Geum.ru

А. Ф. Современная западная философия: Учебн. М.: Высш шк., 2001. 784 с. Isbn 5-06-004104-2 Федеральная целевая программа

Вид материалаПрограмма
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   89

1 Эту принципиальную для марксизма установку четко выразил Энгельс, писавший, что с каждым составляющим эпоху открытием естествознания материализм должен менять свою форму.


49


утопии к науке», и о подавляющем большинстве других сочинений Маркса и Энгельса. Их «основные вопросы» — сущность и функции государства, проблемы власти, содержания, стратегии и тактики революции и пр. и пр. И все это — не «наряду с философией»; это как раз и было реальным осуществлением философской программы «приземления философии»! И вовсе не рассуждения о борьбе лагерей материализма и идеализма как основное содержание истории философии, не трактовка понятия материи, и даже не понимание практики в качестве критерия истины оказались значимыми для философов XX века, а формационная концепция исторического развития (см. тематику М.Фуко), Марксов анализ идеологии и особенно «ложного сознания» (см. тематику психоанализа), исследования касательно власти (см. работы Ж. Делеза). Этот список можно было бы продолжить. Что же касается понимания практики у Маркса, то, повторяю, не суждения Маркса о практике как основе познания и критерии истины привлекают сегодня внимание западных философов, а тот факт, что его трактовка практики как предметной деятельности означала по сути отказ от традиционной философской оппозиции, «дуализма» субъективного и объективного [1]. Это стало чуть ли не общим местом во всей современной философии после феноменологии Гуссерля. Поэтому тот, кто хочет увидеть и понять общие тенденции развития западной философии XX века, не должен игнорировать Маркса только потому, что сегодня в стране, где совсем еще недавно марксизм был официальной идеологией, Маркс стал мыслителем «немодным».

1 Об этом, кстати, писал сам Маркс в «Тезисах о Фейербахе»: «Главный недостаток всего предшествующего материализма — включая и фейербаховский — заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, в не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно». (Маркс К., ЭнгельсФ. Соч. Т. 3.С. 1). Не правда ли, странно звучит для слуха материалиста, привыкшего к устойчивому словосочетанию «объективная действительность»?


Позитивизм — философская парадигма индустриального общества. «Первый позитивизм»

В тот же исторический период, когда Маркс, Кьеркегор и Фейербах сводили счеты с абстрактной философской системой Гегеля, рассуждая о земном содержании категорий «субъект», «объект», «сущ-


50

ность» и «действительность», синхронно с развитием промышленного производства развивалось и естествознание, поставившее себя на службу этому производству. Во времена Маркса было уже тривиальностью рассматривать технику как «овеществленную силу науки». Соответственно, преобразования в социальной жизни все в большей мере ставили политику и право на службу реальным — теперь уже в первую очередь экономическим — интересам новообразованных и преобразованных социальных групп, получивших название «классов», «сословий» и «социальных слоев». Понятие «интерес» становится центральным не только в экономической науке (которая быстро превращается в политэкономию) и правоведении, но и в философии (вспомним Кьеркегора). На смену феодальному государству в Европе практически повсеместно пришло государство буржуазное — то сравнительно мирно, «по-английски», то под аккомпанемент ружейных выстрелов, «по-французски». Здесь, после сравнительно недолгого правления реставрированных Бурбонов (которые, по словам современников, «ничего не забыли и ничему не научились»), к власти очень скоро пришли банкиры, в лице Луи Бонапарта, «маленького племянника великого дяди»; везде буквально вышли на поверхность социальные интересы, и Маркс в своих филиппиках по поводу господства «буржуазного чистогана» и торговли водкой и шерстью, практикуемых высокородными британскими дворянами [1], просто констатировал факт: государство, становясь «правовым», вместе с тем и на самом деле превращалось в средство регулирования социальных (в основе своей экономических) конфликтов и защитника классовых (опять же экономических в их основе) интересов. Поэтому рассуждения о правосознании как инобытии мирового или народного духа, и о государстве как осуществлении этого духа в образованном обществе пользовались все меньшим доверием. А уж представление о государе как «помазаннике Божием» стало выглядеть совершеннейшим архаизмом.

1 См.: Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 1. «Манифест Коммунистической партии».


Соответственно, как природу, превращенную из «храма» в «мастерскую», должны изучать не натурфилософы, стремящиеся проникнуть в тайны бытия, а практически мыслящие естествоиспытатели, желающие получить полезный результат, так же точно и обществом — этой машиной общественного управления — должны заниматься столь же практичные люди «позитивной» науки — например, политэкономы, правоведы или социологи. Не случайно этот последний термин был изобретен в ту же эпоху, когда рождался научный исторический материализм К.Маркса, и чуть ли не общепринятым стало представление,


51


что европейскому человеку следует либо отряхнуть со своих ног философию — эту «пыль пройденных дорог», либо так ее изменить, чтобы она годилась для обслуживания полезных, практических, позитивных наук; либо, наконец, превратить и ее в науку (например, в науку о познавательном процессе — теорию познания или методологию).

Соответственно тому, как позитивные науки — в отличие от прежнего спекулятивного знания — должны опираться на факты наблюдения и эксперимента (в том числе и науки социальные — они ведь тоже должны опираться на факты или свидетельства о фактах: «изучение источников» — специально для истории), «полезная» философия, видимо, должна заняться изучением реального знания и реального процесса познания, как они осуществляются в добропорядочных науках.

Именно такой была общая установка позитивизма — философского направления, начало которому было положено французским философом и социологом О.Контом (1798-1857) и его английским последователем и другом Дж. Ст. Миллем (1806-1873).


Огюст Конт

Показателен тот факт, что Конт, признанный «отец позитивизма», начинал свою карьеру как секретарь Сен-Симона, одного из редакторов знаменитой французской Энциклопедии, выход которой в свет знаменовал существенную перестройку ценностных ориентиров знания: ведь ее авторы и издатели ставили задачу собрать воедино и так или иначе упорядочить все без исключения знания обо всех без исключения вещах. Энциклопедия не проводила принципиальных различий между науками, искусствами и ремеслами и предоставила особое место всем людям, которые считались сведущими в своих областях знания. Алфавитное распределение сведений, конечно же, было в этом отношении самой подходящей, весьма «демократической», и к тому же весьма удобной для практического пользования формой представления знания — хотя отнюдь не оптимальной в смысле систематизации сведений по предметным областям. Отсюда то внимание к проблеме классификации знаний и наук, которое было свойственно практически всем философам этого периода — мы либо прямо находим классификации (таковы были «первые позитивисты» — Конт, Милль и Спенсер — их основные труды просто-напросто были вариациями на «энциклопедическую тему»), либо обнаруживаем косвенно, через изучение методов и предметов разных наук (наиболее яркий пример — неокантианство).

Конечно же, именно позитивистов следует считать наиболее радикальными противниками прежней философии — философии как «ме-

52

тафизики», как учения о скрытых причинах и недоступных взору непосвященных первоосновах мироздания. Под таким углом зрения они предстают как наследники философского агностицизма (который и был, так сказать, изначальным врагом метафизиков). Но если «классический» агностицизм, так или иначе, расценивал результаты своих изысканий с известной грустью — как констатацию несовершенства человека, ограниченности его познавательных способностей (и потому его естественным следствием была кантианская позиция, разделение мира на сферы «вещей-в-себе» и «вещей-для-нас») — «классический позитивизм» склонялся к феноменализму, то есть к представлению, что мир чувственных вещей и отношений между ними и сам по себе достаточно хорош, чтобы в нем жить и им заниматься. Что же касается «сущностей», то они для практической жизни никакого значения не имеют, и потому — не более чем фикции. Подлинная действительность — это именно явления, факты — без всякой «метафизической подпорки» (букв, «субстанции»); явления эти определенным образом соотносятся друг с другом в пространстве и времени (то есть скоординированы друг с другом и следуют друг за другом). Как писал однажды, вполне в духе позитивизма, Энгельс (со ссылкой на практическую мудрость англичан, придумавших эту пословицу): «Лучшее испытание пудинга в том, что его съедают». Вот этими-то фактами и отношениями между ними и должна заниматься особая наука, философия, наводя порядок в наших знаниях о мире явлений.


Под таким углом зрения устанавливаемые наукой законы — только устойчивые отношения подобия и следования. Если ученый выходит за эти пределы (конечно, лишь в своем воображении) — он перестает быть позитивным ученым и тонет в болоте негативной метафизики. Позитивный философ, соответственно, прежде всего критик метафизики — он слуга науки и воспитатель ученых — он пестует позитивное мышление, позволяющее ученому быть осмотрительным при выдвижении гипотез — если уж без них нельзя обойтись вообще. После критического разбора, которому позитивный философ подвергает научные достижения, все они превращаются в систему позитивного знания, в которой не остается ничего, кроме фактов и их отношений. Факты могут быть как единичными, так и обладать различной степенью общности. Факт — это и отдельное наблюдение, и основанное на многих наблюдениях понятие (которое обобщает материал наблюдений), и научный закон. Факты могут быть как конкретными (таковы наблюдения и законы частных наук), так и абстрактными — таковы факты математики.

53


Понятно, что и подлинное знание относительно нас самих тоже может и должно быть только позитивным — его, по мнению Конта, дает социология. В основании социологии лежат явления, относящиеся к нашему, человеческому, телесному и общественному положению. Психологию, которая основывалась бы на самонаблюдении, Конт не признает не то, что базисной, но даже вообще позитивной наукой.

Следует иметь в виду, что понимание базисной науки у Конта тесным образом связано с его общей позитивистской установкой, с отвержением метафизической иерархии явления и сущностей. Поэтому базисных наук столько же, сколько самостоятельных областей явлений. Иначе говоря, Конт, признавая единство научного знания, считает его возможным только в форме энциклопедии (здесь нетрудно увидеть преемственность с предшествовавшим этапом ценностного переворота в культуре, когда Европу буквально захлестнула эпидемия коллекционирования и классификаторства — чуть ли не все мало-мальски образованные и обеспеченные люди, начиная с купцов и кончая королями, коллекционировали не только произведения искусства, рукописи и книги, но также растения, бабочек, минералы и минеральные воды; отсюда выросли разного рода классификации — растений, животных и минералов — Бюффона, Линнея, Вернера. При этом Конт был противником редукционизма — его понимание единства научного знания не предполагало никакой онтологической — метафизической — подпорки, вроде тезиса о материальном единстве мира. Более того, его подход был и антисистематическим — несмотря на то что с современной точки зрения классификация любого рода уже есть систематизация. Но не стоит забывать, что в тогдашнем образованном сознании слово «система» было прочно связано с идеалистической — прежде всего гегелевской — метафизикой, и даже стало чем-то вроде философского ругательства (например, одно из самых крепких слов, которыми Энгельс «обложил» Дюринга в своей, совсем недавно такой знаменитой в нашей стране, книге «Анти-Дюринг» — это «системосозидающий Дюринг»). Если же речь идет об упорядочении фактического материала, чем вынужден заниматься любой ученый, то в этой работе он использует вовсе не «систему», а метод; в его исконном значении это слово означает «путь»; метод вносит в поиски и результаты поисков порядок, но здесь отсутствует важнейшее качество «системы» в традиционном смысле — замкнутость, завершенный характер абсолютной и окончательной истины. Поэтому в глазах приверженцев позитивизма и теория тоже выглядела скорее как классификация фактов, область которых неопределенна. По той же причине они (в отличие, например, от Ньютона) не видели большой разницы между теорией и гипотезой — ведь для любой научной деятельности, когда приходится обрабатывать множество фактов, нужна руководящая идея, то есть метод, функцией которого является упорядочение материала. Поэтому столь

54

распространенный упрек в адрес позитивистов, что они-де «безмозглые эмпирики», несправедлив — и показать это можно не только с помощью опровергающих цитат из работ Конта, но и с помощью реконструкции внутренней логики позиции позитивизма: из антиметафизической установки, конечно же, следует отвержение и абсолютной, и объективной истины (истина трактуется только как «организующая форма опыта» — об этом немало сказано у позитивистов «второго поколения» — эмпириокритиков), но не следует вывод о бессмысленности поисков (изобретения) эффективных методов! Поэтому антиредукционист и противник «систем» Конт, а тем более его ученик и последователь Милль, такое внимание уделяют логике научного исследования. Об этом будет более уместно сказать тогда, когда речь пойдет о Милле и его индуктивной логике, а теперь ограничимся констатацией принципиальной разницы между традиционной трактовкой логики — как идеальной основы мира, мирового Логоса, и позитивистской — как набора мыслительных средств, изобретенных и используемых человеком в его исследовательской практике, начиная с повседневной и «случайной» и кончая специализированной научной.

Разумеется, главное дело жизни Конта — это его шеститомный «Курс позитивной философии», который он систематично и упорно издавал на протяжении 12 лет — с 1830 до 1842 года, и последовавший затем четырехтомник «Система позитивной политики, или трактат по социологии, учреждающей религию человечности» (1851-1854). Но самое существенное изложено в его «Речи о духе позитивизма», центральной частью которой является изложение закона трехстадийного развития человеческого духа, согласно которому и человечество, и любая из наук, и отдельный человек в своем духовном развитии проходят стадии «теологическую, или фиктивную», «метафизическую, или абстрактную», и «позитивную, или реальную». Этот закон, в соответствии с принципиальной позицией Конта, предстает как факт, и не нуждается ни в каком обосновании — достаточно перечислить важнейшие черты каждой из этих стадий. Для первой характерны предпочтение трудных и даже неразрешимых вопросов о первоосновах и первопричинах мира, стремление к абсолютному знанию, которое, естественно, находит удовлетворение в религиозном объяснении и рассматривает все вещи и события по аналогии с человеческими качествами, только чрезвычайно преувеличенными. Эта теологическая фаза проходит, соответственно, стадии фетишизма, политеизма и монотеизма. В последнем созревает возможность перейти к метафизической фазе, на которой место Бога и его воплощенного Слова занимает онтология сущностей. Философия (метафизика) предстает поэтому в глазах Конта как упрощенная, постепенно обесцениваемая теология.

55


На третьей стадии происходит критическое преодоление метафизики — разум отказывается от иллюзий потустороннего, трансцендентного, от желания получить абсолютную истину, и в качестве единственной, конечной, и вполне достижимой, реальной цели науки рассматривает рациональное предвидение.

Принципом, своего рода заповедью разума становится «видеть, чтобы предвидеть». Универсальным обобщением научной практики становится, по Конту, вывод о неизменности законов природы (каковые, как уже было отмечено, суть устойчивые отношения в мире явлений). Разумеется, такой вывод вряд ли можно рассматривать как простое обобщение наблюдаемых фактов — скорее уж наоборот, из наблюдения должно было бы следовать гераклитовское «все течет». Поэтому Конт вынужден принять — тоже в качестве факта — базисное свойство разума предпочитать стабильное изменчивому: отсюда почтение к сфере неподвижных звезд и упорный поиск «законов» — то есть регулярностей в последовательности явлений. Тезис о неизменности законов природы поэтому обосновывается по традиции философскими аргументами. И по той же причине математическая астрономия оказывается предшественницей, даже в определенном смысле матерью наук, занимающихся более сложными «земными» явлениями. Кстати, это совершенно справедливая констатация: во-первых, астрономия начинается как «небесная геометрия»; затем совершается очень непростой переход к «небесной механике» — посредством введения «планетных сфер», а потом совершенных орбит; эта небесная механика, в свою очередь, предшествовала «земной» и была ее логическим основанием — никак не наоборот! Если бы Господь не создал «на небе» воплощенную «механическую абстракцию» — связанную отношением гравитации систему двух тел, планеты и Солнца (вследствие их небольшой величины, по сравнению с массой Солнца, массами других планет не только можно было пренебречь; да сначала их, при наличии примитивных измерительных инструментов, до появления телескопа, нельзя было даже заметить), то ньютоновская механика вообще вряд ли смогла бы родиться: аналитическое решение задачи движения трех тел, если неизвестен характер их взаимодействия, представляет непреодолимые трудности и для современной вычислительной техники.

Этим объясняется то сопротивление, которое встретил эволюционизм в европейском сознании, и те коллизии, нередко напоминающие маскарад с переодеваниями, которые сопровождали историю эволюционных идей во всех областях культуры — вплоть до сферы политической жизни. Диалектик Гегель заканчивает свою систему абсолютной истиной. Деятели французской революции не только говорят о наступлении эры Разума, но и обряжаются в римские тоги, подчеркивая

56

свою верность традиции. Даже для последователей Маркса, радикальнейшего революционера — «в Коммуне остановка»! Во всех этих случаях перед нами — то же самое противоречие, которое Маркс констатировал у Гегеля — между его методом и системой. И противоречие это свойственно всему европейскому мышлению той эпохи; оно было симптомом перехода, нисхождения духа (если угодно, симптомом его падения) с классических высот абсолютности на грешную землю практической жизни с ее относительными истинами, которые уже трудно — если не невозможно — отличить от полезных фикций. Впрочем, была сделана попытка смягчить сокрушительный удар от такого падения, предпринятая Гегелем и затем повторенная диалектико-материалистической теорией познания: выдвинут тезис о диалектике относительной и абсолютной истины, и тем самым прежний идеал превращен в идеальный предел реального процесса. И это — тоже вариант нового для того времени интеллектуального штампа: применительно к «реальной» истории те же Маркс и Энгельс писали, что историческая закономерность складывается из действий отдельных людей, преследующих свои личные цели, а «суверенность» научного мышления результируется из мыслительной деятельности индивидов, «мыслящих весьма не суверенно». К тому же и противоречие — в качестве факта мысли — не только было «реабилитировано» — в качестве «реального противоречия жизни», но и логика, включившая в свой состав противоречие, получила высшую степень «алгебры логики» (старая, соответственно, предстала как ее «арифметика»).

Нет поэтому ничего странного в том, что позднейшие историки философии усматривают в контовском законе «трех стадий» истоки эволюционизма, тогда как сам Кант был противником редукционизма. В самом деле, в известном смысле верно, что из «закона трех стадий» рождались и эволюционные теории, и исторический поход к истине, и генетическая методология — но сам Конт игнорирует современную ему физическую термодинамику, которая вводит в механику идею необратимого развития. (К математическому ее аппарату, впрочем, он относится вполне терпимо — может быть, потому, что математик Фурье был его другом, а может быть, по той причине, что Фурье не считал, что его математический аппарат раскрывает глубинную сущность реального физического процесса — на что претендовал Больцман с его кинетической теорией теплоты.)

Только самый младший из старшего поколения позитивистов — Г. Спенсер — уже на другом склоне перевала: он не только вполне сознательный и весьма последовательный эволюционист, но и столь высоко ценит идею эволюции, что настойчиво оспаривает у Дарвина пальму первенства в создании теории эволюции вообще.

57


Остановимся несколько подробнее на существенных моментах социально-политической конструкции Конта. Она представлена в трех разделах — как учение об условиях существования общества (включая функционирование социальных институтов) — «социальная статика»; как учение об изменении социальных систем — «социальная динамика»; и как программа социального действия — «социальная политика».

В первом разделе рассмотрены основные, по Конту, социальные институты (семья, государство, церковь) в отношении их места и роли в социальной системе. Базовой ячейкой общества Конт считал семью. Она выступает «либо как спонтанный источник нашего морального воспитания, либо как естественная база нашей политической организации. В своем первом аспекте каждая современная семья подготавливает общество будущего; в своем втором аспекте каждая новая семья продлевает жизнь настоящего общества».

Таким образом, семья — своеобразная «субстанция» социума, и одновременно носитель его идеи. Здесь человек учится «жить для других», преодолевая природный эгоизм. Государство выступает в качестве органа сохранения социальной солидарности и ее укрепления, оно есть выражение «общего духа» народа. Поэтому главная его функция — моральная, продолжением которой выступают и экономическое управление, и политическая деятельность. Идеальная структура социального управления — разделение функций моральной и политической власти, наилучшим образом существовавшее в середине века (церковь — государство) и должное возродиться в будущем. На роль интеллектуальной сердцевины будущей «церкви» Конт предназначал собственное учение, которое должно было обзавестись гражданскими обрядами и обычаями. Таковы основные идеи социальной статики.