Перевод Андрея Вознесенского книга

Вид материала

Книга

Подобный материал:

• Честь израэля гау, 1808.36kb.
• Гейман Нил — Книга кладбищ (любительский перевод), 2534.05kb.
• Книга издана при финансовой поддержке, 5051.52kb.
• Книга мертвых "Тибетская книга мертвых", 1528.83kb.
• Задачи: Показать роль поэзии «оттепели» в общественной жизни страны. Познакомить обучающихся, 107.4kb.
• Future Human Evolution, перевод Ф. Б. Сарнова Эта книга, 1980.94kb.
• Copyright Григорий Хасин (gkhasin@yahoo com), перевод и примечания © Copyright Юлия, 3669.42kb.
• Перевод Павла Антокольского книга, 5769.16kb.
• Максим Макаров «кадетство. Книга первая выбор», 805.1kb.
• Перевод как разновидность межъязыковой и межкультурной коммуникации, 2007.21kb.

Рейни побледнел и покрылся испариной; его глаза покраснели, и он непрерывно мигал, хотя они стояли в тени.

— Просто в интересах ценного межрасового обмена мнениями. Чем вы объясняете свою столь высоко развитую чувствительность? — спросил мистер Клото.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, мистер Клото,— сказал Рейни.

— Для того чтобы понять, вам, вероятно, нужно было бы погля­деть на себя со стороны, когда вы ведете опрос.— Мистер Клото на­морщил лоб и положил руку на плечо Рейни.— Тут все думают, что вы ведете себя как-то странно, мистер Рейни. Некоторые говорят, что это от страха, но я полагаю, что вы слишком поглощены чувством ответственности, о котором мы говорили.

— Возможно, я не справляюсь с этой работой. Я не профессио­нал.

— Мистер Рейни, работа тут ни при чем. Вы ходите как-то не так. Вы знаете, как это бывает: на некоторых людей оглядываешься. И я склонен оглянуться на вас.

— Ну, что же,— сказал Рейни.— Я тут ничем помочь не могу. Он слушал, как палка мальчишки стучит по забору.

— Может быть, вы верующий,— заметил Клото. Рейни закрыл глаза и протер их, смахнув пот с бровей.

— Когда я был мальчиком,— сказал он,— я много думал о боге.

— О! — деликатно произнес мистер Клото.

— Да,— сказал Рейни, стараясь перехватить взгляд мистера Клото.— Я верю, что бог — это та сила, которая дала земному праху способность двигаться и мыслить. Я верую, что между ними был заключен союз.

— Да, так говорят,— заметил мистер Клото.

— Иначе,— ответил Рейни, стискивая папку обеими руками,— мы будем видеть друг в друге только насекомых. Мы пожираем друг друга, как насекомые. Без бога.

— Но ведь говорят, мистер Рейни, что бог есть и в насекомом.

— Нет,— сказал Рейни.— Бог — в людях.

— А как это узнать? — спросил мистер Клото.— Думаешь, чти так, а потом видишь, что его и в них нет. Вот, например, вы записываете все эти горестные повести — вроде неприятной переделки, в которую попал мистер Хоскинс. Вы и я — мы оба южане, мистер Рейни! Мы знаем много таких же историй, не правда ли?

— Да,— сказал Рейни.

— «Моя сестра ей рассказала,— пела девочка с мячиком,— что я солдата целовала, мне куколки она не купит...»

Мальчишки убежали на соседний двор и там стучали палками по стене.

Через неделю после того, как его отец умер, когда они гуляли вместе, он ночью ушел в рощу и увидел труп негра в луже дымящего­ся дегтя.

После похорон его отца прошло пять дней. Это было перед самым ураганом.

На другой день он пошел к реке. Он никому ничего не сказал. Он ходил по берегу реки весь день. У него болела голова, першило в горле.

К вечеру, когда он вернулся домой, воздух застыл в неподвижно­сти. Деревья вдоль дорожки замерли; на газонах перед домами среди напряженно ждавшей травы трепетал единственный цветок. Небо было серым, горячим, и на его фоне дома и изгороди рисовались странно и четко, как во сне. Было слышно, как сцепляют вагоны в депо в нескольких милях оттуда, и сквозь этот лязг доносились голоса негритянских детей и стук их палок по деревянным столбикам крыль­ца. Эти голоса и отрывистый стрекот палок были слышны отчетливо, а ближние звуки казались приглушенными и далекими. Всякая мяг­кость исчезла из воздуха. Он был колючим и неподвижным — жар­кий, жестокий, безмолвный воздух, воздух темных видений и безумия. Он поднялся на крыльцо и вдруг испугался. Если оглянуться, думал он, то на фоне жуткой ясности этого вечера может возникнуть устра­шающая процессия самой сути вещей, видений того, что он уже видел, и того, что ему, как он чувствовал, было суждено увидеть.

— «Господи! — сказал он вслух.— Боже милосердный и всевидя­щий... отче...» — Слова расплылись в каннибальском воздухе.

Он вошел в дом — и в смерть отца. Он услышал позвякивание мел­ких вещей, медных цепочек, безделушек на столиках. В дальней ком­нате напевала его мать. Его отец был мертв. По просторным комна­там пронесся порыв ветра, дыхание убийцы-земли. В горле у него пе­ресохло, его била дрожь. Он поднялся наверх, вошел в ванную, и его стало рвать, а на Пасс-Руайом обрушились первые яростные струи дождя.

Ураган. Острый ревматизм.

— Да, конечно,— сказал Рейни, обращаясь к мистеру Клото.— Мы все их знаем.

Мистер Клото поглядел на него словно с удивлением.

— Не так давно,— медленно сказал Морган Рейни,— у меня чуть было не началось нервное расстройство. Подростком я перенес ост­рый ревматизм, и не так давно я был почти на грани — на самой грани нервного заболевания. Но я выздоровел благодаря...— Он повернулся к Клото и протянул к нему руку,— благодаря божьей милости, божь­ей силе... хотя я уже не верую, как прежде. Я выздоровел и решил не уклоняться от того, что возникает передо мной. Из-за этого союза.

— И потому мы облагодетельствованы вашим вниманием,— за­думчиво сказал мистер Клото.— А-ах, какие окольные пути Он изби­рает!

— Что? — переспросил Рейни.

— Вас ждут, мистер Рейни. Мистер Арнольд должен подвезти вас з город.

— Да-да,— сказал Рейни.— Конечно.

Мистер Клото и Рейни прошли через вестибюль и вышли на улицу.

— Это, как всегда, было очень приятно и полезно, мистер Рейни,— сказал ему Клото.— Приходите поскорее. Я вижу, мы гигант­скими шагами приближаемся к урегулированию.

— Да,— сказал Рейни.

Он прошел мимо двери кафе, завернул за угол и прислонил папки к стене дома. Потом подошел к краю тротуара и начал высматривать автомобиль Мэтью Арнольда. Движение на улице было не слишком оживленное.

У входа в узкий проулок по ту сторону улицы собралась новая группа детей. Они следили за ним, пока он вглядывался в проезжав­шие машины, и пересмеивались.

Рейни прохаживался взад и вперед, нервно мигая; на углу не было никакой тени, и предвечернее солнце обжигало ему глаза. Два маль­чика постарше перешли через улицу; ребята поменьше последовали за ними стремительными перебежками по одному, точно коммандос под огнем противника. Они шли к нему с преувеличенной опаской. Рейни обернулся и увидел, что один мальчишка, пригнувшись, под­бирается к его папкам. Потом мальчишка выпрямился и, приплясы­вая, пошел дальше, другие зашли Рейни за спину, их глаза горели боязливым бесстрашием.

— Здравствуйте,— растерянно сказал Рейни.

При звуке его голоса ребятишки бросились врассыпную.

— Здрасьте, здрасьте! — запели они.

Они окружили его, налетая друг на друга, сталкиваясь, расхажи­вая враскорячку и щедро здороваясь друг с другом. Прохожие начали останавливаться. Рейни вертелся на месте, опасаясь, как бы ребята постарше не проскользнули у него за спиной к папкам. Внезапно он бросился к стене и успел схватить папки в ту секунду, когда самый маленький уже вцепился в них.

— Нет,— сказал Рейни, высвобождая папки из пальцев мальчика. Тот потерял равновесие, отлетел к стене и встал, улыбаясь до ушей.

Прежде чем Рейни успел повернуться, из дома выбежала женщи­на и сердито встала перед ним.

— Чего вы толкаете детей? Они вас не трогают. Это улица. Они имеют право играть тут.

Мгновенно собралась толпа: женщины в домашних платьях из со­седних домов, старики в полосатых подтяжках, высокий пьяный муж­чина в морской фуражке — Рейни окружало не меньше двадцати че­ловек.

— Да, чего вы толкаете детей?

Дети тем временем исчезли в заросшем бурьяном проходе между двумя деревянными домами.

— Зачем это вы обижаете детей, сэр? — спросил его один из по­сетителей бара «Элита».

— Да, зачем, папаша?

— Э-эй, поосторожнее!

Рейни поглядел поверх толпы и увидел Мэтью Арнольда, который боязливо смотрел на происходящее сквозь ветровое -стекло своей ма­шины. Он затормозил на середине улицы, не подъезжая к тротуару.

— Никто никаких детей не обижает,— с трудом проговорил Рей­ни.— Вы ошибаетесь.

И, судорожно сжимая папки, он пошел через толпу. Она нереши­тельно всколыхнулась. Рейни увидел у своего локтя женскую руку я быстро переступил через чью-то выставленную голень. Между ним и автомобилем стояли два старика. Он пошел прямо на них, и в послед­ний миг они злобно поглядели на него и расступились, давая ему до­рогу. Толпа теперь была позади него, но голоса становились громче.

Мэтью Арнольд, бледный, сидел за рулем, и на какую-то секунду Рей­ни подумалось, что он не отопрет ему дверцы: Арнольд смотрел прямо перед собой сквозь ветровое стекло.

Рейни, обогнув машину, подошел к правой дверце, и Арнольд впустил его. Посетители «Элиты» надвигались на них.

- Заприте ее! Заприте же ее, черт вас дери! — воскликнул Мэтью Арнольд, рывком включая передачу.— Заприте дверцу!

Посетители «Элиты» надвинулись на машину. Рейни, оцепенев, встретил сквозь стекло их взгляды.

— Эй, глядите на него!

— Эй, глядите на дурака!

Автомобиль уже заворачивал за угол, когда первая жестянка из-под пива стукнулась о заднее стекло и с грохотом скатилась на мо­стовую.

Был шестой час, когда Рейни прошел через внутренний дворик своего дома и поднялся по лестнице. Жара не спадала, и в зеленова­том сумраке закрытого двора было лишь чуть прохладнее, чем на улице.

Рейни вошел к себе, снял пиджак и выпил стакан ледяного чаю. С улицы доносился скрип колес, тяжелый перестук копыт ломовой лошади и крик продавца клубники:

— Клу-бниии-ка... Све-еее-жая клубника...

Он принял душ, вытерся и переоделся. В холодильнике лежал па­кет замороженных цыплячьих ножек, которые он купил на обед. Но он решил, что слишком жарко, и взял жестянку супа и несколько су­харей.

Кончив есть и вымыв посуду, он вышел на балкон и некоторое время сидел там в остывающих сумерках. В первый раз — с тех пор, как он вылез из машины Арнольда,— оцепенение отпустило его, и он начал дрожать.

Лица за стеклом все время стояли перед его глазами и подстере­гали его всюду, где была темнота. Каждый раз, когда он закрывал глаза, он снова видел их перед собой, слышал визгливые крики жен­щин, холодные напевные угрозы мужчин, шедших за ним по пятам.

Он сидел неподвижно в кресле на темном балконе, а голоса внут­ри него усиливались и нарастали, и он уже слышал, как они вопят внизу на тихой улице и эхо мечется между домами. Он встал, весь дрожа, и ушел в комнату.

В детстве он слышал что-то... слышал голоса в верхушках сосен— нужно было только прислушаться,— в мягком журчании воды в устье реки, где волны Мексиканского залива накатывались на камни и плав­ник. Потом, когда осенью после смерти его отца разразилась буря, он много дней лежал в жару, а дом вокруг гудел и содрогался, и все видения, которых он так боялся накануне — жуткая панорама гибну­щего божьего мира,— беспощадно преследовали его. Все эти дни перед ним вновь и вновь возникали картины, которые он был не в силах сте­реть,— ураган ревел- над ним множеством голосов, и тот тихий ра­достный голос, который прежде был голосом бога, оборвался и замер, сметенный жутким искалеченным хором, воплем бесчисленных гло­ток обезбоженной земли, воплем, пронизанным смертью, мраком.

Морган Рейни, стискивая кулаки, подошел к письменному столу, зажег лампу и достал школьную тетрадь, в которой он недавно начал вести дневник. Поставив дату — 16 апреля 1963 года,— он написал;

«Сегодня с окраины я ушел совсем разбитый...»

Он отложил ручку и быстро вышел на балкон; с нарастающей яростью с мостовой взметнулся голос. Он вернулся в комнату и сел. на кровать. Во втором ящике тумбочки у него хранились снотворные таблетки. Он старался принимать их только в исключительных слу­чаях. Некоторое время он просидел на кровати, слушая, как голоса замирают, а потом, когда ветер усиливается, вновь становятся громче. В его мозгу складывались слова. Его оглушали бешеные порывы вет­ра, но он видел, что занавески в окне напротив только чуть колеблют­ся от легчайшего ветерка. Ревущий ветер нес с собой голоса, пролетал над ним, и они становились тише.

Он пошел в ванную, налил воды в стакан, достал из ящика тру­бочку с таблетками, вытряхнул две, проглотил их и погасил лампу.

Ветер замер, голоса затихли. Спустилась ночь, ласковая ночь... хо­тя в тот момент, когда сомкнулась тьма, он как будто увидел свет — свет автомобильных фар, такой яркий, что можно было различить бурые крылья ночных бабочек на сухих ветках и летнюю зелень тра­вы. Но тут он заснул.


Первого мая Рейнхарт и Джеральдина отправились на пляж Поншартрен с транзисторным приемником и галлоном вина. После того, как они пробыли на пляже около часу и Рейнхарт успел проклясть озеро за его неподвижность, со стороны болот налетела буря. Вода почернела, отражая пухлые грозовые тучи, и на песок начали нака­тываться вспененные волны. Дождя не было, но ветер непрерывно уси­ливался, и воздух стал хрустким от пыли и песка. Рейнхарт и Дже­ральдина забрали свое вино и вошли в сосисочную из пластмассы и стекла, чтобы смотреть оттуда, как ветер расшвыривает пляж.

Ветер загнал в сосисочную и других посетителей — маленького флотского врача с круглым брюшком, девочку и мальчика в одинако­вых лиловых рубашках. Все сидели молча, жевали охотничьи сосиски в темно-красной проперченной шкурке и глядели на бурю за зеркаль­ными стеклами.

Грек у стойки накладывал на проволочный поднос пачки сигарет.

— Не хотите ли вина? — предложил Рейнхарт. Джеральдина посмотрела на него и покачала головой.

— Я не пью вина,— сказал грек.

Военный моряк придвинул свой табурет поближе.

— Не откажусь.

— Смотрите, как бы не явился полицейский,— сказал грек.— Мне-то все равно, но если явится полицейский, я подниму шум и упрячу вас за решетку.

— Договорились,— сказал Рейнхарт.

Моряк налил вино в бумажный стаканчик из-под лимонада и вы­пил. Девочка и мальчик смотрели на него с насмешливой надменно­стью. Им никто не предложил вина.

Снаружи совсем стемнело, и буря усилилась, пластмассовая со­сисочная подрагивала в такт свисту ветра, проносившегося над ней. Несмотря на непогоду, в аттракционах зажглись огни. Цветные лам­почки дрожали, как плоды на гнущихся под ветром ветках.

— Эй! — сказала Джеральдина.— Полиция!

По аллее шел полицейский, обеими руками придерживая плащ. Рейнхарт схватил бутылку и спрятал ее в сумку. Он бросил на при­лавок доллар и взял Джеральдину за локоть.

— Давай спасаться,— сказал он ей.

Они выскочили из сосисочной, пересекли аллею и побежали по взбуравленному песку. Ветер дул им в спину. Рейнхарт прижимал сумку с вином к груди, как футбольный мяч. Бегал он плохо, и Джеральдина легко обогнала его; он утомленно трусил за ней, вино бул­тыхалось у него в животе, как в бутылке, а он дивился изяществу и уверенности, с какой ее длинные сильные ноги рассекали воздух и опускались на дерн. В груди у него защемило, и он, запыхавшись, ос­тановился.

Пляж оканчивался молом с деревянными мостками. Рейнхарт уви­дел, как Джеральдина поднялась по темным камням, перелезла через перила и скрылась в мраке, стенавшем над водой. Рейнхарт нетороп­ливым шагом поднялся на мостки; на самом конце мола горел фонарь, и далеко впереди фигура Джеральдины то появлялась в белом полу­кружии его света, то исчезала. Когда Рейнхарт дошел до конца мост­ков, он потерял ее из виду.

Она спустилась на камни с подветренной стороны мола и улеглась в выемке.

— Тут совсем нет ветра,— крикнула она Рейнхарту.

Он перелез через перила и сел на камень возле нее. Здесь было тихо — оазис в бушующей тьме.

Рейнхарт обнял Джеральдину, и они по очереди молча пили из бутылки. Джеральдина поставила транзистор на плоские камни у их ног — включать его они не стали.

— Рейнхарт, ты еще побудешь со мной? — спросила Джеральдина.

— Безусловно.

— Я таких вопросов не задаю,— заверила она его.— Я знаю, что это ничего не значит. Я знаю, что это называется нажим.

— Ничего,— сказал Рейнхарт.

Он попросил ее попеть гимны и спел вместе с ней «Опираясь на руку вечную», «Соберемся на бреге речном» и «Смерть — пред­дверье жизни вечной».

Джеральдина пела гимны с большой неохотой и только когда бывала пьяна.

— Они на меня жуть наводят,— сказала Джеральдина.— Что за радость их петь.

— Мне нравится петь с тобой,— сказал ей Рейнхарт.— А если бы тебе не нравилось их петь, то как бы я тебя заставил?

Они два раза спели «На берегах Огайо» (этой песне ее научил Рейнхарт), а потом во всю мочь запели «Я люблю музыку, музыку гор, настоящую музыку гор».

— У тебя своего рода талант,— сказал Рейнхарт Джеральдине.— Не будь ты такой дурехой, ты могла бы стать настоящей американ­ской певицей.

Над ними проносился ветер, но он не был холодным. «Отдает су­шей,— подумал Рейнхарт,— ни запаха моря, ни привкуса соли». Джеральдина все больше пьянела.

— Я не хочу жить вечно,— сказала она Рейнхарту.— Я ничего не хочу. У меня нет никаких желаний.

— Так и следует,— сказал Рейнхарт.

— Ты ведь еще побудешь со мной, Рейнхарт?

— Безусловно.

— Я таких вопросов не задаю. Не задаю, верно?

— Нет.

— Твоя жена пьет, Рейнхарт?

— Ага,— сказал Рейнхарт.— Она пьет.

— И спит с другими?

— Она пьет и спит с другими.

— А какое у тебя право предъявлять к ней претензии? Тебя же там нет.

— Я не предъявляю к ней претензий. Она не спала с другими, по­ка я был там. Она даже и пила мало.

— Она такая же умная, как ты?

— Нет,— сказал Рейнхарт.— Но она очень умная. Она симпатичней меня.

— Мне это все равно,— сказала Джеральдина.— Я только одного не люблю — уставать.

Она поскребла между камнями, набрала горсть песка, смешанного с глиной, и поднесла сложенную лодочкой ладонь к подбородку.

— Словно ешь песок.

Рейнхарт ударил ее по руке снизу, и песок выплеснулся в темноту. Вода между камнями внизу понемногу поднималась.

— Ах, Рейнхарт,— сказала Джеральдина.— Знаешь, я люблю тебя потому, что ты такой далекий. Ты такой дикий, и тебе все нипочем.

— Ну, это не совсем так,— сказал Рейнхарт.

— Нет, мне правда хотелось бы, чтобы ты еще побыл со мной, потому что без тебя — это будет все равно что есть песок.

— Благодарю,— любезно сказал Рейнхарт.

— Честное слово, без тебя будет дико погано.

— Ты хочешь, чтобы я что-нибудь сказал?

— Я хочу, чтобы ты по-настоящему понял, только и всего.

— Ты стараешься устроить мне сцену,— объявил Рейнхарт.— Сна­чала ушибись, а уж потом реви.

— Но я не могу без тебя, милый,— сказала она.— Правда.

— Нет, ты с ума сошла,— сказал ей Рейнхарт.— Я тебе таких ве­щей не говорю, так почему же ты мне их говоришь? Это просто по­хабно...— Он поднял руку и сжал пальцы, хватая ветер.— «Я не могу без тебя!» Если тебе, Джеральдина, кто-нибудь когда-нибудь скажет, что они без тебя не могут, скажи им, чтобы они купили себе собаку.

— О господи! — сказала Джеральдина.— Это же совсем не то. Ты даже не понимаешь, про что я. Ты — Рейнхарт.— Она подняла ру­ку, как он, схватила воздух, где хватал он, и опустила согнутые паль­цы ему на плечо.— Клянусь богом, такого я тебе никогда не сделаю. Я просто говорю, что я тебя люблю, Рейнхарт, потому что ты летишь. Высоко в воздухе. Такого я тебе никогда не сделаю.

Она изогнулась, стараясь увидеть его лицо.

— Знаешь,— сказала она ему,— я ела песок. Меня волокли, а ты — высоко в воздухе, и я тоже хочу быть там, высоко. Я тоже хочу лететь. Я хочу быть с тобой потому, что ты вот такой и я тебя так сильно люблю. Я боюсь, вот что я хотела сказать. И больше ничего.

— У меня эти «не могу без тебя» — вот где,— сказал Рейнхарт.

— Я знаю, что это нажим. Я ничего не могу с собой поделать. Я... я не задаю никаких вопросов.

— В первую очередь,— заявил Рейнхарт,— мы должны думать про то, без чего я не могу. Мы должны рассмотреть мои потребности под всеми возможными углами и в мельчайших подробностях, и мы долж­ны неустанно трудиться, чтобы удовлетворить их все. И это займет столько времени, и мы так будем заняты, что нам некогда будет даже думать о твоих потребностях.

— Правильно,— сказала Джеральдина.— На некоторое время это­го хватит. У тебя правда много потребностей, и все они очень большие. Я знаю.

— Это высокие потребности.— Рейнхарт прислонился к камню и закричал озеру: — Я человек с высокими потребностями!

Он поднял обмякшую руку и прижался лбом к тыльной стороне ладони.

— Ну да,— сказала Джеральдина,— ты больной, ты нервный, ты пьяница, ты трус, ты трепач...

— Чушь,— объявил Рейнхарт.— Это не потребности, это пороки. Свинство с твоей стороны.

— Я же просто хочу помочь.

— Я пришел сюда не для того, чтобы меня оскорбляли,— сказал Рейнхарт.— Вот возьму и брошусь в воду.

— Ты? Кишка тонка. Ты этого не сделаешь.

— Шутишь? — сказал Рейнхарт.— Нет человека, более способного на самоубийство, чем я. Я прыгну с любой скалы в любом месте.

— Не прыгнешь,— сказала Джеральдина. Она встала, стянула че­рез голову белый бумажный джемпер и осталась в купальном костю­ме.— А вот я прыгну. Я способна на самоубийство еще больше, чем ты.

— Ты пьяна,— сказал Рейнхарт.— Ты даже плавать не умеешь.

— Как бы не так!

— Ты дерьмо. Ты стараешься меня убить, потому что я не кля­нусь в вечной любви и прочее.

— Я сейчас прыгну,— сказала Джеральдина. Рейнхарт брезгливо посмотрел на волны, накатывавшиеся на мол,

— Брось,— сказал он.— Не разыгрывай глупую сучку.

— Трус.

— Слушай, сверхженщина, только сунь свой паршивый палец в это дерьмо — и я пойду прямо на стоянку такси, а тебя оставлю алли­гаторам.— Он снова посмотрел на воду.— Нет, правда, здесь водятся аллигаторы.