Geum.ru

Петр Петрович Вершигора. Люди с чистой совестью Изд.: М. "Современник", 1986 книга

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   51   52   53   54   55   56   57   58   ...   66

Только теперь к мосту подошли наши главные силы с Ковпаком, Павловским

и санчастью. Пока они выбирались из города, прошло не меньше часа. Светлело.

Вот-вот взойдет солнце. А я, выполняя приказ Ковпака, все держал и держал

мост, надеясь пропустить через Прут весь отряд. Впереди густо поднимались

клубы черного дыма. Не доходя до машин метров двести, под огнем немецких

минометов и пулеметов, Ковпак повел свою колонну налево, прямо через рожь.

За Прутом резко менялся ландшафт. Не было крутых гор. Холмистое плато слева

и широкая долина справа окаймляли наш путь по шляху на Белые Ославы.

Урочище Дил - называется место, где застопорил ход своих девяноста

шести автомашин немецкий горнострелковый полк.

Ковпак вел колонну по полю, носящему ласковое гуцульское название

"Дилок". Сбоку раскинулась пологая гора Рахув. К ней и были прижаты

осмелевшим немецким полком роты Бакрадзе и Горланова. Руднев принял над ними

командование. Оставив себе группу в восемнадцать бойцов, он стал дожидаться

колонны. Она вот-вот должна была подойти. Бакрадзе во главе двух рот по

приказу комиссара кинулся на высоту. Село Белая Ослава, видневшееся впереди,

он захватил с ходу. Уже взошло солнце, появились немецкие самолеты. Они

долго кружились над горой Рахув, Дилом и Делятином, с недоумением накренясь

на борт и разглядывая горящие машины. Немецкие летчики долго не могли

понять, кого же им бомбить и обстреливать.

Колонна все тянулась через мост. Мы несколько раз готовились взорвать

его. Но каждый раз из-за Прута показывалось несколько бойцов. Они несли

раненых, и я давал команду пропустить их. А впереди, за горой, тяжело охал и

вздыхал миномет. По его отвратительному чавканью я узнал: это бил враг.

Наперебой с ним резко перекликались наши пулеметы. Только в 10 часов утра,

выполняя ранее намеченный приказ, я взорвал мост и стал отходить с ротой

Карпенки. Сразу за Делятином нас встретил огонь немецких пулеметов. Недалеко

от догоравших и чадивших автомашин след, вытоптанный во ржи, и трупы коней

указывали, что Ковпак прошел через Дилок. Отстреливаясь от наседавших

фашистов, рота Карпенки стала отходить вдоль горы Рахув.

Надо было подобрать раненых. Затем откуда-то прискакал связной. Он

кричал на ходу:

- Занимайте оборону на опушке. Приказ командира - не пускать фашистов к

лесу.

Но налетевшие в это время самолеты заставили меня залечь. Затем долго

не давал подняться миномет, пристрелявшийся по овражку, где я лежал. Немцы

вдруг перенесли огонь на Рахув. Когда я опомнился и, оглушенный, поднялся с

земли, третьей роты не было вблизи. Она уже достигала леса. Надо было

использовать передышку и догнать наших. Бросившись бежать вдоль оврага, я

наскочил на раненого. Он лежал подле одинокой ели, широко и щедро

раскинувшей свои траурные ветви над полем. Я нагнулся. Раненый тихо стонал.

Ему оторвало полступни. Почти мальчишка. Плачет. Соображая, как бы лучше

оттащить его к лесу, я выглянул из овражка.

- Не бросай меня! - закричал малец дико и пронзительно.

- Молчи! - шепнул я ему прислушиваясь.

На Дилке слышны были голоса немцев.

- Нет, не замолчу, ты меня бросишь... Застрели меня, - тихонько

заскулил раненый. - Застр-е-ли... тогда уходи...

- Не брошу, - сказал я, отстреливаясь от ползущего к нам нахала

автоматчика.

- Нет, бросишь, бросишь! - капризно, как ребенок, подвывал раненый.

Автоматчики отклонились. Их отрезал огнем своих пулеметов Карпенко.

- Стреляй меня скорее! - опять от страха заныл малец.

Я сел и взял его за шиворот.

- Ты чего скулишь? Не брошу, слышишь? Есть, понимаешь, совесть у

человека... Ну! - я злобно тряхнул его и выругался.

Парень вскрикнул от боли и затих. Затем успокоенно, глядя в глаза,

сказал:

- Вот теперь вижу, что не бросишь. Товарищ дорогой, спасибо...

Я смастерил ему костыль. Мы заковыляли к кустам. Затем переползли к

лесу. Карпенко заметил мое отсутствие и послал трех бойцов на розыски. Мы

встретились в кустах и догнали роту.

Наскоро окопавшись, наладили связь.

- Справа от нас занял оборону Матющенко. Слева - никого, - весело,

словно радуясь этому, доложил Карпенко.

Только сейчас я вспомнил, что батальон Матющенки не проходил по мосту.

Значит, перешел вброд. Вскоре подошла вторая рота. Бойцы ее успокоили нас.

Ковпак ушел в горы, в лес.

- Матющенко, разгромив станцию, вышел напрямик через Прут, - объяснил

мне Карпенко.

Прошло несколько часов. По сторонам, как зарницы темной ночью,

вспыхивали и гасли перестрелки.

- Темнота обстановки, - говорил мне, зевая, Матющенко.

- Но ясно хотя бы, что фашисты растрепаны? - ответил я вопросом.

- До вечера, думаешь, не полезут? - спросил меня вместо ответа Федот

Данилович Матющенко.

Я смотрел на его штатский пиджак и карие глаза. Они показались мне даже

веселыми.

"Значит, вот на кого можно положиться в беде?"

Вдоль дремавшей цепи третьей роты взад и вперед ходил Карпенко.

Странное дело. Не было в бою спокойнее человека. Но вот четыре часа нет

врага перед глазами, и он взвинчен, больше того, растерян и зол. Он ходил и

думал. То ворчал на своих третьеротцев, то подбадривал их.

Карпенко подошел ко мне, кивнул головой, и мы отошли в сторону.

- Давай уходить из этих мест. Пока не поздно. На равнину. Умрем, так

хоть на ровном месте.

Я не мог понять, шутил или всерьез предложил он мне снова такой ход.

- Немцы перестали нажимать, - говорю я ему. - Видимо, потери их

немалые.

Карпенко что-то хмыкнул в ответ и отошел. Только отдельные выстрелы

около догоравших машин говорили о присутствии врага. Может быть, это рвались

остатки патронов. Может, озверев, фашисты достреливали наших раненых,

оставшихся на поле боя.

Связные и разведчики, разосланные во все стороны, не обнаружили

Ковпака. Со мной были только батальон Матющенки, рота Карпенки и несколько

разрозненных групп бойцов. К полудню мы решили идти лесом к урочищу Раховец.

Пройдя густым сосновым бором, перевалили через высоту и очутились на

пологом склоне. Впереди виднелась равнина. Прут, вырвавшись из теснин Яремчи

и Делятина, крутой излучиной замедлял свой голубой бег на восток. Здесь мы с

Матющенкой и Карпенкой решили делать дневку.

43

За Делятином Прут, вырвавшись из гор и ущелий, огромной лукой огибает

Карпаты. Левый его берег уходит на север холмистыми полями и рощами к

Станиславу и Коломые. Справа лесистые горы, нахмурившись, глядят в его

голубую муть. Усталые от боя и разомлевшие от еды, наши люди отдыхали.

А в эти же часы у подножия горы Рахув шло совещание штаба генерала

Кригера. О нем я узнал позже. Генералу туго пришлось в ту ночь. Он еле

ускользнул от третьей роты. На двух легковых машинах и броневичке они успели

проскочить через Прут несколькими минутами раньше, чем нас вывел на мост мой

проводник в нижнем белье.

Не веря, очевидно, в то, что резервный полк поспеет вовремя, Кригер

сразу за мостом свернул в глухие улочки Заречья. Это и спасло его. Он

забился на окраину Заречья. Как жаль, что мы не узнали об этом вовремя!

После взрыва моста и оставления нами Делятина генерал, в сопровождении двух

офицеров штаба и подобранных им на пути отдельных солдат, пробился к полку,

ведущему бой.

Вот почему немцы так активизировались после 10 часов утра.

Не знаю, пришел ли на память генералу сошедший с ума хорват-пулеметчик

из павеличевского легиона, который на горе Дил вдруг стал стрелять и по

партизанам и по своим, пока его не добили прикладом, или генерал вермахта

бравировал своей объективностью, но переводчик - фольксдейч, попавший к нам

в плен на следующий день, много раз почти дословно повторил рассуждения

Кригера.

Когда они прибыли к подножию горы Дил, генерал, уважающий себя "за

объективность" мнений, говорил приблизительно следующее:

- Я уже дал шифровку рейхсминистру Гиммлеру с просьбой прислать срочно

подкрепление. Анализ обстановки и наша личная встреча с врагом... (Штабные

офицеры подтянулись и геройски выпятили грудные карманы мундиров; они

старались не смотреть друг на друга, чтобы не вспомнить, как в парадном

мундире, при орденах, в высоких ботфортах, но без верхних штанов, их

командующий сидел всю ночь в бронемашине.)

- ...Противник наш опрометчив. Но выдающаяся храбрость его солдат может

компенсировать многое... Я думаю, что поведение врага достойно удивления. И

если бы не немцы были моими солдатами, я бы отказался продолжать борьбу.

Судя по тому, как переводчик таращил с усилием глаза, пытаясь передать

эти рассуждения Кригера, генерал явно нервничал. Он даже забыл, что среди

офицеров его штаба есть доверенные Гиммлера. Кригер стал произносить

"крамольные" речи.

- Это невозможно понять! Прорваться в тыл врага! За тысячу километров

от своей армии! Второй месяц, как я зажал их в горах. В горах! И до сих пор

не имею ни одного пленного. Черт возьми! Все это заставляет меня заявить,

что на свете нет наград, которыми можно было вознаградить храбрость этих

солдат. И как жаль, что о не в пользу оружия фюрера...

- Ага! Сдает! Он сдает! - хотелось мне крикнуть переводчику, который с

натугой уставил на меня свои буркалы, с немецкой пунктуальностью стараясь

воспроизвести напыщенную речь Кригера.

И я подумал, что генерал, пожалуй, прав. И еще подумал, что "тысяча

людей с пылкой верой и решимостью сильнее миллиона". Но откуда надувшемуся

спесью генералу вермахта знать это?

Много и очень внимательно беседовал я с этим переводчиком. Хотелось

хоть что-нибудь узнать о судьбе комиссара и Ковпака. Этот глазастый

фольксдейч из бессарабских немцев-колонистов - странная помесь

национальностей - не то гагауз, не то тиролец, лицом смахивающий на турка,

"переводил" и немецкие документы и речи Кригера на язык, составленный из

румынских, полунемецких и невозможно перевранных русско-болгарских слов. О

Ковпаке и Рудневе он, видимо, ничего не знал. Ни наводящие вопросы, ни,

наконец, поставленные в упор требования не помогли. Он мотал отрицательно

головой и все бормотал о том, что генерал Кригер созвал офицеров на

совещание, но так и не спросил ни у кого мнения, не отдал ни одного

приказания. Кригер шагал по полю, вдоль кукурузной полосы. Узенькое

гуцульское поле пересекала вытоптанная колонной партизан дорога. Она-то,

видимо, и гипнотизировала Кригера.

- Ви видель единственный ель? Елка такой черный, как зонтик. Этот елка

стоял среди рожь и папушой как его по-русску... ну да, кукуруз, - бормотал

словно в бреду фольксдейч.

Я вспомнил. Действительно, у подножия Дил на урочище Дилок росла

могучая ель. Это возле нее я укрывался с раненым мальчишкой-партизаном,

когда нас прижал к земле автоматчик.

- Кора на ней быль весь нахлестан из пулеметным очередь...

- Знаю. Продолжайте.

- Вы знает? - переводчик застыл, хватая воздух не носом, а всем горлом,

тараща глаза, словно карп, вытащенный из воды.

Я даже улыбнулся.

- Так... это быль вы? - взвизгнул он, словно встретил старого знакомого

на улицах Рене или Букарешта.

Действительно, было похоже на то, что он и Кригер наблюдали за

копошившимися у корней могучей ели двумя людьми.

Кригер не выдержал и после совещания с офицерами все же подошел к этой

ели, росшей на Дилке. Ее толстый и могучий ствол был весь иссечен пулями и

осколками и блестел крупными слезами, выступившими из раненых капилляров.

Пахучая густая смола стекала по стволу липкой еловой кровью.

- "Глядите! Это они!.." - вскрикнул Кригер. Он хваталь меня за рука. Я

думаль - пратизанен наступаль нас из-за гора. Но доминул генерал Кригер, как

завороженный, во весь глаз смотрель на этот черный елка. По кора с пахучая

смола ползал муравей. Они умираль тысячами, но сзади упорно напираль другой.

По трупам они перелезали на сантиметр форвертс и тоже погибаль. Так

продольжался лянге цайт, ошень дольго. А потом они махен... этот через река

по-русску... Как?

- Мост?

- О я, я!.. Они сделаль мост, а по мост шель все новый и новый орд, и

уже он не имель препутствий на самой вершин, - переводчик вздохнул и,

умоляюще глядя на меня, замолчал.

- Ну, а что же было дальше? Что сказал вам Кригер?

- "Это они!" - с ужас в глаза сказаль генераль. Против нас только

первый, но за ними идут новый. А ми с вами - вот эта смола.

Переводчик вновь переживал сцену у ели... А может быть, он только

искусный актер?.. Может быть, весь рассказ - досужая выдумка фольксдейча,

похожего на турка?

"Но все рассказанное им довольно правдоподобно", - думал я, роясь в

письмах немецких солдат, взятых вместе с фольксдейчем. Он ездил на машине

полевой почтовой станции штаба группы Кригера. Машина взлетела на

мине-нахалке, которую из густой кукурузы подсунули под нее, перед самым

носом водителя, наши минеры. Переводчика вышвырнуло взрывной волной в кювет,

а рядом с ним лежал иссеченный осколками кожаный мешок с письмами. Я выбрал

из них пачку. Многие были подчеркнуты зеленой тушью. Целые фразы и абзацы...

- Это что? - спросил я у фольксдейча.

- Письма наших зольдат...

- Кто отмечал?

- Оберст фон Кюнце. Для цензур. Там, где зольдатен писал много о

партизан.

- Кто такой Кюнце?

- Личный представитель рейхсминистра на штаб группен генерал Кригер.

Я повертел в руках несколько писем. Выбрав конверт и бумагу получше,

протянул его переводчику.

- Переведите.

- Весь писем?

- Нет, только нецензурное...

Переводчик начал читать нараспев, словно псалмы, подчеркнутые оберстом

фразы.

- "...Гер лейтенант Винтер Вестель на свой добрый старый друг..."

- Что он пишет?

- "Мы снова уехаль из Южная Франция. Ми сейчас выехаль на путь к своей

старый могиль... На участок сорок первый, сорок второй яар. Но ми пока еще

находимся в путь. Все еще может изменялься. В этом весь наш... гофнунг...

надежд. В такие время никому не стоит верить, даже самим собой..."

- Ого, этот Вестел из полка, который повернули с марша из Франции на

советский фронт!

- Вы знаете?

- Да, да, продолжайте... Все подчеркнутые фразы...

Пока переводчик возился с письмами, видимо подыскивая такое, что не

может разозлить меня, я думал все о том же.

"...Но тогда чудак сам генерал Кригер... Ему не понять даже такой

простой вещи. Люди же не муравьи. Нет, господа фашисты, мы, советские люди,

не муравьи, а куцая ваша логика и грошовая философия гитлеровского солдафона

нам не подойдет..."

- Обер ефрейтор Липат Адольф на ефрейтор Виттенгаузен, - поет над моим

ухом фольксдейч. - "...Сейчас мы находимся на ошень приятный местность. Но и

здесь опасность он бандит ошень велик. Это еще шлехт, чем передовой позиций.

Там ждешь противник только с один сторон. А здесь партизанен идут на всех

сторона. Они сейчас ошень нахальный..."

- Что случилось? Переводите!

Угодливо хихикая, он роется в письмах и сам предлагает новые.

- Вот интересант писем...

- Валяйте.

- "...От ефрейтор Фридрих Рольф на Фриц Бауер... На новая позиция. Это

настоящий край земли. Однако и здесь можно штербен на один геройский смерть

и даже на два простой смерть. Наши пересталь давать отпуска. Это вирклих

цвейтер фронт. Но борьба и сражений здесь совершенно другой, чем на гроссе

фронт. Против этот враг нельзя применяль тяжелый артиллерий, люфтвафе...

Этот враг не идет на открытая борьба. Но я пишу писем, а мимо везут убитых

зольдат вермахт. Эти гунд швейн действуют очень нахаль. Я живу пока хорошо.

Русский водка много... Напьешься цум тайфель и забываешь все на свете, кроме

партизанен..."

Переводчик протягивает мне письмо.

- Здесь написан такой слов, что я не мог, шестный слов, не мог...

Вот...

- Ничего, переводите, как написано.

- Так и написано: "гунд швейн..." Это будет по-русску сучьи свннь...

Я молчу.

Смысл нашего похода на Карпаты совсем не в том, что мы ляжем костьми на

этих скалах. Нет, дорогой генерал Кригер. Он в том, что мы еще на полтысячи

километров дальше на запад пронесли и вселили в сердца народов идею Победы

правого дела... Он еще и в том, что в умы немецких фашистов одно только

появление наше на границах вассальной Венгрии и Румынии, порабощенной

Словакии и Польши вселяет ужас перед неминуемым возмездием свободных

народов. Вот это, пожалуй, понимает если не Кригер, то подручный Гиммлера

оберет Кюнце, подчеркивающий эти слова в письмах своих солдат. Недаром же

Гиммлер торопит, торопит... и нервничает, требуя от Кригера: "Дайте мне

голову Кальпака".

Немец читал, переводил, но я уже не слушал его.

Невеселые мысли вселял наш Карпатский рейд в фашистские головы. И плохо

дело Гиммлера. Чтобы угодить фюреру, надо было стягивать войска из Норвегии

и Греции, Франции и Польши. Может быть, легче вздохнули "маки" в Тулузе и

греческие партизаны в Пелопоннесе, потому что так туго было нам под

Делятином. Туго партизанам Руднева и Ковпака! Но ведь есть же на свете и

карело-финские, и ленинградские, есть псковские и витебские, есть минские,

есть барановичские партизаны; живы на зло и смерть врагам брянские,

орловские, гомельские, пинские и брестские партизаны; есть на свете

ровенские, киевские, сумские, донские и молдавские партизаны; бьют фашистов

крымские, кубанские, азовские и ростовские партизаны.

А там, по ту сторону фронта, лавиной огня и стали, ненависти к врагу и

любви к порабощенным фашизмом народам, неудержимо движутся на запад

московские и ленинградские, сталинградские и ростовские, орловские и

белгородские дивизии. Идет могучая советская пехота, гремит наша артиллерия,

сметают фашистов на своем пути доблестные танкисты, летчики - соколы,

кромсают их - и нет силы на земле, способной остановить эту могучую поступь

армии народа-исполина. Пусть помнит и знает трудовой человек в поверженной

ниц Европе, что пока есть на свете мы, советский народ и его непобедимая

армия, луч надежды, сверкнувший у стен Москвы, разгоревшийся под

Сталинградом и пылающий сейчас под Орлом и Курском, - это спасение мира,

свободы и самой жизни от мрака фашизма. А мы только разведчики и

предвестники победоносной поступи Советской Армии.

Нет, эти немецкие письма с подчеркнутыми зеленой мастикой строками я

оставлю себе на всю жизнь.

Ведь превосходство сил - это не только количество оружия и солдат, но

также и превосходство ума. На войне важнее всего внушить веру в наши силы не

только своим солдатам, но и неприятелю. Это уже сделано.

Это прежде всего плоды нечеловеческих усилий героев Севастополя,

Ленинграда; это озарившая весь мир надеждой победа великого Сталинграда. Это

дела рабочих Урала и Караганды. Это руки колхозниц и доярок. Это мины и

автоматы ленинградских, белорусских, крымских, греческих борцов. Это сделано

Корицким и Гришиным, Рудневым, Македонским и Заслоновым...

Отряд Ковпака - только маленькая частица общего второго фронта,

найденного, организованного и направляемого партией коммунистов.

44

Перед вечером стало ясно, что нашей группе не удастся наладить связь ни

с Ковпаком, ни с Рудневым. Разведки и связные возвращались, не напав на их

след. Я провел перекличку командиров и выяснил, что со мной до четырехсот

партизан. Из них не менее пятидесяти раненых. Перебазировавшись километров

за пять на соседнюю холмину, мы остановились лагерем. Без проводников очень

трудно было ориентироваться. Где-то вблизи бродили немцы. Рядом же паслись

стада. Активных намерений противник пока не проявлял. Надо было во что бы то