Петр Петрович Вершигора. Люди с чистой совестью Изд.: М. "Современник", 1986 книга

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 20 21 22 23 24 25 26 27 ... 66

противника.

Но тут я вспомнил второе правило разведчика. Спокойствие, благоразумие,

рассудительность! "Не торопись! - сказал я себе. - Внимание и спокойствие! И

еще раз внимание!" И я стал лазить по дымящемуся лому самолета.

Самолеты сбивали мы и раньше: "стрекозы", "рамы", парочку "юнкерсов",

но это был особенный. Простая транспортная машина ь 0136, мотылек, всего за

три недели до своей смерти родившийся из кокона завода "Герман Геринг".

Недолго прожил ты на свете, фашистский трехмоторный мотылек!

Но вез он интересных пассажиров. Среди трупов, выброшенных ударом в

сторону и поэтому не так обгоревших, были: оберст артиллерии, майор-танкист

(тот, что с перевязанной ногой) и майор полевой жандармерии или

кавалерийских частей (и у тех и у других цвет окантовки одинаков - желтый).

Все остальные или сгорели совсем, или настолько были обезображены, что

никаких суждений о них я составить себе не мог.

По остаткам документов, одежды, дневников я мог судить, что это были

офицеры, имевшие какое-то отношение к группировке войск Клейста. "Может,

офицеры связи генштаба?" - думал я, спотыкаясь о железо, торчавшее из земли,

и набивая себе шишки на лбу. Уже вечерело. Каждый кустик был мною и моим

переводчиком и помощником Мишей Тартаковским осмотрен, каждая обгоревшая

бумажка поднята, отпороты погоны с трупов, осмотрены "зольдатенбухи"...

Все! Остается только чемодан.

- Поехали, Миша! - с печальным вздохом сказал я своему чичероне.

- Поехали, а то как бы на заставах не подстрелили.

- А ты знаешь сегодняшний пароль?

- Нет!

- И я не знаю!

- Придется ехать и все время громко разговаривать.

- И еще громче ругаться?

- Ну, да. Единственный способ, когда не знаешь пароля, чтобы не быть

подстреленным часовым.

- А интересно, что все-таки в чемодане?

- Конечно, интересно. Но меня интересует еще больше: почему, когда

подъезжает человек и тихо говорит, что он не знает пароля, в него стреляют,

а если он едет и за километр ругается, его пропускают?

- Не знаю. Психологически это, вероятно, объясняется просто: мы даем

часовому время подготовиться к встрече с нами. Он уже все обдумал и спокойно

ждет нас. А если сразу - надо либо пропускать, либо стрелять. А подумать

человеку и некогда.

- Верно. А может, потому не стреляет, что считает: мы его боимся.

Знаете, когда дети остаются в темной комнате, они всегда разговаривают и ни

на минуту не умолкают.

- Доезжаем. Давай начинай свой детский разговор.

- Товарищ подполковник! - заорал Миша. - Не гоните так коня, моя кобыла

спотыкается. Не успеваю.

- А какого лешего? Видишь, вечереет! Так с тобой еще на заставу

напорешься. Черт дернул меня с тобой ехать на твоей кляче! Ну куда ей за

моей угнаться! - кричал я все громче.

Ехали мы отнюдь не рысью, а просто тихим шагом.

- Стой! Восемь! - раздался из темноты требовательным вопрос.

- Какой восемь? Какой восемь? - сразу ответил Миша. - Не видишь,

помощник командира части едет. Восемь, восемь...

- Да слышу, слышу, я так, для порядка... Восемь, - продолжал он уже

более миролюбиво.

- Не знаем мы пароля, - ответил ему я.

- Так бы и сказали. Вона карнач, он вам скажет.

Пароль был "тринадцать".

Это значит, что на оклик восемь нужно было добавить число, дававшее при

сложении тринадцать, то есть пять.

Когда карнач сообщил мне пароль, я подумал честолюбиво: "Черт возьми,

ведь пароль тринадцать, а число это для меня явно везучее. Чем черт не

шутит, а?"

И я стал любовно поглаживать немецкий чемоданчик с сургучными печатями.

Дав удила коню и волю фантазии, я принялся строить всякие радужные

планы. Конечно, я не был разведчиком, только вчера взявшимся за это дело, и

уже хорошо знал, что все на свете профессии - это труд, труд кропотливый и

дающий результаты по капле, по песчинке, труд многих людей, но... была

темная ночь, пароль был тринадцать. Возле меня не ругался придирчивый

Ковпак, не "воспитывал" меня Руднев, и мог же я хоть в это неслужебное время

фантазировать, о чем мне угодно.

"Тем более, - думал я, - ведь это же все реально. Чемодан с документами

немецкого генштаба...

- стратегия!!!

...или по крайней мере пресловутого Клейста...

- оперативное искусство!!!

...дневники летчиков, оберста и других важных персон...

- ну хотя бы что-нибудь из немецкой тактики!!!

...в моих руках".

Нет, юноши и девицы, идущие на первое свидание, ничего вы не понимаете!

Вы не знаете, что значит дрожать от волнения темной ночью ранней весны.

Три дня и три ночи мы сидели с переводчиком Мишей над содержимым

чемодана. Серной кислотой догадки мы пытались проникнуть в смысл документов.

Там была и книга шифровок штаба Клейста за сорок второй год и много, много

карт: отчетных, оперативных, карт с приказами... И среди них одна большая

километровка, еле помещающаяся на полу комнаты, а на ней наверху надпись:

"Von russischer Karte abgelegt".

И на карте - вся Изюм-Барвенковская операция. Ее начало и развитие.

Поползав по остальным картам, я увидел ее конец.

В эти дни я впервые ощупью бродил по большим штабным дорогам, по глухим

тропам, перекресткам и тупикам войны.

"Да, - думалось мне. - Недаром пароль был "тринадцать" в этот ясный

весенний день - весенний и ветреный день 2 февраля, прижимавший немецкие

самолеты к земле, к верхушкам тополей и ясеней, столетиями росших в парках

польских магнатов на украинской земле".

18

Мы простояли в Большом Стыдне дня четыре. Кроме работы над документами

группировки фон Клейста у меня было много других забот. Не обошлось и без

неприятностей. Захваченный Ленкиным бургомистр сбежал в третью ночь. Часовой

дал по нему несколько выстрелов и слышал, как он вскрикнул, но найти его так

и не могли. В ночной темноте-неразберихе толстопузый бургомистр скрылся, как

иголка в пуховой подушке.

После памятного случая под Владимирцем мы стали все больше

интересоваться националистами. Я провел с разведчиками несколько

инструктивных бесед, потребовав от них сведений об этом новом, нами еще не

изученном противнике. К моменту нашего прихода в район Большого Стыдня мы

уже располагали большим количеством фактов, но еще полностью не разобрались

в них. Данные указывали на прямую связь националистов с немцами, с гестапо,

с жандармерией. Особенно там, где верховодили галичане, сразу появлялась

связь с немцами, иногда очень скрытная, тщательно законспирированная, а

иногда и открытая.

Еще во время стоянки в Глушкевичах в декабре 1942 года до нас доходили

смутные слухи о каком-то Тарасе Бульбе. В Большом Стыдне мы все чаще слышали

новое имя - "Муха". Мы уже знали, что большинство националистических

атаманов тщательно скрывает свои настоящие имена и действует под кличками

или, как они называли свои вымышленные имена, - "псевдо". Муха - это было

явное псевдо. Разведка и охранение второго батальона Кульбаки, выдвинутого

нами заслоном от Ровно километров на восемь южнее Большого Стыдня,

столкнулись с вооруженной группой националистов. Боя с Кульбакой они не

завязывали, но в то же время на переправе через реку Горынь заняли оборону

фронтом к нам и задержали несколько разведчиков. Одного из них, подержав

некоторое время, отпустили к нашему командованию с предложением начать

переговоры. Кульбака согласился и пригласил к себе парламентеров,

потребовав, чтобы это были обязательно ответственные лица. Когда они к нему

явились, он задержал их, потому что продвигавшаяся вторая группа разведчиков

его батальона была обстреляна цепями противника. Пришлось вмешаться в это

дело Ковпаку. А так как парламентеры все равно были уже задержаны, то мы и

решили вызвать их к себе и самим выяснить, что же это за люди.

Парламентеры были доставлены в штаб. К нашему удивлению, оба оказались

молодыми хлопцами лет двадцати - двадцати пяти. Один из задержанных был

командиром националистического формирования, носившего название "курень".

Высокий прыщавый блондин в штатском пальто, с шелковым кашне на шее и в

очках на угреватом носу, быстрый, подвижной, с уверенными глазами. Руки у

него были потные, с длинными пальцами, нервно перебиравшими борта модного

пальто. Второй - высокий, черноволосый. Хрящеватый нос с горбинкой, упорный

взгляд карих глаз и широкая ладонь мужицких рук. Одет в крестьянский кожух с

расшитым воротником, из-под которого выглядывал бархатный лацкан немецкого

мундира. Это и был Муха. Молодой человек лет двадцати пяти, но когда

разговор пошел в открытую, выяснилось, что ему и того меньше.

Вначале с помощью довольно нехитрых уловок он пытался выяснить цель

нашего прихода и направление дальнейшего маршрута. Руднев легко избегал

прямого ответа на его вопросы, которые были наивны, но не на все мы могли

отвечать, а Ковпак только улыбался, пощипывая бородку. Парень был, видимо,

не из терпеливых дипломатов, так как уже через десять минут он откровенно

заявил:

- Скажить, куда и для чого идете, и я дам наказ пропустыть вас...

Ковпак не выдержал и ответил ему своей любимой поговоркой:

- Здоровый ты вырос, хлопче, а у твого батька був сын недотепа.

Я полагал, что это означает конец дипломатических переговоров, но, к

нашему удивлению, чернявый хлопец сначала приподнялся, оскорбленный, а затем

снова сел и, овладев собой, сказал:

- Не знаю, як вас звать и кто вы будете, а на вашу мову я скажу одно:

батька мого нимець застрелыв, а я вырвав у нимця автомат и троих жандармив

до земли прышыв... И с того времени я с германом веду свий счет...

Но тут он встретил взгляд своего напарника и осекся. Мы хотели

продолжать этот разговор, но Муха молчал. Стал говорить прыщеватый блондин.

Он обнаружил неожиданную покладистость и резво пошел на уступки. Просил

только, чтобы мы дали им день сроку, и они пропустят нас в любом

направлении.

На этом и договорились.

Парламентеры поднялись. Ковпак, хитро прищуриваясь и потягивая цигарку,

вдруг спросил:

- Ну, а за що вы боретесь, хлопчики?

- Як за що? - отвечал Муха. - За самостийну Украину.

- Ага, понятно. А против кого? - в упор спросил он прыщавого.

- Против нимакив, - отвечал Муха.

- Ты подожди, хлопче, - отмахнулся от него Ковпак, - не тебе пытаю, ты

ж мужик необразованный, а от пускай воны скажуть.

Глаза прыщавого забегали, он встал и быстро стал бормотать заученные

слова:

- Або загынешь в боротьби за волю, або добьешься своего. Мы боремось за

Украину, без московского империализма, мы за то, щоб каждый украинец в своей

хате був сам соби пан...

- Вот сукин сын, - тихо сказал мне Руднев.

Ковпак кинул в нашу сторону сердитый взгляд и быстро обернулся к Мухе.

- Ну, а ты, хлопче, тоже так думаешь?

Муха молчал.

Ковпак не отступал:

- Скоро Красная Армия придет, так вы що, против нее тоже воевать

будете?

- Будем! - не задумываясь, ответил прыщавый.

- А ты, хлопче? - настаивал Ковпак.

Муха молчал.

- А теперь еще один вопрос к вам, господин. Вот вы сами, своими руками,

сколько немцев убили?

- Ну, это уж лишнее, - отвечал тот, - и значения это не мае ниякого.

- Так чьими же руками вы будете с нами воевать? - не унимался Ковпак. -

Его руками? - указал он на Муху.

Оба молчали.

- Да, хлопчики, - затягиваясь цигаркой, говорил Ковпак, - неважное ваше

дело, бес-пер-спе-ктив-но-о-е... Поняв? Погибель вас ждет.

Криво улыбаясь, прыщавый выдавил из себя, видимо, где-то вычитанную

фразу:

- Ну, и что же из того? Хоть погибнем, но зато попадем в историю.

- А! Разве что так, - засмеялся Руднев.

Они ушли.

19

Простояв дня четыре в Большом Стыдне, отряд двинулся дальше. От Припяти

более двухсот километров мы шли все время на юг, в обход Сарнского узла с

запада, а сейчас круто повернули на восток, в обход Ровно и

Новоград-Волынска.

Мы торопились, так как начиналась уже весенняя распутица, и хотя грунт

был еще мерзлый и твердый, но сверху уже лежала жидкая кашица таявших

снегов. По дорогам текли ручьи. Впереди наш путь преграждали реки Случь и

Горынь, южные притоки Припяти, речушки небольшие, но быстрые и глубокие. При

весеннем разливе они могли стать серьезной преградой, в особенности если

учесть, что никаких саперных или понтонных частей у нас пока что и в помине

не было. До сих пор реки и побольше - Днепр и Припять - мы форсировали на

чем бог послал.

Время года, климат и перемена погоды для рейдового отряда имеют важное

значение. Волка ноги кормят! А ключом нашей неуязвимости было движение.

Противник мог это движение затормозить на одном из направлений, поэтому

Руднев всегда старался иметь как можно больше выгодных вариантов в выборе

маршрута. Он не любил рек, встречавшихся на нашем пути, и старался поскорее

перемахнуть через них. Терпеть не мог он железных и шоссейных дорог. Дороги

эти довольно сильно охранялись, может быть потому, что находились в районах,

близких к партизанским гнездам. Они были досягаемы для мелких диверсионных

отрядов, а такие партизанские отряды уже успели организоваться в Полесье.

Дороги тоже были преградами на нашем пути.

Разведчики и третья рота называли их полупрезрительно, полуласково

"железки", мощеное шоссе звали "шоссейка", а единственную в этих краях

асфальтированную магистраль Киев - Житомир - Ровно - Львов с некоторой долей

уважения называли "асфальт".

Когда разведчики двигались на поиски в южном направлении и проходили

заставы Кульбаки, бойцы заставы обычно спрашивали:

- Куда двигаетесь, хлопцы?

- На асфальт! - важно отвечали Черемушкин или Володя Лапин, и застава с

уважением пропускала их. И не удивительно: ведь эти хлопцы через несколько

часов должны были очутиться на важной коммуникации врага. "Это вам не

какой-нибудь паршивый полицай или трусливый жандарм", - слышалось в ответе

разведчиков. По асфальту шло большое движение. Здесь пульсировала живая

артерия армии врага, армии еще сильной и до зубов вооруженной.

Мы не часто ставили перед разведчиками диверсионные задачи, и особенно

редко в тех случаях, когда они шли на асфальт. Роль их сводилась к

тщательному наблюдению, умению разобраться в движении врага, умению найти

вблизи дороги своих людей и вовлечь их в разведку. Но удержать хлопцев было

трудно. Выполнив задачу, разведчики зачастую в перерыве между движением

колонн выскакивали на шоссейку, резали связь, а то подбивали одинокую машину

или обстреливали небольшие колонны немцев, шедших на восток, румын и мадьяр,

двигавшихся на запад. Частенько возвращались с трофеями, к зависти остальных

партизан.

Вот вдоль этого асфальта, держась от него на почтительном расстоянии -

в 25-40 километрах, навстречу потоку частей венгров, румын, итальянцев,

двигавшихся из Киева на запад, шли мы с запада на восток, от Ровно на

Житомир. Здесь впервые за полгода дружбы и совместной работы с Ковпаком и

Рудневым я почувствовал неудовлетворение. Разведка приносила хорошие

сведения. По дороге шли разгромленные части врага, деморализованные, иногда

слабо вооруженные, хотя и многочисленные. Близость асфальта раздражала меня,

и казалось, что мы делаем очень мало.

Как-то ночью, во время марша, трясясь на тачанке, я сказал Коробову:

- Черт знает что такое! Бродим мы по тылам, гоняем разную сволочь.

Коробов удивленно повернулся ко мне:

- А что же тебе еще надо? Должность у нас такая.

- Да не в этом дело: вот южнее нас крупный зверь бежит, а мы все из

пушек по воробьям стреляем.

Коробов молчал.

За последние дни по весеннему, пористому, крупному, покрытому водой

насту мы отмахали километров сто на восток. Форсировали Случь и Горынь и

вышли в район севернее Новоград-Волынска. Разведка велась непрерывно, и

данные об асфальте все больше и больше раздражали меня. Я все чаще стал

докладывать Ковпаку и Рудневу эти данные и свои выводы: "Нужно ударить по

асфальту". Но у командования, видимо, были свои планы.

20

Дороги развезло весенней распутицей. Несколько ночных маршей

потребовали от нас небольшой передышки. Люди и лошади устали. Водная

преграда осталась позади, и Руднев решил сделать остановку. Противника

вблизи не было, с асфальта на машине до нас не дотянуть, хотя мы находились

всего в двадцати пяти километрах от него. Единственный немецкий гарнизон в

Городнице сидел, окопавшись и опутав свои казармы проволокой.

Две бронемашины, имевшиеся в Городнице, тоже не страшили нас, так как в

отряде уже было немало бронебоек. По Случи когда-то проходила граница, и,

перейдя ее, мы вышли из пределов Западной Украины.

Украинские националисты здесь не показывались, не потому что тыловые

порядки у немцев здесь были иными, а просто потому, что корень их -

кулачество - давно уже был уничтожен в этих местах. Не так легко советского

колхозника обмануть баснями про "самостийну Украину".

Разведка, посланная мною, как обычно, в звездном порядке, принесла

забавные вести. Немецкий гарнизон в Городнице сидел тихо и мирно. Узкая

лента асфальта кишмя кишела войсками и беженцами, катившимися с востока на

запад. Постоянных войск было мало: где-то далеко на северо-востоке одиноко и

безрезультатно взывал о помощи небольшой гарнизон Эмильчино, на севере -

Сарны, лишь недавно оправившиеся от "Сарнского креста", да Ровно на

юго-востоке. Но до Ровно сто пятьдесят километров, помноженные на грязь

весенней распутицы, лесные дебри и пески Полесья. Вдруг действительность

немецкого тыла повернулась к нам обратной стороной медали.

На берегу Случи есть такая деревушка - Старая Гута. Название этого села

очень много говорило сердцу старых ковпаковцев. Села, как и люди, бывают

разные. Они редко похожи друг на друга. Но кто много путешествовал по глухим

местам, тот знает, что у них есть сходство если не по виду, то хотя бы по

имени. Странное дело, но по всем необъятным просторам, от Орловщины до

Вислы, по болотистым и глухим местам, разбросаны Старые Гуты. Мы их

встречали десятками. Почти так же часто, как Ивана на Орловщине, Яна в

Польше и Микиту на Украине... Старые Гуты есть в Брянских лесах, есть они на

Черниговщине, их бесчисленное множество в Полесье, оттуда перекочевали они

на Львовщину, на Тернопольщину, забрели и в Карпаты.

Старые Гуты севера чернеют древними избами. Гуты юга кокетничают белыми

глиняными хатами, важничают красными черепичными крышами Гуты запада, - а

рядом с ними обязательно прилепились Новые Гуты, а то и просто Гутки, -

тулятся и живут, как села-детеныши возле древних, поседевших родителей. Мы

уже перестали удивляться обилию их, и Базыма, склонившись над картой и

выбирая маршрут, обычно говорил:

- Ну, вот старые знакомые. Придется стоянку здесь устроить. Опять

Старая Гута.

Но на этот раз Старая Гута оказалась в стороне от нашего маршрута, и

разведка, посланная мною в этом направлении скорее из любопытства, чем по

нужде, не вернулась в срок. Я уже жалел, что послал туда разведчиков, и

решил про себя, что хлопцы, смекнув, на какое пустяшное дело их послали,

просто загуляли где-то. Но не вернулись они и к следующему утру, и к вечеру.

Это уже стало меня беспокоить. Посоветовавшись с Ковпаком, я послал по тому

же маршруту усиленный взвод, приказывая вести разведку как можно тщательнее

и осторожнее. Во главе стоял Черемушкин - лучший разведчик. Он вернулся в

срок и доложил, что в Гуте живут исключительно поляки и что население

приняло разведчиков хорошо, даже чересчур хорошо. Паненки наперебой

Blog

Петр Петрович Вершигора. Люди с чистой совестью Изд.: М. "Современник", 1986 книга