Дано мне тело

Вид материала

Документы

Содержание ПСИХЕ-ЙОГА Введение в психе-йогу Воля, Эмоция, Логика, Физика Это несомненно. Все это сомнительно» ВЕРХ (первый две функции) и НИЗ ВЕРХА и НИЗА Первая функция Вторая функция Третья функция Четвертая функция Первая вторая третья четвертая Палитра чувств “Романтик” (1-ая Эмоция) “Актер”(2-ая Эмоция) “Сухарь”(3-я Эмоция) “Зевака” (4-ая Эмоция) На всякого мудреца довольно простоты Логика поползла вверх “Догматик”(1-ая Логика) “Ритор”(2-ая Логика) ... Полное содержание

Подобный материал:

• Все тело мне, как в сказке, 3.05kb.
• Мне дано задание спроектировать технологический процесс изготовления детали "Стабилизатор",, 255.1kb.
• Лиз Бурбо Твое тело говорит «Люби себя!» Благодарности, 4128.75kb.
• Лиз Бурбо – Твое тело говорит «Люби себя!» Благодарности, 3917.77kb.
• А. тело пренебрежительно малой массы, 100.22kb.
• Александр Лоуэн, 6615.21kb.
• Александр Лоуэн, 3806.69kb.
• Титаны эпохи возрождения, 535.97kb.
• Иргупс кафедра «Высшая математика», 134.83kb.
• Раньше я был камнем. Та величественная длительность времени еще и сейчас продолжает, 456.32kb.

АЛЕКСАНДР АФАНАСЬЕВ


СИНТАКСИС ЛЮБВИ

(ТИПОЛОГИЯ ЛИЧНОСТИ И ПРОГНОЗ ПАРНЫХ ОТНОШЕНИЙ)

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Широк человек, слишком даже широк, я бы сузил»,- говорил Достоевский и знал, что говорил. Самому писателю присуща была такая пугающая широта натуры, что старый друг Достоевского, критик Страхов, вынужден был признаться: «Я не могу считать Достоевского, ни хорошим, ни счастливым человеком (что, в сущности, совпадает). Он был зол, завистлив, развратен, он всю жизнь провел в таких волнениях, которые делали его жалким, и делали бы смешным, если бы он не был при этом так зол и так умен. Сам же он, как Руссо, считал себя лучшим из людей и самым счастливым. По случаю биографии я живо вспоминал все эти черты. В Швейцарии, при мне он так помыкал слугою, что тот обиделся и выговорил ему: «Я ведь тоже человек!» Помню, как тогда же мне было поразительно, что это было сказано проповеднику гуманности».

Банальность сообщить: человек сложен, противоречив. Однако от повторения банальность эта не становится менее очевидна. Вот еще одна характерная зарисовка с натуры: «Странные люди окружали Шаляпина. Он мог над ними вдоволь издеваться, и из этих людей образовалась его свита, с которой он расправлялся круто: Шаляпин сказал, - плохо бывало тому, кто не соглашался с каким-либо его мнением. Отрицая самовластие, он сам был одержим самовластием. Когда он обедал дома, что случалось довольно редко, то семья его молчала за обедом, как набрав в рот воды».

Парадокс? Защитник униженных и оскорбленных любил унижать, певец вольницы оказывался домашним деспотом! Но мало констатировать парадоксальность человеческой натуры, хотелось бы понять ее природу...

Существует давняя грустная история про одного арабского халифа. Он ребенком вступил на престол, правил долго и счастливо, умер в глубокой старости, окруженный многочисленным потомством; был халиф уважаем подданными и соседями, любим женщинами, удачлив в войнах и несметно богат. Все называли его «Счастливчиком». Но когда после смерти халифа открыли дневник, который он ежедневно вел, и подсчитали число дней, помеченных им как счастливые, то оказалось их только четырнадцать. Всего четырнадцать дней, две недели счастья - на такую долгую и внешне благополучную жизнь.

Грустная история. История, которая может послужить наглядной иллюстрацией простой и очевидной мысли: человек несчастлив, несчастлив глубоко и хронически. Единственное, что спасает человека от отчаяния - это несбыточные надежды, неведение относительно бедственности своего положения и постоянное неблагополучие окружающих, таких же, как он, бедолаг. Отсутствие счастья - норма людской жизни, и как всякая, даже отрицательная норма, она вольно или невольно примиряет нас с существующим порядком вещей.

Если попытаться назвать главный источник людского неблагополучия, то им, считаю, будет одиночество. Под «одиночеством» в данном случае следует разуметь не только общепринятые его формы, вроде вынужденного одиночества Робинзона Крузо или безбрачия 20 миллионов взрослых в бывшем СССР и каждого девятого жителя США. Лики одиночества многообразны. Человек один, даже когда не бывает один, даже когда, кажется, соблюдены все внешние формы активного общест­венного бытия, он одинок в семье, в толпе, в церкви, в партии, в клубе, на работе...

В свою очередь, и у одиночества есть своя причина: извечное незнание себя и других, отсут­ствие ясных представлений о собственном внутреннем мире и возможностях контакта с внутрен­ними мирами других. «Кто мы? Куклы на нитках? А кукольник наш небосвод?» - вопрошал Омар Хайям, и сам не решался дать ответ на этот вопрос. Действительно, мы настолько плохо знаем су­щество своей натуры, что ощущаем себя беспомощными игрушками в руках судьбы, которая, бу­дучи сама слепа, таскает нас, слепых, по кочкам и ямам бытия без цели и смысла. Потому-то и изби­рает часто человек, в страхе перед собственной и чужой незрячестью, путь странника-одиночки. Во тьме, которая пуста, реже набиваются шишки - такова логика слепых.

* * *

«Познай самого себя!» было написано на фронтоне храма дельфийского оракула. И сколько не прошло веков, призыв этот не стал менее злободневным, наоборот, возросшая ценность отдельной личности сделала его еще более животрепещущим и значительным. Поэтому, нисколько не претендуя на создание исчерпывающей картины внутренней жизни человека, все-таки попытаюсь дать ответ на ряд основных вопросов человеческой психологии: Кто мы сами в себе? Каковы мотивы нашего поведения и отношения к другим? Где истоки любви, любовных ошибок и заблуждений?

Сам по себе большой замах данной книги мог бы и не показаться чрезмерным, будь она посвящена иной теме, не психологии. Но когда речь заходит о внутренней жизни индивидуума, о такой тонкой материи, как человеческие отношения, всякая попытка уловить их в сети теорий и ме­тодик кажется заведомо обреченной на провал. Все так. Но как неповторимый рисунок кожи на пальце человека складывается из немногих простых элементов, так и личность его - слагаемое нескольких поддающихся описанию психических модулей. Кроме того, как бы ни была сложна и плохо уловима система человеческих отношений, она остается системой - системой, в которой все не случайно. Мы не случайно любим, не случайно ненавидим, симпатизируем или остаемся равнодушными. При всей бессознательности большинства наших душевных движений, они не лишены смысла. Обычно бесконтрольные симпатия, неприязнь, индифферентность в итоге всегда оказываются имеющими свой резон, и значит, есть возможность и смысл проследить, в чем этот резон состоит.

Человек вообще прирожденный психолог. И не будучи психологом, выжить он не в состоянии. Иное дело, что большая часть наших верных психологических наблюдений остается несформулированной, опирается на интуицию и корениться в подсознании. Думаю, вряд ли кто возьмется оспаривать Лабрюйера, сказавшего: «В любом, самом мелком, самом незначительном, самом неприметном нашем поступке уже сказывается весь наш характер: дурак и входит, и выходит, и садится и встает с места, и молчит, и двигается иначе, нежели умный человек.»

Особенно острым становится психологическое зрение человека в экстремальной ситуации. Самый первый тюремный опыт А.И.Солженицына как раз и заключался в обнаружении у себя этого дара прозорливости. Он рассказывал: «...дежурный надзиратель внес мою кровать, и надо было бес­шумно ее расставить. Мне помогал парень моего возраста, тоже военный: его китель и пилотка лет­чика висели на столбике кровати. Он еще раньше старичка спросил меня - только не о войне, а о та­баке. Но как ни был я растворен душой навстречу моим новым друзьям и как ни мало было произне­сено слов за несколько минут, - чем-то чужим повеяло на меня от этого ровесника и фронтовика, и для него я замкнулся сразу и навсегда.

(Я еще не знал ни слова «наседка», ни - что в каждой камере она должна быть, я вообще не успел еще обдумать и сказать, что этот человек. Г.Крамаренко, не нравится мне, - а уже сработало во мне духовное реле, реле-узнаватель, и навсегда закрыло меня для этого человека. Я не стал бы упоминать такого случая, будь он единственным. Но работу этого реле-узнавателя внутри меня я скоро с удивлением, с восторгом и тревогой стал ощущать как постоянное природное свойство. Шли годы, я лежал на одних нарах, шел в одном строю, работал в одних бригадах со многими сотнями людей, и всегда этот таинственный реле-узнаватель, в создании которого не было моей заслуги ни черточки, срабатывал прежде, чем я вспоминал о нем, срабатывал при виде человеческого лица, глаз, при первых звуках голоса - он открывал меня этому человеку нараспашку, или только на ще­лочку, или глухо закрывал. Это было всегда настолько безошибочно, что всякая возня оперуполно­моченных со снаряжением стукачей стала казаться мне козявочной: ведь у того, кто взялся быть предателем, это явно всегда на лице, и в голосе, у иных как будто ловко-притворно - а нечисто. И, напротив, узнаватель помогал мне отличить тех, кому можно с первых минут знакомства открывать сокровеннейшее, глубины и тайны, за которые рубят головы. Так прошел я восемь лет заключения, три года ссылки, еще шесть лет подпольного писательства, ничуть не менее опасных, - и все семнад­цать лет опрометчиво открывался десяткам людей - и не оступился ни разу! Я не читал нигде об этом и пишу здесь для любителей психологии. Мне кажется, такие духовные устройства заклю­чены во многих из нас, но, люди слишком технического и умственного века, мы пренебрегли этим чудом, не даем ему развиться в нас.» К сказанному Солженицыным остается лишь добавить, что тюремные старожилы владели такого рода техникой почти профессионально, и одного их взгляда на очередной этап было достаточно, чтобы указать стукачей. Но даже такие завсегдатаи тюрьмы вряд ли могли описать природу своей прозорливости, так как корни ее глубоки, на самом дне подсозна­ния.

* * *

Отношение между сознанием и подсознанием - особая и интереснейшая область психологии. Первыми брешь в стене между тем и другим пробили индийские йоги. Великая заслуга йогов заклю­чается в том, что они пассивный, подсознательный контроль мозга над организмом сделали актив­ным, сознательным. До йогов возможности физиологического самоконтроля ограничивались под­сознательным поддержанием функций организма на заданном изначала уровне. Йоги же, переведя самоконтроль из подсознания в сознание, получили возможность не просто длительное время под­держивать данное природой, но и исправлять врожденные дефекты организма, бесконечно совер­шенствовать его функции.

Чем-то подобным индийской йоге, но не в физиологической, а в психологической области яв­ляется изложенный в данной книге метод, названный по аналогии «психе-йогой». Суть психе-йоги - подчинить сознательному контролю бессознательные душевные движения, твердым знанием о себе и о других высвободить огромный, нераскрытый прежде, психологический потенциал человека. В том, что такой метод совершенно необходим, сомневаться не приходится; ведь наша психика про­должает находиться под полным контролем подсознания, пассивного по своей сути, способного от­вечать на удары лишь бегством, отчуждением и одиночеством.

Мало общего у психе-йоги и с той областью человеческого знания, которую лишь по недора­зумению принято называть «психологией» (какой бы оттенок - бытовой или научный - ни прида­вался этому термину). Разница видится в том, что психология больше напоминает хирургию, чем йогу. Как ни крути, а в основе ее лежит насилие над психикой: будь то внутреннее самопринуждение (аутогенная тренировка) или широчайший набор средств внешнего насилия: от родительского ремня до психотропных средств и гипноза. При всех условиях такое воздействие не достигает цели и ведет либо к душевному излому, либо к сомнамбулизму, либо к временному облегчению, за которым сле­дует горькое похмелье. Недаром Зигмунд Фрейд, много и, на первый взгляд, успешно лечивший гипнозом, вынужден был отказаться от него и вступить на психе-йогический путь, т.е. на путь пере­вода в сознание бессознательных психических процессов.

Упоминание имени Фрейда, вероятно, уже подсказало читателю, что психе-йога не является чем-то совершенно оригинальным и имеет свою предысторию. Это действительно так. Отправной точкой для создания психе-йоги послужили гениальные, не побоюсь этого слова, психологические исследования вильнюсского социолога Аушры Аугуставичутэ.¹ Кроме того, в процессе работы над темой выяснилось, что психе-йога - продолжение многовековой традиции психологических разработок. Например, четырехчленная иерархия функций в психе-йоге одновременно может быть возведена к учению о четырех видах души Аристотеля, теории четырех темпераментов Гиппократа, к четырех­членным типологиям Юнга, Сиго, Акоффа и Эмери, четырем типам высшей нервной деятельности Павлова, четырем формам «Я» Уильяма Джеймса, четырем телесным типам Кречмера, четырем биоритмам Апеля и т.д.

Кратко обрисовывая предысторию психе-йоги, можно сказать, что она не является чем-то аб­солютно оригинальным, а представляет собой новый этап в том направлении работ, которое делает ставку на самопознание как на главный инструмент совершенствования психики человека, новый этап в том направлении, которое стремится переводом бессознательным процессов в сознательные дать ключ к активизации и гармонизации внутренней жизни личности.