Geum.ru

Рассказ "Вечер бродит по лесным дорожкам "

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
Владислав Крапивин

АЛЬФА БОЛЬШОЙ МЕДВЕДИЦЫ

(ПОСМОТРИ НА ЭТУ ЗВЕЗДУ)

Рассказ

"Вечер бродит по лесным дорожкам..."

Это слова из песни. Самое начало, первая строчка. Она вертится у Альки в голове, потому что вечер и в самом деле бродит по лесу. Очень темный, южный. Черноморский. Запах моря смешался с запахом лесных трав. Звезды горят среди черных веток, будто далекие фонари­ки. И фонарики в руках у ребят мигают, как пойманные звезды. И все молчат. Лишь трава шелестит да широкие листья кустарника хлопают по ногам, как маленькие ладошки. Да речка журчит.

Кто-то ойкнул: оступился с камня в воду. А речка-то горная, и вода - не то что в море. Впереди сдержанно засмеялись.

Потом чей-то жалобный голос, кажется, Димки Снежкова сказал:

- Эй там, сзади? Поищите пилотку, пожалуйста. У меня ее веткой сняло.

- Подумаешь, пилотку сняло? Не голову ведь!

- Так Марья Александровна завтра и голову снимет, когда будем имущество сдавать.

- А она тебе зачем, голова-то?

Острят. Веселятся. Будто и не грустно никому. Алька тоже при случае может сказать что-нибудь смешное. Только все это так, для ви­ду. Потому что этот вечер - последний.

И сейчас, мигая фонариками, идет восьмой отряд на последний свой "огонек". На маленькую костровую площадку, укрытую в зарослях дубняка.

Здесь нет обычая разводить громадные костры. В некоторых лаге­рях это любят: запалят в день открытия такой огонь, что хоть пожар­ный вертолет вызывай! Да в последний день смены такой же. А зато все остальные вечера: линейка, отбой - и в постель. А в "Орленке" не так. Почти каждый вечер собираются у маленького огонька отряды. На своих площадках. Их обступает лес, и каждому отряду кажется, что, кроме них, нет ни кого среди темноты и шепота листьев.

Но Алька знает: если вдруг найти волшебные слова и, разбежав­шись, взлететь высоко-высоко, то увидишь берег, усыпанный огненными точками. Будто это и не берег, а море, и в нем отразились звезды. А в настоящем море звезды не отражаются, там расходилась волна. Там стригут темноту громадными голубыми ножницами по граничные прожекто­ра.

Каждая огненная точка на берегу - отрядный костер. Тихо звенят гитары или идет негромкий разговор. Разговоры у всех разные, а песни одни и те же. Орлятские. Можно приземлиться у любого костра, и тебя встретят как товарища и посадят рядом, хотя, может быть, и не помнят даже в лицо.

Но Алька не хочет к другим кострам. Сегодня, в по следний ве­чер, он хочет быть только здесь. Рядом с Димкой Снежковым, Владиком Бочкаревым , Светой Колончук. И с другими. С теми, кого месяц назад не знал и без кого теперь не может и полдня прожить.

Посидеть вот так, поговорить. Или помолчать. Или спеть. Иногда песня лучше всякого разговора.

Саша Гнездов, лучший отрядный вожатый (в этом абсолютно уверен весь восьмой отряд), берет обшарпанную в походах гитару.

- Ну что, братцы? Приуныли немножко? Это бывает...

Ничего себе "немножко"! Ну ладно...

Вечер бродит по лесным дорожкам...

В общем-то, это и не пионерская песня. Она про геологов и нем­ного про любовь. Но так уж повелось: все огоньки во всех отрядах на­чинаются с нее. Там есть такие хорошие слова :

Подожди, постой еще немножко,

Посидим с товарищами у костра...

Посидим. Разговаривает о чем-то костер. В небе изредка проска­кивают огненные стрелки метеоритов. На лицах и рубашках, на Сашиной гитаре - отблески пламени. Ногам тепло от огня, а по спине пробегает холодок.

Димка Снежков шевелит плечами и придвигается к Альке. Алька молча набрасывает на плечи ему свою парусиновую куртку.

- Ты что, мне не холодно, - шепчет Димка. - Я просто так.

- А мне совсем тепло. Я тоже просто так... К тому же это ведь твоя куртка.

- Моя?

- Конечно. Видишь, тут рукав прожженный. Помнишь, мы в походе мою куртку под голову подложили, а твоей укрылись, и на нее уголек упал...

- Точно. А где твоя?

- Я ее Галке Снегирёвой отдал из девятого отряда. Помнишь, ког­да все в Золотую балку ходили первый раз, Павлик Табаков, маленький такой, в очках, ногу подвернул и они из Галкиной куртки носилки сде­лали, а Галка потом в ручей свалилась и давай дрожать. . .

- Это какая Галка? - спрашивает Снежков как-то слишком уж рав­нодушно. - Их командирша, что ли?

- Ну да. Она из Ленинграда.

- Помню, говорит Димка и почему-то вздыхает.

- Нашел пилотку-то? - шепчет Алька, хотя и так видит, что вы­ловленная из речки пилотка сохнет у Димки на колене.

- Ага... Я из-за значка беспокоился.

Он переворачивает пилотку и показывает приколоnый к ней значок: синий, с белым пароходом, красной полоской и золотой надписью: "Вол­гоград". Димка сам из Волгограда. Этот значок он целый месяц не хо­тел ни подарить, ни променять. Сейчас он отцепляет его и, неловко навалившись локтем на Алькино колено, начинает прикалывать к Альки­ной рубашке рядом со значком "Орленок" и золотистой медалью - тоже орлятской.

Альке больно коленку, но он терпит и даже почти не дышит. Он сейчас и сам готов отдать Димке все на свете.

- У меня шариковая ручка есть, из боевого патрона сделанная, - шепчет он. - Только не здесь, а в лагере. Я тебе обязательно подарю.

Света Колончук осуждающе смотрит на них: возятся что-то, петь перестали. Разве можно мешать песне?

...Знаю я, о чем поют ребята:

Завтра на маршруты выходить пора.

Это, конечно, про геологов, про их нелегкие дороги. Но сейчас каждый из ребят поет про свой маршрут.

Завтра кому в Москву, кому в Хабаровск, кому в маленькую Пок­ровку, Тюменской области. Димке- в Волгоград, Альке - в Свердловск, Свете - в Минусинск...

Когда-нибудь (и, может быть, уже скоро) люди при думают карман­ные видеофоны, чтобы в любую минуту, когда захочешь, можно было по­говорить с другом, увидеть его лицо. А ракетные корабли, как автобу­сы, будут за какой-нибудь час переносить человека с Дальнего Востока на Украину. Но пока этого нет. И все понимают что, может быть, ни­когда больше не увидят друг друга...

А помнишь, Алька, первый день, когда вы только встретились?

... Они только приехали в "Орленок". День стоял бессолнечный, небо казалось предгрозовым, а по горизонту, поднявшись от моря до облаков, медленно проходили смерчи. И море, которое Алька мечтал увидеть ярко-синим и ласковым, жило ожиданием шторма.

Все было незнакомым: дома - длинные и белые, как пароходы; де­ревья, каких Алька раньше не видел; мальчишки и девчонки, про кото­рых еще неизвестно, что они за люди. Особенно вон тот, рыжеватый, с торчащими на затылке волосками. Кажется, его Димкой зовут. Наверно, очень ехидная личность: вон как хитро поглядывает вокруг...

За деревьями строго и торжественно ударили барабаны, и к пест­рой нестройной ребячьей толпе вышел отряд вожатых.

Конечное Алька тогда не знал, кто из них самый лучший, кто из них Саша Гнездов. Они все ему показались почти одинаковыми. Строй­ные, загорелые. Какие-то сразу в одно время и веселые, и сдержанные. И сразу было видно, что это друзья. Что они рады ребятам.

Они хором сказали притихшим новичкам приветствие, а потом с шутками и смехом "растащили" ребят по отрядам.

Саша собрал отряд на лужайке недалеко от моря. Он не стал гово­рить о распорядке дня, дисциплине и правилах поведения. Он взял ги­тару и спросил:

- Кто знает песню "Веселый юнкор"?

Знали многие. Потому что в восьмом отряде собрались юнкоры. Здесь были те, кто умел писать заметки, стихи и рассказы, умел

рисовать и фотографировать. И не только умел, но и любил.

Альку послали в "Орленок"" за то, что он лучше всех оформлял дружинную стенгазету. А еще он немножко писал стихи, но про это в школе не знали: Алька стеснялся свои стихи показывать. И в первый день в "Орленке" он не догадывался, что здесь перестанет стесняться и стихи его много раз будут повторять по всему лагерю.

Он многого не знал в первый день. Не знал, что колючий рыжева­тый Димка станет его другом, что пасмурное небо к вечеру очистится, что жизнь в лагере будет совсем непохожа на обычный "отдых", когда думают лишь о прибавке в весе.

Эта жизнь закружила его со следующего утра, когда трубы сыграли "Орленок-орленок..." и торжественным выходом барабанщиков открылась линейка.

- Барабанщики, марш!.. - И начинался день.

Было много дел. Были игры, походы, костры, плавание. Было синее море в белой окантовке прибоя. Пограничная тропа в зарослях над об­рывом и настоящий автомат на плече. Были песни Саши Гнездова. И было главное дело - газета, которая, хоть лопни, должна выйти три раза в неделю на трех ватманских листах. И такая, чтобы целый день в пио­нерской комнате дружины "Звездной" толпились читатели.

Алька один раз так умотался с этой газетой, что заснул на лис­тах картона в уголке пресс-центра. Об этом целую неделю со смехом рассказывали в лагере. Ну и что же? Это был хороший смех, без обиды. Ведь газета все равно вышла в срок. И недаром Альке вручили на ли­нейке медаль за юнкоровскую работу...

Но самым-самым главным в этой жизни была постоянная радость и ощущение товарищества. И Алька на писал стихи:

Я не знал, я не думал, что это так здорово:

В этом солнечном мире

так много и дружбы, и силы. Ведь сейчас бы могли своротить даже горы мы, Если б только друзья нас об этом просили.

Но не надо. Пускай эти горы стоят.

И пускай плещет море задорно и весело.

Никогда не забудем ни ты и ни я

Наши песни, орлятские песни...

Песни - как страницы дневникам записанного в памяти. Поешь пес­ню - и вспоминаешь дни и дела. Вот эту пели, когда уходили в плава­ние на теплоходе "Романтик", эта звучала, когда возвращались с ла­герной "Зарницы", под эту строили Бруствер Славы - памятник тем, кто погиб, защищая эту землю.

И вот пришла минута для "Звездопада" - песни прощания.

... Эта песня звучит иногда по радио. И у тех, кто был ког­да-нибудь в "Орленке", в эти мгновения сильнее бьется сердце. Но все-таки по радио эту песню поют не так, как у лагерных костров, и пропускают очень важные слова. А все орлята их помнят:

Что пожелать вам, мальчишки, девчонки?

Встретиться снова бы в нашем "Орленке"...

Будет и солнце, и пенный прибой,

Только не будет смены такой...

Не будет...

Но она была!

Она, как яркий горячий огонек, останется в твоей жизни. Как ор­лятский значок, похожий на маленькое пламя. Как звезда.

Саша отложил гитару и встал.

- Вот что, ребята, я хочу сказать... Жаль расставаться, да? Яс­ное дело, жаль. Тут, как ни утешай, сколько слов ни говори, ничего не поделаешь. Да и какие бы мы были друзья, если бы расставались без сожаления?.. Конечно, сначала письма будем писать друг другу. Часто. Потом пореже. Потом кто-то совсем перестанет. Дома у каждого свои дела, свои товарищи. Своя жизнь. Но пусть останется между нами ни­точка, которая не оборвется никогда... Смотрите: видите созвездие Большой Медведицы?

Подняли ребята головы и сразу отыскали глазами звездный ковш. Это по нему они находили дорогу в лагерь, когда шли с ночной вылазки во время "Зарницы".

- Видите верхнюю правую звезду в чашке ковша?

- Видим...

- Это альфа Большой Медведицы. Мы возьмем ее себе на память... И каждый месяц пятнадцатого числа в десять часов вечера, пусть каж­дый взглянет на эту звезду и вспомнит друзей-орлят. В этот миг мы всегда будем думать друг о друге. Пускай каждый, глядя на звезду, спросит себя: честно ли я живу? Не изменил ли орлятскому званию?

Алька стоял рядом с Димкой и смотрел на звезду. Ему стало хоро­шо и спокойно, но грусть его не прошла.

Завтра эта грусть станет еще сильнее. Когда начнут один за дру­гим уходить автобусы. Последний взмах руки, последнее обещание пи­сать каждый день (в этот миг ты веришь, что так и будет). Может быть, ты даже заплачешь. Это бывает. Не только девочки, но и маль­чишки плачут иногда при расставании. Тут уж действительно ничего не поделаешь.

Но стоп? Сквозь собственные слезы подумай, Алька, о том, кому сейчас еще горше, чем тебе.

Подумай о вожатом. Тебе повезло: ты и представления не имеешь, что значит остаться в пустом лагере, когда разъехались ребята.

Опустела, замерла звонкоголосая страна. Темный вечер над корпу­сами. Окна светятся редко-редко, одно из десяти. Где-то бренчит ги­тара, но не так, как обычно, а потерянно и сиротливо.

Идет вожатый по палатам, мимо кроватей, которые еще, кажется, хранят тепло ребячьих тел. Идет и думает: вот здесь Алёшка лежал, здесь Саша, а здесь Валерка. А здесь маленький Андрейка в первую ночь плакал, по дому заскучал. А это Володина кровать, вон под ней еще шнурок от его ботинка валяется...

Шагает вожатый по палатам, один. Не идет к товарищам. Потому что у товарищей тоже невесело на душе. Каждый вспоминает своих - тех, к кому за этот месяц, сердцем прикипел.

Опустел лагерь. На целых три дня. Потом снова придут автобусы, полные шумных незнакомых пассажиров, и все начнется сначала. Ты ду­маешь, эта мысль утешает вожатого? Не очень. Он полюбит тех ребят так же, как полюбил тебя, и Димку, и всех твоих друзей, но эти ребя­та не заменят ему вас. И он не забудет вас. Так же, как и всех дру­гих.

Я слышал не раз от вожатых в "Орленке" и в лагерях, похожих на него:

- К черту! Нельзя же так! Каждый раз сердце пополам раздираешь. Последнюю смену работаю и ухожу!

Они не уходят. Потому что они очень нужны тебе и таким, как ты, Алька. Они очень нужны, комиссары в красных галстуках, им нельзя уходить.

Им вообще многое нельзя. Нельзя хмуриться и быть скучным, если даже очень скверно на душе. Ведь если хмурится вожатый, сразу неве­село делается отряду. Нельзя уставать. Нельзя ни на минуту забыть, что он' вожатый, командир. И что бы там ни случилось, в восемь утра, на линейке, когда раздается команда "Барабанщики - марш!", вожатый стоит в шеренге сводного комиссарского отряда. Ему открывать сейчас торжественный марш дружины, ему начинать день.

И никто не догадается, что Саша Гнездов поссорился вчера с Олей Поляковой , вожатой девятого отряда, которую считал самой лучшей де­вушкой на свете; что у другой вожатой, Зины Кругловой, всю ночь бо­лел зуб, а Сереже Косицкому, который командует юными моряками, приш­ло с заочного факультета письмо с грозным напоминанием о несданных контрольных работах.

Трудная это наука - не показывать, что тебе трудно.

Вот и сейчас подымается с камня Саша Гнездов и говорит:

- Ну, орлята, время кончилось. Пора спать. И дело не в режиме, не в дисциплине, а в том, что все равно надо когда-то расходиться, гасить последний костер. И кто-то должен сказать об этом. Трудно, а должен.

...Из речки принесли мальчишки в пилотках воду. Зашипел и умер огонь. От углей в глазах танцевали зеленые пятнышки.

- Ну что же... Пора уходить.

Пора - значит, пора. Все дружно поднялись. Но еще с полминуты стояли они и смотрели на край звездного ковша, на яркую звезду - альфу Большой Медведицы.

Потом не раз - осенью и весной, когда небо совсем черное, и зи­мой, когда небосвод бледнеет, отражая снежный блеск земли, и летом, когда над прозрачными облаками сливаются зори, - ребята будут смот­реть на эту звезду.

Подумайте, как это здорово!

Взглянуть на звезду и знать, что в этот же миг смотрят на нее синие веселые глаза Димки Снежкова, золотистые и ласковые - Светы Колончук, темные и строгие - маленькой Галки Снегирёвой из девятого отряда (ведь Димка завтра ей расскажет про звезду). Саша Гнездов то­же смотрит, и еще многие - те, кого ты здесь полюбил.

Может быть, в такую минуту тебе опять станет грустно, только в грусти твоей не будет горечи. Потому что ты знаешь: на свете очень много хороших людей, твоих товарищей. Одни - близко, другие - дале­ко. Тех, кто далеко, ты не можешь увидеть, не можешь улыбнуться им, но в радостные дни, когда вы были вместе, вы подарили друг другу очень многое. Вы подарили друг другу ощущение крепкого пионерского братства. Братства смелого, чистого и боевого. Это - на всю жизнь.

Ведь недаром ты, Алька, в прощальной лагерной стенгазете напи­сал такие строчки:

Ты уедешь вечером поздним,

Я - пораньше. Время спешит.

Но оставим мы в нашей Звездной

Навсегда частицу души.

До свиданья, товарищ. Пора мне.

Жаль, что смена так быстро прошла.

Огонек орлятского пламени

Пусть не гаснет в твоих делах...

Главное - чтобы не гас.