Ю. М. Лотман роман а. С. Пушкина "евгений онегин" комментарий книга

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 16 17 18 19 20 21 22 23 24

ГЛАВА ОСЬМАЯ

Fare thee well, and if for ever Still for ever fare thee well.

Byron

Эпиграф - начало стихотворения Байрона "Fare thee well" из цикла Poems of separations ("Стихи о разводе"), 1816. ("Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай").

Толкование эпиграфа вызвало полемику. Бродский писал: "Эпиграф может быть понят трояко. Поэт говорит "прости" Онегину и Татьяне (см. L строфу); Татьяна посылает прощальный привет Онегину (продолжение в стихотворении Байрона: "Даже если ты не простишь меня, мое сердце никогда не будет восставать против тебя"); Онегин этими словами шлет последний привет любимой" (Бродский, 276). Однако еще в рецензии на первое издание книги Бродского А. Иваненко, указав на допущенные тогда ошибки в переводе эпиграфа, заключал: "Смысл эпиграфа, конечно, только один; слова о прощаньи навсегда даны "от автора", но могут относиться только к прощанью героев друг с другом, а не к авторскому прощанью с ними" (Пушкин, Временник, 6, с. 526). Вопрос в трактовке Бродского представляется излишне усложненным. Он решается непосредственным обращением к тексту XLIX строфы, где автор прощается с читателем своего романа:

...я хочу с тобой

Расстаться нынче как приятель.

Прости...

(VIII, XLIX, 2-4),

и к строфе L, где дано прощание автора с героями и романом в целом.

Ср. стихотворение "Труд":

Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний...

(III, I, 230).

Смысл эпиграфа проясняется и текстологически: он появился лишь в беловой рукописи, когда П решил, что восьмая глава будет последней.

I, 1-2 - В те дни, когда в садах Лицея

Я безмятежно расцветал...

автореминисценция из стихотворения "Демон":

В те дни, когда мне были новы

Все впечатленья бытия

(II, 1, 299).

Отсылка эта была понятна читателям пушкинской поры: "Демон", одно из наиболее популярных стихотворений П (опубликованное под названием "Мой демон" в "Мнемозине", ч. III, 1824), было через два месяца перепечатано в "Северных Цветах на 1825 г." А. Дельвига, затем вошло в "Стихотворения Александра Пушкина". СПб., 1826, а через неполных три года - в новое издание: "Стихотворения Александра Пушкина", ч. I. СПб., 1829. В. Одоевский посвятил ему специальное рассуждение в статье "Новый демон" ("Мнемозина", ч. IV, 1824 - фактический выход в октябре 1825 г.). Статья эта, а также, быть может, устные споры вокруг стихотворения, по мнению Ю. Г. Оксмана, вызвали пушкинский набросок статьи <О стихотворении "Демон"> (См.: Пушкин А. С. Собр. соч. В 10-ти т. Т. VI. М., 1976, с. 453). Отсылка к "Демону" имела глубокий смысл: стихотворение, написанное в момент творческого перелома, создало первую у П концепцию его собственного духовного развития. Сам П резюмировал ее так: "В лучшее время жизни сердце, еще не охлажденное опытом, доступно для прекрасного. Оно легковерно и нежно. Мало по малу вечные противуречия существенности рождают в нем сомнения, чувство [мучительное, но] непродолжительное. Оно исчезает, уничтожив навсегда лучшие надежды и поэтические предрассудки души" (XI, 30). Таким образом, история души автора рисовалась как смена первоначальной наивной ясности периодом острых сомнений, за которым последует спокойное, но глубокое охлаждение. В творчестве П имелась и другая, хотя и близкая концепция его эволюции. Уже в 1819 г. П написал стихотворение под выразительным названием "Возрождение", где намечена триада: "первоначальные, чистые дни" "заблужденья" - "возрождение". Мысль о возврате к чистому истоку душевного развития:

Душе настало пробужденье

(II, 1, 406)

по-разному, но настойчиво варьируется в самообъяснениях 1820-х гг. Начало главы в этом отношении приносит принципиально и осознанно новую концепцию, исторический подход переносится и на оценку поэтом своего собственного пути; вместо чисто психологической триады - история своей Музы, смена периодов творчества, читательской аудитории, жизненных обстоятельств, образующая единую эволюцию. Вместо "падения" и "возрождения" - единая логика развития. Рассматривая свой творческий путь, П устанавливает место в нем EO, определяет отношение романа к южным поэмам и "Цыганам". При этом восьмая глава оказывается не только сюжетным завершением романа, но и органическим итогом и высшим моментом всего творчества. Вводные строфы исключительно сильно подчеркивали особое значение восьмой главы, что резко повышало ее вес в общей структуре романа.

3 - Читал охотно Апулея... - Апулей (около 125 г. н. э. - ?) - римский писатель. Изобилующий фантастическими и эротическими эпизодами роман Апулея "Золотой осел" был популярен в XVIII в. П читал его по-французски. В беловой рукописи: "Читал охотно Елисея" (VI, 619) - имеется в виду поэма В. Майкова "Елисей, или Раздраженный Вакх" (1771). Травестийная ирои-комическая поэма Майкова, содержащая ряд весьма откровенных сцен, описанных в соответствии с эпической поэтикой классицизма, пользовалась устойчивыми симпатиями П. В 1823 г. он писал А. А. Бестужеву: "Елисей истинно смешон. Ничего не знаю забавнее обращения поэта к порткам:

Я мню и о тебе, исподняя одежда,

Что и тебе спастись худа была надежда!

А любовница Елисея, которая сожигает его штаны в печи,

Когда для пирогов она у ней топилась;

И тем подобною Дидоне учинилась.

А разговор Зевеса с Меркурием, а герой, который упал в песок

И весь седалища в нем образ напечатал.

И сказывали те, что ходят в тот кабак,

Что виден и поднесь в песке сей самый знак

все это уморительно" (XIII, 64). То, что "Золотой осел" и "Елисей" противопоставлены чтению Цицерона как равнозначные, обнаруживает и природу их истолкования.

6 - Весной, при кликах лебединых... - реминисценция стиха Державина: "При гласе лебедей" ("Прогулка в Сарском Селе". - Державин Г. Р. Стихотворения. Л., 1957, с. 172). Современный П читатель легко улавливал эту отсылку.

Пейзаж Царского Села был для П связан с образами XVIII в., и это делало естественными державинские ассоциации.

Однако для читателя последующих эпох, утратившего связь с воспоминаниями поэзии Державина, стихи эти стали восприниматься как типично пушкинские и определили цепь отсылок и реминисценций в последующей русской поэзии (И. Анненский, А. Ахматова и др.). См.: Д. С. Лихачев, "Сады Лицея". - В кн.: Пушкин. Исследования и материалы, IX. Л., 1979.

9 - Моя студенческая келья... - Студенческая келья - сознательная отсылка к лицейской лирике, в которой образ "кельи" исключительно устойчив. Ср. картину посещения "кельи" музой:

На слабом утре дней златых

Певца ты осенила,

Венком из миртов молодых

Чело его покрыла,

И, горним светом озарясь,

Влетала в скромну келью...

(I, 124 - 125).

12-14 - Воспела детские веселья,

И славу нашей старины,

И сердца трепетные сны.

Стихи дают перечисление основных жанров лицейской лирики: дружеские послания ("Пирующие студенты" - I, 59 - 62 и др.), гражданская поэзия, историческая элегия ("Воспоминания в Царском Селе" - I, 78-83 и др.) и любовная лирика.

В беловой рукописи восьмая (девятая, по первоначальному счету) глава содержала развернутую концепцию поэтической эволюции П:

В те дни - во мгле дубравных сводов

Близ вод текущих в тишине

В углах Лицейских переходов

Являться Муза стала мне

Моя студенческая келья

Доселе чуждая веселья

Вдруг озарилась - Муза в ней

Открыла пир своих затей;

Простите хладные Науки!

Простите игры первых лет!

Я изменился, я поэт

В душе моей едины звуки

Переливаются, живут

В размеры сладкие бегут.

IV

Везде со мной, неутомима

Мне Муза пела, пела вновь

(Amorem canal aetas prima)

Все про любовь да про любовь

Я вторил ей - младые други,

В освобожденные досуги,

Любили слушать голос мой

Они пристрастною душой

Ревнуя к братскому союзу

Мне первый поднесли венец

Чтоб им украсил их певец

Свою застенчивую Музу.

О торжество невинных дней!

Твой сладок сон души моей.

V

И свет ее с улыбкой встретил

Успех нас первый окрылил

Старик Державин нас заметил

И в гроб сходя благословил

И Дмитрев не был наш хулитель

И быта русского хранитель

Скрижаль оставя, нам внимал

И Музу робкую ласкал

И ты, глубоко вдохновенный

Всего прекрасного певец,

Ты, идол девственных сердец,

Не ты ль, пристрастьем увлеченный

Не ты ль мне руку подавал

И к славе чистой призывал

(VI, 620-621).

Первоначальный вариант имел отчетливо полемический смысл: развиваясь на фоне обострившейся в критике 1829-30 гг. дискуссии о литературной аристократии и резких нападок Полевого на карамзинскую традицию, концепция П тенденциозно акцентировала близость его к карамзинизму. Литературными учителями и крестными отцами музы были названы не только Державин, но и Карамзин ("быта русского хранитель"), Жуковский ("идол девственных сердец") и даже Дмитриев. П сознательно преподносил читателю стилизованную и тенденциозную картину. Он прекрасно помнил, что отношение к его литературному дебюту со стороны признанных авторитетов карамзинизма было далеким от безусловного признания. Еще познакомясь лишь с журнальными (неполными) публикациями "Руслана и Людмилы", Дмитриев прислал Карамзину резкий отзыв о поэме, содержание которого нам известно из пересказа в письме последнего. Карамзин отвечал Дмитриеву: "Ты, по моему мнению, не отдаешь справедливости таланту или поэмке молодого Пушкина, сравнивая ее с Энеидою Осипова: в ней есть живость, легкость, остроумие, вкус; только нет искусного расположения частей, нет или мало интереса; все сметано на живую нитку" (Письма Карамзина.., с. 290). По первым впечатлениям Дмитриев ставил "Руслана и Людмилу" не только вровень с "Энеидой, вывороченной наизнанку" Осипова, но даже ниже поэзии В. Л. Пушкина, отношение к которой в кругах карамзинистов было снисходительно-ироническим: "Дядя восхищается, но я думаю оттого, что племянник этими отрывками еще не раздавил его" (Дмитриев, 2, с. 262). Между тем до А. И. Тургенева и Вяземского дошли слухи, что Дмитриев в Москве в литературных салонах поносит поэму П. Тургенев на основании этого отказался посылать Дмитриеву экземпляр "Руслана и Людмилы" (см.: "Русский архив", 1867, стб. 656). Дмитриев доказывал Тургеневу, что эти слухи преувеличены. Прочитав наконец поэму полностью, Дмитриев писал: "Что скажете вы о нашем "Руслане", о котором так много кричали? Мне кажется, что это недоносок пригожего отца и прекрасной матери (музы). Я нахожу в нем очень много блестящей поэзии, легкости в рассказе: но жаль, что часто впадает в бюрлеск, и еще больше жаль, что не поставил в эпиграф известного стиха с легкою переменою: La mere en defendra la lecture а sa fille 1. Без этой предосторожности поэма с четвертой страницы выпадает из рук добрыя матери" ("Русский архив", 1864, № 4, стб. 269). Между тем в № 34-37 "Сына Отечества" появилась обширная статья Воейкова, содержавшая весьма недоброжелательный разбор "Руслана и Людмилы". Для подкрепления своей позиции, вызвавшей возражения журнальной критики, Воейков в дальнейшем ссылался на мнение авторитета: "Увенчанный, первоклассный отечественный писатель, прочитав "Руслана и Людмилу", сказал: "Я тут не вижу ни мыслей, ни чувств: вижу одну чувственность" ("Сын Отечества", 1820, № 43). Принято считать, что "увенчанный, первоклассный отечественный писатель" - Дмитриев. Такое мнение установилось и в литературоведческой традиции (см.: Томашевский, I, с. 353; Благой Д. Литература и действительность. Вопросы теории и истории литературы. М., 1959, с. 215). Г. П. Макогоненко в статье "Пушкин и Дмитриев" ("Русская литература", 1966, № 4) оспорил это утверждение, но, не назвав никакой иной кандидатуры, предположил, что Воейков выдумал "увенчанного" писателя. Сомнительно, что Воейков в обстановке журнальной полемики прибег к явной лжи, в которой его было так просто уличить. Бесспорно, однако, что Дмитриев отнесся к статье Воейкова положительно, хотя она была с большим осуждением встречена молодыми карамзинистами Вяземским, А. Тургеневым и др. 6 октября 1820 г. А. Тургенев писал Вяземскому о статье Воейкова: "...нелепая и отлично глупая критика, а Дмитриев хвалит ее, хотя Пушкина уже и не хулит" (Остафьевский архив, II. СПб., 1899, с. 82). Из этого следует, что Дмитриев до октября 1820 г. "хулил" пушкинскую поэму. Дмитриев считал даже, что Воейков "расхвалил молодого Пушкина" и "умел выставить удачнее самого автора лучшие стихи из его поэмы" (Дмитриев, 2, 269). Однако важнее другое: безусловно, что П считал: "увенчанный" писатель - Дмитриев. Это совершенно очевидно из письма его Гнедичу от 27 июня 1822 г. (XIII, 39-40). И хотя к началу 1830-х г. конфликт П с Дмитриевым начал сглаживаться, формула "И Дмитрев не был наш хулитель" (см. выше текстуальное противоречие ей в письме А. Тургенева!) явно стилизует реальную картину, видимо, под влиянием тактики в журнальной борьбе 1830 г. Отношение Карамзина к начальному периоду творчества П, более благожелательное, все же было прохладным, что весьма больно задевало поэта. Введенная под впечатлением полемики с Полевым ссылка на покровительство Карамзина и Дмитриева в дальнейшем была снята.

1 Мать запретит читать это своей дочери (франц.). Измененный стих из комедии Пирона "Метромания".

Amorem canat aetas prima - пусть юность воспевает любовь (лат).

Цитата многозначительна. Она представляет собой несколько искаженный стих из "Элегии" римск. поэта Секста Проперция (ок. 50 г. до н. э. - ок. 15 г. до н. э.) - кн. II, элег. X, стих 7: Aetas prima canat veneris, extrema tumultus

Пусть молодежь воспевает любовь, пожилые - сраженья

Прежде я милую пел, войны теперь воспеваю

(Перевод Л. Остроумова).

В издании "Стихотворения Александра Пушкина" (СПб., 1826) поэт поставит этот стих (в его втором, неискаженном варианте) эпиграфом. Издание 1826 г. (фактический выход - 30 декабря 1825 г.) было задумано как итог всего сделанного П в поэзии - издатели в предисловии предлагали читателям исторически взглянуть на творчество поэта: "Любопытно, даже поучительно будет для занимающихся словесностью, сравнить четырнадцатилетнего Пушкина с автором Руслана и Людмилы и других поэм. Мы желаем, чтобы на собрание наше смотрели, как на историю поэтических его досугов в первое десятилетие авторской жизни" (Стихотворения Александра Пушкина, 1826, с. XI). Таким образом, включение этого стиха в обзор поэтического пути в начале восьмой главы возвращало к моменту творческого рубежа, отмеченного первым сборником.

Однако цитата имела для П и другой смысл: выход издания 1826 г. совпал с первыми неделями после 14 декабря - декларация поэта о переходе от воспевания любви к поэзии битв неожиданно получила новый смысл. Карамзин, прочитав эпиграф, пришел в ужас и воскликнул: "Что вы это сделали? Зачем губит себя молодой человек!" (свидетельство Бартенева со слов Плетнева, бывшего свидетелем разговора - "Русский архив", 1870, № 7, стб. 1366). У Карамзина не вызвало никаких сомнений, что "tumultus" относится к событиям 14 декабря. Очевидно, так восприняли и читатели. Это было существенно для П, который в комментируемом отрывке настойчиво намекал на связь своей Музы с атмосферой политической конспирации 1820-х гг. Не случайно Вяземский, читая восьмую главу (стих: "Грозы полуночных дозоров"), высказал предположение: "Вероятно, у Пушкина было: полночных заговоров" ("Русский архив", 1887, № 12, с. 577). Предположение Вяземского не подтверждается наличными рукописями, но вполне соответствует духу третьей строфы.

Итак, этапы эволюции рисуются в следующем виде: Лицей - поэзия любви; Петербург - поэзия "буйных споров" и "безумных пиров". Естественным был переход в следующей строфе к ссылке.

IV, 1 - Но я отстал от их союза:.. - Слово "союз" могло читаться двузначно: и как дружеское сообщество ("Друзья мои, прекрасен наш союз!" "19 Октября", II, 1, 425), и как политическое общество (Союз Благоденствия). В беловой рукописи намек на ссылку был более очевиден:

Но Рок мне бросил взоры гнева

И вдаль занес...

(VI, 622).

Однако формула "И вдаль бежал..." была понятна читателю, знакомому с поэтической символикой предшествующего творчества П: в южный период, пропуская реальную биографию сквозь призму романтических представлений, П неизменно шифровал слово "ссылка" словом и образом побега. Это имело, конечно, смысл более глубокий, чем приспособление к цензурным условиям: побег, скитания входили в штамп романтической биографии. Но читатель прекрасно умел реконструировать на основании поэтических образов реальные обстоятельства. Ср. образы бегства в поэзии южного периода:

Я вас бежал, отечески края;

Я вас бежал, питомцы наслаждений

(II, 1, 147);

Отступник света, друг природы,

Покинул он родной предел

(IV, 95);

Скажи, мой друг: ты не жалеешь

О том, что бросил на всегда?

(IV, 185).

В данной поэтике добровольное бегство и политическое изгнание не противоречат друг другу, а являются синонимами: Алеко сам "бросил" мир "городов" (IV, 185), но одновременно он и изгнанник: "Его преследует закон" (IV, 180). То же вычитывается и в судьбе Пленника, который "с верой, пламенной мольбою" (IV, 95) "обнимал" "гордый идол" свободы и "с волнением" "внимал одушевленные" ею песни. В поэтике зрелого П "в даль бежал" - уже цензурный заменитель указания на ссылку. Но замена произведена в ключе романтического стиля и расшифровывается с его помощью.

6 - Как часто, по скалам Кавказа... - Скалы Кавказа - Поэтическая символика Кавказа прочно связалась для читателей с именем автора "Кавказского пленника". В. Ф. Раевский называл П "певцом Кавказа".

7 - Она Ленорой, при луне... - Намек на балладу Бюргера "Ленора". С полемики вокруг русских переводов ее ("Людмила" Жуковского, 1808; "Ольга" Катенина, 1816) начались споры о романтизме и народности.

Назвав непосредственно немецкий оригинал ("Ленора"), а не какую-либо одну из русских версий ("Людмила", "Ольга"), П дал обобщенную романтическую формулу и уклонился от того, чтобы присоединиться к конкретным интерпретациям ее в русской поэзии.

9 - Как часто по брегам Тавриды... - Образ Тавриды ассоциировался у читателей тех лет с "Бахчисарайским фонтаном" и циклом элегий так же, как стих "В глуши Молдавии печальной" ( VIII, V, 3) вызывал представление о "Цыганах", послании "К Овидию" и др. Таким образом, каждый из этих символов одновременно обозначал некоторый период творчества П, памятный по литературным спорам, вызываемым появлением тех или иных произведений П, определенный хронологический период реальной биографии поэта и некоторый момент в романтическом мифе, создаваемом при участии самого П вокруг его имени и соединяющем и окрашивающем первые два момента.

12 - Немолчный шопот Нереиды... - Нереида (древнегреч.) - нимфа, дочь бога моря Нерея, зд.: море. Образ из крымских элегий П (см. II, 1, 156).

V, 10 - Вдруг изменилось все кругом... - В беловой рукописи:

Но дунул ветер, грянул гром

(VI, 167)

намек на ссылку в Михайловское.

H. Л. Бродский комментирует это место так: "Ветер, гpом - это слова из того семантического ряда, которым Пушкин нередко сигнализировал о вольнолюбивом порыве, о восстании, мятеже, революционном движении, вообще о катастрофе, выходящей за пределы личного интимного крушения <...>. "Грянул гром" - разразилось 14 декабря" (Бродский, 290). Толкование это следует считать ошибочным. В тексте Л:

В глуши Молдавии печальной

Она смиренные шатры

Племен бродящих посещала,

И между ими одичала,

И позабыла речь богов

Для скудных, странных языков,

Для песен степи ей любезной...

Но дунул ветер, грянул гром 1:

И вот она в саду моем

Явилась барышней уездной,

С печальной думою в очах,

С французской книжкою в руках

(VIII, V, 3-14).

1 Приводим этот стих по варианту беловой рукописи.

Если принять толкование Бродского, то получим такую последовательность событий: пушкинская Муза скитается в степях южной ссылки - происходят события 14 декабря - пушкинская Муза появляется в Михайловском "с французской книжкою в руках". Это противоречит и содержанию V строфы, и пушкинской биографии, и здравому смыслу. Что же касается утверждений, что "ветер, гром" в творчестве П "нередко" означали восстание, мятеж, революционные движения и противостояли семантике "личного интимного крушения", то они или "сигнализируют" о неосведомленности автора, или свидетельствуют о его расчете на неосведомленность читателя. В поэзии П нет ни одного случая употребления слова "ветер" ("ветр") в таком значении (см.: Словарь языка Пушкина, т. I, с. 255). Слово же "гром" употребляется и в прямом значении, и в переносном, обозначая во втором случае как общественные движения (войны, социальные катаклизмы), так и личные катастрофы. Ср. стихотворение "Туча" (III, 1, 381) или строки из "Цыган" об Алеко:

Blog

Ю. М. Лотман роман а. С. Пушкина "евгений онегин" комментарий книга