Ортега-и-Гассет Х. «Дегуманизация искусства» идругие работы. Эссе о литературе и искусстве. Сборник / Хосе Ортега-и-Гассет ; пер с исп. М. : Радуга, 1991

Вид материалаДокументы

Содержание


Своеобразная (лат.).
Подобный материал:
1   2   3   4
жестикуляции, и мы с немалым основанием можем сказать, что человек и есть его жесты, поскольку даже если чья-либо жестикуляция очень сдержанна, то это ее отсутствие или недостаточность в свою очередь можно рассматривать как жест, ведь тогда мы имеем дело либо с подавленным жестом, либо с жестикуляционной немотой-и то, и другое обнаруживает, раскрывает перед нами два в высшей степени своеобразных внутренних мира, два разных образа бытия. В первом случае, заметив намек на жест, готовую сорваться с губ убийственную улыбку, мы затем можем судить, насколько искусно удалось Другому подавить этот зародившийся импульс.


С. 330-331:     Уточним наши выводы: когда среди минералов, растений и животных передо мной появляется некое существо в ощутимой телесной оболочке, которую я называю "человеческой", хотя ничего, кроме нее, мне не дано, то я в то же время замечаю в ней со-присутствие чего-то, что само по себе невидимо и, более того, неощутимо, а именно-человеческой жизни, а следовательно, чего-то, подобного тому, чем являюсь я сам, поскольку я-не что иное, как "человеческая жизнь". Это со-присутствие чего-то, что не может присутствовать само по себе, неоспоримо подтверждается тем, что чужое тело, плоть подает мне своеобразные сигналы, является выразительным полем "внутреннего мира". Но, с другой стороны, то, что я называю "внутренним миром", или жизнью, непосредственно знакомо мне, самоочевидно для меня, лишь поскольку речь идет о моей собственной жизни. А следовательно, заявлять, что в телесном образе другого человека для меня соприсутствует другой внутренний мир, значит если и не противоречить себе, то по крайней мере заявлять нечто малопонятное. Ведь изначально существует только один внутренний мир-мой собственный. Что мы хотим сказать, когда говорим, что перед нами Другой, то есть другой, такой же как я, другой Человек? Ведь это предполагает, что это новое существо-не камень, не растение и даже не животное,-это и есть я, "ego", но в то же время это-другое, "alter ego", иными сло- вами- "alter ego", другое я. Понятие "alter ego" я, которое является не мною, а именно другим, то есть не-я, - уж очень похоже на квадратуру круга как символ чего-то противоречивого и невозможного. Однако сам но себе факт неоспорим. Здесь, передо мной находится другое существо, которое тоже-я, тоже "ego". Но, говоря "я", "ego", мы до сих пор подразумевали прежде всего, "человеческую жизнь", а под человеческой жизнью в ее исконном, изначальном значении- жизнь каждого в отдельности, а следовательно, опять же мою жизнь. Все, что в ней есть: человек, которым я являюсь, и мир, в котором живу,-имеет свойство, и мы это скоро увидим, принадлежать мне, быть моим. И вот в моем мире появляется некое существо, которое, пусть и в форме со-присутствия, тоже заявляет свое право быть "человеческой жизнью", а следовательно, жизнью уже не моей, а своей и, соответственно, со своим миром, изначально отличающимся от моего. Факт этого, несмотря на свою обыденность, грандиозен и поразителен. Мы сталкиваемся с поистине феноменальным парадоксом: на горизонте моей жизни, вся суть которой сводилась исключительно к тому, что она моя, и только моя, и поэтому представляла из себя изначальное одиночество, появляется другое одиночество, другая жизнь, строго говоря не имеющая ничего общего с моей, но имеющая свой мир, мне чуждый.- другой мир.


С. 331-332: Мир моей жизни является мне отличным от меня, поскольку с самого начала оказывает сопротивление моему телу: стол сопротивляется давлению моей руки;

    но и мое тело, даже будучи самым близким мне в пределах моего мира, тоже сопротивляется мне, не позволяя мне делать все, что заблагорассудится, заставляя меня терпеть боль, переносить недуги, усталость, и поэтому я воспринимаю его как нечто отдельное от себя; но, с другой стороны, оно же заставляет отказываться от неблагоразумных намерений, обуздывает фантазию, а поэтому, вопреки распространенному мнению, тело-это страж духа. Однако весь этот сопротивляющийся мне и отрицающий меня мой Мир при- надлежит мне, является самоочевидной частью моей жизни. Таким образом, было бы неверно считать, что мой мир-это не-я. В любом случае это будет мое не-я, а следовательно, лишь относительно не-я. Но, сталкиваясь с принадлежащим моему миру человеческим телом, я обнаруживаю, что передо мной некое существо-Другой-со своим собственным Миром, абсолютно чуждым, абсолютно инородным по отношению ко мне и ко всему моему миру. Теперь настало время точно определить, что же такое не-я. Чистое не-я, таким образом,-это не мир, а другой человек со своим, внеположным мне, "ego" и своим, изолированным от моего, миром. Строго говоря, мир другого недосягаем, недоступен для меня. Я не могу проникнуть в него, поскольку не могу проникнуть в него непосредственно, поскольку не могу представить себе в чистом виде "я" другого. Я могу догадываться о нем, и эта догадка-самоочевидная часть принадлежащего мне, исконно моего мира; она-то и делает для меня соприсутствующим это действительно существующее не-я, каковым являются для меня другой и его мир. Поразительный парадокс: вместе с другими людьми в моем мире появляются как таковые чуждые моему миры, чуждые постольку, поскольку представляются мне, будучи непредставимыми, становятся доступными для меня, будучи недоступными, становятся явными, будучи, по сути своей, сокровенными.


С. 338: Но ошибка, кроющаяся в предположении, что я обнаруживаю внутренний мир другого человека, поскольку могу сопоставить свое тело с телом Другого,-ошибка эта сразу бросается в глаза, если мы обратим внимание на то, что открыть, обнаружить этот внутренний мир другого я, "alter ego", мне помогает не столько сходство формы тела, сколько мимика и жестикуляция. Плач, возмущенное или печальное выражение лица открываются мне в первую очередь в другом, и я тут же воспринимаю их как проявления боли, гнева, меланхолии. Если я случайно замечаю свое плачущее, раздраженное или опечаленное лицо в зеркале, то выражение его либо меняется полностью, либо становится искаженным, неискренним.


С. 350: Таким образом, перед нами новая реальность, и реальность sui generis ( Своеобразная (лат.).)*, которую не спутаешь ни с какой другой, а именно: действие, в котором участвуют одновременно два субъекта: я и другой; действие, несущее в себе как одну из составных частей действие другого человека, то есть взаимо-действие. Следовательно, мое действие является социальным, именно в данном смысле слова, если оно учитывает возможную реакцию Другого. Другой Человек ab initio (Изначально (лат.).)* является реагирующей стороной и потому социален.

    Способность реагировать, доброжелательно или враждебно, обязательно присуща человеку.


С. 352: Поскольку, повторяю, он не мой и не твой; он не самоочевиден, а, скорее, представляет из себя некую великую догадку, которую мы совместно творим нашими жизнями, но которая, будучи догадкой, всегда проблематична, никогда не обращает к нам свой лик, и мы приближаемся к ней как бы на ощупь, не переставая ощущать ее полной загадок, белых пятен, тревожных неожиданностей, потайных дверей и ловушек. Все, что есть странного и чужеродного в Другом, проецируется на этот, общий для нас обоих мир, который поэтому, то есть поскольку он исходит от других, и есть-как я уже говорил-истинное не-я, а следовательно, самая странная из всех чужих стран. Так называемый объективный мир, принадлежащий всем людям, образующим общество, является коррелятом этой странной страны, а, в конечном счете, и всего человечества.

    Но есть и другая, еще более глубокая причина того, что этот общий и Объективный Мир, который мы обычно называем Вселенной, кажется мне абсолютно чужеродным и весьма негостеприимным;


С. 354-355: Поскольку мир людей в перспективе моего мира занимает первый план, то и весь остальной свой мир, и свою жизнь, и самого себя я вижу опосредованно: через Других, через Них. А поскольку окружающие меня Они непрестанно заняты чем-то, так или иначе распоряжаясь вещами и еще чаще говоря о них, то есть так или иначе воздействуя на них, то я проецирую на изначальную реальность моей жизни все, что я вижу и слышу вокруг, так что прямо у меня на глазах моя изначальная, самая для меня близкая реальность обрастает плотным слоем чужих суждений, опутывается хитросплетением чужих поступков, и я, как к чему-то естественному, привыкаю к жизни в этом, ими созданном, предположительном и лишь правдоподобном мире, который я безоговорочно принимаю за истинный и отношусь к нему как к действительной реальности. Только когда послушное следование тому, что говорят и делают Другие Люди, ставит меня в нелепые, противоречивые или кризисные ситуации, я спрашиваю себя, а так ли уж истинно все это, и мгновенно отстраняюсь от той псевдореальности, от того условного мира, где существую вместе с себе подобными, и возвращаюсь к тому истинному, что есть в моей жизни,-к моему изначальному одиночеству. Откуда следует, что в той или иной степени, с той или иной периодичностью я живу двойной жизнью, постоянно меняя ракурс и перспективу. И если я оглянусь по сторонам, то, пожалуй, замечу, что с каждым из Других происходит то же самое, но и это следует отметить- с каждым в разной степени. Есть люди, практически вся жизнь которых проходит в условном псевдомире: но есть и противоположные случаи, когда мне приоткрывается внутренний мир Другого, который, не щадя сил, придерживается своей истинной природы. Между двумя этими полюсами встречаются самые разнообразные промежуточные варианты, поскольку пропорция условного и истинного в каждом из нас - разная. Более того, едва завидев Другого, мы, даже не отдавая себе отчета, прикидываем в уме его жизненную пропорцию, то есть- сколько в нем условного и сколько настоящего, истинного.


С. 356: А так как Другие-это и есть "Люди" - я, в своем одиночестве, не могу приложить к себе родовое понятие "человек",-то и весь Мир, и свою жизнь, и самого себя я вижу в соответствии с их понятиями и формулами, то есть они как бы окрашивают, насыщают, пропитывают всё своей человечностью, очеловечивают, гуманизируют, причем в данном случае слово это не несет в себе ничего оценочного; оно не указывает, хорош или плох этот Мир, гуманизированный по евангелию от человека, от Других. Но одно различие это слово привносит: мир, гуманизированный для меня другими, не истинен для меня, не обладает безусловной реальностью, лишь более или менее правдоподобен, во многом иллюзорен и налагает на меня не этический, а жизненный долг – периодически подвергать его перепроверке, с тем чтобы поставить каждую вещь на свое место, с соответствующим ей коэффициентом реальности или ирреальности. Механизм этой неизбежной перепроверки и есть философия.