А. Н. Стрижев Седьмой и восьмой тома Полного собрания творений святителя Игнатия Брянчанинова, завершающие Настоящее издание, содержат несколько сот писем великого подвижника Божия к известным деятелям Русской прав

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 45 46 47 48 49 50 51 52 ... 63

Молодые люди начали ходить к инокам Валаамского подворья для исповеди и Святого Причащения. «Один из них, — пишет Чихачев, — отец Серафим сказал им однажды: «Здесь вы не удовлетворите души вашей, а, если угодно, есть в Невском монастыре ученики отца Леонида, старца опытного и получившего образование монашеское от учеников старца Паисия Молдавского, они вам лучше укажут путь и со старцем своим могут познакомить». Последовав этому совету, Дмитрий Александрович и Михаил Васильевич стали ходить в Невскую Лавру и познакомились там с иеромонахом Аароном и монахами Харитоном и Иоанникием.

По рассказу Чихачева, жизнь их в это время протекала следующим образом: от семи до часу дня они проводили в училище, в классах. Возвратившись к себе и скромно отобедав, отправлялись к вечерне в Лавру, где, по окончании богослужения, заходили в кому-нибудь из учеников отца Леонида для беседы. Но из трех знакомых им иеромонахов в монастыре остался скоро один отец Иоанникий, а два других, по назначению начальства, перешли в другие монастыри. С отцом Иоанникием и Лаврским духовником отцом Афанасием молодые люди совещались о всем, что касалось внутреннего монашеского делания, им они исповедывали свои помыслы, не скрывая ничего, учились у них «охранять себя от страстей, от помыслов, от поползновений». Занимались прилежно чтением книг «святых Отцов: Дмитрия Ростовского, Иоанна Златоустого, Добротолюбия, Лествицы и других», почерпая у них образ мыслей, разум духовный и способы ко спасению души.

Скоро представился случай познакомиться и со знаменитым старцем отцом Леонидом, который прибыл в Петербург по своим делам и остановился в Невской Лавре. После первой же беседы с ним Дмитрий Александрович говорил Чихачеву: «Сердце вырвал у меня отец Леонид; теперь решено: прошусь в отставку от службы и последую старцу, ему предамся всею душою и буду искать единственно спасения души в уединении».

{стр. 518}

Однако по окончании училища Дмитрий Александрович вместо отставки, о которой он просил, был направлен в Динабургскую крепость. Вскоре, однако, начальство убедилось, что состояние здоровья не позволяет ему продолжать службу. Получив в ноябре 1827 г. «вожделенную» отставку, он отправился к отцу Леониду в Александро-Свирский монастырь. По пути он заехал в Петербург, где в это время находился Чихачев. «Вот я уже еду, — сказал он ему, — а как думаешь ты устроить свою дальнейшую жизнь? Не раздумал ли ты еще последовать за мною?» Чихачев, которому всегда казалось, что он, хотя и желал всем сердцем во всем подражать непорочной жизни своего товарища, но «далеко, далеко отставал от него и по слабости и по лености, и по вкоренившимся с детства порокам, от которых при всех усилиях не мог отстать», чистосердечно отвечал, что, не полагаясь на свои силы, он последует за своим другом только в том случае, если этот последний обещает никогда не оставлять его без своей помощи. «Подавай же в отставку, — воскликнул, услышавши это, товарищ, — а о неоставлении с моей стороны само собою разумеется».

Однако Михаил Васильевич тоже вместо отставки был командирован в Бобруйскую крепость. Здесь он вторично подал прошение об отставке, и на этот раз оно было удовлетворено. 11 ноября 1829 г. он прибыл в Площанскую пустынь Орловской епархии, куда к этому времени переместился отец Леонид со своими учениками.

Дмитрий Александрович с радостью встретил своего друга. К этому времени он уже преуспел в подвигах духовных и мог быть для своего товарища добрым наставником в первых шагах его иноческой жизни. Особенно утвердился он в правильности выбранного ими пути после происшедшего с ним здесь случая, описанного Чихачевым: «В одно утро, разбудив товарища своего Чихачева, послал его в церковь к утрени; сам же остался в келье, ибо по болезни не мог в то время даже в церковь ходить. Возвратившись от утрени, Чихачев застал его бодрым, веселым, и не следа болезни в нем не было заметно. «Что с тобой необычное сделалось?» — спросил Чихачев. «Милость Божия великая», — сказал он и поведал бывшее ему видение, не во сне, а в тонкой дремоте: виделся ему светлый крест во весь его рост и надпись на кресте таинственная и ему непонятная. Над крестом виделись ветви и длани Христа Спасителя, при кресте благоговейно стояли он и товарищ его Чихачев. И был от креста Голос к нему: «Знаешь ли, что значат слова, написанные на кресте?» — «Нет, {стр. 519} Господи, не знаю», — отвечал он. «Они значат искреннее отречение от мира и всего земного, — продолжал невидимый Голос, — а знаешь ли, почему ветви и длани Христа Спасителя наклонены на сторону ту, где стоит твой товарищ?» — «И этого не знаю, Господи!» — отвечал он. Тогда Голос ясно и значительно произнес: «Это значит, что он должен участвовать в твоих страданиях»».

На этом видение прекратилось, оставив в душе видевшего его глубокий мир, благодатное утешение и обильное умиление духовное, невыразимое словами. По замечанию Чихачева, с тех пор товарищ его получил особую духовную силу разума, удобно постигал и разрешал трудные вопросы и недоумения духовные и являл в себе многие свойства благодатные, нередко приводившие Чихачева к благоговейному удивлению.

Недавно прибывший в Площанскую пустынь Михаил Васильевич не сразу заметил, что товарищ его не вполне удовлетворен руководством отца Леонида; о себе же он писал: «Нередко случалось, придешь к отцу Леониду и передашь ему все свои беды, а он какими-нибудь простыми словами и благословениями до того облегчит сердечную скорбь и обновит унылый дух, что пойдешь от него совсем обновленный, как бы переродившийся новый человек, и примешься опять с усердием и удовольствием за внутренний подвиг очищения сердца от страстей». Дмитрий же Александрович страдал от многолюдства около отца Леонида, от празднословия в его приемной, от неумения старца разрешать его недоумения. Он просил старца благословить его жить отдельно, а тот, не сразу, но все же разрешил ему и Чихачеву жить отдельно, избегая многолюдных собраний.

Всего несколько месяцев прожили молодые подвижники в благодатном уединении в Площанской пустыни. В апреле 1829 г. отец Леонид вынужден был покинуть ее. Вслед за ним и Брянчанинову с Чихачевым было предписано оставить пустынь. Пришлось друзьям самим искать себе приют. Они побывали в Белобережной пустыни, но не смогли там остаться. Тогда они прибыли в Оптину Пустынь, куда перешел отец Леонид. Но и здесь настоятель ее, отец Моисей, колебался принять молодых дворян, предполагая, что им невмоготу будет соблюдать монастырские правила. Старшая братия, однако, уговорила его, и он разрешил им остаться.

Вскоре, рассказывает Чихачев, для них настали тяжкие и многотрудные дни: противники старчества относились неблагосклонно к ним, как ученикам отца Леонида, к тому же грубая мо{стр. 520}настырская пища, приправленная плохим постным маслом, весьма вредила и без того плохому здоровью Дмитрия Александровича. Видя, что другой пищи взять негде, друзья придумали у себя в келье варить похлебку без масла и, с большими затруднениями выпрашивая круп, картофелю и кастрюльку и употребляя вместо ножа топор, сами готовили себе более легкую и сносную пищу. Однако условия жизни привели к тому, что оба они тяжело заболели. Спасло их то, что некоторые изменения обстоятельств в семье Дмитрия Александровича [313] сделали возможным его возвращение под родительский кров в село Покровское, куда пригласили и больного Чихачева. По дороге в Покровское они приложились к мощам в Троице-Сергиевой Лавре и к мощам Димитрия Ростовского в Яковлевском монастыре. В Покровском, на первых порах, их встретили очень радушно: родители Дмитрия Александровича надеялись, что после перенесенных испытаний он откажется от своего намерения стать монахом. Чихачев вспоминал, что «его лечили, окружили всеми удобствами, при которых молодой человек быстро стал поправляться и сохранил навсегда к Александру Семеновичу и всей семье его живейшее чувство признательности».

Недолго, однако, могла продолжаться эта безмятежная жизнь. Мир снова начал настойчиво предъявлять свои требования, и молодые люди опять начали помышлять о том, как бы им поместиться на жительство в монастырь. В феврале 1830 г. в начале Великого поста они отправились в Кирилло-Новоезерский монастырь Новгородской губернии, в 30 километрах от города Белозерска. Здесь из-за сырого климата Дмитрий Александрович снова заболел, и в июне 1830 г. родители прислали за ним экипаж и его перевезли в Вологду.

Михаил Васильевич оставался еще некоторое время в монастыре и познакомился с прибывшим туда двадцатилетним юношей из купеческого звания, Петром Дмитриевичем Мясниковым, будущим Угрешским архимандритом отцом Пименом. В позднейших своих «Воспоминаниях» архимандрит Пимен писал: «Из младшей братии я застал в монастыре [Новоезерском] между прочими: Комаровского Александра Федоровича, Чихачева Михаила Васильевича и Яковлева Павла Петровича… Чихачев Михаил Васильевич, из весьма древнего и известного дворянского рода, был лет 22-х, роста весьма высокого, видный и красивый юноша, говорил очень скоро и пел октавою. Волосы имел черные и в мо{стр. 521}лодых летах уже чрезвычайно скудные. Он был весьма добр, обходителен, простосердечен и ко всему временному и мирскому совершенно беспристрастен и равнодушен. Послушание он имел клиросное пение, а когда ему приходилось читать сутки, то, так как он был весьма близорук и читать на обыкновенном налое не мог, по благорасположению к нему настоятеля, для него был сделан превысокий налой, соответственный его высокому росту. За свой добрый характер он был всеми весьма любим. Единственный его недостаток, впрочем, не от него зависящий и происходящий от природных способностей, это слабость характера и неимение собственного мнения и своего суждения…» Это свойство характера Михаила Васильевича понуждало Дмитрия Александровича постоянно беспокоиться о своем товарище: «Батюшка мой! — писал он П. П. Яковлеву 27 апреля 1830 г. — Поставь своею милостию — уведомь, если случиться что особенное с Михаилом Васильевичем, его отъезд и проч.».

Через некоторое время Михаил Васильевич также оставил Новоезерский монастырь и пешком отправился в родные места в Псковскую губернию.

Между тем произошли известные события: оправившись от недуга, Дмитрии Александрович Брянчанинов, по благословению Преосвященного Стефана, епископа Вологодского, поместился сначала в Семигородной пустыне Вологодской губернии, затем в Глушицком Дионисиевом монастыре, и, наконец, 28 июня 1831 г. Преосвященный Стефан самолично постриг его в мантию с именем Игнатия; 5 июля он был рукоположен в иеродиакона, 20 июля — в иеромонаха, а 6 января 1832 г. был назначен строителем Лопотова Пельшемского монастыря.

Михаил Васильевич, отправившись на родину, прибыл в Свято-Благовещенскую Никандрову пустынь, где и остался погостить. «Чин богослужения и напевы (киевские), неслыханные до сих пор Чихачевым, одаренным от природы великими музыкальными способностями и чудным голосом-басом, произвели на него необычайное впечатление, и он с рвением стал учиться таким напевам, ходя на клирос петь вместе с другими монахами Никандровой пустыни. [Впоследствии Чихачев вводил такие напевы в те обители, в которых находился; особенно много сделано им в Троице-Сергиевой пустыни.] Родители прислали за ним престарелую тетку, и она уговорила его ехать домой. Родители уговаривали его поступить на светскую службу. Тяжела была его внутренняя борьба, так как «сталкивалась сама любовь {стр. 522} с любовию же…». «Ради Христа надел и ношу это платье, зачем же для угождения миру и родным сниму его?» Так, не зная, на что решиться, провел он около года, то живя у родителей, то в Никандровой пустыни, настоятелю которой очень хотелось постричь его и сделать иеродиаконом».

Следует отметить, что родители Михаила Васильевича также не были в восторге от решения их сына уйти в монастырь, также отговаривали его, ссорились с ним, но все-таки не проявили такой непреклонности, как родители Дмитрия Александровича. Об этом можно судить по тому, что они выделили ему его часть наследства и позволили распорядиться ею по его усмотрению. Дмитрий Александрович от своих родителей не получил ничего.

Итак, примирившись с родителями, уладив семейные обстоятельства, навестив любимую сестру Ольгу Васильевну, прибыл Михаил Васильевич к своему другу в Лопотов монастырь. Отец Игнатий ждал его: начав обустраивать монастырь, доставшийся ему в полуразрушенном состоянии, «где не было где голову приклонить», он отстроил для настоятельских покоев небольшой домик, в котором предусмотрел помещение и для Чихачева. «Увидавшись с товарищем в его монастыре, — пишет Чихачев, — хоть и обрадовался, но не так, как предполагал, чему сперва удивился, но впоследствии очень сделалось понятно, что прежде мы только друг друга знали, а теперь у него попечение о целом общежитии было, следовательно, силы сердечной любви распространялись не на одного меня, а на всех чад его».

В Лопотове Михаил Васильевич был облечен другом своим в рясофор, «радуясь и благодаря всей душой Господа за то, что Он сподобил его хотя и малого, но ангельского образа». Он сделался деятельным помощником Строителя по благоустройству и обновлению монастыря, и главное, составил там отличный хор.

В «Записках» Михаила Васильевича имеется рассказ, свидетельствующий о том, как нелегко было строителю Игнатию водворить нравственный порядок в Лопотовом монастыре: в обитель часто приходил тамошний поселянин Карп, любивший советоваться с настоятелем Игнатием о своей духовной жизни. Однажды этому простому человеку было такое видение: видел он, что братия, бывшая в Лопотовом монастыре до прибытия сюда Игнатия, купается в реке и с воплями жалуется стоящему тут же на берегу преподобному Григорию, основателю обители, на нового настоятеля Игнатия, который их притесняет: не велит {стр. 523} ходить в церковь с заплетенной косой, запрещает на клиросе нюхать табак, не велит носить красных кушаков, не позволяет ходить в деревню, как бывало прежде, и т. п. Преподобный Григорий, слыша эти жалобы, обращается к Карпу и говорит: «Могу ли их послушать? Настоятель делает, как надо и, если пребудет в заповедях Божиих до конца, причтен будет с нами».

Этот же Карп имел другое видение: ему было открыто, что отцу Игнатию дается церковь Святой Троицы близ Петербурга, где братия, как бы возбужденная от сна, удивляется прибытию его сюда; он ясно видел даже какой в церкви иконостас. Тогда отец Игнатий ничего еще не помышлял о Сергиевой пустыни, а думал, что ему удастся переселиться куда-нибудь в Псковскую губернию, почему и спросили Карпа, рассказавшего о своем видении, как он думает, будет ли верст четыреста от Петербурга до той церкви, в которой он видел Игнатия. Но он отвечал, что эта церковь гораздо ближе. Все остались в недоумении, и только тогда, когда прибыли в Сергиеву пустынь и в церкви увидели иконостас, как описывал Карп, вспомнили его видение, которое, таким образом, вполне оправдалось.

Схимонах Михаил (Михаил Васильевич Чихачев)

Через некоторое время семейные обстоятельства, а именно свадьба сестры, вызвали Чихачева снова на родину, на этот раз {стр. 524} не надолго. По дороге он заехал в Новгородский Юрьев монастырь, где представился знаменитому архимандриту Фотию и познакомился с его духовной дочерью графиней Анной Алексеевной Орловой-Чесменской.

Графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская (1785–1848) «представляет разительный пример благочестия и добродетели». Дочь героя Чесмы, графа А. Г. Орлова, в семилетнем возрасте пожалованная во фрейлины, в 23 года оставшаяся сиротой и унаследовавшая от родителей огромное имение, стоившее до 40 миллионов рублей ассигнациями и приносившее ежегодно до миллиона рублей, она отказалась «от светских благ, от мирских наслаждений» и посвятила себя уединенной жизни. Найдя себе духовного руководителя в лице настоятеля Юрьевского монастыря отца Фотия, она поселилась поблизости этой обители и непрерывно ей благотворила. Благодаря ее пожертвованиям и дарам, архимандрит Фотий обновил с необыкновенным великолепием старинный храм святого Георгия и другие церкви монастыря, а также имел возможность построить ряд новых строений. Более 25 лет прожила Анна Алексеевна при Юрьевском монастыре, но постоянно благотворила и другим обителям, «посвятив Богу и свое богатство, и свою душу и тело, но выполняя и свои обязанности, связанные с высоким положением». Благотворить она предпочитала тайно. Также тайно приняла постриг с именем Агния.

Графиня Анна Алексеевна уже давно хотела познакомиться с молодыми подвижниками. «Она очень обласкала Чихачева, пожертвовала несколько книг для Лопотова монастыря и 800 рублей денег и отправила его на свой счет в Вологду». С тех пор друзья пользовались особым расположением графини до самой ее кончины. Старанием отца Игнатия, на пособие графини в Лопотовом монастыре были построены два деревянных братских корпуса, обновлена церковь. Пополнена ризница, куплена пара лошадей. «Спорки были деньги графини», — заключает Чихачев.

Вредный климат, однако, вновь начал оказывать свое воздействие на организм отца Игнатия. Чихачев пишет: в Лопотовом монастыре Игнатий постоянно и сильно хворал. Болотистая местность, неимоверное количество насекомых. Обилие монастырских нужд, отсутствие средств для их удовлетворения, невольное, по требованию жизни, перенесение центра тяжести с духовного подвига на суетное житейское, хотя и для Божьего дела, — тяготили душу Игнатия. «Тело его тоже крайне изнемогало». Чихачев томился всей душой, видя друга и духовного на{стр. 525}ставника своего лежащим на одре болезни. Наконец, он решился предложить ему переместиться в один из монастырей Псковской епархии и отправился хлопотать об этом.

К моменту его прибытия в Петербург деньги, которые он смог взять на дорогу, были все израсходованы. Не имея, где остановиться, это было, по его словам, перст Божий, ведущий его и показывающий, куда ему надлежало идти, — к графине Орловой. Узнав о его критическом положении, графиня не только поместила его в своем доме и снабдила всем необходимым, но и взялась хлопотать об его деле. Она обратилась, прежде всего, к Псковскому архиерею, но тот отказал. Не нашел места в своей епархии и Митрополит Санкт-Петербургский Серафим. Чихачев хотел уже возвращаться, но графиня посоветовала ему обратиться к Московскому Митрополиту Филарету, который находился как раз в Петербурге. Высокопреосвященный Митрополит принял Чихачева ласково, расспросил обо всем, сказал, что уже слышал о деятельности игумена Игнатия и сам предложил перевести его в Николаевский Угрешский монастырь. И на другой день послал в Вологду к епископу Стефану указ о перемещении игумена Игнатия, который должен немедленно явиться к новому месту службы.

Однако, хотя назначение это состоялось, игумен Игнатий не попал в Угрешский монастырь, а был вызван, по Высочайшему повелению, в Петербург, возведен в сан архимандрита и назначен настоятелем в Троице-Сергиеву пустынь под Петербургом. 5 января 1834 г. оба друга прибыли в обитель, где один из них проведет почти 24 года, а другой останется до конца своих дней.

Предстояла огромная работа по возрождению Пустыни. По свидетельству Чихачева, в Сергиевой пустыни настоятельский корпус топлен никогда не бывал, и потому настоятелю приготовлено было помещение в инвалидном доме графа Зубова, в двух комнатах, куда на зиму и поместился сам он и приехавшие с ним пять человек братии, в том числе Михаил Чихачев и послушник, впоследствии преемник, Иван Васильевич, в монашестве Игнатий (Малышев). Первым предметом попечения настоятеля была Сергиевская церковь, требовавшая непременного возобновления, кроме стен, затем корпус настоятельский. А для соединения их нужно было вновь устроить трапезу. В этих работах настоятелю и его другу очень помогала их специальность инженеров. Также, говорит Чихачев, «помогало деятельности настоятеля его умение выбирать людей и его знание сердца че{стр. 526}ловеческого, которым он умел привязывать людей к делу, им доверяемому. Он искал развить в человеке преданность поручаемому ему делу и поощрял ее одобрениями и даже наградами и повышениями. Окружая себя людьми со способностями и силами, он быстро достигал своих целей и приводил намерения свои в точное исполнение».

Михаил Васильевич был первым из таких людей. Он пожертвовал в обитель все свое наследственное состояние 40000 рублей, которые позволили архимандриту Игнатию осуществить задуманные им работы по введению рационального сельского хозяйства для обеспечения нужд монастыря. В необходимых случаях, которые на первых порах в Сергиевой пустыни возникали нередко, он мог, по словам Архимандрита, «и посбирать», чему весьма способствовали его связи, а также добрые качества, привлекавшие к нему людей. Так, он по-прежнему пользовался благоволением графини А. А. Орловой-Чесменской, которая много помогала Пустыни. Ее жертвы на пользу обители учету не поддаются: она любила благотворить тайно. «Передавалось все, — говорит Чихачев, — чрез мои руки без счета, а я не почитал нужным считать, но предоставлял все настоятелю и Богу, воздающему всем и каждому из нас обильно благами».

При всем том Михаил Васильевич был очень талантлив. Он обладал редким по красоте голосом — басом-октавою, и его церковно-музыкальным познаниям обязана Пустынь своим величественно-художественным исполнением духовных песнопений. О том, как современники восхищались красотой и звучностью его голоса рассказывает, в частности, Н. С. Лесков в своей полуфантастической повести «Инженеры-бессребреники»:

«Чихачев не достиг таких высоких иерархических степеней и к ним не стремился. Ему во всю жизнь нравилось тихое, незаметное положение, и он продолжал тушеваться как при друге своем Брянчанинове, так и после. Превосходный музыкант, певец и чтец, он занимался хором и чтецами и был известен только в этой области. Вел он себя как настоящий инок, никогда, впрочем, не утрачивая отпечатка хорошего общества и хорошего тона, даже под схимою. Схиму носил с редким достоинством, устраняя от себя всякое покушение разглашать что-либо о каких бы то ни было его особливых дарах…

Музыкальные и вокальные способности и познания Чихачева до некоторой степени характеризуются следующим за достоверное сообщаемым случаем: одна из его родственниц, Мария {стр. 527} Павловна Фермор, была замужем за петербургским генерал-губернатором Кавелиным. Чихачев нередко навещал ее. Однажды, когда он сидел у Кавелиной, к ней приехал с прощальным визитом известный Рубини. Кавелина, знакомя встретившихся гостей, сказала Рубини, что Чихачев — ее дядя и что он, хотя и монах, но прекрасно знает музыку и обладает превосходным голосом… Я думаю (воскликнул Рубини), вы не запретите мне спеть при вашем дяде.

Blog