Geum.ru

Петр Петрович Вершигора. Люди с чистой совестью Изд.: М. "Современник", 1986 книга

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   66
часть плана, хлопцы прибежали ко мне.

- Ну, мы свое дело сделали, давай авиацию.

Мы отстучали раз: "Давайте авиацию". Ее нет. Мы - опять. Авиации нет.

Вот немцы уже направили ремонтные бригады для ликвидации "пробки" на

железнодорожном пути. Авиации все нет. Вот уже подходит к концу ремонт

полотна. Авиации нет. Партизаны махнули рукой на меня и на авиацию. Я

скрипнул зубами и спросил радистку: "Зашифровать все можешь?" - "Да". -

"Все, что напишу?" - "Все, что напишете", - сквозь слезы ответила

шестнадцатилетняя девушка.

И тогда я послал радиограмму командованию. Смею заверить, что

составлена она была отнюдь не в дипломатических выражениях.

Через три часа более тридцати бомбардировщиков сбросили свой груз на

станцию. Все окружающее было сметено с лица земли. Мы с радисткой находились

в трех километрах от станции, но от взрывной волны рация перестала работать.

Мои соседи по разведке через день донесли результаты: движение по железной

дороге приостановлено на несколько дней. За день расчистки со станции было

убрано свыше полутора тысяч трупов немецких солдат. Четыре состава с

боеприпасами взлетели на воздух, сметая с лица земли все окружающее.

На третий день я получил выговор за грубость от своего

непосредственного начальства, а на пятый - поздравительную радиограмму за

подписью Рокоссовского. За удачную операцию командующий фронтом награждал

меня орденом Красного Знамени. Так и было сказано: "За настойчивость и

упорство в достижении цели..."

Начиная с этого момента, я понемногу стал влезать в диверсии и браться

за рискованные дела, хотя это и запрещалось разведчикам. Воевать в

партизанах нужно с шиком, а главное - весело и беззаботно. С тупым, унылым

взглядом и заунывным голосом я себе не представляю партизана. Без удали в

глазах можно идти на такие дела только по принуждению. В партизаны же шли

добровольцы, романтики, были и случайные люди, но первые брали над ними верх

и прививали им свой стиль.

8

В то время в Брянские леса через заградительные оккупационные отряды,

состоявшие из нескольких венгерских полков, ломился из степей Украины

человек, о котором уже ходила слава в партизанских краях. Одни говорили, что

это цыган, колесивший по немецким тылам, другие - что это полковник, у

которого все рядовые не ниже старшего лейтенанта, что он имеет танки,

самолеты. Но кто бы он ни был, немцы боялись его как огня, а народ

рассказывал о нем легенды. Одним словом, молва несла весть о человеке,

который соответствовал моему идеалу партизана.

Как только он появился вблизи Брянских лесов, я посадил свою радистку

на облучок орловской одноконной повозки и покатил к нему. Дорога была

длинная, около девяноста километров, дуга все время сваливалась,

рассупонивался хомут, и мы никак не могли с ними справиться. Я очень

обрадовался, увидев пароконные украинские телеги с люшнями... Это было в

сосновом лесу возле Старой Гуты, невдалеке от Хутора Михайловского, где

расположился лагерем Ковпак.

Лагерь действительно напоминал чем-то цыганский табор. По всему

чувствовалось, что люди не собираются обживать эти леса. Группками стояли

повозки с люшнями, странно выглядевшие среди орловских лесов. К люшням были

прикреплены мадьярские, немецкие, румынские палатки. На всех перекрестках

стояли станковые пулеметы и минометы самых различных систем и армий; часовые

на заставах курили ароматный табак или сигары, презрительно поплевывая через

губу и снисходительно поглядывая на местных партизан. Одним словом, еще не

доехав до Ковпака, я в этом столь отдаленном от днепровских равнин крае

почувствовал родной запах Украины, аромат как бы возрождавшейся из веков

Запорожской Сечи.

Когда я подъехал ближе, я увидел, что штабом служила большая елка,

огороженная вбитыми в землю жердями. Внутри загородки стояла трофейная

санитарная машина. В сторонке на скорую руку было состряпано подобие стола

на четырех колышках, "машинистка" с усами и в лохматой шапке бойко

выстукивала на маленькой портативной пишущей машинке. Рядом сидел человек с

бородкой, лысый, с очками на лбу, и трудился. Очевидно, к этим партизанам

часто приезжали экскурсанты, так как на меня никто не обратил особенного

внимания.

Я предъявил документы человеку с бородкой. Он оказался начальником

штаба отрядов Ковпака. Звали его Григорий Яковлевич Базыма. Как я узнал

позже, он был в прошлом директором школы, всю жизнь учил детей - чернобровых

украинцев, увлекался пчелами, садом, огородом. Многие из его учеников были в

отряде бойцами, а учителя - командирами. Базыма повертел в руках мой

документ, сказал: "Командир и комиссар уехали, скоро будут", - и штаб

продолжал работу.

"А где же танки и самолеты, о которых все время говорили в партизанском

крае?" - думал я. Их пока что не было видно.

Лавируя между деревьями, показалось несколько всадников. Впереди на

высоком коне ехал худощавый старик в каком-то непонятном штатском костюме.

Рядом с ним на прекрасной арабской лошади - красивый мужественный военный

человек с черными, как смоль, усами и быстрым взглядом. Старик походил на

эконома, который объезжает свое хозяйство. Оба они слезли с лошадей, а

старик - это был Ковпак - стал кого-то ругать. Затем, только увидев меня, он

протянул мне руку, назвал свою фамилию и сказал:

- Бумажку сховай, тут вона не потрибна.

Комиссар стоял у дерева и оценивающим взглядом наблюдал за нами. Я

сразу увидел, что тут надо держать ухо востро, и понял, что действительно

бумажки тут ни к чему. Я начал было разговор о цели своего приезда. Ковпак

перебил вопросом:

- А покормили тебя?

Я сказал, что не голоден, и в ответ услышал:

- А то не наше дило. Наше дило погодувать!

Вот этот хозяйский глаз, уверенный, спокойный ритм походной жизни и гул

голосов в чаще леса, неторопливая, но и не медлительная жизнь уверенных

людей, работающих с чувством собственного достоинства, - это мое первое

впечатление об отряде Ковпака. Когда я ближе присмотрелся к этим людям, то

сразу понял, что воевать буду только с ними вместе. Если когда-нибудь хватит

сил у меня написать книгу о них, я назову ее: "Люди с чистой совестью".

Большинства первых ковпаковцев, которых я увидел тогда, летом 1942

года, уже нет в живых. Могилы их разбросаны от Брянских лесов до Пинских

болот, от Житомира до Карпат, от Волыни до Перемышля, от Варшавы до Бреста и

Белостока.

На выходе из Брянских лесов, у дороги, - одинокая могила славного

разведчика Николая Бордакова; в Карпатах, на высоте 1613, в пещере из

громадных камней, на горе, куда залетают лишь горные орлы, лежит Чусовитин;

на венгерской границе навеки уснул четырнадцатилетний партизан Михаил

Кузьмич Семенистый. В глубоком и узком ущелье реки Зеленицы, прикрывая

собственным телом отход товарищей и жертвуя самым дорогим - жизнью, погиб

славный русский вологодский парень Митя Черемушкин; в лесах Киевщины спят в

одной могиле побратимы Колька Мудрый и Володя Шишов; в Польше сложили свои

головы Николай Гапоненко, Иван Намалеванный и сотни других...

Да, это были люди с чистой совестью!..

9

Узнав Ковпака ближе, я окончательно решил для себя, что буду воевать с

ним вместе.

Уезжая на несколько дней на наш партизанский аэродром, который к тому

времени мы уже организовали, я был недоволен только одним: я не видел ни

танков, ни самолетов Ковпака, о которых шла партизанская молва. Вернее, я

видел, что их нет и не было, но где-то таилась надежда, что этот старик

припрятывает их и вообще страшно скрытничает. А влезать в чужие секреты не в

моей натуре.

Когда я уехал от Ковпака в глубь Брянских лесов, на первой же стоянке

устами партизана-орловца многое мне разъяснилось. Дело было у костра, возле

которого ночью грелись партизаны. Большинство дремало, трое или четверо вели

беседу.

- Ковпак опять в поход собрался... - сказал один.

- Не-е, - отозвался другой. - Он же недавно из степей пришел.

- Опять собрался...

Сухо потрескивали сучья в ловко, по-охотничьи сложенном костре.

- Недаром за его голову немцы десять тысяч рублей дают, - задумчиво

пробасил третий.

- Ничего, ничего, вот еще в один рейд сходит - прибавят цену, - сказал

первый.

- А сколько за нашего дают? - заинтересовался наивный орловский

курносый парень, имея в виду одного из руководителей партизанских отрядов.

- За нашего? - переспросил бас. - Ну-у, за нашего немцы тысяч двадцать

дадут... Чтоб его от нас черти не взяли только...

Вот как по-разному оценивал народ своих вожаков.

У Клаузевица в его книге "О войне" есть такие слова: "Партизанские

отряды должны быть не столь велики и сильны, как многочисленны и подвижны.

Они должны быть способны появляться, исчезать и способны объединяться, но

этому не должно слишком мешать честолюбие и самодурство отдельных вождей".

Не глуп был немец Клаузевиц.

Жаль, что самолюбие и самодурство отдельных "вождей" зачастую мешали

многим из нас объединяться и наносить совместные удары. А те, которые нашли

в себе решимость, вопреки своему самолюбию, объединиться, оказывались

способными наносить врагу удары большой силы. Именно такими людьми были

Руднев и Ковпак.

Руднев и Ковпак были людьми, способными вести за собой массы.

На первый взгляд совершенно противоположные друг другу - старик

шестидесяти лет, без образования, но с большим жизненным опытом, старый

солдат-рубака в полном смысле слова, разведчик первой мировой войны,

пересидевший в окопах и переползавший по-пластунски земли Галиции и Карпат,

имевший два Георгиевских креста, служивший у Чапаева в гражданскую войну -

Сидор Ковпак и культурный, военнообразованный, храбрейший воин и обаятельный

оратор - Руднев.

Руднев был ранен в горло в первые месяцы своей партизанской

деятельности. В партизанском же отряде он и вылечился. После ранения немного

картавил, и это придавало особую привлекательность его речи. А речь была

основным, чем двигал вперед он свое большое дело.

Во время мирной жизни мы забыли об этом могучем оружии, его притупили

некоторые ораторы, выступавшие на собраниях и митингах, по шпаргалкам

произнося затасканные фразы, которые не вызывали чувства подъема, не будили

мысль и были способны вызвать лишь тошнотворную скуку.

Слушая Руднева на лесной поляне, когда он говорил с бойцами, или его

речь на сходках мирных жителей, я впервые узнал и увидел, что может сделать

человеческое слово.

Руднев не умел говорить казенно; каждое простое, обыкновенное слово

было проникнуто у него страстностью, оно было целеустремленным, действовало

как пуля по врагу. Руднев неустанно работал над воспитанием своих партизан.

Он выбивал из них ненужную жестокость, он вселял в них уверенность,

воспитывал терпеливость, выносливость, высмеивал трусов, пьяниц и особенно

жестоко боролся с мародерами. Последнее чрезвычайно важно в партизанской

жизни.

Это отлично понимал Семен Васильевич Руднев. Иногда он напоминал мне

педагога Макаренко, каким можно себе представить его по книге

"Педагогическая поэма". Что-то общее было между Макаренко - воспитателем

беспризорных детей, из которых он ковал сознательных, грамотных, стойких

бойцов социализма, и Рудневым, который где-то по ту сторону фронта, там, где

фашисты сознательно стимулировали низменные человеческие страсти и

инстинкты, личным примером вел партизан к доблести и геройству.

Перед человеком, совершившим первый проступок, дрогнувшим во время

отступления, Руднев открывал возможность исправиться. Немцы говорили:

"Хочешь иметь власть над людьми - поступай в полицию. Ты будешь господином,

ты сможешь жрать, пить, насиловать женщин, тащить себе имущество,

расстреливать людей. (И находились такие, которых прельщал этот путь.) А

если ты не хочешь идти по такому пути - вот тебе другой: работая на нас

здесь, а потом мы тебя угоним в Германию"

Если же человек не хотел идти по этим двум путям, он шел в лес, брал

оружие и боролся. Боролся даже тогда, когда фронт неизвестно где, а немецкая

пропаганда твердит, что Москва давно взята.

Некоторые пошли в партизаны, но затем, под влиянием временных неудач,

заколебались. Руднев особенно следил за такими. Он направлял их, помогал,

ободрял, воспитывал, делал похожими на себя.

Когда я слушал беседы Руднева с партизанами, когда совершал с ним

рейды, он напоминал мне другого, никогда не существовавшего человека,

возникшего лишь в воображении гениального писателя. Руднев напоминал мне

тогда Данко из горьковских рассказов старухи Изергиль, Данко, который вырвал

из своей груди сердце, и оно запылало ярким пламенем, освещая путь

заблудившимся в чаще жизни людям.

Руднев был человеком, способным повести за собой массу, порой

колеблющуюся, - массу, которой нужно питаться, спать, одеваться, которой

иногда хочется отдохнуть. Роль Семена Васильевича Руднева в партизанском

движении на Украине - да и не только на Украине - гораздо большая, чем та,

которую он играл по своему служебному положению. Хотя он был только

комиссаром Путивльского партизанского отряда, но влияние Руднева, стиль его

работы распространялись на сотни партизанских отрядов от Брянска до Карпат,

от Житомира до Гродно.

Партизаны других соединений всегда старались подражать соединению

Ковпака. Оно было лучшим не только по своим боевым качествам и отборному

составу, но и потому, что своими рейдами всегда открывало новую страницу

летописи партизанского движения. Партизаны Ковпака и Руднева ходили дальше

всех, они были открывателями нового пространства, они были разведкой

партизанского движения Украины, Белоруссии, Польши. А впереди них шел

красивый сорокалетний мужчина, с черными жгучими волосами, с черными усами,

энергичный и простой, непримиримый и страстный, шел, высоко неся свое

мужественное, горящее ненавистью к врагу и любовью к Родине сердце, освещая

путь своим бойцам, не давая им стать обывателями партизанского дела.

Ковпака и Руднева судьба свела еще в годы мирной жизни. Оба - участники

гражданской войны: Ковпак воевал у Чапаева, гонялся за бандами Махно по

степям Украины, а Руднев - тогда еще юноша - участвовал в штурме Зимнего

дворца.

Мирные годы они провели по-разному. Ковпак работал на хозяйственных,

советских и партийных должностях. Война застала его председателем

Путивльского городского совета. До этого он был начальником дорожного

строительства, и в партизанские времена, в особенно удачные месяцы, когда

начштаба Базыма приносил месячную сводку и Ковпак доходил до графы, где

указывались погонные метры взорванных и сожженных шоссейных мостов, в штабе

воцарялась комическая пауза, и Руднев провозглашал:

- Внимание! Товарищ директор Дорстроя подводит баланс ремонтных работ.

Ну как, Сидор, промфинплан выполнил?

- Выполнив, чорты його батькови в печинку, - говорил Ковпак и,

нагибаясь над отчетом, ставил внизу свою подпись.

Руднев почти всю жизнь провел в армии. Начав с красноармейца почти

мальчишкой, он уже в 1935 году был полковым комиссаром, много работал над

своим образованием - общим и военным - и ко времени хасанских событий был

уже культурным, высокообразованным кадровым командиром.

Военная выправка, подтянутость, требовательность к себе и подчиненным

сочетались у него с задушевностью и знанием солдатской души, быта и нужд.

Впоследствии он работал у себя на родине, в Путивле, председателем

совета Осоавиахима. Там они и встретились с Ковпаком.

В начале войны и предгорсовета Ковпак и осоавиахимовец Руднев

организовали, каждый в отдельности, партизанский отряд. Оба они были

поставлены районными партийными организациями во главе выделенных райкомом

групп коммунистов. Большинство первых партизан подбиралось из партийного

актива. Было немало участников гражданской войны. Отряд Руднева в областном

городе Сумы проходил специальное обучение и в свой Путивльский район попал

уже через линию фронта. У Ковпака активистами были Коренев - Дед Мороз,

Микола Москаленко; у Руднева - учителя коммунисты Базыма, Пятышкин и другие.

Первые недели самостоятельной борьбы показали им необходимость объединиться,

и уже на второй месяц оккупации района отряды нашли друг друга. Руднев

предложил слить их воедино.

- Ты, Сидор, командуй, а я, по старой памяти, буду комиссаром.

Начальник штаба отряда Руднева, народный учитель Базыма, стал и у

Ковпака начальником штаба. Он был памятью отряда, существовавшего уже второй

год, и бережно хранил все даты боев и других важных событий.

Помню первое совещание командиров ковпаковского соединения, на котором

мне пришлось присутствовать. Шел разбор боя в селе Пигаревке.

В этом бою партизаны разгромили вражеский батальон, но и сами понесли

значительные потери. Раненых - около сорока человек, были и убитые.

- Сколько помню, никогда таких потерь не было, - виновато говорил мне

Ковпак. Чувствовалось, как тяжела ему эта утрата.

Разбор начался с доклада начштаба, затем выступали командиры. Ковпак,

не дожидаясь конца, взял слово. Это была не речь, не выступление, а какой-то

особый разговор по душам, разговор страстный и сильный. Кто-то из

командиров, анализируя неудачи, говорил о недочетах организации боя.

Ковпак перебил его:

- Недостатки - это наша кровь, трусость - это наша кровь, глупость -

тоже кровь наша, товарищи... - Аудитория стихла. - Вот ты говоришь, в своих

стреляли... Свои стреляли, это верно, ночью все может показаться... Но там

совсем не тот недочет... А вот что ты тут нам очки втираешь? - обратился он

к командиру конотопского отряда. - А ну, говори еще раз...

Командир встал и стал докладывать.

Ковпак слушал внимательно, а затем вскипел:

- От же не люблю брехни... Брехня мне - нож в сердце! - И, выстукивая

рукой с покалеченными пальцами по столу, отчеканивал: - Каждый партизанин и

партизанка знают, що мы за правду боремся. Я сам это слово каждому в отряде

при приеме в мозги вколачиваю... И Сэмэн тоже... Приучать надо людей по

правде жить, правду говорить, за правду бороться... А ты...

И снова стали говорить командиры.

Старик слушал внимательно, иногда бросал реплику.

И когда командир конотопцев взял слово и стал поправляться, Ковпак

бурчал себе под нос:

- Бреши в одну стежку.

Разговор заканчивал Руднев. Это было, видимо, установившейся традицией.

В отличие от Ковпака, он никогда не говорил о явных отрицательных поступках

или провинившихся людях. Он просто умалчивал о них, но так, что все видели и

чувствовали презрение ко всему, что тянуло нас назад. Он давал понять, что

это было для них чуждым... Но в хорошем стремлении люди тоже иногда делают

ошибки. Вот это Руднев умел, как никто, подмечать, мягко и настойчиво,

вовремя остановить, выправить человека. Помню, именно на этом совещании он

сказал:

- Есть люди отважные. Но у них изъян: они делают одолжение Родине и

товарищам своей храбростью и борьбой. Борьба с врагом - это твой долг перед

Родиной, а храбрость - долг перед твоей совестью. Мы не нищие, и нам не

нужны подачки.

Крепко критиковал он безрассудство одного командира, который

неправильно повел свой взвод, поставил людей под кинжальный огонь пулеметов,

а затем, когда понял свою ошибку, бросился на пулемет и погиб.

- Что же сейчас критиковать, Семен Васильич, - заметил Базыма, -

мертвых не подымешь...

- Неверно, - сказал комиссар задумчиво. - Неверно, Григорий Яковлевич.

Мертвым тоже не прощают ошибок.

- А почему, я вас спытаю? - подхватил, оживившись, Ковпак. - Вот я вам