Geum.ru

Игра в бисер Издательство "Художественная литература", Москва, 1969

Вид материалаЛитература
Подобный материал:
1   ...   28   29   30   31   32   33   34   35   ...   53

отправился в путь, не без щемящего чувства расставания с

полюбившимся местом и с пройденным отрезком жизни, однако в

результате созерцательных упражнений, предназначенных для

подготовки к ежегодной Игре (он проделал их без руководителя и

без товарищей, но строго придерживаясь предписаний), у него

появилось и предпраздничное настроение. Оно не ухудшилось

оттого, что ему не удалось уговорить отца Иакова принять давно

уже последовавшее приглашение Магистра Игры и поехать вместе с

ним на праздник: Кнехту была вполне понятна сдержанность

старого антикасталийца, сам же он на некоторое время

почувствовал себя освободившимся от всех стеснявших его

обязанностей и полностью отдался предвкушению ожидаемых

торжеств.

У праздников свои законы. Полностью провалиться настоящий

праздник никогда не может, даже при неблагосклонном

вмешательстве высших сил; для твердого в вере крестный ход и

под ливнем сохраняет свою торжественность, его не обескуражит и

подгоревшее праздничное угощение, а потому для адепта Игры

каждый годичный Ludus есть праздник и а некотором роде

священнодействие. Тем не менее, как все мы хорошо знаем, бывают

праздники и Игра, когда все особенно ладится, одно окрыляет и

возвышает другое, это случается и с музыкальными, и с

театральными представлениями, которые без явно видимых причин,

словно по волшебству, достигают необычайных вершин, оставляя в

душе участников глубокий след, в то время как другие, ничем не

хуже подготовленные. Остаются не более чем добросовестной

работой. Поскольку рождение подобного возвышенного чувства

зависит в какой-то мере и от душевного состояния участника,

следует признать, что Кнехт был наилучшим образом подготовлен:

никакие заботы не угнетали его; он с почетом возвращался с

чужбины и пребывал в радостном ожидании грядущего.

Однако на сей раз Ludus sollemnis не было суждено стать

осененным чудом, особо освященным и сияющим праздником.

Ежегодная Игра была на этот раз безрадостной, поразительно

несчастливой, чуть что не полностью провалившейся. Хотя многие

из присутствовавших испытали возвышенные чувства и

благоговение, но, как и всегда в таких случаях, собственно

устроители и ответственные лица особенно остро ощутили

сгустившуюся над всем праздником тягостную атмосферу неудачи,

непрестанных помех и просто невезения. По Кнехт не был среди

тех, кто особенно болезненно переживал все это, хотя,

разумеется, и он испытал некоторое разочарование в своих

возвышенных ожиданиях; тем не менее ему, не бывшему

непосредственным участником и не несшему никакой

ответственности, удалось в те дни, несмотря на то что торжество

не было осенено благодатью истинной святости, проследить

благоговейно за всей весьма остроумно построенной Игрой и без

помехи дать отзвучать в себе медитации, ощутить в благодарном

порыве знакомую всем гостям этих Игр атмосферу празднества и

жертвоприношения, мистического слияния всей общины слушателей

воедино у ног божества, что торжественная Игра способна внушить

даже тогда, когда она для самого узкого круга устроителей

"провалилась". Но и он не остался нечувствительным к роковому

предопределению, тяготеющему над этим празднеством. Сама игра,

план ее и структура были без изъяна, как и все игры Магистра

Томаса, более того, эта игра была одной из самых впечатляющих,

самых наивных и непосредственных его игр. Но исполнение ее

преследовал злой рок, и в Вальдцеле до сих пор о ней не забыли.

Когда Кнехт за неделю до начала торжества прибыл в

Вальдцель, чтобы отметиться в канцелярии Селения Игры, его

принял не Магистр, а его заместитель Бертрам, который хотя и

весьма любезно приветствовал его, однако довольно сухо и

несколько рассеянно сообщил, что досточтимый Магистр на днях

заболел, а он, Бертрам, недостаточно информирован о миссии

Кнехта. Посему он не может принять у него отчет, а просит

Кнехта отправиться в Хирсланд, доложить о себе руководству

Ордена, там же официально отметить свое возвращение и ожидать

дальнейших приказаний. То ли голосом, то ли каким-нибудь жестом

Кнехт выдал свое недоумение по поводу холодного и чересчур уж

краткого приема, и Бертрам поспешил извиниться. Да простит его

коллега, если он его разочаровал, но пусть он поймет

необычайность данной ситуации: Магистр прикован к одру болезни

-- и это накануне ежегодной Игры, и никто не в состоянии

сказать, сможет ли Магистр ею руководить или это придется

сделать ему, его заместителю. Болезнь Досточтимого не могла

нагрянуть в более затруднительный и щекотливый момент. Он,

разумеется, всегда готов исполнить официальные обязанности

Магистра, но в столь краткий срок достойным образом

подготовиться к большой Игре и взять на себя руководство ею --

это, как он опасается, будет свыше его сил.

Кнехту было жаль этого явно убитого неожиданным оборотом

дела и несколько потерявшего равновесие человека; не в меньшей

мере он сожалел и о том, что в таких руках будет сосредоточена

вся ответственность за успех торжества. Слишком уж долгое время

Кнехт провел вне Касталии и потому не мог знать, сколь

обоснованны опасения Бертрама, ибо тот -- и это самое скверное,

что может стрястись с заместителем, -- с некоторых пор лишился

доверия элиты, так называемых репетиторов, и положение его

действительно можно было назвать затруднительным. С грустью

Кнехт думал о верховном мастере Игры, безупречно владевшей

классической формой и иронией, об этом совершенном Магистре и

рыцаре; Иозеф ведь так предвкушал встречу с ним, так надеялся,

что тот выслушает его и вновь введет в маленькую общину адептов

Игры, быть может, даже в какой-нибудь ответственной должности.

Присутствовать при том, как Магистр Томас величаво дирижирует

торжественной Игрой, трудиться под наблюдением его зорких глаз,

прилагать старание, дабы заслужить его похвалу, всегда было

горячим желанием Кнехта: теперь же, узнав, что болезнь закрыла

ему доступ к Магистру и его, Кнехту, передали другим

инстанциям, он испытывал горькую боль и разочарование. Правда,

в какой-то мере это компенсировалось почтительной

доброжелательностью, более того, даже дружественностью, с

какими его приняли и выслушали секретарь Ордена и господин

Дюбуа. Из первой же беседы с ними он узнал, что в римском

проекте его не намерены более использовать и что его желание

вернуться в Вальдцель и к Игре удовлетворено. Для начала ему

предложили занять квартиру в доме для приезжих Vicus lusorum и

несколько освоиться, а также присутствовать при ежегодной Игре.

Вместе с другом Тегуляриусом он посвятил оставшиеся до

празднества дни посту и упражнениям в медитации и принял

благоговейное и благодарное участие в той необычной Игре,

которая оставила после себя столь неутешительные воспоминания.

Странная эго должность -- заместителя Магистра, которого

иногда называют "тенью", особенно когда речь идет о заместителе

Магистра музыки или Магистра Игры. У каждого Магистра есть

заместитель, его не назначает Верховная Коллегия, а Магистр сам

выбирает его из небольшого круга кандидатов, неся полную

ответственность за все его поступки и подпись. Для кандидата

это великое отличие и знак высшего доверия, если Магистр

изберет его своим заместителем, тем самым делая его своим

ближайшим сотрудником, как бы правой рукой; всякий раз, когда

сам Магистр по каким-либо причинам отсутствует, заместитель

исполняет его обязанности, правда, не все: так, при голосовании

в Верховной Коллегии он имеет право выступать только в роли

передатчика мнения своего шефа, но ему не разрешено участвовать

в прениях, вносить предложения и тому подобное. И все же, хотя

назначение кандидата заместителем всемогущего Магистра ставит

его на высокий пост, порою Весьма представительный, оно

означает тем не менее что-то вроде преждевременной отставки,

ибо в рамках официальной иерархии заместитель представляет

собой некий обособленный случай: ему поручают выполнение весьма

важных функций, оказывают почет, но в то же время лишают

некоторых прав и возможностей, которыми пользуются все

остальные. Два обстоятельства характеризуют его исключительное

положение: заместитель не отвечает за свои действия в

должности, и путь вверх по дальнейшим ступеням иерархии ему раз

и навсегда заказан. Правда, это закон неписаный, но его легко

вычитать в истории Касталии: не было ни одного случая, чтобы

после смерти или низложения Магистра место это заняла бы его

"тень", которая так часто заменяла его при жизни и само

существование которой, казалось бы, предопределяло ее в

наследники. Подобная практика как бы умышленно подчеркивает

непреодолимость рубежа, представляющегося весьма непрочным и

подвижным: граница между Магистром и его заместителем выступает

как некий символ границы между должностью и личностью. Итак,

касталиец, вступая на высокий пост заместителя, окончательно

прощается с перспективой самому когда-нибудь стать Магистром,

слиться с облачением и регалиями, которые так часто,

представляя Магистра, носит на себе, но вместе с тем он

получает странное и двусмысленное право перекладывать вину за

совершенные ошибки на плечи своего Магистра, который один

должен отвечать за него. И действительно, бывали случаи, когда

Магистр становился жертвой избранного им заместителя и из-за

грубого упущения, совершенного последним, вынужден был уходить

в отставку. Прозвище, которым в Вальдцеле наградили заместителя

Магистра Игры, вполне оправдывается его странным положением.:

как его связью, почти идентичностью с Магистром, так и

призрачностью его официального существования, как бы лишенного

субстанции. Его именуют, как уже сказано, "тенью".

Уже многие годы роль "тени" при Магистре Томасе фон дер

Траве{2_5_06} исполнял человек по имени Бертрам, которому

недоставало скорее удачи, нежели одаренности или доброй воли.

Это был отличный мастер Игры, что, собственно, само собой

разумелось, по меньшей мере неплохой учитель и добросовестный

чиновник, бесконечно преданный своему Магистру; тем не менее он

в последние несколько лет потерял всякое расположение

должностных лиц и восстановил против себя подрастающее

поколение элиты, поскольку же в нем не было ничего от рыцарства

его повелителя, он лишился всякой уверенности и покоя. Магистр

не расстался с ним, а все эти годы всячески оберегал его от

столкновения с элитой, все реже и реже использовал его для

публичных выступлений, поручая ему заниматься в Канцелярии и

Архиве. Вот этот-то незапятнанный, но нелюбимый или ставший

нелюбимым человек, которому счастье явно отказывало в

благосклонности, из-за болезни своего Магистра неожиданно стал

во главе Vicus lusorum, и в случае, если бы ему действительно

пришлось руководить торжественной Игрой, во время празднества

оказался бы на самом видном посту во всей Педагогической

провинции. Справиться с подобной задачей он мог только, если бы

ему оказали доверие и поддержку большинство мастеров Игры или,

по меньшей мере, репетиторы, а это, к сожалению, не имело

места. Вот и случилось, что на сей раз Ludus sollemnis стала

для Вальдцеля тяжким испытанием, почти катастрофой.

Только за один день до официального начала Игры было

объявлено, что Магистр серьезно болен и не в состоянии взять на

себя руководство. Неизвестно, входила ли задержка этого

известия в намерения самого больного, который, возможно, до

последней минуты надеялся, собрав все силы, все же возглавить

Игру, но, вероятно, болезнь его была чересчур серьезной, чтобы

он мог лелеять подобные надежды, а "тень" совершила ошибку,

оставив Касталию до последнего часа в неведении об истинном

положении дел в Вальдцеле. Впрочем, была ли подобная задержка

ошибкой -- вопрос спорный. Если он ее и совершил, то,

несомненно, с благой целью, не желая заранее умалять значение

торжества и отпугнуть почитателей Магистра Томаса от поездки в

Вальдцель. И если бы действительно все шло гладко, если бы

между вальдцельской общиной адептов и Бертрамом существовало

согласие, "тень" -- и это было бы вполне вероятно -- обрела бы

все достоинство подлинного заместителя, и отсутствие Магистра

мало бы кто заметил. Бесполезно высказывать по этому поводу

дальнейшие предположения; нам просто казалось необходимым

отметить, что Бертрам вовсе не был столь безусловно неспособным

и еще того менее недостойным, как, считало тогда общественное

мнение Вальдцеля. Нет, он был жертвой в гораздо большей мере,

чем виновником.

Как и во все предыдущие годы, в Вальдцель стали съезжаться

гости, чтобы присутствовать на больших торжествах. Многие

ничего не подозревали, другие были озабочены состоянием

Магистра Игры и полны нерадостных предчувствий. Повсюду, как в

самом Вальдцеле, так и в окружающих его селениях, встречались

незнакомые лица, почти в полном составе прибыло руководство

Ордена и Воспитательной Коллегии. Многочисленные празднично

настроенные гости съехались из отдаленных уголков страны и

из-за рубежа, заполнив все гостиницы. Как обычно, праздник

начался еще накануне официального открытия медитацией, во время

которой, начиная с первого удара колокола, вся праздничная

публика погрузилась в благоговейное молчание. На следующее утро

прозвучали концерты и была провозглашена первая часть Игры, а

также объявлены медитации на обе музыкальные темы этой первой

части. Бертрам в торжественном облачении Магистра Игры держался

с достоинством, владел собой, только выглядел очень бледным и

день ото дня казался все более переутомленным, нездоровым,

впавшим в резиньяцию, а в последние дни и впрямь стал походить

на тень. Уже на второй день официальных торжеств

распространился слух, будто бы состояние здоровья Магистра

Томаса ухудшилось, его жизни угрожает опасность, и в тот же

вечер среди посвященных постепенно стала рождаться легенда о

больном Магистре и его "тени".

Легенда эта, возникшая в самом узком кругу репетиторов,

утверждала, будто Магистр не только хотел, но и мог взять на

себя руководство Игрой, однако, дабы утешить честолюбие своей

"тени", принес эту жертву и передал бразды правления Бертраму.

Теперь же, в связи с тем, что Бертрам явно не справляется с

возложенной на него высокой обязанностью и вся Игра грозит

обернуться разочарованием, больной Магистр, сознавая свою

ответственность за "тень" и за ее провал, чувствует

необходимость взять на себя расплату за чужие грехи; именно

это, а не что-нибудь иное, и является причиной ухудшения его

здоровья и скачка температуры. Разумеется, то был не

единственный вариант легенды, но его придерживалась элита,

утверждая недвусмысленно, что она, элита, это честолюбивое

подрастающее поколение, воспринимает сложившуюся обстановку как

трагическую и не намерена принимать в расчет никаких уклончивых

и половинчатых объяснений, замазываний и приукрашивания этой

трагедии.

Почет, которым пользовался Магистр, и неприязнь к его

"тени" взаимно уравновешивались. Бертраму вслед неслись

проклятия и пожелания всяческих бед, невзирая на то, что

пострадать от этого должен был сам Магистр. Днем позже из уст в

уста передавался рассказ о том, будто Магистр призвал к своему

одру заместителя и двух старост элиты, заклиная их хранить мир,

чтобы не сорвать праздник, еще через день поползла молва, будто

бы Магистр продиктовал завещание и сообщил Верховной Коллегии

имя человека, которого он желал бы видеть своим преемником.

Назывались даже имена. С каждым днем, вместе с известиями об

ухудшении состояния больного, множилось и число слухов, и как в

торжественном зале, так и в гостиницах заметно падало

настроение, хотя никто не позволил себе, не дождавшись

окончания Игры, покинуть Вальдцель. Над праздником нависла

мрачная туча, однако, несмотря на это, внешне все развивалось

по заранее намеченному плану, хотя о радостном подъеме, столь

характерном для ежегодных Игр и обычно ожидаемом всеми

присутствующими, разумеется, уже не могло быть и речи. А когда

в предпоследний день Игры создатель ее, Магистр Томас, навеки

закрыл глаза. Верховной Коллегии не удалось избежать

распространения этого известия, и, как ни странно, кое-кто из

участников с облегчением воспринял подобное разрешение

запутанной ситуации. Ученика Игры и особенно элита, хотя им и

не было дозволено до окончания Ludus sollemnis надеть траурные

одежды и прервать строго предписанное чередование игровых

действий и медитаций, единодушно отметили, последний

торжественный акт и праздничный день как день траура по

усопшему, окружив Бертрама, измученного бессонницей, бледного и

все же продолжающего с полуприкрытыми глазами руководить Игрой,

атмосферой ледяного недоброжелательства и одиночества.

Иозеф Кнехт, связанный через Тегуляриуса с элитой и как

опытный мастер Игры чрезвычайно остро ощущавший подобные

течения и настроения, все же не поддался им и, начиная с

четвертого или пятого дня, даже запретил своему другу Фрицу

отягощать его сообщениями о болезни Магистра. Отлично понимая и

чувствуя, какая трагическая тень легла на празднество, он с

глубокой скорбью думал о Магистре, со все возраставшей

неприязнью, однако и с сочувствием, -- о его "тени", словно бы

осужденной умереть вместе со своим повелителем; но в то же

время он стойко противился всякому воздействию на себя как

правдивых, так и вымышленных сообщений, никому не позволял

нарушить свою предельную концентрацию ц с радостью отдался

течению прекрасно построенной Игры, переживая торжество,

вопреки всем треволнениям и мрачным слухам, в состоянии

серьезном и возвышенном. "Тень" -- Бертрам, к счастью, был

избавлен от непременного в подобных случаях приема

поздравителей и официальных лиц, традиционный День Радости

студентов Игры также был отменен. Как только отзвучал последний

такт торжественного музыкального финала, Верховная Коллегия

объявила о смерти Магистра, и в Vicus lusorum начались дни

траура, которого строго придерживался и живущий в гостевом

флигеле Иозеф Кнехт.

Обряд похорон Магистра Томаса, чью память и поныне глубоко

чтят потомки, был совершен с обычной для Касталии скромностью.

"Тень" -- Бертрам, напрягая последние силы, до конца сыграл

свою немалотрудную роль. Осознав свое положение, он испросил

себе отпуск и удалился в горы.

В селении адептов Игры, да и во всем Вальдцеле, воцарился

траур. Можно предположить, что никто не поддерживал близких,

определенно дружественных отношений с покойным Магистром, но

его превосходство, чистота и благородство помыслов, вкупе с

выдающимся умом и совершенным чувством формы сделали из него

правителя, какие в демократически устроенной Касталии не так уж

часто встречаются. Им можно было гордиться. По видимости чуждый

страстям, любви, чувству дружбы, он с тем большим правом мог

служить идеалом для юношества, и его достоинство, княжеская

осанка, кстати, принесшая ему ласково-ироническое прозвище

\<сиятельство", обеспечили ему с годами, несмотря на известный

отпор, несколько особое положение в Высшем Совете и на

заседаниях Воспитательной Коллегии. Разумеется, в Вальдцеле

сразу же разгорелись споры о кандидате на высокий пост, и нигде

они не велись так горячо, как среди элиты. После отъезда

"тени", падения которой так добивался и в конце концов добился