Geum.ru

Три вида гуманизма                 15

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   25
ГЛАВА II Логика тотемических классификаций

Несомненно, есть нечто парадоксальное в идее некоей логики, термины  которой состоят из обломков (en bribes et en morceaux), остатков психологических или исторических процессов, которые в качестве таковых лишены необходимости. Говоря о логике, мы имеем в виду все-таки установление необходимых отношений, но каким же образом установились бы такие отношения между терминами, вовсе не предназначенными для выполнения этой функции? Предложения невозможно  строго увязать, если предварительно не дать однозначного определения их членам. Разве на предыдущих страницах мы не брались за невыполнимую задачу —  открыть условия необходимости, действующей a posteriori?     Но, во-первых, эти обломки предстают, как таковые, только в свете той истории, что их  производит, а не с точки зрения той логики, которой они служат. Только в отношении содержания можно назвать их  разнородными, ибо по форме  между ними  существует аналогия, которую  стало возможным   определить по примеру  с бриколажем. Эта  аналогия состоит во включении  в саму их форму  некоторого содержания, приблизительно одинакового для всех. Значащие образы мифа, материалы бриколера —  это элементы, определяемые по двойному  критерию: они служили в качестве слов дискурса, который мифологическая рефлексия "демонтирует" способом бриколера, заботящегося о зубчатых  колесиках от старого разобранного будильника; и они могут еще послужить   для того или иного применения, стоит только освободить их от первоначальной функции.

Во-вторых, ни образы мифа, ни материалы бриколера не возникают из чистого становления. Строгостью (которой им явно недостает, когда мы  наблюдаем их в момент нового употребления) они обладали в то время, когда входили в другие когерентные совокупности. Более того, они все же обладают ею —  в той мере, в какой являются не сырьем, а уже фабрикатом: словосочетаниями языка или, в случае бриколажа, терминами  некоей технологической системы, следовательно — конденсированным  выражением  необходимых  отношений, ограничительное действие которых будет сказываться на любом этапе использования. Их необходимость предстает непростой и неоднозначной, она существует в качестве инвариантности семантического или эстетического порядка, характеризующей группу преобразований, которым они соответствуют. но которыми, как мы видели, не ограничиваются.

Эта  логика действует как калейдоскоп, инструмент, содержащий осколки, обломки, с помощью  которых осуществляются структурные размещения". Эти осколки и обломки появились в результате процесса слома и разрушения, самого по себе случайного, но его продукты имеют между  собой определенное сходство: по размеру, по яркости цвета. прозрачности. Они уже не обладают подлинным бытием, как, например. изготовленные предметы, произнесшие "речь", в результате которой они стали неопределенными обломками; однако, в другом отношении, у них должно  быть этого предостаточно, чтобы с пользой участвовать в образовании бытия нового типа: это бытие состоит в размещениях, где, как в зеркалах, отражения эквивалентны предметам, иначе говоря, где знаки занимают положение означаемых вещей. Эти размещения актуализируют возможности, которых  хотя и много, но все же не безгранично, поскольку число их является функцией взаимного расположения и баланса между телами, количество которых конечно. Наконец, что особенно важно, эти размещения, порожденные встречей случайных событий (вращение инструмента наблюдателем) и закономерности (присущей конструкции калейдоскопа, что соответствует инвариантному элементу тех ограничителей, о которых мы только что говорили), проецируют модели умопостигаемости в некотором роде предварительные, поскольку любое размещение можно  выразить в форме строгих отношений между его частями и поскольку у этих отражений нет никакого другого содержания, кроме самого размещения. В опыте наблюдателя размещению не соответствует никакой объект (хотя благодаря этому особому приему некоторые объективные  структуры, как, например, кристаллические структуры снега или определенные типы радиолярий и  диатомовых водорослей, еще до своей эмпирической опоры, могли бы открыться наблюдателю, никогда их не видевшему).

* *  *

   Итак, мы понимаем, что такая конкретная логика возможна. Теперь остается определить ее черты и способ, каким они выявляются в ходе этнографического наблюдения. Это последнее улавливает черты двоякого вида, аффективного и интеллектуального.

Существа, которых туземное мышление  наделяет значением, воспринимаются  как представляющие определенное родство с человеком. Оджибве  верят в мир сверхъестественных существ: "...однако, называя эти существа сверхъестественными, исследователи несколько искажают мысль индейцев. Они принадлежат естественному порядку мира настолько же, насколько и сам человек, ибо они сходны с человеком в том, что наделены рассудком и эмоциями. Также, подобно человеку, они могут быть  мужчинами или  женщинами, и  некоторые из них могут иметь семью. Одни из них привязаны к определенным местам, другие —  размещаются произвольно; по отношению  к индейцам они имеют Дружественную или враждебную предрасположенность" (Jennes-2, р. 29).

В других наблюдениях  подчеркнуто, что это чувство тождественности глубже, чем понятие о различиях:     "Чувство единства, испытываемое гавайцем по отношению к живому  облику туземных феноменов, то есть к духам, богам и другим существам, таким, как души, нельзя корректно описать как отношение и еще  менее — с помощью таких терминов, как: симпатия, эмпатия, анормальное, супра-нормальное или невротическое; а также как мистическое или  магическое. Оно — и не "экстра-сенсорное", поскольку лишь отчасти оно  принадлежит к области чувствования, а отчасти — чужеродно ей. Оно  проистекает из нормального сознания..." (Handy, Pukui, р. 117).

Сами индейцы иногда остро чувствуют "конкретный" характер своих  знаний и ярко противопоставляют его характеру познания у белых:     "Мы  знаем то, что делают животные, каковы потребности бобра,  медведя, лосося и других существ, поскольку некогда люди вступали  в брак с ними и приобрели эти знания от своих жен-животных... Белые  мало времени прожили в этой стране, и им известно немногое о животных; мы же здесь уже тысячи лет, и сами животные нас давно обучили.  Белые все записывают в книгу, чтобы  не забыть; но наши  предки  поженились на животных, узнали все их жизненные хитрости и передали  эти познания от поколения к поколению" (Jennes 3, р. 540).

Эта ученость, обретенная и переданная в атмосфере супружества  и воспитания потомства, бескорыстия и внимательности, любви и нежности,  описана здесь со столь благородной простотой, что кажется излишним  вызывать в памяти причудливые гипотезы, внушенные философам слишком  теоретическим взглядом на развитие человеческого знания. Ничто не  взывает здесь к посредничеству так называемого "принципа сопричастия"(14)  или к какому-либо мистицизму, запеченному в тесте метафизики и постигаемому нами не иначе, как сквозь искажающую призму официальных религий.

 Практические условия этого конкретного познания, его средства  и методы, аффективные ценности, пропитывающие его, — все это находится совсем рядом и может наблюдаться нами у тех из наших современников,  вкусы и профессия которых поставили их относительно животных в ситуацию mutatis mutandis, настолько близкую, насколько наша цивилизация  это допускает, к ситуации, обычной для всех охотничьих народов, а именно  у людей цирка и у работников зоопарка. С этой точки зрения, после только  что процитированных высказываний туземцев, ничего нет более поучительного, чем рассказ директора зоопарка из Цюриха о его первом, если  можно так выразиться, tete-a-tete с дельфином. Не преминув отметить "до  чрезвычайности человеческий взгляд, причудливое дыхательное отверстие,  гладкость и восковую твердость кожи, четыре ряда острых зубов во рту,  имеющем форму клюва", автор так описывает свое переживание:     "Флиппи был совсем не похож на рыбу, и когда с расстояния менее  метра он останавливал на вас сверкающий взгляд, как было не задаться  вопросом, а животное ли это в действительности? Настолько непредсказуемым, странным, настолько совершенно таинственным было  это создание, что возникало сильное искушение увидеть в нем какое-то заколдованное существо. К сожалению, мозг зоолога не позволял уйти от леденящей достоверности, тогда почти мучительной, что это, словами науки, Tursiops truncatus..." (Hediger, р. 138).

Этих замечаний, вышедших из-под пера человека науки, вероятно, будет достаточно, чтобы показать, обязательно ли теоретические знания должны быть несовместимыми  с чувством и что познание может быть одновременно объективным и субъективным, наконец, что конкретные взаимоотношения человека и живых существ иногда окрашивают мир научного познания своими эмоциональными нюансами  (нюансы сами - эманация первобытного отождествления, в чем Руссо увидел взаимно обязывающее условие всякого мышления и всякого общества), особенно в цивилизациях, наука которых целиком "естественна"(15). Однако если в сознании зоолога могут уживаться таксономия и нежная дружба, то нет основания ссылаться на раздельные принципы, чтобы объяснить схождение этих двух установок в мышлении так называемых первобытных людей.

* *  *

После исследований Грийоля, Дитерлен и Заана были установлены диапазон и систематический характер туземных классификаций в Судане. Догоны подразделяют растения на 22 основных семейства; некоторые из них разделены еще на 11 подгрупп. 22 семейства, перечисленные в определенном порядке, подразделяются на две серии, в одну из которых входят семейства нечетного ранга, а в другую — четного. В первой серии, символизирующей   одиночное  рождение, так  называемые  мужские и женские растения соответственно ассоциированы с сезоном дождей и с сухим сезоном; во второй серии, символизирующей рождение близнецов, имеется такое же отношение, но оно перевернуто. Каждое семейство помещено, в свою очередь, в одну из трех категорий: дерево, куст, трава*; наконец, каждое семейство соотнесено также с какой-либо частью тела, техникой, каким-либо социальным классом, институтом (Dieterlen 1, 2).

*У фульфе: растения с вертикальным стволом, вьющиеся растения, стелющиеся растения соответственно подразделены на растения с колючками и без колючек, с корой или без коры, с плодами и без плодов (Hampate Ва et Dieterlen, р. 23). О трехгрупповой классификации того же типа на Филиппинах ("дерево", "лиана", "трава") см.: Conklin 1, р. 92—94; и в Бразилии у бороро ("деревья" = земля; "лианы" = воздух; "болотные травы" = вода) см.: Colbaccini, р. 202.

Когда факты такого рода были обнаружены в Африке, они вызвали удивление. Впрочем, аналогичные формы   классификации уже давно были описаны в Америке, и именно они вдохновили Дюркгейма и Мосса на их знаменитое эссе(16). Отсылая к нему читателя, добавим несколько сходных примеров.

Индейцы  навахо, считающие  себя "великими классификаторами", делят живых существ на две категории, исходя из того, наделены ли они речью. К существам, не обладающим речью, относят как животных, так и растения. Животные подразделяются  на три группы: "бегающие", "летающие" и  "ползающие". Каждая из этих групп, в свою очередь, делится на две: на "путешественников по земле" и "путешественников по воде" —  и, во-вторых, на "дневных" и "ночных" путешественников. Категоризация "существ" по такому методу, конечно, не всегда совпадает с тем, как они подразделяются в зоологии. Так, птицы, сгруппированные попарно на базе оппозиции мужское/женское, на деле оказываются одного пола, но разного вида, ибо, с одной стороны, ассоциация основывается на их соотносительном размере, а с другой — на их месте в цветовой  классификации и по функции, приписываемой им в магии и в ритуале*  (Reichard 1,2). Но часто туземная таксономия достаточно точна и недвусмысленна, что позволяет произвести определенные отождествления. Таково отождествление "Большой мухи", представленной в мифах, с одним из  насекомых, а именно с Hystricia pollinosa, сделанное лишь несколько лет  назад.

** "Поющий кремень" (англ.). — Прим. перев.

Растения именуются по трем чертам: предполагаемый пол, лекарственные свойства и видимые или тактильные характеристики (колючее, клейкое  и т. д.). Второе деление на три части производится в соответствии  с размером (крупное, среднее, мелкое) и перекраивает каждый из предшествующих типов. Эта таксономия однородна по всему пространству примерно в 7 миллионов гектаров, несмотря на дисперсное расселение человека на  такой обширной территории (Reichard, Wyman et Harris, Vestal, Elmore).

Каждое животное или растение находится в соответствии с природным элементом, который сам изменяется согласно ритуалам, как известно, весьма сложным у навахо. Так, в "ритуале оттесываемого кремня"  ("Flint-Chant")** обнаруживаются следующие соответствия: журавль  —  небо; "красная птица" — солнце; орел — гора; ястреб — скала;  "голубая птица" — дерево; птица — муха — растение; какое-то жесткокрылое ("рогатый жук") — земля; цапля — вода (Haile).

* В отличие от бразильских канела,- которые во всех проверенных случаях "оказались осведомленными о половом диморфизме" (Vanzolini, р. 170).

 Подобно зуньи, особенно привлекшим внимание Дюрктейма и Мосса, хопи классифицируют существа и природные явления с помощью  широкой системы соответствий. Собрав разрозненные сведения разных  авторов, мы получили следующую  таблицу (см. с. 145), что является,  бесспорно, лишь скромным фрагментом целой системы.

Такие соответствия известны также у групп с гораздо более ослабленной социальной структурой", чем у пуэбло: скульптор-эскимос, чтобы  изобразить тот или иной вид лосося, использует дерево, цвет которого  более похож на цвет мяса: "Все деревья — лососи" (Rasmussen, р. 198).

Мы  ограничились только несколькими примерами, но они могли  быть и более многочисленными, если  бы не предвзятое мнение об  упрощенности и грубости "примитивов", отвратившее  этнологов во  многих случаях от поиска осознанных классификационных систем, сложных и внутренне связных. Существование таковых им казалось несовместимым с весьма низким уровнем экономики и техники, из чего они  слишком поспешно делали вывод о таком же уровне интеллекта. Мы  лишь начинаем подозревать, что в прежних наблюдениях исследователей, даже таких проницательных, как Кушинг, не выделялись исключительные случаи, а описывались формы  познания и рефлексии,  чрезвычайно распространенные в так называемых первобытных обществах. В связи с этим следует изменить образ этой первобытности, который мы  себе создали и который стал традиционным. Вне всякого сомнения, "дикарь" никогда и нигде не был существом, едва вышедшим из животного состояния и все еще полностью подчиненным своим потребностям и инстинктам, каким нам слишком часто нравилось его воображать; не был он и созданием, управляемым аффектами, утопающим в путанице и партиципации(18). И приведенные примеры, и те, которые можно было бы к ним добавить, свидетельствуют в пользу мышления, открытого для всех интеллектуальных действий, близкого к мышлению натуралистов и герметистов античности и средневековья: Гален, Плиний, Гермес Трисмегист, Альберт Великий. Исходя из этого, "тотемические" классификации, вероятно, менее далеки, чем кажется, от растительной эмблематики греков и римлян, выражавшейся посредством кроны оливкового дерева, дуба, лавра, дикого сельдерея и г. д., или от классификаций, использовавшихся в средневековой церкви, где, в соответствии с праздником, устилали хоры сеном, камышами, плющом  или посыпали песком.

Астрологические гербарии различали: 7 планетарных растений, 12 трав, связанных со знаками зодиака, 36 растений, приписанных деканам и гороскопам. Первые из них, чтобы оказывали свое действие, следовало собирать в определенный день и час, в точности установленный для каждого: воскресенье — для орешника и оливкового дерева; понедельник - для руты, клевера, пиона, цикория; вторник — для вербены; среда -— для барвинка; четверг — для вербены, барвинка, пиона, ракитника и пятилистника, если они предназначались для лекарственных целей; пятница — для цикория, мандрагоры и вербены, служивших для колдовства; суббота — для крестоцветника и подорожника. Даже у Теофраста'" мы  находим систему соответствий между растениями и птицами, где пион ассоциируется с дятлом, василек — triorchis и соколом, черный морозник — с орлом (Delatte).






Все то, что мы охотно приписываем некоей естественной философии, издавна разработанной специалистами, которые унаследовали тысячелетнюю традицию, обнаруживается в точности в экзотических обществах. Индейцы омаха усматривают одно из главных своих отличий от белых в том, что "индейцы не собирают цветов" (подразумевается, для удовольствия). Действительно, растения имеют у них сакральное употребление, известное лишь их "тайным хозяевам". Даже сапонарию, используемую  в паровой бане от зубной и ушной  болей или от ревматизма, собирали так, как если бы это был сакральный корень:     "... в ямку от корня помещали щепотку табака, а иногда нож и несколько монет, и собиратель произносил краткую молитву: "Я принял все, что ты мне дал, и оставляю тебе вот это. Я желаю иметь долгую жизнь и чтобы никакое зло не настигло моих близких и меня" (Fortune 1, р. 175).

 Когда колдун-целитель в Восточной Канаде собирает корни, листья, кору, он не преминет снискать расположение души растения, ибо убежден, что без содействия души "тело" растения само по  себе не окажет нужного действия (Jennes 1, р. 60).

 Фульбе Судана классифицируют  растения по сериям, каждая из которых связана с определенным днем недели и с одним из восьми направлений:     "Растение... следует собирать соответственно разным классификациям... Кору, корень, листья или плоды следует брать в тот день лунного месяца, которому соответствует растение, призывая ларе, "духа-охранителя", связанного с фазой луны и с положением солнца. Так, силатиги, давая инструкции, скажет, например: "Чтобы  выполнить такое, ты возьмешь лист ползучей колючки, без коры, в такой-то день, когда солнце окажется в таком-то положении, глядя в такое-то из направлений света и призывая такого-то ларе" (Hampate Ва et Dilterien, р. 23).

*  * *

Туземные классификации нельзя, конечно, считать исключительно методичными  и базирующимися  на крепко сложенном теоретическом знании. Случается, однако, что их можно сравнить (с формальной точки зрения) с теми классификациями, которые до сих пор употребляются в зоологии и ботанике.

Индейцы  аймара Боливийского плато (возможно, потомки легендарных колла, которым, вероятно, обязана великая цивилизация Тиауанако) являются такими искусными экспериментаторами в консервации пищевых продуктов, что благодаря использованию их способов дегидратации американская армия смогла во время последней войны сократить объем концентрата картофельного пюре, рассчитанного на сто порций, до размера обувной коробки. Они были также агрономами и ботаниками, продвинувшими, возможно, дальше, чем  у нас, возделывание и таксономию вида Solanum, значение которого для индейцев объясняется  тем, что он произрастает на высоте более 4000 метров, где маис не  вызревает.

Разновидности, различаемые туземным словарем, превышают число  250, и, конечно, в прошлом их было больше. Эта таксономия использует  описательный термин для вида, с добавлением —  для  обозначения  подвида — меняющегося прилагательного. Так, разновидность