К. С. Станиславский
| Вид материала | Документы |
- К. С. Станиславский Письма 1886-1917 К. С. Станиславский. Собрание сочинений, 10580.72kb.
- К. С. Станиславский Письма 1886-1917 К. С. Станиславский. Собрание сочинений, 10580.19kb.
- К. С. Станиславский («Станиславский. Ученики вспоминают») Не спешите называть бредом, 733.92kb.
- Н. В. Демидов творческое наследие Искусство актера Н. В. Демидов книга, 5224.17kb.
- К. С. Станиславский, 6294.05kb.
- К. С. Станиславский, 9727.38kb.
- К. К. Станиславский Работа актера над ролью, 8199.71kb.
- К. К. Станиславский Работа актера над ролью, 15947.17kb.
- К. С. Станиславский, 7866.42kb.
- Антона Павловича Станиславский Константин Сергеевич. Ведущий 2: биография, 104.26kb.
23/IX--36
23 сентября 1936
Барвиха
Дорогой и милый Леонид Миронович!
Когда мне объявили список награжденных, конечно, прежде всего бросилось в глаза отсутствие Вашего имени. Сколько я ни думаю о причине -- не нахожу объяснения1.
Поэтому я всей душой Вам сочувствую и готов сделать все, что от меня зависит. Плохо то, что я, лежа полжизни в кровати и сидя безвыходно девять месяцев дома, никого не вижу из тех лиц, с кем нужно об этом говорить. Конечно, ближайший случай -- Ваш юбилей2. Как же Вы никому об этом вовремя не сказали! Как музей не предупредил нас! Ох, как все разваливается.
По их вине и я не поздравил Вас вовремя.
Примите от меня самые теплые, сердечные, дружеские и восторженные поздравления с блестящей сорокалетней деятельностью, которая возносила Вас в отдельных ролях до вершин искусства. К таким моментам я отношу и два Ваши показа в интимных репетициях Каина и Отелло.
Впрочем, в том, что я Вас высоко ценю как артиста, Вы, я думаю, не сомневаетесь.
Итак, крепко обнимаю, еще раз искренно поздравляю и перехожу к делу. Боярского я вообще не понимаю, ни в этом, ни в других его делах3. Думается мне, что дело не в нем и что влияния он не имеет никакого.
Мне представляется, что театр должен устроить, помимо всех, свое торжество, в стенах театра. На это надо иметь разрешение Комитета искусств. При этих переговорах можно будет только выяснить, в чем дело и как поступать дальше.
Письмо, о котором Вы упоминаете, я готов, конечно, написать. Для этого нужно будет все Ваше curriculum vitae {жизнеописание, краткие сведения о жизни какого-нибудь лица (лат.).}.
Жаль, задержка невольная будет в том, что я живу сейчас в Барвихе, под строгим присмотром: чуть дольше заработаюсь или засидится посетитель -- приходит сестра или сам доктор с деликатным выговором. Тем не менее буду хлопотать, а пока еще раз нежно Вас обнимаю.
К. Станиславский.
Тороплюсь с письмом, так как поздно, пишу его потихоньку, а завтра приемный день и будет, вероятно, оказия его послать.
338. И. М. Москвину
Телеграмма
12 октября 1936
Барвиха
Только сейчас в нашем уединении узнали о Вашем юбилее. Прежде всего шлем самые восторженные приветствия и восхищение перед большим артистом, думаем о его триумфальных сорокалетних художественных победах у нас, в Европе и Америке. Воспоминание о них бережно и с благодарностью храним в самых заветных тайниках ума и сердца. Второй привет другу, человеку и товарищу, с которым вместе мечтали, создавали, строили, укрепляли любимое дело. С ним связана вся лучшая часть жизни. Такое долгое содружество и совместная работа сближают до степени родства. Нежно любим, искренно благодарим, крепко обнимаем, радостно поздравляем.
Станиславский, Лилина
339. Л. Я. Гуревич
2 ноября 1936
Москва
Дорогая, милая, горячо любимая Любовь Яковлевна!
Настал Ваш юбилейный день, в который можно по существующему обычаю широко раскрыть сердце и сказать то, что в другое время не принято, неудобно, непривычно говорить.
Я пользуюсь этим радостным случаем. Нас связывают с Вами очень давняя искренняя дружба, горячая любовь к искусству и пытливое изучение его основ.
Вы были для меня всегда авторитетным зрителем, компетентным критиком и мудрым советчиком.
Вы знаете, что значит для актера такой ценитель среди разношерстной толпы.
Надо принять во внимание, что наша жизнь в искусстве протекала в том периоде времени, когда разгорелась революционная борьба в театрах, когда старое, отставшее актерское ремесло из последних сил боролось и топтало побеги зарождавшегося нового, нежного чеховского искусства. Среди нападок и поощрения, среди непонимания и преувеличенных требований, среди разногласий и революционного хаоса -- мудрый, понимающий, беспристрастный голос талантливого критика, каковым Вы были всегда, имел для нас, руководителей и артистов театра нового направления, совершенно исключительное значение.
Ваши оценки бывали нежны и любовны, бывали и суровы, но эту суровость согревала любовь и вечные искания прекрасного. Вы мучились, как и мы сами, неудачами, Вы ликовали, как и мы, при удачах. Вы яростно нападали на наших врагов и боролись с ними, Вы возглавляли группы наших друзей, все время пытливо изучая новые веяния. Вы интересовались всеми мелочами жизни нашего театра и его деятелей, его историей, жизнью, бытом.
Вы являли собой пример того, чем должен быть истинный художественный критик -- для театра, для его руководителей и артистов.
Такого друга и ценителя нельзя не любить, нельзя не быть ему до конца жизни признательным.
Такой критик участвует в создании театра, в воспитании артиста.
В моей жизни Вы были постоянным ободряющим и поддерживающим элементом. Когда сомнения, как туман, окутывали мои художественные перспективы, Вы рассеивали их и угадывали то, что еще бродило в моем подсознании. Вы в своих оценках и критике часто объясняли то, что мною было сделано интуитивно. Когда я был готов порвать свой конспект по "системе", Вы поддержали во мне поколебавшуюся веру в себя. Благодаря Вашему поощрению и большой помощи я смог выпустить в свет свою первую книгу. И теперь, при выпуске значительно более сложного труда, Вы продолжаете ободрять меня.
Все это такие услуги, за которые мало благодарить. За них можно крепко любить и быть до конца жизни благодарным.
Вот то, что мне надо сказать Вам в сегодняшний день Вашего 70-летия, когда сердцам позволено раскрываться и языку говорить о том дорогом и интимном, что давно накапливалось в душе.
Любящий и от всего сердца благодарный Вам
К. Станиславский
2/XI -- 36 г.
340. Коллективу Государственного Театра имени Евг. Вахтангова
18 ноября 1936
Москва
В день вашего 15-летнего юбилея я шлю всему вашему коллективу дружеский привет и искренние поздравления1.
После смерти дорогого вашего учителя Е. Б. Вахтангова вы не разбрелись в разные стороны, а, напротив, крепко сплотились и создали дружный коллектив, управляемый на основах театральной дисциплины и этики, внушенной вам вашим учителем.
Это ваша большая заслуга, которую мы все высоко ценим. Это ваша большая победа.
На будущее время шлю вам пожелание еще крепче спаять коллектив на самых крепких и единственно верных в нашем деле основах: на нерушимых законах органической творческой природы артиста-человека.
Вот чем должны руководиться все театры мира, чтоб не заблудиться в лабиринте условности. Вот что надлежит всем нам изучать с проникновением истинных творцов и художников, при помощи науки, которой артистам надо уметь пользоваться вовремя и в меру.
341 *. А. Керру
30 ноября 1936
Москва
Глубокоуважаемый г. Керр.
Вам будет трудно поверить тому, что только на днях среди груды писем я нашел Ваше милое письмо с любезным предложением, касающимся оперы, написанной Вашей супругой на Ваше либретто1.
Прежде всего я должен поблагодарить Вас и Вашу супругу за память и доверие и объяснить Вам причину задержки ответом.
Мой секретарь написал Вам, что причина -- моя долгая, почти годовая болезнь. Сначала я лежал дома, а потом был перевезен в прекрасную полубольницу, полусанаторий с очень строгим режимом. Я был все время разлучен с внешним миром и только теперь возвращаюсь опять к людям и первым долгом берусь за ответ на Ваше письмо.
Ваши талантливые статьи о нашем театре, когда мы гастролировали в Европе, считаются лучшими из тех, которые писались о нас, -- они помогли нам донести наше искусство до иностранного зрителя, не знающего нашего языка и жизни. Это высшая дружеская помощь и поддержка, которые могут оказать талантливые критики театру и артистам. Ваше имя часто вспоминается мною и моими товарищами по театру, и я рад выразить Вам нашу большую признательность и сердечный привет.
Теперь перехожу к вопросу об опере. Верьте, что я готов сделать все, что от меня зависит, но дело в том, что мой театр уже включил в репертуар много опер. Кроме того, два ближайших года являются юбилейными: в 1937 году юбилей нашего великого поэта Пушкина, и мы будем ставить оперы на темы его произведений; в следующем году -- двадцатилетие Советской власти, к каковому юбилею мы будем готовить современную советскую оперу. В эту сторону направлены все наши заботы, и это явится довольно долгой задержкой, в случае если бы даже Ваша опера была принята к постановке в нашем театре. Если срок постановки не играет для Вас большой роли, то меня интересовало бы предварительно познакомиться более подробно с ней, получив либретто и клавир.
Крепко жму Вашу руку, шлю выражение моего глубокого почтения Вашей супруге и еще раз благодарю Вас обоих за память обо мне.
С глубоким уважением
К. Станиславский
342*. В. З. Радомысленскому
Осень 1936
Москва
Дорогой Вениамин Захарович!
Моя дочь Кира Константиновна хочет изучить систему и помогать мне в моей работе. Она просит разрешения присутствовать на уроках студии.
Я дал ей разрешение, сказал ей, чтоб она переговорила с Вами и с Зинаидой Сергеевной1. Присоединяю свою просьбу.
343 *. Коллективу Оперного театра имени К. С. Станиславского
31 декабря 1936
Москва
Дорогие, милые друзья.
Как я соскучился о вас, о деле, о театре!
Как я часто думаю о вас и о скитальческой жизни, которую вам всем приходится вести1. Я испытал ее в Америке два года и знаю, как она деморализует дело.
Тем более надо быть строгим к себе, осторожным, чутким ко всему коллективу, тактичным по отношению ко всему делу.
Берегите его. Мы как будто подходим к тому моменту, когда на нас придется многим оглянуться и попристальнее присмотреться к тому, что у нас делается в смысле искусства и работы над его психотехникой, о которой многие и не задумываются.
Нам предстоит интересная работа по новой советской опере, которая меня увлекает. Это неправда, что либретто плохое. Из него можно сделать спектакль2. Вот момент, когда вы все можете отличиться -- к торжественному юбилею и к моменту перехода театра в новое помещение.
Пока же терпите, верьте и работайте в тяжелых условиях для того, чтобы после было хорошо. Я буду вам помогать и для этого стараюсь поправиться как можно скорее.
Всех обнимаю и прошу беречь дело, не давать заводиться в нем тому, что его расстраивает.
Ваш К. Станиславский.
С Новым годом, который посулил нам успехи! Желаю вам их достигнуть.
К. Станиславский
1936 31/12
344*. Я. И. Боярскому
1936
Дорогой Яков Осипович.
В программе, которую Вы прислали мне для прочтения, я не нашел сходства с так называемой "системой Станиславского"1. Правда, попадаются отдельные фразы, слова, даже целые куски и мысли, взятые из моей книги, из записей моих уроков. Но им дается иное толкование, чем то, которое я имел в виду.
Чтобы не запутаться вновь в бесконечном количестве изобретаемых систем, я вижу единственный выход: обратиться к единственно правильной системе -- к нашей человеческой, органической творческой природе. Пусть изучают ее и научаются развивать, а не калечить этот единственно правильный, естественный, творческий метод. Только этот путь приведет к желаемым результатам.
345. А. А. Яблочкиной
17 января 1937
Москва
Дорогая Александра Александровна!
Болезнь лишает меня возможности приветствовать Вас, как бы мне хотелось. Могу лишь издали послать Вам дружеское и горячее поздравление с Вашим большим праздником пятидесятилетия сценической деятельности.
Вспоминаю наше долгое знакомство с Вами, совместные выступления на подмостках1; Вашу прекрасную артистическую деятельность; бережную охрану великих заветов, переданных Вам гениальными предшественниками; Вашу стойкую артистическую дисциплину. С почтением думаю о Вашей прекрасной общественной деятельности; о Вашей постоянной и трогательной заботе об артистах, которым Вы всегда были лучшим другом, особенно в период их старости 2.
Все эти воспоминания вызывают во мне порыв искреннего восхищения. Он накапливался давно, а сегодня вырвался наружу, чтобы присоединиться к общим дружеским, сердечным приветствиям всех многочисленных почитателей, среди которых я претендую на одно из первых мест.
Продолжайте еще долго делать то, что Вы до сих пор делали, и жить так, как Вы до сих пор жили. Это нужно для молодого, подрастающего поколения, которое хочет воспринять от прошлого все лучшее, что до них доходит.
346*. А. И. Ангарову
11 февраля 1937
Алексей Иванович,
несмотря на огромную задержку ответа на Ваше интересное письмо, я имею право сказать, что спешу поблагодарить Вас за него.
Дело в том, что я совсем недавно получил и прочел то, что Вы мне написали. Это произошло потому, что до сих пор меня держали в Барвихе на самом строгом режиме, которого требовало перенесенное мною недавно воспаление легкого. Меня отделили от всего мира и не передавали писем.
Простите мне мою задержку, но я не виноват в ней.
Я не смогу ответить на Ваши вопросы ни в этом письме, ни в готовящейся к печати книге. Напротив, я сам жду от Вас разъяснений.
В своем предисловии к выпускаемому труду я пишу:
"Моя книга не имеет претензий на научность. Моя цель исключительно практическая. Я хочу научить молодых учеников и начинающих артистов правильно подходить к искусству..."
В другом месте того же предисловия я предупреждаю:
"Терминология, которой я пользуюсь в этой книге, не выдумана мною, а взята из практики, от самих учеников и начинающих артистов. Они на самой работе определяли в словесных наименованиях свои творческие ощущения. Их терминология ценна тем, что она близка и понятна начинающим. У нас свой театральный лексикон, свой актерский жаргон, который вырабатывала сама жизнь.
Правда, мы пользуемся также и научными словами (подсознание, интуиция), но они употребляются нами в самом простом, общежитейском смысле".
После такого предисловия Вы поймете, что не Вы от нас, а мы от Вас ждем научных объяснений. Но наука забыла о театре, и нам приходится выходить из трудного положения, так сказать, своими домашними средствами.
Я очень боюсь и не люблю, когда актеры, чтоб показаться умными, берутся не за свое дело и по-дилетантски рассуждают о науке. Пусть каждый знает свою область. В ожидании, что при свидании Вы мне подробно объясните об интуиции, я выкинул это слово из книг первого издания. Если суждено появиться второму, то там я пополню пробел, если Вы мне в этом поможете.
У меня есть еще одно недоумение, о котором я бы хотел посоветоваться с Вами.
Согласен, что в творческом процессе нет ничего таинственного и мистического и что об этом надо говорить. Пусть об этом знает и пусть это понимает каждый артист. Но... пусть в самый момент творчества, стоя перед освещенной рампой и тысячной толпой, -- пусть он секундами, минутами об этом забывает.
Есть творческие ощущения, которые нельзя отнимать от нас без большого ущерба для дела.
Когда что-то внутри (подсознание) владеет нами, мы не отдаем себе отчета в том, что с нами происходит. О том, что мы делаем на сцене в эти минуты, артист с удивлением узнает от других. Это лучшие минуты нашей работы. Если б мы сознавали свои действия в эти минуты, мы не решились бы их воспроизводить так, как мы их проявляем.
Я обязан говорить об этом с артистами и учениками, но как сделать, чтоб меня не заподозрили в мистицизме?! 1
Научите!
Кончаю это письмо, чтоб не злоупотреблять Вашим терпением.
Думаю на этой неделе выбраться отсюда и при первой возможности позвонить Вам по телефону.
Покидаю чудесную Барвиху с чувством глубокой благодарности и восхищения.
Здесь я не один, а два раза поправился от тяжелых недугов. Кроме того, уют и покой Барвихи помогли мне окончить мою книгу.
Еще раз благодарю Вас за Ваше письмо и крепко жму Вашу руку.
К. Станиславский
1937--11/2. Барвиха
347*. Дирекции Государственного Театра имени Евг. Вахтангова
Телеграмма
29 мая 1937
При всем искреннем желании время и здоровье не дали мне возможности написать воспоминания о милом, всеми нами любимом покойном Евгении Богратионовиче. Верьте, что не нежелание, а невозможность помешала мне, верьте также, что я искренно чту память о покойном большом художнике и вашем руководителе. Всей душой мысленно с вами.
Станиславский
348. Л. М. Леонидову
2 июля 1937 Москва
Дорогой Леонид Миронович!
Я был на заседании и участвовал в очень обстоятельных прениях по вопросу о N 1. Ваше заявление было прослушано и долго обсуждалось всеми со всем вниманием. Мое заявление тоже обсуждалось. Мое положение хуже Вашего. N был направлен ко мне отцом, так что я несу за него известную ответственность. Я тоже заступался за него. Но перед открывшимися фактами мне пришлось отступить. Не советую и Вам настаивать, пока Вы не узнаете дела ближе. N не уволили окончательно, а предложили родителям обратить на сына особое внимание. Через год он может вернуться. Держать его в том виде, в каком он сейчас находится, -- нельзя, мы не имеем на это права, хотя он и нужный человек по своему амплуа.
Я думаю, что, когда Вы разберете дело так, как мы его мучительно разбирали, Вам будет стыдно за Ваше заявление об уходе из студии. Мы, старики, работающие для искусства, ради идеи, не должны так легко отказываться и от борьбы за нее. Вспомните изгнание из Художественного театра жены моего друга Шидловского, которое сыграло такую роль в дисциплине Художественного театра. Это изгнание было тяжелее и более жестоко, чем то, которое сделано сейчас2. Вы знаете меня, я жалостливый человек, и поймете, как мне трудно было дать свой голос за решение вопроса. Радомысленский в этом деле не виноват. Выступала вся общественность.
Главное -- не раздувать этого дела.
Обнимаю Вас.
Ваш К. Станиславский
2/VII 37
349*. Л. Я. Гуревич
Москва, 6-го июля 1937 года
6 июля 1937
Дорогая Любовь Яковлевна,
очень тронут Вашим письмом, но ответить на него смогу только из Барвихи, куда переезжаю 15 июля. Здесь в Москве не дают жить: зачеты в студии 1, и подготовка к юбилейному спектаклю в Оперном театре2, и пропасть мелочи всякой. Вот причина моего молчания. Как бы хотелось повидать Вас, но как это сделать?
Обнимаю Вас крепко, как люблю.
Ваш К. Станиславский
350*. H. H. Праховой
Москва, 15 июля 1937
15 июля 1937
Многоуважаемая Наннина Николаевна.
Я сейчас не занимаюсь административными делами театра, контора же его в летнее время закрыта до начала сезона. Таким образом, я не в курсе и спросить мне некого, будет ли набор осенью в штаты театра. Что же мне посоветовать Вам? Напишите еще раз в театр к 25 августа и спросите, не будет ли при начале сезона каких-либо приемов.
К сожалению, в то время я буду еще в санатории и не смогу помочь Вам. Одновременно пошлите запрос и в Оперно-драматическую студию моего имени: Москва, ул. Горького, 22 -- на имя Вениамина Захаровича Радомысленского. Скажите в письме, что я Вам посоветовал писать ему и что я лично ему говорил о Вас 1. Я тем более буду счастлив, если Вам удастся попасть к нам, что я хорошо знал Вашего дедушку и даже был причиной одной неприятности с ним. Это было у С. И. Мамонтова, Ваш дедушка ставил картину "Олимп", и на двухэтажных подмостках мы изображали богов 2. Когда он устраивал меня, я нечаянно сел на конец его плаща, после этого он полез наверх и там очутился совсем нагим, так как плащ сполз с него при резком движении.
Искренно буду рад встретиться с Вами в нашем театре, а до тех пор желаю Вам успеха. С благодарностью возвращаю Ваши фотографии.
Сейчас узнал: прием будет. Посылайте письмо к концу августа в Художественный театр на имя заведующего учебной частью т. Протасевича.
Жму Вашу руку.
К. Станиславский
351*. A. A. Остужеву
Телеграмма
27 сентября 1937
Барвиха
Как мы счастливы, что можем от всего сердца поздравить ваш великий театр и Вас лично с вполне заслуженными высокими наградами -- званиями и орденами1. Дорогой нам всем театр и Ваш большой талант оценены по заслугам, и это сознание делает нас счастливыми.
Станиславский, Лилина