Geum.ru

Дагестана Сайт «Военная литература»

Вид материалаЛитература
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   18
Глава восьмая. Третий имам

Третий имам родился в 1212 г. хиджры (1796 или 1797 г. н. э.). Его отец Денгау Магомед был узденем{*33}, а мать происходила из боковой ветви казикумухского правящего рода, проживавшего в Ашальты{314}. При рождении будущего имама назвали Али. Рос он болезненным, и ему, в соответствии с распространенным местным поверьем, что смена имени влечет изменение судьбы, поменяли имя на Самуил, которое на Кавказе произносится «Шамиль». Из-за этого произношения многие, исключая самого Шамиля, это имя выговаривали как Шамиль. Позднее, находясь в плену, Шамиль объяснял две версии своего имени тем, что якобы, следуя примеру пророка Мухаммада, дважды менял свое имя. Но его объяснение следует отклонить, потому что сам он себя называл Шамуил.

Из болезненного младенца вырос очень высокий (выше шести футов), крепкий, атлетически сложенный юноша. Он был сильнее, быстрее и упорнее большинства своих сверстников, а непрерывными упражнениями добился того, что стал непревзойденным наездником и не имел себе равных в орудовании саблей, ружьем и кинжалом. Рассказы и предания о его неимоверной силе, выдержке, везучести и подвигах, несомненно, прибавили ему славы и выдвинули в лидеры. Но не только этим объясняется его выход на первые роли. Шамиль был явно наделен талантом вести за собой [107]
людей, к тому же обладал большим умом, железной волей, самодисциплиной, хорошо владел собой и проявлял удивительную стойкость.

С ранних лет Шамиль был дружен с Гази Магомедом, который был старше его на четыре-пять лет и состоял с семьей Шамиля в родстве по браку{315}. Дружба эта продолжалась до самой гибели первого имама. Именно от Гази Магомеда Шамиль получил первые религиозные знания. Потом Шамиль последовал за своим [108] старшим другом на учебу к Саиду аль-Харакани; потом шейх аль-Саид Джамал аль-Дин ввел его в накшбандийское братство, а шейх Мухаммед аль-Яраги посвятил его в халифы{316}.

Когда Гази Магомед начал свою деятельность и стал первым имамом Дагестана, Шамиль сначала примкнул к своему муршиду Джамалу аль-Дину, но вскоре последовал за имамом и стал его активным помощником. (Необязательно его правой рукой, как утверждает официальный биограф Шамиля и что опровергают все без исключения остальные источники.) Но он был рядом с Гази Магомедом в его последнем сражении в Гимрах в 1832 г. и оказался одним из двух оставшихся в живых. Признанию Шамиля имамом способствовали многие обстоятельства{317}. Чудесное спасение и исцеление после смертельного ранения, которое не было ни первым, ни последним{318}, добавили к его славе лавры хранимого самими небесами{319}.

Выздоровев, Шамиль пребывал в том же качестве при втором имаме и, не считая краткого периода размолвки между ними, пользовался полным доверием Гамзат-бека. Официальный биограф Шамиля даже утверждает, что Гамзат-бек назвал Шамиля своим преемником{320}. Однако с полным доверием к этим словам относиться нельзя, потому что, по другим свидетельствам, он был лишь одним среди равных, таких, как Сайд аль-Ихали, Газийо аль-Карати, Кибид Мухаммед аль-Тилики и Абд аль-Рахман аль-Карахи{321}. Все они, как оказывается, были наибами (хотя в то время это звание еще не использовалось) своих родных областей, Шамиль же отвечал за одну второстепенную Хиндалу{322}.

Известие о гибели Гамзат-бека застало Шамиля в ауле Гимры. Он немедленно собрал отряд и двинулся в Гоцатль. Там он «завладел казной и принудил дядю Гамзат-бека сдать ему мальчика-наследника Булач-хана (оставшегося в живых представителя аварского правящего рода)»{323}. Затем неподалеку от родного селения [109] Ашальты Шамиль спешно созвал самых почтенных лиц и улама для избрания нового имама. Когда Шамилю еще не исполнилось и 25 лет, «народ уже был готов к его избранию, будучи наслышан о его подвигах и хорошо зная его как выдающуюся личность... Поэтому все, что Шамилю нужно было сделать, это просто напомнить о себе, что он и сделал...»{324}.

Съехавшиеся единодушно высказались за его избрание. Шамиль же стал предлагать других, более достойных, по его словам, кандидатов, но они все отказались, называя самым достойным на этот пост одного Шамиля. Не менее чем сама личность и обстоятельства этого события, на решении избрать Шамиля сказалось веское слово Сайда Джамала аль-Дина, последнего после смерти Мухаммеда аль-Яраги дагестанского муршида, решительно поддержавшего кандидатуру Шамиля{325}. Много лет спустя Шамиль вспоминал, что когда его уговаривали стать имамом, а он отказывался, все вместе плакали{326}. В конце концов после «упрямого сопротивления», которое «почти убедило всех»{327}, Шамиль согласился со своим избранием. Его согласие было принято с радостью, и все тут же дали ему клятву верности (байя).

Назначение Шамиля имамом очень напоминает избрание Темучина (Чингиз-хана) монгольским ханом, как это описывает Майкл Проудин{328}. Шамиль, конечно, не может претендовать на оригинальность в том, как он вел себя на церемонии избрания. Многие предводители до и после него, а равно и нынешние политики, «уступали воле народа» и «неохотно» принимали назначение, получения которого они заблаговременно добивались всеми возможными средствами. Тут, впрочем, не стоит усматривать что-то циничное. Во-первых, действиями Шамиля руководили не одни честолюбивые мотивы. Как во многих случаях до и после него, преданность делу и общим интересам была не [110] меньшей движущей силой. Во-вторых, и это самое главное, назначение — это не просто приложение печати. Оно по-своему выражает общественное сознание, и сам факт провозглашения имамом очертил Шамилю пределы власти и влияния. К тому же следует помнить, что такая церемония во многих случаях была и остается формой этикета и политической культуры.

Первым делом новый имам казнил своего заложника — мальчика Булач-хана, затем двинулся на Хунзах. Это было обязательной местью за смерть Гамзат-бека. Тем самым он декларировал установление в Аваристане собственной непререкаемой власти и устранил единственного человека, от кого могла исходить угроза этой власти. Жену Нусал-хана пощадили, потому что она была беременна. У нее родился сын, который в то время остался последним представителем правящего рода, то есть был опасен не столько сам по себе, сколько потенциальной способностью оказаться центром всевозможных придворных интриг. По пути к Хунзаху Шамиль получил известие, что русские атаковали Гимры.

По данным русских источников, селение было взято 26 сентября отрядом под командованием генерал-майора Ланского, нового коменданта Северного Дагестана, который заступил на должность командующего в начале сентября и оставался на этом посту чуть больше месяца. Во время экспедиции в Гимры он заразился желтухой и умер через несколько дней после возвращения в Хан-Шуру{329}. На следующий день русские полностью разрушили селение, уничтожив посевы и виноградники, так что, прискакав в Гимры, Шамиль обнаружил одни развалины. Узнав, что один из жителей селения был осведомителем русских, Шамиль казнил его в пример «всем изменникам»{330}. Согласно дагестанским источникам, сведения которых, на наш взгляд, выглядят более достоверными, имам атаковал русских с обоих флангов, «убил старшего офицера» и «штурмом отбил Гимры, заставив Ланского бежать»{331}. [111]

Примерно через две недели из Темир-Хан-Шуры в Хунзах двинулась давно запланированная русская военная экспедиция, которую возглавлял местный комендант, командир Апшеронского пехотного полка полковник Клюге фон Клюгенау. (Предполагалось, что экспедицией будет командовать Ланской, но он умер, а Ройт был болен.) Целью экспедиции было «пресечь всякие посягательства нового имама», а выражаясь точнее — «рассеять мюридов и вынудить аварцев признать своим правителем нашего назначенца [казикумухского Аслан-хана] и усмирить Аваристан, а равно другие горские общества»{332}.

Все эти цели были достигнуты и, как казалось, без особого труда. Выйдя из Темир-Хан-Шуры 14 октября, Клюгенау 17-го занял Акушу и 23 октября беспрепятственно вступил в Гергебиль. 27 октября он вышел из Гергебиля с отрядом численностью 3500 человек и под Мочохом разбил отряд Шамиля, состоявший из тысячи человек.

30 октября Клюгенау штурмом взял Гоцатль и там 1 и 2 ноября «принимал старейшин Хунзаха и всех тех, кто участвовал в убийстве Гамзат-бека». Представители горцев «просили его от имени всего народа» поставить в правление над ними казикумухского и курахского правителя Аслан-хана, пока не подрастет новорожденный сын Нусал-хана. Аслан-хан был провозглашен временным правителем Аваристана, а депутации присягнули на верность российскому царю и ему. Клюгенау вернулся в Темир-Хан-Шуру, разрушив по пути Гоцатль и Джалду{333}.

Довольные результатом кампании, русские полтора года и даже дольше в эти края не являлись, что позволило Шамилю без всяких помех установить там и расширить свою власть. Дроздов, единственный из русских авторов, кто писал о ранних годах деятельности Шамиля, объясняет бездеятельность русского командования тремя причинами. Первой он называет пассивность [113] и слабость Шамиля в 1835 г. Второй — хроническую нехватку у русских живой силы, в результате чего Клюгенау имел всего 2500 солдат, тогда как он запрашивал 4000, причем 400 человек еще находились на лечении в госпиталях. Если принимать во внимание рабочую силу, необходимую для строительства укреплений в Темир-Хан-Шуре и Низовой, для боевых операций Клюгенау мог выделить не более 1500 штыков. Третьей причиной называется тот факт, что русские в это время сконцентрировали свое внимание на Северном Кавказе. Понять это нетрудно, учитывая обстоятельства и веяния того периода.

Сетования Дроздова на упущенные возможности в Дагестане, потому что «главное внимание уделялось Черноморской линии, где наши военные силы расходовались в ущерб другим более важным частям Кавказа», оставляют без внимания реальности и потребности того времени{334}.

Русские претензии на этот край, мягко говоря, были необоснованными{335}, и великие державы, прежде всего Англия и Франция, не желали их признавать. Поэтому задача утвердиться, так сказать, на правом фланге для Российской империи имела первостепенное значение. Дагестан и Чечня на этом фоне были не столь важны. «Усмирение» этих владений, окруженных русскими территориями и официально перешедших к России по Гюлистанскому и Туркманчайскому договорам с Персидской империей, не казалось международной проблемой и могло считаться чисто внутренним делом.

К тому же обстановка в Дагестане была относительно спокойной, и дело там шло к полному подчинению русскому царю, тогда как на «правом фланге» все было совершенно иначе. Местные племена, населявшие этот район, были более многочисленными, более сильными и оказывали еще более ожесточенное сопротивление, а их географическое положение, прежде всего протяженное побережье Черного моря, позволяло им поддерживать [114] тесные связи с Османской империей и другими иностранцами, главными из которых были англичане. Эти связи укрепляли проживавшие там народы как в военном, так и в моральном отношении и позволяли им более упорно сопротивляться вторжению русских.

Поскольку Кавказский корпус не мог осуществлять одновременно несколько крупных операций, решение сконцентрировать силы на правом фланге означало прекращение всех ранее запланированных, даже скромных действий в Дагестане{336}. Поэтому Клюгенау «был вынужден закрыть глаза на действия Шамиля и даже говорить ему про себя «спасибо» за то, что оставил наши границы в покое»{337}.

Но считать, что Клюгенау совсем отрешился от дагестанских дел, было бы ошибкой. Выходец из дворянской семьи в Богемии, Франц Карлович Клюге фон Клюгенау сначала служил в австрийской армии, которую покинул в 1818 г. в чине лейтенанта. Поступив в том же году на службу в русскую армию, он в 1820 г. попал на Кавказ, где и прошла вся его служба до выхода в отставку{338}. Так что, когда в 1833 г. его произвели в генерал-майоры, назначили командовать Апшеронским полком и поручили укрепить редутами расположение штаб-квартиры в Темир-Хан-Шуре, Клюгенау не был новичком на Кавказе или в Дагестане. В Кавказском корпусе все знали его горячий характер, честность, легендарную храбрость и отвагу, он считался самым лучшим боевым командиром{339}. Но вся его служба проходила в полевых условиях, в политике Клюгенау не был особенно искушен. Выражаясь словами одного из его начальников, а впоследствии и комментатора действий Клюгенау{340}, его способности на стезе стратега, политика и администратора не внушали доверия.

Однако это мнение могло быть в какой-то степени продиктовано и идейными расхождениями. Судя по всему, Клюгенау относился к тому меньшинству русского офицерства и чиновничества, которое отдавало предпочтение невоенным методам покорения Кавказа. И в этом [115] он шел чуть-чуть дальше своих коллег чисто русского воспитания: он не сбрасывал со счетов возможность достигнуть с Шамилем какой-то договоренности.

По мнению Клюгенау, усмирение Дагестана могло идти двумя путями: «либо убеждением Шамиля жить в мире, либо нанесением горцам сокрушительного удара»{341}. Сам он, исходя из нехватки сил для нанесения такого удара, предпочитал и рекомендовал первый вариант действий. При этом Клюгенау считал, выражаясь его словами, что «шариат для нас безвреден» и что «Шамиль со своими мюридами причиняет нам меньше хлопот, чем многие усмиренные горцы и, прежде всего, аншальцы»{342}.

Этим и можно объяснить, что между Шамилем и русским генералом возникло некое подобие взаимопонимания. Благодаря посредничеству двух местных князьков (шейха Мухаммеда, кадия в Гимрах, и Юсуф-бенда, старшины из Карапая, который состоял на русской службе), в конце 1834 — начале 1835 г. Шамиль и шамхал Сулейман-хан пришли к соглашению. В качестве гарантии выполнения его условий Шамиль отдал шамхалу в заложники своего двоюродного брата{343}. Клюгенау, по-видимому, не был официальным участником заключения этого соглашения, поэтому его никак нельзя упрекнуть в нечестности, когда он позже отвергал обвинения в том, что якобы пошел на сговор с Шамилем{344}. Но, без сомнения, он знал об этом соглашении, как нет сомнений и в том, что его начальство тоже было полностью в курсе этих дел. Иосиф Антонович Ройт{345} был кавказским ветераном; на Кавказе прошла вся его военная служба сразу после выпуска из кадетского корпуса. Он был слишком искушен в местной политике и слишком хорошо знал Клюгенау, долго ходившего у него в подчинении, чтобы не знать об этой договоренности даже без письма Шамиля этому генералу.

По всей видимости, и Клюгенау, и его начальники не были знакомы с деталями соглашения и не совсем [116] отчетливо представляли, к чему оно может привести. Если Клюгенау понимал эти обстоятельства, это может указывать на то, что соглашение с Шамилем было для него всего-навсего первым шагом на пути вовлечения имама в орбиту России. Это вполне согласуется с той точкой зрения, что русским было бы лучше иметь дело с сильным вождем, способным успокоить и контролировать положение на всей территории, нежели со множеством воинственных и никого не признающих племен. Шамиль был самым подходящим кандидатом на роль такого вождя, поскольку он был не столь «фанатичным», как его остальные коллеги, или, говоря иначе, он был более прагматичным человеком и скорее других пошел бы на договоренность с русскими. А последствия соглашения оказались очень серьезными. Обязательства возлагались, конечно, на обе стороны, но в доступных нам источниках называются только те, которые вменялись Шамилю. Их было три:

1. Шамиль формально признавал верховенство России, хотя, возможно, это выражалось и не столь определенно, как это утверждается в русских отчетах, и вовсе не следует из перевода писем Шамиля.

2. Шамиль обязывался не делать набегов на равнинные земли сам и удерживать от этого других.

3. В горах имам обещал «ни с кем не иметь дела»{346}, что означало не начинать войны с другими. И это обязательство подкреплялось ссылкой на «исполнение» [танфид] шариата{347}.

Совершенно определенно, выгода от этого соглашения была в пользу Шамиля. Начать с того, что снималась угроза начала военных действий со стороны русских и их вассалов, и таким образом, Шамиль получал достаточно времени для упрочения и распространения [117] своей власти в Дагестане. Кроме того, сам факт существования такого соглашения с русскими (а Шамиль всегда исходил из того, что этот факт широко известен) давал ему основание рассчитывать на их поддержку и, стало быть, укреплял престиж и власть имама, практически исключая всякую легитимную возможность лишения его власти. Во всяком случае, его положению не был нанесен особый ущерб. Как-никак Шамиль пользовался поддержкой Сайда Джамала аль-Дина, в чем он просто следовал курсом своих предшественников. А кроме того, его власть покоилась на распространении и внедрении не столько джихада, сколько шариата. Но все же некоторый урон его положению это соглашение могло бы нанести. Во-вторых, соглашение было равносильно безоговорочному признанию правления Шамиля и означало признание его полноправной стороной переговоров. Более того, ссылка в соглашении на шариат не могла расцениваться иначе, как его узаконение. В-третьих, упоминание равнинных земель как владений русских наделяло Шамиля соответствующими правами в горах. Наконец, признание за Шамилем права исполнять требование шариата фактически давало ему почти полную свободу в установлении шариата и упрочении своей власти в горах.

Эти выгоды, как, видимо, считал Шамиль, ему удалось получить самой недорогой ценой. Признание верховенства России было простым жестом, никаких серьезных последствий для него отсюда не вытекало. Стало быть, этот пункт соглашения Шамиль мог сохранить в тайне от своих соратников, что он и сделал. Что касается обязательства имама «ни с кем не иметь дела», то оно было довольно неопределенным, а право опираться на шариат давало ему возможность легко это положение обходить.

Но самым важным было то, что это соглашение пришлось Шамилю как нельзя более кстати. На пост имама Шамиля избрали, точнее, утвердили большинство участников освободительного движения, представленных [118] на том собрании, но далеко не все. Среди других, равных ему ближайших сподвижников прежнего имама, Шамиль никакого особого авторитета не имел. По крайней мере один из них, Хаджи-Ташо аль-Индири, открыто отказывался считать его имамом и признавать за ним власть{348}. Другие, как Кибид Мухаммед аль-Телетли{349}, Сайд аль-Ихали, Газио аль-Карати и Абд аль-Рахман аль-Карахи, просто не обращали на Шамиля внимания и занимались своими делами в районах своей ответственности. Бывали случаи, когда Шамилю приходилось отбиваться от нападения врагов силами всего десятка-двух соратников{350}.

Первыми напали на Шамиля аншальцы, давно враждовавшие с жителями Гимры. В данном случае явно с ведома, если не по прямому указанию Клюгенау, вмешался шамхал, остановивший столкновение и помогший уладить конфликт{351}. Но мир сохранялся недолго, и скоро аншальцы с другими обществами снова напали на Шамиля. В 1835 г. Шамиль был вынужден оставить Гимры и осесть в своем родном ауле Ашальты. Но и там он не был в полной безопасности, и какое-то время имам жил в ауле Иш{352}.

В такой ситуации соглашение с русскими и следующее из него содействие Клюгенау в том, чтобы предостерегать противников имама от вооруженной борьбы с ним, имело для Шамиля неоценимое значение, и он, ни минуты не колеблясь, широко известил всех об этом{353}. Здесь Шамиль впервые продемонстрировал свое редкое умение обратить себе на пользу неблагоприятные обстоятельства, слабую сторону сделать сильной, поражение — победой, и эту способность он потом показывал не раз. Не располагая пока достаточными силами, чтобы подчинить себе других, Шамиль повел затворническую жизнь. На протяжении всего 1835 г. имам «погрузился в чтение и толкование Корана, молился, рассылал по обществам Дагестана свои проповеди и предстал благочестивым и скромным имамом, [119] отдавшим себя постам и молитвам за грешников, уклоняющихся от исполнения законов шариата»{354}.

Такое поведение давало Шамилю сразу несколько козырей. Во-первых, он укреплял у горцев мнение о себе как о набожном и правоверном мусульманине. Во-вторых, и Клюгенау, и многие местные общества убеждались в его мирном характере и отсутствии у него каких-либо агрессивных намерений. В-третьих, его противники выглядели нападающей стороной, а он — жертвой, что Шамиль не забывал своевременно довести до сведения Клюгенау и Ройта{355}. Поэтому имам мог рассчитывать на поддержку Клюгенау, и эту поддержку когда надо получал. Власть имама укрепилась, и он уже смог вступить в открытую борьбу за ее распространение, не боясь обвинений в нарушении обязательства «ни с кем не иметь дела».

В начале 1836 г. обстановка резко переменилась. Хаджи-Ташо обратился к Шамилю, Кибид Мухаммеду и другим дагестанским вождям с посланием, в котором упрекал их в забвении своего долга утверждать шариат и вести джихад против русских, что могло быть расценено как прямой вызов имаму. Автор послания напоминал, что обладает большой военной силой, и грозил покарать клятвоотступников{356}.

Хаджи-Ташо был кумык из села Индири и входил в число последователей чеченского шейха Абдаллаха аль-Ашильти. Благодаря своей храбрости и командирским способностям он скоро стал видным чеченским военачальником. Хаджи-Ташо считал, что имамом должен стать он сам, и в этом его кое-кто поддерживал. Когда же чалму имама надел Шамиль, Хаджи-Ташо отказался признать его власть{357}. В начале 1835 г. он укрепился в ауле Мичик неподалеку от Зандага и оттуда контролировал значительную часть территории Чечни{358}.

Шамилю и его обширной правовой базе Хаджи-Ташо мог противопоставить лишь свое боевое мастерство, верность шариату и твердость в ведении джихада. Этого [121] оказалось недостаточно, чтобы поднять на войну кумыков, которые не забыли, во что им обошлась поддержка первого имама: их земли лишены таких естественных заслонов, как леса в Чечне и горы в Дагестане, и они оказались беззащитными перед жестоким возмездием русских, и Хаджи-Ташо не осталось ничего другого, как беспокоить русскую Линию частыми набегами.

Шамиль быстро отреагировал на действия Хаджи-Ташо. Через несколько дней он собрал в Чиркату своих сторонников и повелел Хаджи-Ташо и Кибид Мухаммеду явиться туда. Это был первый акт нового имама по распространению своей власти на всех местных вождей и все горские общества. В Чиркате Шамилю удалось наладить отношения с обоими военачальниками, и все трое решили впредь действовать вместе{359}. Так начался процесс, превративший отдельных горских военачальников в подчиненных Шамилю командиров{360}, которые довольно скоро будут именовать себя «вазирами имама»{361}.

Выйдя из Чиркаты, объединенное войско числом в 150 сабель подчинило Игали и Ороту{362}. После этого имам вернулся в Аш альты, где оставался до июля 1836 г. Все это время он укреплял свое влияние, практически не прибегая к оружию. Когда же в нескольких случаях за него брался, то делал это по просьбе горцев. Даже русские источники, беспрестанно твердящие о терроре мюридов{363}, вынуждены признать, что «почти весь Дагестан и многие общества Чечни подчинились имаму добровольно»{364}. По письмам Шамиля русским генералам хорошо видно, как крепла его власть. Если в начале письма содержатся жалобы на вражеские нападки и уверения, что ему ничего не надо, лишь бы его оставили в покое, то в апреле 1836 г. имам уже чувствует себя настолько уверенно, что просит Клюгенау «не мешать нашим сражениям между собой. Самый храбрый из нас, конечно, возьмет верх, кто не подчиняется, будет подчинен, власть и порядок [122] победят, и тогда, если будет угодно Аллаху, наступит всеобщий мир»{365}. Примерно в то же время Шамиль открыто говорит, что шариат должен быть введен если не добром, так силой{366}. В июле он уже в состоянии сообщить Клюгенау, что «сейчас... больше никто не смеет мне перечить»{367}. То же самое можно наблюдать в его обращениях к местным обществам, где от мягких упреков своим адресатам и напоминаний о гневе Божием за грехи он переходит к прямым угрозам личной расправы за непослушание{368}.

К середине 1836 г. Шамиля окружали преданные ему наибы из числа друзей, такие, как Сурхай аль-Кулави, Али-бек аль-Хунзахи и Ахбирди Мухаммед аль-Хунзахи, готовые исполнить всякое распоряжение имама и наказать за любое ему непослушание. Теперь в его распоряжении было сильное войско, численность которого все время росла. Шамиль набрался сил, упрочил свое положение, поддержка духовного лидера Сайд Джамала ад-Дина была на его стороне, противникам Шамиля никаких шансов на успех не осталось.

Установив контроль над значительной частью Дагестана и Чечни, Шамиль приступил к организации своего царства. Он сохранил старое деление на общества, но в каждое назначил своего наиба. (Обычно, хотя не всегда, наибы назначались из мужчин самой большой и уважаемой семьи.) Были введены подати на содержание имама и наибов. Методично формировалась регулярная армия, беспрекословно подчинявшаяся командирам имама. Армия Шамиля состояла из пехотных сотен (миятов) и кавалерии. Ударную основу конницы составляли муртазиги {369} — полностью экипированные всадники, готовые в любой момент к боевым действиям и освобожденные от всяких других повинностей{370}. Один такой муртазиг выставлялся от каждых десяти дворов и был целиком на их содержании. Так начали вырисовываться главные устои имамата. [123]