведьм" вплоть до XVII века, и террор якобинцев, и повешение детей за мелкую кражу в лавке в Англии XIX века, и геноцид индейцев вплоть до 30-х годов нашего века, и необычная жестокость немецких фашистов, и необычная жестокость американцев во Вьетнаме.

Можно предположить, что в основе этой жестокости лежит механистический детерминизм, воспринятый либерализмом от Научной революции. От него и жесткость всей философской конструкции либерализма, ее постоянные откаты "к истокам" при каждом серьезном кризисе. В полной мере это проявляется и сегодня в виде неолиберализма, этого типично фундаменталистского ответа на кризис индустриальной цивилизации (фундаментализм вплоть до идеи "конца истории")

. Безжалостность программы МВФ, которая как бульдозером сметает живые и в чем-то прекрасные культуры стран-должников, поражает многих современных западных мыслителей. Эта жестокость даже стала какой-то философской загадкой конца ХХ века.

Мессианизм евроцентристского крыла большевиков (его самым полным выражением был Троцкий) был симметричен структурам либерализма. Здесь - тот же детерминизм и сверхчеловеческое право на универсальный проект. Перманентная революция! Децимарий (расстрел каждого десятого) в отношении колеблющихся.

Иной была идущая от Православия, хотя и в виде ереси, утопия почвенных большевиков (Лев Толстой - зеркало русской революции). Поиск града Китежа означал - уже в апреле 1917 г. - отказ от мессианизма мировой революции, отступление к "строительству социализма в одной стране". Ведь именно за это советский проект был проклят как "славянофильство", как измена марксизму, и бундовцами, и эсерами, и нынешними марксистами-ортодоксами вроде Бузгалина и Бутенко.

Но ведь этот "выход из революции" в стране, которая была очагом революции, и не мог совершиться без насилия. Кого оплакивает общество "Мемориал"? Факельщиков мировой революции, "комиссаров в пыльных шлемах". Кого проклинает? Тех, кто не желал стать дровами в мировом костре и вышиб факелы из рук (зацепив при этом множество невинных - но не по ним плачут струны Окуджавы).

Что для нас важно в этом сравнении? То, что, пройдя на раннем этапе "страстное состояние", в дальнейшем крупное "почвенное" течение всегда бывает защищено от соблазна кровопролития. У него возникает иммунитет, и оно в этом смысле гораздо безопаснее нового, "молодого" движения.

Католическая инквизиция уже в начале XVI века постановила, что "ведьм" не существует, и прекратила сожжения, а протестанты через сто лет после этого затмили все ужасы инквизиции. Русский большевизм прошел свое страстное состояние очень быстро. Достаточно вспомнить ряд фигур, которые его представляли: Ленин - Сталин - Хрущев - Брежнев - Андропов... - Зюганов. Ясно, что на этой траектории не приходится ждать никаких чудовищ.

Иное дело - движение, которое именно входит в свое страстное состояние (это не раз отмечалось самими его лидерами). Ельцин и Гайдар, Чубайс и Греф, Березовский и Доренко. Их переполняют клокочущие чувства и непримиримость. Это набирающие скорость носороги.

На это их состояние накладывается и опасность неолиберального фундаментализма. Наши "носороги" страшны как раз тем, что страсть их "героического" этапа прямо совпала с фундаментализмом того учения, что они взяли как знамя - протестантского неолиберализма. За последние годы уже на трех больших международных форумах "Трибунала народов" (он возник из "Трибунала Рассела", который морально судил преступления войны во Вьетнаме) прямо говорится о том, какую угрозу для жизни больших масс людей представляет сегодня это учение, положенное в основу Нового мирового порядка. Так что из двух конкурирующих сегодня в России идеологий именно в неолиберализме "правых" таится угроза жизням людей - на философском уровне.

Напротив, никаких признаков "возврата к истокам" советский строй не обнаруживал и его наследники не обнаруживают. И дело тут не только в расслабляющем "византийском" влиянии русской культуры. Дело в том, что марксизм уже в классике отошел от механистического детерминизма, включив в себя идеи термодинамики и эволюции (в "Капитале"), а затем и идеи неравновесности (Ленин, Грамши). В философии науки марксизм трактуется как учение, построенное на "науке становления" - в отличие от либерализма, стоящего на "науке бытия". Недаром в больших базах данных имя А.Грамши чаще всего встречается в связке с именем М.Бахтина.

Диалектика такого типа в принципе не может толкать к выходу из кризиса "назад, к истокам". Покуда коммунисты следуют главным своим методологическим принципам, угрозы фундаментализма в их среде не может возникнуть. Потому-то идеи Нины Андреевой могут здесь быть не более чем почитаемым реликтом. Молодое пополнение тех, кто "мыслит по-советски" - люди открытые. Как мне не раз пришлось убедиться, преподаватели вузов, независимо от своих политических пристрастий, гордятся студентами, близкими к коммунистам. Ведь это что-нибудь да значит!

Однако политическая философия служит лишь предпосылкой к определенной практике, главные коррективы вносит жизнь - обстоятельства и особенно культура действующих лиц. Что говорят факты? Почему так остро стоит вопрос о репрессиях? Потому, что в России после 1917 г. погибло очень много людей, и все смерти связаны в один клубок.

Вообще, говоря о репрессиях, мы должны исходить из баланса смертей и спасений. Можно ведь губить людей и путем отказа от репрессий - поощряя убийц. Главная заслуга большевиков, как я уже писал в начале книги, состоит в том, что они сумели остановить, обуздать революцию ("бунт гунна") и реставрировать Российское государство.

Что же касается репрессий 1937-38 гг., то это - последняя фаза гражданской войны, уже в стане красных, между почвенными большевиками и евроцентристами. Эта операция прямо связана с надвигавшейся большой войной и была частью превращения нашего "казарменного социализма" в "окопный". Глупо рассуждать на тему, какой социализм лучше - окопный или, например, курортный. Когда в тебя начинают стрелять, а ты должен держать оборону, то лучше окопный. Но дезертирам этого не объяснишь.

Есть еще одна болезненная сторона нашей темы, которая просвечивает через обвинения в адрес большевиков. Не хотелось бы ее трогать именно потому, что она болезненная, но нельзя уже и не сказать. К мессианизму русской революции, к общему нашему горю, примешался особый мессианизм радикального еврейства, который был порожден кризисом традиционной еврейской общины. Об этом достаточно писали и русские философы начала века, и видные сионисты. К сожалению, вместо тактичного и ответственного подхода к этой теме мы видим сегодня пошлую политическую суету, попытку увести от этой темы истерическими обвинениями.

На деле речь идет именно о страстном состоянии радикалов-евреев всех направлений, которое стоило море крови всему обществу и особенно русским. Вспомним, как раскручивалось колесо этого механизма.

Евно Азеф возглавил боевую организацию эсеров - а жертвы, которые понесло от нее чиновничество, были поистине массовыми. Богров взялся убить Столыпина - что его толкало? Урицкий, возглавив Петроградскую ЧК, проявил потрясшую город жестокость - убить его и вызвать ответный "красный террор" идет Каннегисер. Тут же Фанни Каплан стреляет в Ленина. Троцкий организует убийственную кампанию по "изъятию церковных ценностей" - посмотрите состав комиссии. Кровавую вакханалию, культ жестокости воспевают Багрицкий и Бабель.

За рубежом Р.Якобсон и В.Шкловский в модных ресторанах "тешатся байками" сотрудника ГПУ Осипа Брика о том, как пытают и расстреливают русских священников ("Для нас тогда чекисты были - святые люди," - вспоминает Лиля Брик в 60-е годы, и А.Ваксберг в 1998 г. тает от умиления). Не будем уж говорить о катастрофе первого этапа коллективизации с разрушительной попыткой превратить русскую деревню в киббуц. Да и сталинские репрессии почему-то были поручены охотно взявшимся за них аграновым и шварцманам, и они старались вовсю - хотя в результате под нож пошли и якиры с гамарниками и сами же аграновы. Бывает.

Тут речь о еврейском мессианизме. Сегодня еврейский поэт с гордостью признает:

^ Мы там, куда нас не просили,

Но темной ночью до зари

Мы пасынки слепой России

И мы ее поводыри.

Беда наша в том, что мессианизм этот не ослабевает, а приобретает культурную и философскую базу. И философия эта жестока. В "Независимой газете" главный раввин Москвы Рав Пинхас Гольдшмидт на исходе перестройки дал мистическое обоснование для уничтожения СССР: "Гематрия, один из разделов Каббалы, где дается объяснение явлениям на основе числовых значений слов и понятий, показывает нам, что сумма числовых значений слова "Мицраим" - "Египет" и "СССР" одинаково. Так же и ситуация сейчас во многом сходна". Значит, наша страна олицетворяла "египетский плен", а мы, "египтяне", должны претерпеть все ужасы, насланные Саваофом на Египет?

А вот Иосиф Бpодский, накануне смерти, оплевав в "Известиях" Россию, так объясняет суть евpейства. Он, мол, стопpоцентный евpей не только по pодству, но и по духу: "В моих взглядах пpисутствует истинный абсолютизм. А если говоpить о pелигии, то, фоpмиpуя для себя понятие веpховного существа, я бы сказал, что Бог есть насилие. Ведь именно таков Бог Ветхого завета".

Так от кого же, с какой стороны нам надо опасаться репрессий?

И еще одно соображение, методологического характера. В последнее время, когда повторять сказку о "миллионах расстрелянных" стало неприлично, во всяком случае, для образованного человека, в среде антисоветских идеологов, эксплуатирующих тему репрессий, появился новый прием. Стали говорить, что неправомерно вообще пытаться рассуждать о репрессиях рационально - тем, кто сам на Колыме не страдал. Мол, у тех, кто страдал, своя, недоступная нам мера и недоступная нам рациональность. А мы все, не страдавшие, суть потомки палачей, и мои претензии к обманщикам типа Разгона или Солженицына, выдвинутые в "рациональном по-палачески" плане, имеют ничтожное значение. Мол, цифры Солженицына ("сорок три миллиона расстрелянных") - выражают не обычные физические величины, а имеют особый мистический смысл.

Да, в этой позиции есть зерно типа "слезинки ребенка" Достоевского. Как только эту слезинку помянут, у людей парализует здравый смысл. Снимаю шляпу перед чуткостью людей, которые это зерно в себе культивируют. Но когда они его расширяют в пространстве и времени и используют в качестве политической дубинки, встает проблема со слезинками детей следующих поколений.

Мне кажется, что у всех нас есть трудность в переходе между уровнями "личное-социальное" и "моментальное-историческое". То есть, сопереживая что-то личное, мы распространяем его вширь до социального, а во времени - на многие будущие поколения. Этим и пользуются идеологи.

Когда человека забивают в застенке или на Колыме, для него лично рушится весь мир, для многих необратимо. И для него это - главное событие в жизни. Но если мы на этом основании через 60 лет отказываемся рационализировать это событие как частичку социального процесса, чтобы понять его и разумнее устроить жизнь наших детей (детей и внуков того человека), то мы уже сами расширяем это разрушение мира на все общество. Мы из солидарности и со-страдания с жертвой как бы отказываемся жить и давать жить детям.

Это, на мой взгляд, неправомерно и граничит с сумасшествием. Я думаю, что если бы истязаемые на Колыме люди узнали о таком результате, их муки бы многократно усилились. Из личных контактов с людьми, реально страдавшими на Колыме, я делаю именно такой вывод. То есть, сами эти люди, кому повезло пережить удар, вернуться живыми и восстановить образ мира, четко разделяли личное и социальное, владели временем и никак не хотели, чтобы мир из-за их страданий рушился для всех и навсегда.

Дело не в том, что нельзя слиться душой со страдающим человеком, как бы оставив без своей души тех, кто живет сегодня. Дело, думаю, в том, что нельзя и "разделить" свою душу по разумному расчету. Надо, чтобы душа была полностью "и там, и здесь", чтобы она научилась трудиться в разных плоскостях в разных ипостасях. Не знаю, разрабатывал ли кто-нибудь этот вопрос, но на практике мы видим жуткие перекосы в обе стороны. Одни готовы из-за репрессий уморить ныне живущих и даже прямо выводят из этого свои политические установки. Другие, чуя гибельность такого подхода, ищут ложные оправдания репрессиям.

Когда говоришь, что надо помянуть наших погибших на Колыме соотечественников, вынести из прошлого уроки и закрыть тему репрессий, то такой подход отвергают как жестокость (цензуру) традиционного общества. А-а, не желаете, мол, слышать "неудобные вопросы". Антисоветские идеологи в принципе отвергают "закрытость" темы страданий, запрет на растягивание образа страданий в пространстве и времени.

Я же думаю, что для жизни общества цензура на определенного типа "социализацию" личного страдания необходима. Думаю даже, что "сокрытие" страдания, как и "сокрытие" благодеяния, есть вещи симметричные. Почему нельзя давать милостыню явно? Милостыня - именно "неудобный вопрос". То ли дело Армия спасения - все гласно, распишись в ведомости и получай. Или Никита Михалков - прямо на сцене дает чек для бедных актеров, растроганный Вячеслав Тихонов, беря чек, плачет.

Николай I регулярно выдавал деньги всем действительно нуждающимся семьям казненных и сосланных декабристов. При этом он скупо считал, прибавлял, убавлял. Все это делалось на уровне государственной тайны, которая хранилась всеми причастными к ней лицами под строжайшим контролем. Сложные чувства, которые возникли бы в обществе, узнай оно об этих неудобных делах, были исключены этой цензурой. Иррациональность жизни в этом вопросе была под замком.

Идея об особой статистике и особой рациональности числа жертв репрессий схожа с тем, как евреи иррационализировали Холокост, но они эту иррациональность экспортировали вовне, в мировую культуру (при этом отдельные недостойные люди на этом вполне рационально наживаются). Здесь же нам предлагается глотать иррациональность самим. Причем А.Н.Яковлев, я уверен, сам предельно рационален и все прекрасно знает.

Социальная проблема возникает потому, что иррационализация репрессий проводится не во время схоластического спора в монастыре, а в определенном политическом контексте. Большую часть общества втянули в позицию, которую можно выразить такой моделью: дети узнают, что построенный покойными родителями дом обошелся родителям очень дорого, и на этом основании решают этот дом сжечь. Общественный строй - это дом народа. Его строительство стоило много пота и крови, но эти пот и кровь были материалом для дома. Так это понимало и подавляющее большинство тех, кто страдал на Колыме. И теперь этот дом, за который они отдали свою кровь, дети сжигают именно как искупление этой крови. Мне кажется, это просто чудовищно.

При идеологической эксплуатации репрессий используется еще один общий и, вероятно, необходимый для жизни дефект восприятия. Вернее, он необходим с точки зрения нравственности отдельной личности, но недопустим в социологии. Он состоит в том, что восприятие, в том числе у очевидцев трагедии и писателей мемуаров, выхватывает из реальности и фиксирует события аномальные, потрясающие - а массивную обыденность вообще может стереть из памяти настолько, что люди начинают искренне верить, что ее вообще не было. Поэтому страдания людей (репрессии), независимо даже от их масштабов, становятся главным событием и для читателя. У писателя даже возникает потребность настолько преувеличить трагедию, чтобы она в уме читателя заслонила массивную обыденность и устранила тревогу от ее забвения. Но когда начинаешь вникать в материалы типа истории по Броделю (история, дотошно воспроизводящая "структуры повседневности"), то замечаешь это чудовищное искривление меры. Да, для какой-то части состоялась трагедия - но ведь при этом и другие люди жили, где-то надо и о них вспомнить.

И тут сразу возникает конфликт с нормальным, но нормальным в совсем ином плане, искривляющим восприятием. В тебе начинают видеть сатанинскую хитрость. Этот разрыв я еще в детстве пережил, сравнивая литературу о гражданской войне с обыденными воспоминаниями родных, которые жили в ее эпицентре. Да, была война и были трагедии, их помнят, но при этом и жизнь продолжалась. Потом то же самое - о репрессиях.

Теперь мне повезло, и я сумел вывезти из библиотеки института, закрываемой из-за нехватки денег, подписки всех главных российских исторических и социологических журналов за 7 лет и прочел их все. Кстати, только после 1992 г. пошли статьи о советском строе, дающие реальное знание, совместимое с тем, что я видел лично и слышал от родных. Официальная доктрина советской истории убивала именно самое ценное в знании о советском проекте и строе. И только в этих постсоветских (и даже антисоветских) работах закрывается тот разрыв, который у меня был с официальной историей с детства.

Из этого чтения я сделал вывод, что мы просто обязаны прилагать усилие и разделять эти два универсума - массивную обыденность и потрясающие, трагические события. Оба универсума важны, беда в том, что мы их смешиваем. В результате у очень большой части граждан возникло расщепленное, несовместимое с жизнью сознание. Тип его прекрасно выразила одна дама в магазине. В январе 1992 г., когда вздули цены и очередь взвыла, она сказала: "Люди в ГУЛАГе страдали, так теперь цены вздули справедливо".
^

О советском тоталитаризме: комментарий из 2001 г.

В проклятиях советскому тоталитаризму во время и после перестройки соединились как антисоветские марксисты и либералы, так и самые православные патриоты, включая некоторых коммунистов из КПРФ ("мы - партия Жукова и Гагарина", мы, мол, не партия Сталина – так это надо было понимать).

Хотя временные границы нашего тоталитаризма очерчены туманно, и это понятие вообще стараются четко не излагать, все же из совокупности утверждений ясно, что тоталитаризм - это то состояние советского строя, при котором СССР провел коллективизацию и индустриализацию, подготовку к войне и саму Отечественную войну, и послевоенное восстановление. Потом началась "оттепель", застой и, наконец, праздник антитоталитарного духа - горбачевская перестройка. Так что советский тоталитаризм - тип организации общества в 30-40-е годы, созданный (или возникший) в связи с необходимостью решить совершенно конкретные исторические задачи.

С самыми яростными обличителями тоталитаризма типа Льва Разгона, Антонова-Овсеенко и прочими потомками "пыльных шлемов" спорить не будем - они сами были операторами тоталитарной машины и попали под ее колесо. Таким людям следовало бы молчать или говорить что-нибудь умное и честное. Также отставим в сторону всяческих пройдох вроде генерала КГБ Калугина, который за небольшие суммы выдает ЦРУ старых советских разведчиков. Главная фигура, с которой нужен мысленный диалог - это разумный патриот России, в общем не оболваненный пропагандой Разгона, но возненавидевший советский тоталитаризм. В мыслях у меня встает фигура такого умного и честного патриота - В.Зорькина.

Вот он отмежевывается от тех, кто впал в "ностальгию" по советскому строю. Для них, мол, "великая Россия есть непременно интерна­цио­нальная тоталитарная империя сталин­ского типа, лишенная всякой национальной самобытности, коснею­щая в убогих идеологических догмах, разделенная внутрен­ними "клас­­со­выми" противоречиями, страна, медленно, но неуклон­но хиреющая под непосильной ношей "добровольной" помощи много­чи­сленным "братским" народам". Так в газете "Завтра" Зорь­кин дословно повторяет формулу, с помощью которой разваливали СССР, принимая первую Декларацию о суверенитете. Приложим эту формулу к самому "черному" периоду советской истории. Критический момент в становлении советского тоталитаризма - поворот к сталинизму, к восстановлению державы, т.е. явный отказ от идеи мировой революции, для которой Россия - дрова. Все альтернативы пути продолжения советского проекта, которые тогда столкнулись яростно, вплоть до крови, известны. И сейчас, давая оценки тому выбору, каждый должен взять на себя ответственность.

Пусть В.Зорькин скажет, что он в тот момент был бы с Троцким или Бухариным - вот реальный выбор (о Гитлере уж не будем говорить, хотя и с ним были "русские патриоты"). Не думаю, чтобы кто-то из наших патриотов был согласен с большим проектом Троцкого. Что же касается Бухарина, то в начале перестройки его пытались представить абстрактной лучшей альтернативой, чем Сталин. Но вышли его труды, и эта попытка лопнула, как мыльный пузырь. Я почти уверен, что все сегодня в душе понимают, что в конце 20-х годов сталинизм, при всех его видимых уже тогда ужасах, оказался с точки зрения судьбы России (СССР) лучшим выбором - и потому подавляющая масса народа сделала именно этот выбор.

Да, Революция всегда скликает многонациональную волну пролетариев-разрушителей (не путать с рабочим классом) - делать страшную и грязную работу. Потому-то революциям и приходится пожирать своих детей. Что, не знали этого? Россия вошла в берега и залечила раны именно в советском образе - и тут-то явились пролетарии типа Булата Шалвовича и Льва Разгона, отомстить и попользоваться. Но разве им не помогает множество патриотов, обличая сталинизм так же, как Вера Фигнер обличала царизм?

Когда утвердился Сталин - оставалось 10 лет до войны, и их Россия прожила, по выражению Д.И.Менделеева, "бытом военного времени". Как странно: в середине 90-х годов прошел ряд российско-германских конференций историков, посвященных предвоенным годам. И Германские историки почти все подчеркивали, что советскую историю 30-х и последующих (!) годов нельзя понять, если не учесть, что война изначально готовилась в Германии как война на уничтожение, на истребление советских славян. Германские историки говорят, а у нас об этом никто - ни слова.

Что такое "быт военного времени"? Это тоталитаризм, самопожертвование (и неизбежно невинные жертвы тоталитарной машины). И дело в том, что эти жертвы принимаются теми, кто воюет за страну, и ненавидятся теми, кто в этой стране есть "пятая колонна". Разве не так стоит вопрос? Так давайте честно определять свою позицию.

Вот, тотальная коллективизация - зачем? Чтобы решить срочную проблему хлеба, т.к. промышленность не поспела кормить город через товарообмен. Чтобы изымать средства из села для индустриализации. Чтобы механизировать поле и обеспечить заводы массой рабочих. Это проблемы, отложить которые было нельзя, не отказавшись от советского проекта в целом. Но ведь уже и отказаться от него было нельзя, даже если бы Сталин захотел - неужели этого кто-то не видит? Вызывать из Америки Керенского, чтобы он "демократически" готовился к войне с Германией? Искать среди сектантов нового Григория Распутина?

Наш тоталитаризм оказался слишком жесток, потому что лишних денег для смягчения шока не было. Коллективизация - самая трагическая глава советской истории. Формула "не все было плохо в СССР", которую одно время употребляли наши левые патриоты, предполагает, что уж это, уж коллективизация-то наверняка было плохо. Так пусть Бабурин скажет, как бы он в тот момент решал эту проблему, окажись он на месте Сталина. И скажет не об эксцессах и дефектах, а о принципиальном выборе.

Я не представляю, как можно, взвешивая историю не на фальшивых весах, не признать, что советский строй проявил небывалую силу и провел страну раненную, но полную жизни, через самые тяжелые периоды. Представьте, что мы входим в войну или послевоенную разруху не с ВКП(б), а с "Выбором России" во главе, не с Жуковым и Молотовым, а с Грачевым и Козыревым, не с солидарными карточками, а с либерализацией цен. Допустим, мы в 1990 г. этого еще не могли себе представить и вдоволь изгалялись над советским тоталитаризмом с его карточками - но сегодня-то мы повидали альтернативу воочию, причем даже без войны с сильным противником. Представьте, что это сегодня, при Немцове и Хакамаде, у нас уничтожили 2/3 жилищ - это ведь не два дома в Москве.

Сравните два сходных явления: эвакуацию миллионов жителей и половины промышленности в 1941 г. на земли "братских", по выражению В.Зорькина, народов - и нынешнее положение русских беженцев в РФ. Тогда я, ребенок, был уверен, что могу пешком пройти до Тихого океана и в каждом доме я буду родным - хоть в избе, хоть в юрте или яранге. Почему же сегодня, без войны, так жалко положение даже наших братьев по племени, русских, при всем гуманизме нового, недогматического и не тоталитарного мышления? Недоработка нового строя? Нет - его суть. Говорят: ах, нет закона о статусе беженца, в этом все дело. Чушь! Никакого закона о статусе "выковырянных" не было в 1941 году, а была советская власть и ее "убогие идеологические догмы".

Так скажите прямо, дорогие наши патриоты, что было бы лучше для России? Какова была реальная альтернатива? Стесняются, молчат. Ибо вот что пришлось бы ответить: лучше было бы отказаться от индустриализации, для которой не было средств. Лучше было бы не механизировать поле, а поддержать кулаков с дешевой батрацкой силой. Лучше было бы вновь начать гражданскую войну, расстреливая этих батраков в селе и безработных в городе. Лучше было бы сдаться Гитлеру и отдать Сибирь Японии. Разница в том, что демократическая антисоветская элита это фактически и заявляет, а патриотическая просто молчит.

Наши демократы и патриоты обходят тот факт, что тоталитаризм был принят, а если строго говорить, то и создан народом - это был общий порыв. По-разному, но к этому должны же с уважением отнестись и демократы, и патриоты. С патриотами того времени ясно - и с М.Шолоховым и с Джамбулом. Ну так послушайте хоть демократов. Б.Пастернак так объясняет тот факт, что он написал целый поэтический цикл во славу Сталина: "Искренняя попытка жить думами времени и ему в тон". А.Сахаров писал в письме в день смерти Сталина: "Я под впечатлением смерти великого человека. Думаю о его человечности". Зачем же замалчивать эти факты? Или Пастернак и Сахаров глупее нынешних демократов?

Не знаю, почему от западных историков сегодня можно услышать гораздо более разумные и взвешенные суждения о советском тоталитаризме, чем от наших патриотов. Или они могут подходить к вопросу хладнокровнее, или они не так трусливы? Вот, прошел международный симпозиум, посвященный тоталитаpизму. И американский историк Билл Маpтин в докладе "Либеpализм модеpна и постмодеpна" сказал, в частности:

"Вначале кpитика тоталитаpизма pазвивалась в двух напpавлениях, одно ассоцииpовалось с Адоpно и Хоpкаймеpом, дpугое - с Ханной Аpендт. Последнее было вознесено до небес либеpалами холодной войны, ибо оно вытаскивало из болота Евpопу и США. Кpитика Аpендт ставит пpоблему в хоpошо известные нам pамки, пpекpасно устpаивающие США.

В частности, в соответствии с интеpесами США она пpотивопоставляет Сталина и Гитлеpа "откpытому обществу". Но это - слишком упpощенная каpтина. Пpавда, что Сталин внедpял маpксизм тотализиpующим обpазом, видимо, усугубляя некотоpые тенденции, котоpые изначально пpисутствовали в маpксизме. Однако, с какого pода задачами столкнулся Сталин? Этот вопpос никогда не задавали себе Роpти и дpугие либеpалы в стиле Аpендт и Дьюи.

Сталин и дpугие лидеpы КПСС pешали задачу пpеобpазования типа жизни, пpиведшего к огpомным стpаданиям, в тип жизни, ведущий к постоянному улучшению для основной массы населения, пpи том, что это одновpеменно было самым концентpиpованным выpажением войны двух миpов. Сталин и дpугие лидеpы pешали задачу освобождения значительной части земли и населения всего миpа из тисков импеpиализма...

Сталин сделал огpомное количество ошибок и принес зла; можно сказать, что он отдал наpод на заклание pади маpксизма, котоpый стал к тому вpемени закpытой диалектикой, катехизисом. Однако, пpи всех этих ошибках, именно Сталин и советский наpод pазбили нацистов, понеся неизмеpимые жеpтвы. Ни тогда, ни сегодня "либеpалы" не могут похвастать чем либо подобным, и вопpос о столкновении двух тотализиpующих идеологий должен pассматpиваться именно в этом плане...

Пpавда состоит в том, что "либеpалы", котоpые пpедложили рассматривать историческую действительность как "столкновение либеpализма с тоталитаpизмом", были либеpалами холодной войны, чье понимание миpа было совеpшенно манихейским и, таким обpазом, тоталитаpным" (Bill M. Liberalism: modern and postmoderrn. Social Epistemology. 1993, vol. 7, No. 1).

Мне кажется, здесь сказаны верные слова. Отрицание советского тоталитаризма носит манихейский характер и является прежде всего философским и психологическим продуктом и оружием холодной войны. Печально, что многие наши патриоты в этой далеко еще не законченной войне по ошибке оказались в армии противника.

И еще, на мой взгляд, необходим диалог с людьми другого культурного типа - теми демократами нового поколения, которые отвергают советский строй именно вследствие якобы имманентно присущего ему "гена" тоталитаризма того типа, который проявился в виде сталинизма. Иными словами, они в сталинизма видят не особое специфическое состояние "военного быта", а выражение неустранимой тяги к подавлению личности и разнообразия.

Это важный тезис. Но, обдумав доводы в его обоснование и вспомним все повороты нашей жизни, я прихожу к иному выводу. Я вижу, что советское общество, выйдя в 1941 г. из "хвостов" еще тлеющей гражданской войны, обнаружило в своем ядре демократизм и терпимость высокого качества. И вытекали они не из модернизации, не из того, чему мы учились у Запада, а именно из генотипа нашей культуры, нашего традиционного общества. Хотя, конечно, модернизация была нужна, чтобы снять кожуру старых привычек и предрассудков, запустить процесс выявления и укоренения этих демократических (по-нашему) свойств.

И вот как я вижу главное противоречие философии этого воображаемого "молодого демократа". Он отвергает весь советский проект в принципе - потому, что он, городской образованный человек, чувствовал себя в нем обездоленным и желал демократии, терпимости и интеллектуального разнообразия. Слишком медленной, по сравнению с его притязаниями, была наша модернизация. Отвергнув советский "медленный" путь, он вступил в армию Боннэр и Егора Гайдара (не буду называть более одиозных военачальников).

Но сегодня уже видно, что он был обездоленным в СССР именно потому, что вырос в СССР и питался его соками. Именно потому, что советский проект в силу своей сути не душил, а культивировал в нем потребность в демократии и разнообразии - самим типом жизни, образования, отношений между людьми. Удовлетворить эту свою духовную потребность этот "молодой демократ" смог бы только осторожно разрушая чешуйки той кожуры, что служила отмирающей кожей нашего общества, - но только на пути сохранения и развития советского строя.

Множество таких людей этим незаметно и занимались. При этом мы, не задумываясь над этим, ценили тот советский генотип, на матрице которого вырастали наши потребности в демократии и разнообразии. Ведь эти потребности во всех нас были, они не так уж уникальны в "молодых демократах", в них они лишь фонтанируют красиво. В отличие от них, мы ценили даже ту корявую кожуру, которая, отмирая, нас угнетала - потому что в недавнем прошлом без этой защитной кожуры не уцелел бы и генотип.

Из нашей же среды возникли Сахаров, Боннэр, а за ними, скромненько, и Гаврила Попов с чубайсами. Они, много говоря о чешуе и кожуре, на самом деле предложили разрушить генотип ("вплоть до детских садов, в которых таится ген коммунизма"). Тут и произошло наше разделение - "молодой демократ" пошел с ними, а мы против них. Отвергая советский проект за то угнетение "молодого демократа", которое имело место, он пошел именно с теми, которые были носителями генотипа угнетателей. Ломать советский строй стала именно та часть номенклатуры, которой была ненавистна именно его демократическая и "симфоническая" суть. То, что этот поход они начали под знаменем демократии - прием тривиальный и уже давно несущественный.

Можно понять Ельцина, который, под лозунгами борьбы с привилегиями, строил лично себе быт с роскошью царского типа. Человек циничный и с комплексами - пошлая квинтэссенция той части номенклатуры, о которой я говорю. Но он всем антисоветским силам был нужен именно как таран, выполняющий грязную работу за Боннэр и за "молодого демократа". Теперь они отказываются от грязи, но не от смысла, сердечника этой антисоветской работы.

Трудно не видеть, что угнетение и неудобства в позднем СССР, о которых только и знают "молодые демократы", были продуктом мысли и дела нового поколения номенклатуры, которая обрела сословное антисоветское сознание. Она уже пришивала к старой отмиравшей кожуре оболочку из нового материала. Она все больше ненавидела таких людей, как, например, я (говорю о типе людей, а не о себе лично), - но ей были близки Боннэр и Евтушенко, хотя Юрий Афанасьев еще обязан был на них покрикивать. Прошло немного времени - и они обнародовали свое родство и дружбу.

И каков же был выбор "молодого демократа"? Он вступил в ряды тех, кто и был философом и исполнителем того угнетения, против которого он якобы восставал. Хотелось бы услышать, как можно объяснить это противоречие. Оно сложилось в четкую систему, вскрыто, описано, выражено в виде вопросов - но никогда не было на них ответа.

Можно понять верхушку западных коммунистов, прикормленную нашей номенклатурой. Они видели советский строй через встречи в Колонном зале, отдых на даче ЦК КПСС или поездки делегации в гостеприимную потемкинскую деревню. К интригам в этой узенькой нише они сводили проблематику советского проекта.

У меня возник конфликт с друзьями, видными испанскими коммунистами, которые не раз бывали в СССР. Я сказал на одной встрече, что единственные два человека, понявшие суть советского строя, которых я встретил в Испании, были два старика, ветераны "Голубой дивизии". Оба они, неграмотные крестьяне, от голодухи согласившиеся записаться "добровольцами", попали в Псковскую область. Один из них, замерзая, постучал в избу, его отогрели старики, и он, не зная языка, жил у них и наблюдал. Через 54 года после этого я с ним разговаривал так, будто он вчера вернулся из СССР - он ухватил самое главное, о чем и не подозревали самоотверженные коммунисты.

Это испанским коммунистам не в упрек - они бывали у нас в искусственной, в известном смысле маргинальной, среде. Но можно ли было ожидать такого же инфантилизма от людей, которые выросли в среде трудовой интеллигенции?

Носителями сути советского строя (пусть и не понимая и сознательно не защищая ее) были те, кто был жизненно заинтересован в жизнеустройстве, устраняющем источники массовых страданий, а также те, кто желал демократии и симфонии на основе устранения массовых страданий. Эти две части общества не совпадали, но в главном были союзниками. Но "молодой демократ" перешел на сторону тех, кто пообещал (весьма неубедительно) демократию для меньшинства за счет допущения массовых страданий.

Ввиду того, что страдающая масса стала пусть неявно, но сопротивляться, эти вожди уже отказались от демократии даже для меньшинства, а симфония с самого начала в таких условиях представилась невозможной. Очевидно, что эти вожди уже вошли в неразрешимое противоречие с собственными мифами и декларациями, попали в порочный круг и вырваться из него могут только идя напролом - все больше и больше зверея, независимо от фразеологии. Невозможно поверить, что наш демократ, как бы он ни был молод, не видит этой перспективы.

Рано или поздно, но он встанет перед выбором - или его сожрут внутренние противоречия. Чем дальше, тем дороже цена выбора.
^

СССР перед войной: комментарий «с Запада»

В СССР наша Отечественная война была всеми принята так близко к сердцу, что мы мало знали и почти не интересовались тем, как она вызревала на Западе. Для большинства из нас слова «Мюнхенские соглашения» были пустым звуком. А потом, когда громить Советский Союз стало само руководство КПСС и наши любимые поэты и артисты, вообще стало не до этого. Нам внушили, что «пакт Риббентропа-Молотова» был несравненно важнее. В какой-то момент казалось, что он был важнее всего на свете.

Я приведу здесь короткие выдержки из книги Андре Симона «Я обвиняю! (О тех, кто предал Францию)». А.Симон - псевдоним видного французского журналиста, личного знакомого видных министров предвоенных правительств Франции. Книга его вышла в 1940 г. в США и посвящена в основном работе этих правительств и обстановке во Франции во время ее короткой войны с Германией в 1940 г. В СССР она вошла в сокращенном виде в сборник «О тех, кто предал Францию» (М., 1941) вместе со статьями видных французских политиков и писателей о том времени, напечатанных в Англии.

Нам сегодня было бы полезно ее почитать, потому что состояние и власти, и правящего слоя в России в наши дни поразительно напоминает то, что творилось во Франции в 1936-1940 гг. Тяжело читать о большой и культурной стране, в которой на время власть, деньги и пресса попадают в руки «пятой колонны». Полтора месяца боев - и небольшая армия немцев оккупирует Францию¹²⁵. Но здесь я приведу мысли А.Симона именно о созревании мировой войны, которая для нас стала Отечественной.

Сначала автор излагает события первого этапа - когда правительство Франции при молчаливом согласии Англии позволило совершить первые агрессивные действия на мировой арене фашистским Италии и Германии. Италия захватила Абиссинию, а Гитлер провел плебисцит в Саарской области, которая по Версальскому договору находилась под управлением Лиги наций. Было известно, что саарцы, в основном католики, желали воссоединиться с Германией, но не с. С Лигой наций у них была договоренность о проведении такого плебисцита в 1945 г., когда, как предполагалось, фашизм отойдет в прошлое. В первых числах января 1935 г. даже должна была быть опубликована такая декларация. А.Симон пишет: «Всесторонние обследования, проводившиеся нейтральными наблюдателями, говорили о том, что большинство жителей этой области с преобладающим католическим населением предпочло бы воздержаться от присоединения к национал-социалистской Германии». Плебисцит был проведен в январе 1935 г. в условиях жесткого террора штурмовиков. Саарская область вошла в Германию, и Гитлер тут же нарушил пятую часть Версальского договора - в марте он издал декрет о всеобщей воинской повинности в Германии. Правое правительство Лаваля во Франции пало, к власти пришел Народный фронт с большинством социал-демократов (Блюм, Даладье).

Но главным перекрестком, на котором Запад бесповоротно пошел к мировой войне, стал мятеж 18 июля Франко в Испании, поддержанный Гитлером и Муссолини. Поначалу силы мятежников были невелики, и, по мнению французских военных, хватило бы 50 самолетов, чтобы их остановить. Франция отказалась отдать испанскому правительству эти самолеты, оплаченные задолго до мятежа. 8 августа правительство социалиста Блюма официально запретило вывоз самолетов и вооружения в Испанию. Мало того, Франция обратилась к другим странам заключить соглашение о «невмешательстве».

А.Симон пишет: «Возмущение и крики были напрасны. Самолеты и оружие текли из Германии и Италии в лагерь Франко... Делегация испанских республиканцев явилась в Блюму с просьбой о помощи. Блюм ответил, что «вся имеющаяся информация говорит о прекращении национал-социалистами и фашистами посылки оружия Франко». После этого премьер заплакал. Госпожа Блюм прервала беседу, гневно воскликнув: «Какое право вы имеете так волновать моего мужа!»...

Сторонникам тоталитаризма благодаря Рима и Берлина, в момент подписания соглашения о невмешательстве, приписывались мирные намерения и верность договорам, точно так же, как это делалось и после Мюнхена. Без этого пакта о невмешательстве - который на деле санкционировал интервенцию в Испании - было бы невозможным и торжество Гитлера в Чехословакии. Из Испании прямая дорога вела в Мюнхен...

Были отклонены предложения советского правительства, сделанные еще до соглашения о невмешательстве. Русские были готовы обсудить пути и способы помощи республиканской Испании и договориться о необходимых мероприятиях на тот случай, если оказание помощи Испании привело бы к всеобщему конфликту...».

А.Симон присутствовал на заседании Совета Лиги Наций, куда обратилась Испания. Он пишет: «Республиканская Испания требовала применения 16-й статьи устава лиги, предусматривающей коллективную помощь против агрессии. Лорд Галифакс в весьма холодном тоне заявил, что Великобритания не намерена присоединиться к предложению испанского делегата... Наконец, резолюция, предложенная Совету сеньором дель Вайо, была поставлена на голосование. «Нет», произнесенное среди мертвой тишины лордом Галифаксом и Жоржем Боннэ, прозвучало, как пощечина. Напряжение в зале становилось невыносимым. Один только советский представитель поддержал республиканскую Испанию».

Теперь о завершающей фазе подготовки к войне - Мюнхенских соглашениях 1938 г.

«15 сентября Гитлер потребовал от Чемберлена проведения плебисцита во всех округах Чехословакии с преобладающим немецким населением по вопросу присоединения этих территорий к Германии. Чемберлен обещал в течение недели самолично доставить Гитлеру устраивающее его решение. 18 сентября на состоявшемся в Лондоне совещании Чемберлен, Галифакс, Даладье и Боннэ договорились о том, что те округа Чехословакии, в которых немецкое население превышает пятьдесят процентов, должны быть переданы Гитлеру без плебисцита...

Французский кабинет на своем заседании согласился с лондонскими предложениями. Но, по настоянию Манделя и Рейно, было решено не оказывать никакого давления на чешское правительство... Вот как было выполнено решение «не оказывать давления» на чехов.

19 сентября лондонские предложения были изложены в официальной ноте чешскому правительству. Французский народ узнал о полном объеме этих предложений лишь неделю спустя.

20 сентября чешское правительство отклонило лондонские предложения. Вечером этого дня английский посланник Ньютон сообщил чешскому правительству, что «в случае, если оно будет упорствовать, английское правительство перестанет интересоваться его судьбой». Французский посланник де Лакруа полностью поддержал это заявление.

21 сентября, в 2 часа ночи, президент Бенеш был поднят с постели приходом обоих посланников; это был уже их пятый демарш на протяжении одних суток. Они очень спешили, так как недельный срок ответа Чемберлена Гитлеру был на исходе. Они поставили ультиматум: «Если война возникнет вследствие отрицательной позиции чехов, Франция воздержится от всякого вмешательства, и в этом случае ответственность за провоцирование войны полностью падет на Чехословакию. Если чехи объединятся с русскими, война может принять характер крестового похода против большевизма, и правительствам Англии и Франции будет очень трудно остаться в стороне».

Содержание этого ультиматума было после Мюнхена оглашено чешским министром пропаганды.

Бенеш предложил посланникам Англии и Франции изложить свои заявления в письменном виде, после чего он созвал заседание своего кабинета. Оказавшись перед таким ультиматумом, исходящим от союзной Франции, правительство Чехословакии приняло лондонские предложения.

В тот же день Боннэ доложил французскому кабинету, что чехи согласились принять англо-французские предложения без всякого давления извне...

Днем 28 сентября стало официально известно о капитуляции демократических держав. Чемберлен сообщил в палате общин, что при посредничестве Муссолини премьер-министры Англии и Франции приглашены Гитлером в Мюнхен для личного свидания.

На следующий день Даладье и Чемберлен вылетели в Мюнхен, где они встретились с Гитлером и Мусолини. Вечером был подписан мюнхенский договор, и судетские округа Чехословакии перешли к Гитлеру... 15 марта 1939 года Гитлер вступил в Прагу».

А.Симон приводит сведения о том, что в правительстве Франции знали о неспособности Германии к войне за Чехословакию, так что согласие на захват Чехословакии и резкое усиление Гитлера было решением чисто политическим, а не военным. В сводке Генштаба, в частности, отмечалось: «1. Глава германского генерального штаба генерал Бек 3 сентября отказался от занимаемой им должности, ибо «не желал вести армию к катастрофе». 2. Германская «Западная стена» далеко не закончена и, согласно сообщению французского военного атташе в Берлине, «ее так же легко прогрызть, как кусок сыра». 3. Германская армия еще ни в коей мере не готова, и ей потребуется не меньше года самых напряженный усилий, прежде чем она решится начать войну... 5. Прекрасно вооруженная чешская армия, насчитывающая 40 дивизий, тысячу самолетов и полторы тысячи танков, могла бы сопротивляться самое меньшее 2-3 месяца, даже если бы сражалась одна».

После захвата Чехословакии политика правительства Франции сдвинулась резко вправо, был разогнан Народный фронт и запрещена компартия. А.Симон пишет: «Русское предложение о созыве конференции с участием Франции, .Великобритании, России, Польши, Румынии и Турции для обсуждения мер сопротивления дальнейшему развитию агрессии поступило через три дня после падения Праги. Однако оно было отвергнуто как «преждевременное»...».

Затем, уже в конце 1939 г., тон становится откровенно антисоветским, и эта направленность лишь усилилась во время войны с Германией. «За эти месяцы, - пишет А.Симон - французские газеты, за небольшим исключением, стали открыто называть русских «врагом номер первый». Германия была разжалована на второе место. Помню, один из членов британского парламента сказал мне как-то на митинге в Париже: «Читаешь французскую прессу, и создается впечатление, будто Франция воюет с Россией, а с немцами она разве что находится в натянутых отношениях»... Чтобы спасти свой кабинет, Даладье чуть не довел дело до войны Франции с Советской Россией. Он тайно отправлял в Финляндию самолеты и танки, отсутствие которых очень сильно сказалось вскоре на французском фронте».

В этих кратких выжимках из книги Андре Симона самое важное для нашей темы то, что Запад буквально вскормил гитлеровскую Германию, рассчитывая, что она станет его бастионом против СССР. Грядущая мировая война трактовалась как «война цивилизаций». Даже когда «внутри» самого Запада уже шла война, Франция снимала со своего фронта танки и самолеты и посылала их против СССР. Любая страна, принимавшая помощь СССР, автоматически становилась врагом. Как с врагом Запада поступили с республиканской Испанией - причем так поступило французское правительство Народного фронта, по политическому строению очень схожего с Народным фронтом, который пришел к власти в Испании. Еще более красноречива фразеология, с которой западные политики обращались к президенту Чехословакии, заставляя его принять ультиматум Германии. Приняв помощь русских, Чехословакия стала бы врагом всего Запада и жертвой его крестового похода. Советская Россия, как и православная Византия в 1204 г., и Новгородская Русь в середине XIII века, была объектом крестового похода.

Понятно, почему такую ненависть вызывал у наших перестройщиков конца 80-х годов Сталин, сумевший расколоть западный блок, а потом и организовать Отечественную войну. Горбачев, Яковлев и Ельцин - это наши Блюм, Даладье и Петэн Франции конца 30-х годов.