Григорий Васильевич Кисунько. Вместо предисловия Шифротелеграмма № от марта 1961 года. Моск время ч мин. Сов секретно, особой важности. Москва, Президиум ЦК кпсс, тов. Хрущеву Н. С. доклад

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 ... 27

Глава одиннадцатая

Возможно ли забыть нам первые полеты

ракет зенитных и локатор первый наш?

Как точно он ракеты вел на самолеты,

их курсом управлял и задавал тангаж!

После моего столь спешного возвращения с полигона Капустин Яр и заседания у Берия в Кремле мы с Панфиловым продолжали по-прежнему держать свои штаб-квартиры и в Москве и в Кратове, хотя фактически в серьезно планируемых работах на кратовской станции Б-200 уже не было необходимости. Центр тяжести «Беркута» переместился на подготовку пусков зенитных ракет по реальным мишеням на полигоне и на монтажно-настроечных работах на подмосковных боевых объектах.

Работы на пятидесяти шести объектах в Подмосковье велись одновременно, между тем как КБ-1 могло осуществлять авторский надзор только на одном из них, – наряду с тем, что на полигонном стрельбовом комплексе необходима была полная подстраховка военного боевого расчета наиболее квалифицированными специалистами КБ-1. Это создавало большие трудности в организации взаимодействия КБ-1 с организациями промышленности и с войсковыми частями на объектах. В связи с этим возникла идея выбрать среди объектов головной, на котором сосредоточить группу авторского надзора от КБ-1. Этот объект должны отлаживать заводские бригады под техническим надзором КБ-1. Что не будет получаться у заводчан – пусть помогут вызванные группой авторского надзора умельцы из КБ-1. Остальные объекты пусть равняются на головной, как на эталон, без опеки со стороны КБ-1. Чтобы выбрать головной объект, мы с Н. В. Панфиловым проехали по всему внутреннему кольцу системы «Беркут», оценивая состояние по строительной готовности, удаленность от Кратова и от Москвы и даже конкретно от КБ-1. От этих поездок у меня осталось тягостное впечатление от вида строителей-зэков, исподлобья и, как мне казалось, со злостью наблюдавших за майором в форме МГБ и подполковником-связистом, перед которыми тянулись навытяжку их начальники. Может быть, где-нибудь вот так же и мой отец?.. Если жив.

В качестве головного объекта был выбран ближайший к Кратову с тем, чтобы в роли оперативной группы от КБ-1 отрядить на него основной состав лаборатории, обеспечивавшей обслуживание испытаний кратовской станции. Елян одобрил наши совместные с Панфиловым предложения, договорились с Рябиковым и Устиновым, головной объект был утвержден, и были приняты меры для максимального опережения его строительной готовности по сравнению с другими объектами – как будущего эталона для других объектов.

Я считал, что с этим событием закончились мои функции как «заместителя технических руководителей испытаний» на кратовской станции, и старался полностью вернуться к своему высокочастотному отделу. Но Елян по инерции продолжал спрашивать с меня и за техническое руководство головным объектом, хотя у меня не было никаких полномочий по линии главных конструкторов, меня не признавали военпреды, а по штатным обязанностям ответственным за головной объект считался отдел Панфилова, главенствовавший над отделами-смежниками. Двусмысленность моего положения усугублялась тем, что антенны и на полигоне и на объектах продолжали числиться как не удовлетворяющие ТУ, и это обстоятельство смаковалось как дежурное блюдо на всех совещаниях с обязательным склонением фамилий Кисунько и Заксона, висело над нами как изрядный должок, за который рано или поздно придется расплачиваться. Похоже на то, что нас держали как заложников: если пуск на полигоне окажется неудачным, то можно заявить, как тогда в Кратове заявил Расплетин, что с этими г...ными антеннами станции не могут работать и мы, мол, об этом докладывали в шифровке на имя ЛП. А пока что в планы моего отдела включается «доработка антенн на соответствие ТУ», и Еляну, как начальнику предприятия, приходится изворачиваться, чтобы засчитывать высокочастотникам выполнение невыполнимого плана. К тому же и ответственный представитель панфиловского отдела на головном объекте Марков имел пристрастие собирать за моей спиной надуманные претензии к «опальному» высокочастотному отделу, и это сгущало атмосферу над антенщиками.

Мне надоела вся эта возня, и я предложил Панфилову включить свой отдел на правах подотдела в его отдел, сосредоточив в объединенном отделе всех разработчиков станции Б-200. В одном отделе – единый план, и тогда не только я, но и руководство объединенного отдела будет заинтересовано в выполнении и реальности плановых заданий. И кто бы ни катил бочку на высокочастотников – это будет бочка на весь объединенный отдел. Это предложение было принято, и объединение отделов своим приказом узаконил Елян. Но это лишь частично разрядило обстановку. Дело в том, что на объектах состав наладчиков был еще неопытным, технические инструкции не выполнялись, из-за этого возникали неполадки и даже поломки оборудования. Особенно участились поломки кварцевых герметизаторов в волноводах из-за таких небрежностей, как подача в волноводы воздуха давлением в сотни атмосфер вместо одной избыточной.

Герметизаторы были одним из пунктов обвинения во вредительстве в прошлогодней кляузе на имя Сталина. Теперь же все факты разгильдяйства списывались на мнимые дефекты конструкции, и получалось, что в антенно-волноводном тракте все плохо, а его разработчики – либо слабаки, либо высококвалифицированные вредители. Положение усугублялось тем, что в министерство, в ТГУ и в КБ-1 поступили письма с оптического завода, в котором три профессора утверждали, что стеклянно-кварцевые герметизаторы с заданными характеристиками вообще нереализуемы, что надо искать принципиально иное техническое решение. Мне было ясно, что эти письма на самом деле были продиктованы стремлением оптического завода избавиться от такой «грубо-стекольной» работы, как волноводные герметизаторы. «Мы завод оптического приборостроения, а не стекольщики для зарвавшегося КБ-1» – так надо было между строк понимать письма трех профессоров. Однако формально высокий авторитет авторов писем, которых хорошо и давно знали Рябиков, Устинов и Елян, начал работать в пользу залежавшейся в сейфах версии о вредительстве, и я снова почувствовал внимание к себе со стороны госбезопасников в КБ-1 и аппарата Калмыкова в ТГУ.

На все вопросы в этой связи и на письма трех профессоров я ответил тем, что направил на завод трех техников из вакуумной лаборатории с задачей: выпустить на заводском оборудовании опытную партию герметизаторов, обучить этому нехитрому делу заводской персонал и даже самих профессоров, если они того пожелают. Эта задача была успешно и довольно быстро выполнена, – правда, без ее «профессорской» части, – и вопрос с герметизаторами был закрыт.

Однако параллельно с этим в КБ-1 по совету одного из знакомых Еляну Курчатовских физиков была предпринята попытка создания волноводных герметизаторов из тефлона, в то время известного под секретным шифром «продукт № 400», который успешно применялся на заводе Еляна в изделиях для Курчатова. Я попытался отговорить Амо Сергеевича от этой затеи, но этим немного разозлил его, и он сказал:

– Значит, не зря говорят, что вы большой упрямец. Но, не будь я Елян, мы с технологами сделаем такие герметизаторы, и вы увидите, что были неправы. Согласны на равных проверить оба варианта?

– Согласен, но давайте заранее договоримся насчет запасной фамилии для вас, когда вы перестанете быть Еляном. Я предлагаю – Стеклян, в честь стеклянного варианта.

– Не возражаю, но предлагаю и для вас запасную фамилию – Тефленко. Если наша возьмет.

Посмотрев на часы, Амо Сергеевич раздраженно нажал кнопку директорского коммутатора, а когда ответила секретарша, сердито спросил:

– Уже прошел час, как я поручил вам найти Лосика, чтоб он срочно зашел ко мне. Где Лосик?

– Амо Сергеевич, никак не могу его найти. В отделе говорят, что он ушел на обед. Продолжаю искать.

Лосика – начальника отдела новых технологий и новых материалов – все же разыскали, и Елян встретил его вопросом:

– Сколько можно обедать? Вы забыли, что находитесь на работе?

– А разве я не имею права по-человечески пообедать?

Елян удивился развязности Лосика, особенно неожиданной для этого подхалима. Он подошел вплотную к Лосику, лицом к лицу, начал его разглядывать и вдруг, сжав кулаки, переменившись в лице, гаркнул:

– Ты пьян, бездельник! Где набрался?

– Я не... не... Мы только немножко коньячку... За обедом в командирской столовой. Здесь, на предприятии.

– Кто разрешил вносить коньяк на предприятие?

– Он продается в столовой. По желанию каждый может взять сам что ему надо из буфета. Хороший такой буфет, резной... старинной работы... из дуба... – тараторил Лосик теперь уже своим обычным подхалимским манером.

– С этого дня мы ваш резной буфет прикроем. А вы, если не хотите горького похмелья, садитесь в цех и не выходите из него, пока не отправите в Кратово сборку 012 с герметизаторами из продукта № 400. Что к чему, вам объяснят специалисты, которых назначит Кисунько.

В одну из ночей цеховые механики-сборщики под командой Лосика привезли в Кратово и установили на антенну сборку 012, как приказал Елян. А утром инженеры начали включать станцию Б-200 на полную мощность. Но при каждом включении сразу же начинались пробои в сборке 012. Станционные слесари-механики вскрыли сборку и доложили мне, а я по телефону Еляну, что в сборках герметизаторов нет.

– Не может быть, – ответил Елян. – Я сам был в цеху, когда пробки из тефлона впрессовали в отверстия при температуре жидкого азота. Там они сидят мертво.

В это время ко мне в кабинет заскочил запыхавшийся слесарь-механик и торопливо выпалил:

– Пробки оказались в трубах, что подключены к сборке.

Я кивнул слесарю и тут же транслировал его сообщение в трубку кремлевского телефона:

– Амо Сергеевич, ваши плотно посаженные в трубе пробки стали болтаться в ней, как только труба немного расширилась от высокочастотного разогрева при включенной мощности. Давлением воздуха их вышибло из сборки.

– Сдаюсь. Ваша взяла. А перемену фамилии уступаю Лосику. Мог бы что-нибудь придумать для компенсации теплового расширения. А ему надо все разжевать...

Между тем как на подмосковные объекты завозилась аппаратура станций Б-200, шли работы по ее монтажу и настройке, – в это же время на полигоне готовились к пускам зенитных ракет по парашютным и самолетным мишеням. Автономные испытания зенитных ракет В-300 прошли год тому назад под руководством Сергея Ивановича Ветошкина – первого зама Рябикова – и генерального конструктора Семена Алексеевича Лавочкина. А в октябре 1952 года состоялся первый пуск ракеты с наведением ее от Б-200 на условно заданную точку. Теперь предстояло научить «Беркута» охотиться на реальную, а не условную дичь.

В апрельский день, назначенный для пусков ракет по реальным мишеням, как и обещали синоптики, на полигоне выдалось безоблачное утро. Степь и воздух над ней не успели прокалиться, и едва заметный легкий ветерок доносит до испытательной площадки станции Б-200 приятную утреннюю прохладу месте с пьянящими, по-весеннему пряными запахами целинного разнотравья, с запахами разморенной, напоенной вешними водами земли. Куда ни глянь – всюду степь как гигантский зеленый ковер, местами отливающий еще не поседевшей полынной синевою, всюду усеянный россыпями диких тюльпанов.

По радио получен доклад о выходе самолета-мишени на боевой курс. Начальник полигона с группой допущенных лиц заняли места на наблюдательной площадке возле большого артиллерийского дальномера, смонтированного рядом с антеннами. Все смотрят в сторону, откуда сначала должен появиться звук самолетных моторов, потом он будет усиливаться, появятся солнечные блики, отраженные самолетом, а за ними на голубизне неба – белесоватый инверсионный след.

Подготовка станции Б-200 к боевой работе с генеральной проверкой от имитаторов велась особенно тщательно. При автономных проверках аппаратуры неугомонный вездесущий Расплетин появлялся на рабочих местах инженеров-настройщиков, присаживался к контрольным осциллографам, крутил ручки, щелкал переключателями разверток, подолгу всматривался в картинки на экранах, давал команды, делал замечания. Сейчас номера боевого расчета на своих рабочих местах внимательно следят за экранами, слушают команды и доклады через репродукторы громкоговорящей связи.

– Самолет вошел в зону. Взят на автосопровождение.

– Самолет сбросил парашютную мишень. Вышел из опасной зоны.

– Цель захвачена на автосопровождение.

– Первая – пуск!

В этот момент одна из ракет на пусковом столе словно бы покачнулась и начала обволакиваться снизу облаком дыма и пыли, в котором сверкнуло ослепительное пламя. Ракета ревела, но не было заметно, что поднимается. Казалось, что она зависла над пламенем, размышляя, что делать дальше. Потом лениво и нехотя начала продвигаться вверх, не торопясь, набирая скорость и одновременно склоняясь носом в сторону мишени. И совершенно невозможно было уловить момент, когда она, как гончая, заметившая дичь, устремилась к подвешенной на парашюте мишени. Ракета неизмеримо быстрее, чем самолет, чертила инверсионный след на голубом небе, и он в какой-то момент накрыл мишень, продолжая свое движение, между тем как мишень вывалилась из него, падая на землю. До станции дошел приглушенный и задержанный расстоянием звук от подрыва боевой части ракеты.

Выбежавшие из аппаратного помещения «промышленники» и офицеры поздравляли друг друга, но радость выражали сдержанно: расстрелять парашют – это все же не то, что расстрелять самолет. А из репродуктора снова:

– Самолет-мишень вышел на боевой заход.

– Экипаж самолета-мишени парашютировался.

– Самолет-мишень в зоне. Захвачен на автосопровождение.

– Вторая – приготовиться... Вторая – пуск!

Теперь со второй ракетой повторилось на старте то же, что и с первой, но теперь гончая устремилась к голове траекторного следа самолета-мишени. И на небе разыгралась такая картина, как будто сближались друг с другом два сказочных змея, распуская за собой огромные серебристо-чешуйчатые хвосты. Когда змеи схлестнулись лбами, то более быстрый полетел дальше, а у второго голова отвалилась от хвоста и начала падать, облизываемая языками пламени, разваливаться на дымящиеся и горящие куски. Там, где упал самый большой кусок, сверкнул огонь, грохнул взрыв и взметнулось над землей грязно-бурое облако, постепенно приобретая форму огромного гриба, выросшего над степью. А в воздухе продолжали падать, планируя и выписывая замысловатые зигзаги, отсвечивающие в солнечных лучах металлические обломки – все, что осталось от бомбардировщика Ту-4.

Стоял благодатный апрельский полдень. Подогретый воздух быстро растворил в себе прочерченные в небе следы самолета и сбившей его ракеты, исчезло и грибовидное облако. Над полигоном снова было чистое голубое небо, будто ничего не произошло, от неба до земли продолжали разливаться песни степных жаворонков. И в людях от только что свершившегося в этой степи тоже пела радость за свой труд, гордость за свою причастность к созданию самого гуманного оружия, которое будет стоять на страже чистого неба над землей, на которой еще зияли раны от минувшей войны. Над землей, вокруг которой теперь гнездились новые драчливые ястребы, грозящие ей ядерной войной. Но создателям чудо– оружия некогда было предаваться чувству радости, потому что их ждали новые неотложные дела. Да и мало кто из них мог знать о том, что произошло здесь, в степи. Создатели «Беркута» были поглощены будничными заботами в авралах по монтажу и наладке аппаратуры на создававшихся боевых объектах зенитно-ракетной обороны Москвы.

. ..Итак, полигонный «Беркут» с «негодными» антеннами сбивает цели, и недоразумения с герметизаторами на объектах удалось быстро урегулировать, но пресловутая «разноканальность» антенн продолжала висеть как дамоклов меч, напоминая о гнусной шифровке с полигона. И что удивительно: Павел Николаевич Куксенко, поддержавший меня на совещании у Берия, мог властью главного конструктора одним росчерком пера исключить бессмысленный пункт ТУ, но он почему-то не вмешивался в это дело. Не намекнул ли ему кто-нибудь, чтобы он не препятствовал разоблачению «антенщиков–вредителей»? Могли, конечно, напомнить ему, что он уже однажды побывал в лапах бериевских мальчиков. Выходит, поторопился дядя Захар, когда говорил, что теперь все пойдет по-новому? Похоже, что дело о вредителях не закрыто, – просто небольшая заминка в связи со смертью Сталина. И я решился, воспользовавшись заминкой, поговорить начистоту с Еляном.

– Амо Сергеевич, у меня к вам две просьбы. Первая – дайте мне возможность лично написать объяснение по кляузе, которая лежит у нас в секретной части с резолюцией Лаврентия Павловича.

– Не понимаю, о чем вы говорите, Григорий Васильевич.

– Если вы хотите скрыть от меня эту бумагу, чтобы я не расстраивался, то я вам признаюсь, что я ее видел и читал, и меня как раз и беспокоит то, что у нас в КБ ее от меня скрывают и ведут негласное расследование по линии офицеров госбезопасности. А ведь резолюция ЛП адресована не им, а лично вам. Если не полагается меня знакомить с этим документом, я могу изложить свое объяснение в виде докладной записки на ваше имя с ответами на вопросы, якобы поставленные вами лично.

Елян позвонил начальнику секретного отдела, объяснил, какой документ ему нужен. Тот принес папку, но, увидев меня, замялся. Елян его успокоил:

– Не бойся, Михаил Андреевич, давай сюда папку, а сам пока погуляй.

– Но, Амо Сергеевич...

– Я, кажется, ясно сказал, товарищ полковник погранвойск!

Полковник вышел, а Елян протянул мне злополучную папку, и в ней я прочел под резолюцией Берия: «Тов. Расплетину. А. Елян». И чуть ниже: «Тт. Панфилову, Гаухману. Внимательно разберитесь и подготовьте доклад руководству по приведенным фактам. А. Расплетин». Все ясно: Панфилов и Гаухман – офицеры госбезопасности, задававшие по шпаргалкам вопросы от имени мифических «некоторых специалистов».

Елян сказал секретарю, чтобы ни с кем не соединяла и никого не впускала к нему, а сам углубился в чтение своих бумаг, пока я вписывал в блокнот текст докладной. Потом вызвал полковника– секретчика, вручил ему папку и блокнот, приказал срочно отпечатать на машинке докладную записку, которая начиналась словами:

«НАЧАЛЬНИКУ КБ-1 тов. А. С. ЕЛЯНУ. По поставленным Вами вопросам разработки антенн А-11 и А-12 докладываем...»

В конце записки – подписи Кисунько и Заксона.

– А какая у вас вторая просьба? – спросил у меня Елян.

– Сейчас дела по моей высокочастотной части подтянулись, и я бы мог побывать в отпуске. Пять лет не отдыхал. Но дело даже не в этом. Письмо с завода, шифровка Калмыкова и Расплетина, – все это как-то висит надо мной. Сын врага народа, да еще вредитель... Со мной может случиться такое, что надо перед этим набраться сил, отдохнуть.

– Все это вы преувеличиваете, но отдохнуть вам действительно надо. У вас расшатались нервы от разыгравшегося воображения. Куда думаете поехать? Может быть, помочь достать путевку?

– Спасибо, но я хочу всей семьей. Поеду «дикарем». В свои тридцать пять я еще не видел Кавказ. Поеду в Сочи. Говорят, там хорошо. Может быть, для меня это последний шанс.

– Не вешай нос, доктор. Все будет в порядке. А заявление на отпуск давай, пока я не передумал. Но имей в виду: Сочи – это еще не Кавказ. Когда-нибудь я тебе покажу настоящий Кавказ. Может быть, слыхал про Нагорный Карабах?

Перейдя на «ты», Амо Сергеевич озорно подмигнул, улыбнулся. Уходящего доктора проводил взглядом до двери, погасив улыбку и нервно теребя кончики усов. Когда же дверь закрылась, достал из ящика стола таблетку, недовольно, почти враждебно, осмотрел ее, перевернул на ладони, потом отправил в рот, запил глотком боржоми из стакана с пузырящейся водой, в которой плавала долька лимона. Сам Тевосян как-то сказал ему, что лимон в боржоми «очень помогает от давления».

Прилетев в Сочи с семьей, я не переставал восторгаться могучей красотой Кавказа, не подавляющей своим могуществом и величием, а окрыляющей, наводящей на мысли о первозданной чистоте природы и словно бы истребляющей в них все ненужное, недостойное быть рядом с этой чистотой. И очень удивлялся тому, что вообще существует, оказывается, этот другой мир, где люди беспечно купаются, загорают или просто так гуляют у моря, любуясь брызгами прибоя, разбивающегося о гранит набережной. И нет им дела до того, что где-то на объектах «Беркута» выдают повышенные шумы лампы бегущей волны, «говорят» приемники, «дохнут» магнетроны, а антенны не укладываются в какие-то допуски. Но, пожалуй, еще больше удивился тому, что в первый же день, рыская в поисках жилья, встретил сотрудника своего отдела, собравшегося с женой к отъезду в Москву после хорошо проведенного здесь отпуска. Мы сняли комнату, освобождавшуюся после них. Как же такое могло случиться, что я не заметил месячного отсутствия этого сотрудника в КБ? А что было бы, если бы хоть на один день из той же лаборатории исчезли Берендс, Чурсин, Власова, Черная? До меня только сейчас дошло, что в лабораториях есть люди, без которых ничего не случится и отсутствие которых не заметят, если они уйдут в двойной, тройной отпуск и даже вообще уйдут из КБ. Хотя уходить им, конечно же, ни к чему.

В Сочи жизнь моей семьи замкнулась по привычному для «дикарей» кругу. Утреннюю побудку всегда делало радио. Вот и сегодня в шесть часов утра загремели радиоиерихоны, развешанные на уличных столбах. После первых слов сообщения, последовавшего за обычным объявлением последних известий, я мигом вскочил с кровати и подошел к окну, чтобы лучше слышать, хотя репродукторы гремели так, что было слышно во всех дворах и закоулках. Когда закончилась передача последних известий, мне показалось, что ее не было, что все услышанное мне приснилось. Постоял у окна, потом вышел, как был, в одних трусах, на веранду. Там уже был мужчина, тоже отдыхающий, снимавший комнату на другой половине домика, в котором поселился я. Этот человек, якобы из Воркуты, назойливо набивался на более близкое знакомство со мной, но я избегал общества мнимого воркутянина, подозревая в нем приставленного ко мне «наблюдателя». Сейчас этот сопостоялец казался если не испуганным, то, по крайней мере, растерянным.

Blog