Унас в гостях замечательный журналист Маша Гессен со своей новой книгой. Речь идет о Григории Перельмане, вероятно
| Вид материала | Документы |
- Л. И. Институциональный анализ китайской модели: теоретическая дискуссия и прогноз, 585.68kb.
- Этой книги – история покушения на русскую культуру, хотя формально речь здесь идет, 1891.76kb.
- Унас в гостях блистательный писатель Александр Мелехов, 29.83kb.
- Ментальные карты мира, 151.72kb.
- Содержание: Вместе с Битлз, 4326.04kb.
- Математические сказки Домашняя творческая работа, 24.92kb.
- Какой компьютер выбрать для школы Macintosh или, 349.69kb.
- Модернизация образования – шаг в будущее, 334.49kb.
- Это истечение крови из сосудов, наступающее чаще всего в результате их повреждения., 100.23kb.
- Унас в гостях прозаик, Андрей Рубанов. Вы с невероятной интенсивностью пишете. Увас, 646.13kb.
Д.Б.: У нас в гостях замечательный журналист Маша Гессен со своей новой книгой. Речь идет о Григории Перельмане, вероятно. Самом известном россиянине в мировом математическом сообществе. Что заставило вас, совсем не математика, подробно изучать биографию и жизнь этого человека?
М.Г.: Нельзя сказать, что я совсем не математик. Почему у меня была идея, что я может, могу проникнуть в секрет этой жизненной истории, это то, что я когда-то училась в математической школе. Надо сказать, что это нашло подтверждение по мере того, как я брала интервью у множества людей, которые с ним учились, работали, дружили, просто были знакомы. Так вот, мне показалось, что эта субкультура математических школ сильно повлияла на то, кто он есть.
Д.Б.: Что вы можете сказать об этой субкультуре?
М.Г.: Я не знаю, в каком это состоянии сейчас, это меня не очень интересовало. Меня интересовало, какой эта культура была в 70-е 80-е годы. Я думаю, что это палка о двух концах. С одной стороны, для такого ребенка, каким был Перельман и для такого ребенка, какими были многие из нас, для ребенка, который привык, что ему нигде не место, что он везде чужой, попадание в эту среду, где ценится интеллектуальное достижение, где ты не должен быть ловким. Не должен быть пионером, зарабатывать очки так, как зарабатывались очки в советской школе, было абсолютным спасением. С другой стороны, это была совсем особая культура, которая была не только терпима к таким проявлениям, но и в некотором смысле навязывало и пестовало такие регрестические аутистические отношения с окружающим миром. Я уж не говорю о том, что это была жесточайшая конкурентная среда. Я как раз из тех людей, для которых с одной стороны это было спасением, с другой стороны, много лет изживали в себе последствия этой среды.
Д.Б.: Вы можете сказать что, написав книгу, вы стали понимать проблему?
М.Г.: Нет, я могу сказать, что я в процессе понимания книги поняла драматургию решения. В чем был главный затык до того, как он взялся за проблему. Надо понимать, что топология - абсолютно абстрактная область. Та задача, которую решил Перельман - задача для трех измерений. При этом эти три измерения, простите, существуют в четырехмерном пространстве. Но топология в отличие от такой школьной геометрии- наука о свойствах воображаемых объектов. В ней нет таких понятий, как длина отрезка и прочей конкретики, к которой мы привыкли со школьной скамьи. Гипотеза формулировала следующим образом: если есть некий объект трехмерный, существующий в четырехмерном пространстве и в нем нет дырок, узлов, то всегда ли он является трехмерной сферой, или он может быть чем-то еще?
Д.Б.: Нет, не может.
М.Г.: Ну вот на то, чтобы доказать, что он не может быть больше ничем, ушло около ста лет.
Д.Б.: Все свои люди, но разве это не очевидно?
М.Г.: Вы знаете, это не такой смешной вопрос, как может показаться, потому что для двухмерного объекта в трехмерном пространстве это действительно очевидно. Трехмерный объект в четырехмерном пространстве - это то, что мы с вами не можем себе представить. Самое смешное, что доказательство для пяти и более измерений, появились раньше, чем появилось доказательства Перельмана. Условно говоря, при большем количестве измерений у тополога есть больше места для маневра. Интересно, мне кажется, в истории доказательства Перельмана то, что он не поставил задачу. Задачу поставил Пуанкаре. Вообще, в математике постановка оригинальной задачи является наивысшим достижением. На второй ступени этой иерархии стоят математики, которые придумывают способы решения задач, поставленных кем-то еще. Этого тоже Перельман не сделал, это сделал человек по имени Ричард Гамильтон. Он намети программу дальнейшего решения и погряз в ней. И в течение двадцати лет сидел в это борозде. Это вторая человеческая история, я не очень прописывала ее в книжке, потому что это отдельная история, отдельная трагедия. Мы можем представить человека, который придумал решение одной из великих задач тысячелетия и не справился с осуществлением этого решения. С осуществлением справился Перельман. В некотором смысле он повторил подвиг олимпиадника, только в немыслимом масштабе.
Д.Б.: Он 7 лет убил на это дело?
М.Г.: Семь лет в полном одиночестве.
Д.Б.: А есть надежда, что он будет заниматься другой проблематикой, или он отошел от математики вообще?
М.Г.: Он утверждает, что не занимается математикой и, в общем, нет повода ему не верить.
Д.Б.: А чем же он занимается?
М.Г.: Он ходит в оперу. Чем еще он занимается, не понятно. По отрывочным сведениям, он утверждал, что чтобы заниматься тем, чем занимается, не требуется даже высшего образования. Есть предположение, что он занимается обработкой музыки в компьютере.
Д.Б.: А в чем затык Гамильтона, почему у него не вышло?
М.Г.: Он не мог справиться с решением задачи в рамках топологии.
Д.Б.: А то что напечатано, вот эта знаменитая компьютерная статься, вы ознакомлялись с этим текстом?
М.Г.: Ну, я на него смотрела, это довольно бесполезное занятие для не математика. То, что опубликовал Перельман на сайте Архив, это была статья, состоящая из трех частей. Даже нельзя ее назвать статьей, это скорее выглядело как препринт - то есть некие размышления, которые потом привели бы к написанию статьи. Просто статью он отправлять в журналы не стал и даже заявлять о ней, как о решении теоремы Пуанкаре не стал. Он просто закинул это на этот сайт.
Д.Б.: Почему?
М.Г.: Потом что ему это все не надо, для него математическое достижение абсолютно самодостаточно. Если в традиционном мире математик, или любой другой человек своим достижением делится для того, чтобы получить признание коллег, это ему совершенно не нужно.
Д.Б.: Почему же его заинтересовала эта проблема? Чистый азарт?
М.Г.: У меня есть действительно подозрение, что это действительно чистый азарт. Вообще из тех, с кем я говорила, никто не охарактеризовал Перельмана как очевидного, или гениального геометра. Более того, геометрам кажется, что у него скорее алгебраический склад мышления, а алгебраистам кажется, что скорее геометрический склад мышления. Вероятно, не тот и не тот, он отличается от большинства математиков невероятной мощностью своего ума.
Д.Б.: Почему Перельман стал персонажем масскульта? Ведь Уаэлс осуществил гораздо более масштабную и более знаменитую задачу.
М.Г.: Он стал героем масскульта, потому что не взял миллион, а до того, как он не взял миллион, он отказался от медали Филдза - самой важной математической премии в мире. Это поведение сделало больше для того, чтобы привлечь внимание к гипотезе Пуанкаре, самому Перельману и математике вообще, чем эта премия в миллион, предназначением которой был привлечь внимание к прекрасной науке математике мог бы, если бы он согласился его взять.
Д.Б.: Я понял из вашей книги, что главная причина недовольства Перельмана заключается в том, что Гамильтон оказался обойден?
М.Г.: Честно говоря, я не думаю, что это так. Перельман сказал, что не примет миллион Клея, потому что этот миллион не было бы присудить Гамильтону, но для Перельмана это частный случай, общей проблемы математического сообщества. Которое монетизирует математическое достижение, что само по себе неправильно. Которое не признает первенство в математическом достижении так, как Перельману кажется нужным. Один из самых больших скандалов эпохи работы Перельмана в институте Стеклова, касался ссылок в научных статьях. Поскольку Перельман стоял на позиции, что ссылаться нужно всегда на первый случай возникновения того, или иного решениями ли той или иной мысли, а не на любой последующий. Понятно, что в принципе он прав, но возводить это в абсолют...Но есть работа Перельмана, сделанная в соавторстве, которая не опубликована из-за конфликта по поводу сносок.
Д.Б.: А до гипотезы Пуанкаре он что-то серьезное сделал в математике?
М.Г.: Он решил очень красивую, довольно важную для топологии задачу под названием "гипотеза души".
Д.Б.: Он доказал ее отсутствие?
М.Г.: Нет, гипотеза очень красивая, что у каждого топологического объекта есть некая квинтэссенция, некие неотъемлемые свойства, которые являются как бы его душой. Эта гипотеза, которая кажется столь же очевидной, как гипотеза Пуанкаре, оставалась нерешенной в течение нескольких лет и Перельман красиво и элегантно ее решил.
Д.Б.: Ему сейчас сколько лет?
М.Г.: Ему 45 в этом году будет, решил он задачу Пуанкаре 9 лет назад уже, в 36 лет, до этого он 7 лет над ней работал.
Д.Б.: Почему он не уехал в Штаты?
М.Г.: Он провел несколько лет в Штатах, он был в полном восторге вначале, говорил, что это лучшее место для работы, был намерен перевезти туда мать и сестру.
Д.Б.: Маму он по-моему, перевез?
М.Г.: Мама за ним ездила практически всегда, она ездила за ним даже на сборы перед математическими олимпиадами. Сестру не перевез, сестра уехала в Израиль, получила там математическое образование и сейчас живет в Швеции. Он постепенно охладел к Америке, с чем это связано не совсем понятно, но он сменил мнение на диаметрально противоположное, сказал, что работаться ему будет лучше в России и уехал. Отчасти он был очень недоволен тем, как проходили собеседования на пост профессора в американских университетах. Он считал, что его способности настолько очевидны, что любо университет тоже немедленно предложить ему савку полного профессора. То, что ему предлагалось всякий раз доказывать, что он этого заслуживает, казалось ему унизительным и главное, совершенно ненужной формальностью. Интересно, что спустя 8 - 9 лет после этих случаев, когда он оказался в Америке уже человеком, доказавшим гипотезу Пуанкаре и на него посыпались предложения профессорских ставок, он был глубоко оскорблен. Ведь он тот же самый Перельман, раньше ему надо было доказывать, а теперь они готовы ему давать ставку за просто так.
Д.Б.: А он с кем-нибудь общается сейчас?
М.Г.: Сейчас практически нет, он живет с мамой, общается с ней. Иногда отвечает на звонки. Он до сих пор вполне благосклонен к разным проектам связанным с детским математическим образованием в Петербурге. Со всем остальным он разорвал связь. Я думаю, он не возражал бы, если бы его миллион пошел бы на детей. Я, надо сказать, высказывала это соображение институту ***, когда они меня спросили, как мне кажется, каким образом нужно употребить эти деньги. Но им явно кажется, что это недостаточно серьезно.
Д.Б.: А вот его манера не стричь ногти, с чем это связано?
М.Г.: Я думаю, что он глубоко не понимает, зачем это делать, зачем стричь волосы, менять одежду с какой-то регулярностью, все это странные требования социума.
Д.Б.: Но вы повидались и с теми, кому он читал лекции. Как они вспоминают? Понятно было что-нибудь?
М.Г.: Это очень интересный вопрос, потому что есть диаметрально противоположные отзывы и я думаю, я знаю, с чем связана эта противоположность. Перельман по воспоминаниям даже тех, кто был с ним в математической кржке, всегда рассказывал не столько о решении задачи, сколько о своих собственных отношениях с задачей. Надо сказать, что даже его препринт содержит и ответвления в размышлениях Перельмана, которые не имеют никакого отношения к окончательному решению. Но, поскольку они были частью его романа, он его включил. Я думаю, что доступность ли недоступность его лекций зависела от того, насколько он был еще в любви активных отношениях с той или иной задачей. У него была абсолютно провальная лекция после того, как он решил теорему души. Я уверена, что это потому , что произошло слишком много времени, он уже погрузился в другие задачи и ему нечего было сказать на эту тему. Отзывы на его лекции о гипотезе Пуанкаре непосредственно после того, как он опубликовал препринт, совершенно лучезарные. Он был абсолютно доступен, все оставались в восторге после этих лекций.
Д.Б.: Если бы вам случилось с ним поговорить, вы бы нашли о чем его спросить, или вам уже все понятно?
М.Г.: В идеале кончено, я бы уже показала ему книгу. Он бы прочитал и сказал "здесь все неправильно".
Д.Б.: А вы передали ему книгу?
М.Г.: Я пыталась передать ему книгу, но не очень прикладывала к этому большие усилия по одной простой причине. Еще когда я была в процессе сбора материала, авторы основной книги о его доказательстве. Я сказал, что он там опубликовал фактически препринт. После этого несколько команд математиков, в том числе китайская, в течение двух лет фактически расшифровывали написанное Перельманом, чтобы убедиться, что это действительно доказательство, а во вторых, для того, чтобы объяснить более широкому математическому сообществу, как устроено это доказательство. Так вот основным результатом этой работы стала книга размером примерно 800 страниц. И меня попросили ее ему передать. Когда я начала пытаться передать через кого-то, мне сказали, что он последнее время имеет привычку запускать в людей предметами, которые ему пытаются передать. Поскольку книжка тяжелая, пожалуй не стоит.
Д.Б.: Почему вы написали книгу по-английски и не сами перевели ее на русский?
М.Г.: Я не умею переводить на русский язык, я перевожу периодически на английский, на русский я переводить не умею, поэтому мне это было бы очень тяжело, мне бы пришлось ее писать заново, а писать заново книжку, которая уже написана, это не очень интересна.
Д.Б.: Кто перевел ее?
М.Г.: Илья Кригер.
Д.Б.: А он имеет отношение к математическому сообществу?
М.Г.: Я, честно говоря, не знаю.
Д.Б.: Какая в Штатах была реакция?
М.Г.: В Штатах были очень хорошие рецензии, книга очень неплохо продавалась и продается. Сейчас она только что вышла в Англии.
Д.Б.: А нет ли у вас тайной надежды как-то повидаться, проникнуть? вы же знаете адрес?
М.Г.: Вы знаете, я понимаю, что это звучит странно про человека, который написал книгу о том, кто не хочет, чтобы о нем писали. Мне кажется неправильным искать контакта с человеком, который не хочет идти на контакт.
Д.Б.: Но на улицу он выходит.
М.Г.: Выходит, периодически к нему кто-то подбегает, он отнекивается, говорит, что никакой он не Перельман. Его ответы на вопросы, которые кто-то ему выкрикивает из-за двери, все выстроены по той или иной формуле. Я не вижу смысла в том, чтобы пытаться его как-то вытянуть.
Д.Б.: Вам не кажется, что он находится в состоянии прогрессирующего безумия и что дальше оно пойдет еще глубже и что возможно, он вообще перестанет быть доступен человеческим реакциям?
М.Г.: Я не могу судить об этом, мне кажется, что те семь лет, которые он проел в работе над гипотезой Пуанкаре, потребовали от него огромной жертвы. он фактически принес в жертву те небольшие навыки человеческого общения, которые у него были. Они вышел из этого полузаточения гораздо менее адаптированным человеком, чем он был.
Д.Б.: Я немного поговорю о Снобе, если вы не возражаете.
М.Г.: Я возражаю, давайте либо одно либо другое.
Д.Б.: Просто мне хотелось бы узнать - я очень удивлен тем, как популярен проект. Вы связываете это с тем, что все хотят быть элитой, или просто это правильное ведение журнала?
М.Г.: Мне кажется, что мы пишем интересные статьи на интересные темы.
Д.Б.: Но согласитесь, что это еще и некоторая философия.
М.Г.: Это действительно некоторая философия, но это философия обычных либеральных ценностей.
Д.Б.: Не только, это определенный тип человека, который в общем, достаточно одинок.
М.Г.: Я, почему не очень хочу об этом говорить, потому что для того, чтобы об этом поговорить хорошо, нам нужно с вами отдельно встретиться. То значение, которые мы вкладываем даже не столько в слово сноб, сколько в проект, оно очень простое. Мне кажется, что первые 15 лет после возникновения нового российского государства, нового общества и экономики, люди были заняты тем, что они отстраивали, как это делают эмигранты, попавшие в новую страну, самих себя в новом обществе. Это внутренне нацеленный процесс. Человек понимает, кто он такой, как он хочет жить, чем хочет заниматься. Он отстраивает свою идентичность. После того, как этот процесс закончен, он готов высунуться из-за своего забора и осмотреться по сторонам. Для этого создан проект Сноб, чтобы свести людей, которые готовы выйти из этого кокона. Философия проекта Сноб заключается в том, чтобы свести вместе людей, которым есть уже что сказать друг другу. Сложность этого процесса возникает тогда, когда мы наталкиваемся на отсутствие навыка и отсутствие привычки к существованию пространства, в котором можно говорить с другими людьми, а ген только с людьми из твоего крошечного информационного пузыря.
Д.Б.: Мы понимаем, что математика современная становится все более изотерическим занятием. Это для тех, кто продвинут, не кажется ли вам, что вообще тенденция во всем обществе сегодня - все большая профессионализация и все меньшая возможность контакта? То есть, грубо говоря, в этом смысле проект Сноб - единственная возможность иногда договориться для людей, которые чрезвычайно далеко разнесены.
М.Г.: Я не уверена, что я вообще в это верю. Может, потому что я представитель единственной профессии, которая возводить дилетантизм в профессию. Поэтому для меня признать прогрессирующую профессионализацию общества было бы пораженчеством. Я думаю, что если люди лишены повседневного живого общения, они среди прочего, тупеют. Я это знаю по себе, потому что когда я закапываюсь для того, чтобы писать книжку, через 2 - 3 месяца..
Д.Б.: Тем не менее, сегодняшний гуманитарий, даже он с трудом говорит с другим гуманитарием, занимающимся в другой области чем-то. Мне кажется, что мир атомизируется стремительно, усложняются вещи.
М.Г.: Наверное, с другой стороны всякая интердисциплинарность в западных университетах, если 20 лет назад была довольно экзотической вещью... Есть большое областей, в которых интердисциплинарность является ключевым элементом.
Д.Б.: Мне кажется, что сегодня понять русскую проблему англичанин в принципе не способен, мы все далеко разошлись.
М.Г.: Я не уверена, что я с этим согласна. Например, в связи со своей работой в Снобе, довольно много общаюсь с нашей пиарщицей в Америке, которая родом из Индии. Говорим мы с ней, естественно, по-английски, я на своем эмигрантском американском английском, она на своем эмигрантском индийском английском, но я очень хорошо могу ей объяснить темы, на которые мы пишем, потому что на основе ее опыта в индийском обществе, многое понятно и знакомо из того, что не знакомо американцам, которые выросли в Америке. Она понимает, как это подавать.
Д.Б.: Кстати, если это не политкорректный вопрос, то простите, Перельман - еврей, мы все это понимаем. Действительно ли есть в еврейском менталитете и характере некоторая особая предрасположенность к решению таких каббалистических путанных абстрактных задач? Народ книги? Или это все выдумки антисемитов?
М.Г.: Это прекрасный вопрос. Моя предыдущая книга была про медицинскую генетику. Один из продолжающихся споров в этой области касается того, насколько применимы принципы естественного отбора к современному обществу.
Д.Б.: Абсолютно неприменимы.
М.Г.: Есть такая теория, известно, что евреи в среднем на тестах IQ получают оценку несколько выше, чем представители многих других народов. Это не значит, что все евреи умные, это значит что средний бал несколько выше. Это история про некоторые навыки. есть предположение, что поскольку евреи последние 13 веков занимались деньгами, то произошел отбор в сторону математических способностей. Контр аргумент заключается в том, что за 13 веков никакой отбор произойти не мог и вообще принципа такого рода отбора не применимы современному обществу. Но вообще говоря, за последние лет 5 чаша весов в генетическом соотношении склоняется к аргументу, что скорее отбор есть.
Д.Б.: Я не думаю, что есть отбор, я думаю, что есть изначальная предрасположенность. Господь зачем-то создал людей разными. Русские гениально решают неразрешимые задачи, но не математические, делают сверхчеловеческие подвиги, которых не ожидаешь. Французы прекрасно делают сыри пишут социальную прозу, американцы могут написать большой американский роман. Вы в себе замечаете какие-то склонности к этому? Вы же тоже из математической школы.
М.Г.: Тут поди разбери, что курица, а что яйцо. Я думаю, если бы я росла не в Советском союзе, может, мне вся элита математика была бы до лампочки. Я кончено же, конченный гуманитарий. Просто заниматься гуманитарными науками, было понятно, что в Советском союзе это бесперспективная история. Единственное место, где найдется дом для такого ребенка как я,- математическая школа. Когда я уехала из Советского союза в возрасте 14 лет, я стремительно потеряла интерес к математике.
Д.Б.: Почему вы все-таки живете и работаете в России?
М.Г.: Так сложилось исторически, я сюда приехала в начале 90-х в качестве американского корреспондента. Это было самое интересное место на земле. По мере того, что человек становится старше, обрастает детьми и недвижимости, он становится все менее мобильным. Уровень моей любви к тому месту, где я живу, к моим друзьям, к образу жизни, перевешивает мою мобильность.
Д.Б.: Вам здесь сейчас интересно?
М.Г.: Мне здесь по-прежнему интересно, я невероятно ценю то социальное окружение, которое у меня здесь есть, хотя как и во всем российским обществе, у меня миграционные настроения усиливаются с каждым жнем.
Д.Б.: Россия сейчас проходит стагнацию, или все-таки есть надежда на какую-то точку бифуркации перелома, кипения?
М.Г.: Я думаю об этом каждый день.
Д.Б.: Вы видите признаки какие-то? Или все ровно, серо?
М.Г.: Когда я окончательно потеряю надежду, я уеду.
Д.Б.: Это понятно, но есть ли сегодня шансы?
М.Г.: Да, сегодня шансы есть. Я вокруг себя вижу гораздо больше людей, которые испытывают некий дискомфорт. Это первое и необходимое условие для того, чтобы что-то произошло.
Д.Б.: Если в России что-то и произойдет, вектор этого будет направлен к свободе, или к хаосу, дезинтеграции, или к новому Сталину?
М.Г.: Мне кажется, ужас нашей ситуации заключается в том, что ни один ответственный человек не может ждать ответ на этот вопрос. У этого ужаса есть понятные причины - мы живем в настолько информационно атомизированном обществе, каждый из нас смотрит в свое зеркало. Большинству из нас в общем, довольно приятно смотреть в это зеркало, а смотреть друг на друга и понять, что у соседнего человека, невозможно. В этом смысле мы все аутисты.
Д.Б.: С каким чувством вы вспоминаете 90-е годы?
М.Г.: Я думаю, что мне воспоминания о 90-х даются проще, чем большинству моих сверстников, которые никогда отсюда не уезжали. Моя очарованность была несколько отстраненной. Я смотрела на страну, которая делает выбор. Меня радовал выбор, который делала страна, но это не был мой выбор. Теперь это мой выбор, для меня 90-е были временем, когда я входила в существование в качестве российского гражданина. И право проголосовать у меня было в 96-ом году. И я им уже не воспользовалась, потому что не могла с чистой совестью проголосовать за Ельцина.
Д.Б.: А выросло ил новое поколение, которое умеет работать?
М.Г.: Мне совсем новое поколение нравится гораздо больше, чем люди чуть постарше, то есть те, кто моложе меня, но старше совсем молодых. У меня настолько крошечная выборка, что смешно обобщать. Но мне повезло, те совсем молодые люди, с которыми я работаю, думающие, активные, быстрые и имеют какое-то представление о добре и зле.
Д.Б.: Вы остаетесь американской гражданкой?
М.Г.: Да.
Д.Б.: Каковы перспективы там, есть ли второй срок у Обамы
М.Г.: Мне кажется, рано сказать, я думаю, что совершенно нельзя исключить что у Обамы будет второй срок.
Д.Б.: А вы за него были?
М.Г.: Да, вполне была им очарована и как раз тот год мы с семьей жили в Америке. Я с детьми ходила голосовать и это был бесценный опыт воспитания, потому что здесь я им ген могу рассказать про демократическую процедуру с чистой совестью. И вот этот опыт хождения в участок, голосование, обсуждение вопросов, которые были вынесены на референдум.
Д.Б.: Но сейчас вы не в восторге от Обамы?
М.Г.: Сейчас нет. Мне кажется, что он сделал изначально неправильный выбор, он решил вести политику примирения и отчасти соглашательства, когда нужно было. Пользуясь той невероятной волной доверия, которая внесла его в Белый дом, вести политику конфронтации.
Д.Б.: Вы полагаете, что ему следовало додавить противника до конца?
М.Г.: Думаю, что ему следовало открыть расследование - всяческие нарушения, которые были допущены во время администрации Буша. Это шаг, на который он сознательно не пошел и мне кажется, что это было первой крупнейшей ошибкой.
Д.Б.: Буш никогда не казался вам глупцом, но глупцом титаническим, с потенциями великого президента?
М.Г.: Мне нет, мне всегда казалось, что он маленький человечек.
Д.Б.: Вы можете допустить, что 11 сентября было инспирировано Бушем или его друзьями?
М.Г.: Нет, я такого не могу себе представить.
Д.Б.: А можете вы допустить, что взрывы в Москве были делом рук чекистов?
М.Г.: В это мне гораздо легче поверить. Мне кажется, что это версия, которую нужно рассмотреть и понять, как это было на самом деле. Я не то чтобы очень удивлюсь, если выяснится что это были чекисты, но говорить об убежденности было бы лишним.
Д.Б.: Есть ли у вас намерение продолжить писание биографий и какая у вас на очереди?
М.Г.: У меня вот-вот выйдет книжка про Биробиджан. отчасти основана на биографиях, там три разные биографии трех писателей разных поколений, жизнь и творчество которых та или иначе связана с Биробиджаном.
Д.Б.: Вы кого рассматриваете?
М.Г.: Бергельсон, Израиль Эннет, Леонид Школьник.
Д.Б.: У вас нет ощущения, что Биробижан был с сущности, был задуман как довольно любопытный эксперимент?
М.Г.: Конечно, вообще то, что меня заинтересовало первоначально в истории Биробиджана, то, что аргумент в пользу гораздо рациональнее, чем аргумент в пользу Израиля, ну что за идотская утопия - ехать в какую-то пустыню, жит среди арабов. говорить на языке, которого никто не помнит, когда можно жить в стране, в которой евреи живут исторически. Говорить на знакомом языке и пользоваться заботой родного государства.