Свидетельства «верных»?

Вид материала

Рассказ

Подобный материал:

• Неоспоримые свидетельства исторические свидетельства, факты, документы христианства, 5070.87kb.
• Джош Макдауэлл Неоспоримые свидетельства Исторические свидетельства, факты, документы, 5169.75kb.
• Ф. И. О. руководителя, должность просит внести изменения в разрешение на открытие расположенный, 11.44kb.
• Аче международного свидетельства об охране судна либо выдаче временного международного, 177.83kb.
• Свидетельства о допуске к работам по устройству объектов нефтяной и газовой промышленности, 23.45kb.
• Темы курсовых работ по наследственному праву ( представлена примерная тематика,, 8.9kb.
• Документы, подтверждающие соответствие юридического лица или индивидуального предпринимателя, 72.58kb.
• Положение о порядке выдачи свидетельства о допуске к определенному виду или видам работ,, 1423.92kb.
• Классный час на тему «У истоков казачества», 41.17kb.
• Утверждаю заместитель руководителя Федеральной службы по надзору в сфере образования, 383.47kb.

СВИДЕТЕЛЬСТВА «ВЕРНЫХ»?

Наш рассказ – о человеке, в силу занимаемого им положения, близком Царской Семье.

Речь пойдет о наставнике Цесаревича швейцарце Пьере Жильяре (1879–1962).

К сожалению, ранняя его биография нам до сих пор почти неизвестна. Знаем лишь, что родился он в Швейцарии. Учился в Лозаннском университете по отделению классической словесности. Не закончив курса, осенью 1904 г. 25-летний студент отправился попытать счастья в России. Неожиданно Жильяру повезло: он был взят преподавателем французского языка к Герцогу Сергею Георгиевичу Лейхтенбергскому, будущему пасынку Великого Князя Николая Николаевича, и его сестре. Позднее Великая Княгиня Анастасия Николаевна, вышедшая замуж за этого Царского дядюшку, рекомендовала Жильяра Государыне Императрице Александре Феодоровне.

Примечательно, что другого близкого Цесаревичу человека, преподавателя английского языка Гиббса, протежировала фрейлина С.И. Тютчеваⁱ, как известно, интриговавшая против Царской Семьи в связи с Их Другом.

«…Я особо полагаю себя обязанным, – писал следователь Н.А. Соколов, – отметить высокую степень личного благородства и глубочайшую преданность Русскому Царю и Его Семье двух лиц: воспитателя Наследника Цесаревича швейцарца Жильяра и преподавателя английского языка Детям англичанина Гиббса. Неоднократно подвергая жизнь свою риску, Жильяр всецело жертвовал собой для Семьи, хотя ему, как иностранцу ничего не стоило уйти от нее в первую же минуту. В момент ареста Гиббс не был во Дворце. Потом его уже не впустили. Он настойчиво стал требовать пропуска и подал письменное заявление, чтобы ему позволили учить Детей. […] Пять революционных министров не сломили воли упорного англичанина. Он соединился с Семьей, но уже в Сибири»ⁱⁱ.

***

Сын директора банка, Чарльз Сидней Гиббс (1876†1963) в 1899 г. окончил колледж св. Иоанна в Кэмбридже со степенью бакалавра искусств. Он, было, приступил к изучению теологии в Кэмбридже и Сэлсбэри, но в 1901 г. отправился в С.-Петербург в качестве домашнего учителя в состоятельную семью Сухановых. Здесь он вступил в гильдию учителей английского языка, а со временем стал и ее президентом.

В 1908 г. Гиббса приглашают преподавать английский Великим Княжнам Ольге Николаевне и Татьяне Николаевне. Так он впервые приезжает в Царское Село. Со временем его определяют преподавать к Великим Княжнам Марии Николаевне и Анастасии Николаевне и, наконец, к Наследнику Цесаревичу Алексею Николаевичу. Гиббс неотлучно состоял при Царских Детях до самого дня отречения Государя. Впоследствии он разделил Тобольское изгнание Царственных Мучеников.

В 1934 г. он последовательно принял Православие (в день Ангела Царицы-Мученицы), монашеский постриг (в канун тезоименитства Царя-Мученика) и рукоположение (накануне Рождественского сочельника)ⁱⁱⁱ. Все эти несомненные факты заслонили, однако, нравственный облик Гиббса как раз во время его преподавательской деятельности в Царской Семье.

Еще до появления Гиббса в Александровском Дворце гомосексуальные наклонности принесли ему немало неприятностей. Один из его английских биографов пишет, что одна из петербургских домовладелиц попросила его «освободить квартиру. Она предъявила странное обвинение: “Вы живете очень тихо и безпокоите моих постояльцев”. Что же это за “тихие привычки” Гиббса, которые способны причинить постояльцам безпокойство? Ф. Улч [в книге “Романовы и мистер Гиббс”. – С.Ф.] постоянно намекает на склонность Гиббса к гомосексуализму. Она не приводит доказательств, но в таких делах часто достаточно и намеков»^iv.

А в 2000 г. исследователем О.А. Шишкиным были обнародованы и совершенно безспорные доказательствадящую прислугу, мещанку г. нтральной Европе. риканских гуве^v.

«В связи с наблюдением за Распутиным, – пишет он, – Охранным отделением отслеживались и контролировались ситуации в различных кругах близких к Царю и Императрице. Одним из лиц, подозреваемых в связях с разведкой англичан и осведомлением их о положении в Монаршей Семье, был учитель английского языка Сидней Гиббс», «магистр славянских наук, кафедры Св. Иоанна Кентерберийского университета».

Среди документов Департамента полиции О.А. Шишкиным была обнаружена «Особо важная справка по делам лиц, связей “Темного”», т.е. Г.Е. Распутина, датированная 1915 годом:

«Гиббс, Сидней Иванович – великобританский подданный, 36 лет, протестантского вероисповедания, холост, почетный секретарь убежища и бюро для английских и американских гувернеров. Проживает в д. № 1/58, кв. 12, по Можайской улице, прибыл на жительство 21 июня 1910 г. из д. № 5 по Свечному пер. и прописался по заграничному паспорту, явленному в Русском консульстве в Лондоне 21 августа 1914 года. Занимает квартиру в 4 комнаты с платой 70 рублей в месяц. Имеет приходящую прислугу, мещанку г. Тулы, Екатерину Максимовну Щеглову, 32 л.

За время проживания Гиббса в названном доме у него в квартире в качестве слуг разновременно проживали:

1) Крестьянин Московской губернии Коломенского уезда Суковской волости села Батоева Дмитрий Егоров Фролов, 15 лет, – с 19 марта по 18 мая 1911 г.

2) Крестьянин Петроградской губернии Лужского уезда Перечицкой волости Павел Алексеев Алексеев, 15 лет, – с 7 декабря 1911 г. по 18 февраля 1912 г.

3) Сын дворянина Павел Андреевич Левицкий, 16 лет, – с 28 февраля по 22 марта 1912 г.

4) Сын придворного кучера Павел Иванович Котовский, 14 лет, – с 11 октября по 19 ноября 1912 г.

5) Поневежский мещанин Петр Федоров Лихутин, 16 лет, – с 24 по 30 ноября 1912 г.

6) Запасный нестроевой Лейб-Гвардии Преображенского полка, из крестьян Нижегородской губернии, Васильковского уезда, Спасской вол., Федор Михайлович Тонышев, 26 лет, – с 7 декабря 1912 г. по 4 января 1913 г.

7 Кр-н Московской губ. Коломенского уезда, Суковской вол. Павел Егоров Фролов, 14 лет, – с 20 июня по 1 августа 1915 г.

8) Кр-н Московской губ., Коломенского уезда, Суковской вол. Николай Егоров Фролов, 14 лет, – с 1 августа по 15 сен. 1915 г.

В той же квартире в 1911 году проживал великобританский подданный Генрих-Поль Дюкс, 21 год.

С 2 марта по 3 апреля 1915 г. проживает штабс-ротмистр Александр Константинов фон Шуберт, 36 лет.

С 2 по 28 ноября 1915 г. – охотник 1-й запасной автороты Юлий Юльевич Дитвейлер, 28 лет. Гиббс и Дитвейлер и в настоящее время ведут между собой знакомство, а Николай Фролов продолжает посещать Ивана Гиббса и после ухода от него.

По полученным негласным сведениям от бывшей прислуги Гиббса, крестьянки Витебской губ., Режицкого уезда Агаты Донатовой Василевской, 35 лет, – Гиббс, якобы, человек весьма извращенный в половом отношении и его посещали много солдат под видом покупки у него книг. На самом деле Гиббс никаких книг не продавал: находящаяся в данное время у Гиббса прислуга Щеголева высказалась, что она отучила солдат и мальчишек ходить к Гиббсу и что Гиббс в недалеком будущем намерен жениться»^vi.

Этого, как известно, не произошло, но вот что интересно: один из сожителей Гиббса, англичанин Поль Дюкс, отмеченный в документе, известен в 1920-х годах как легендарный разведчик («Агент ST 25»). В описываемое же время Дюкс находился в столице Российской Империи под предлогом изучения музыки^vii.

Высоко ценя поведение и поступки этих людей после 1917 г., мы, одновременно, не имеем права предавать забвению и такого рода «неудобные» факты. Ведь главным делом для нас является поиск Истины, а, значит, во главе угла для нас находится Бог и Его святые – Святые Царственные Мученики.

***

Вернемся, однако, к коллеге Гиббса.

В Царской Семье П. Жильяр сначала также исполнял роль преподавателя французского языка, а потом стал воспитателем Наследника Цесаревича. «К моим первым ученицам, Ольге и Татьяне, – вспоминал П. Жильяр, – последовательно присоединялись, когда им наступал девятый год, сначала Мария, в 1907-м, а потом Анастасия, в 1909 годах. В 1909 г. мои обязанности наставника при Герцоге Сергии Лейхтенбергском закончились. С тех пор я мог посвящать больше времени моим урокам при Дворце»^viii.

Именно в 1909 г., с официальным переходом П. Жильяра окончательно в Александровский Дворец, закончились его злоключения. Биограф воспитателя Цесаревича Даниэль Жирарден, на основании сохранившихся писем Жильяра к матери, описывает сложное положение швейцарца, в котором он оказался в 1908 г.: Великая Княгиня Анастасия Николаевна «стала “открытым врагом”, который, “не довольствуясь тем, что лишает меня уроков с ее сыном”, желает только одного: держать своего учителя подальше от Царского Села…»^ix

Воспоминания наставника Цесаревича Алексея Пьера Жильяра «Император Николай II и Его Семья» по традиции считается надежным источником. Право на это дает то обстоятельство, что «благороднейший швейцарец» добровольно последовал за Царственными Мучениками в изгнание.

Несколько иначе о ценности его мемуаров судит современный биограф П. Жильяра историк Даниэль Жирарден: «Практически все рассказы о судьбе Романовых, опубликованные в 1920-е годы, были написаны людьми, объединенными общей точкой зрения, отстаивавшими идею жидомасонского заговора против Русской Православной Церкви и Царя, считавшегося при жизни “Помазанником Божиим”. Такая точка зрения сложилась у них под влиянием сомнительной политической публицистики. Некоторые русские сочинения того времени, написанные под влиянием православной идеологии, подхватывали эту идею». В противоположность этим-то сочинениям, по мнению Жирардена, «свидетельство Жильяра является сдержанным, но полным жизни»^x.

Так, без каких-либо комментариев, преподносит нам дело и современное московское патриотическое издательство «Вече» в серии «Царский Дом». В напечатанном им сочинении есть такие, к примеру, главы: «Наследник без будущего»; «Распутин, “окаянная душа” Романовых».

«За тридцать лет у Жильяра, – пишет Д. Жирарден, – было время, чтобы понять, что Николай II был слабым правителем, измученным болезненной нерешительностью […] Его драма заключалась в том, что Он одновременно являлся и хранителем, и узником порочной системы […] Из-за слабого характера Мужа Александра Федоровна вмешивалась в дела всё более открыто, верная подсказкам Распутина»^xi.

Могут возразить, что написано-то это не Жильяром, а его биографом. Да, это, конечно, интерпретация, но право на нее Жирардену дают сами мемуары либерального швейцара, на которые он опирается. Откроем их и, отбросив установившиеся взгляды на личность автора, просто почитаем их.

Общение Государыни и самое Ее знакомство с Г.Е. Распутиным П. Жильяр связывает исключительно с болезнью Наследника.

«Этот человек Ей сказал: “Верь в силу моих молитв, верь в силу моего заступничества – и Твой Сын будет жить”. Мать уцепилась за надежду, которую он ей подавал, как утопающий хватается за руку, которую ему протягивают; Она поверила ему всей силой Своей души. Уже с давних пор Она была убеждена, что спасение России и Династии придет из народа, и Она вообразила, что этот смиренный мужик послан Богом, чтобы спасти Того, Кто был надеждой России. Сила веры довершила остальное и, благодаря простому самовнушению, которому помогли некоторые случайные совпадения¹, Она убедила Себя, что судьба Ее Ребенка зависит от этого человека.

Распутин отдавал себе отчет в состоянии души этой отчаивающейся матери, Которая была сломлена борьбою и Которая, казалось, дошла до предела страданий. Он понял всю выгоду, которую может из этого извлечь и с дьявольской ловкостью сумел в известной мере связать свою жизнь с жизнью Ребенка. […]

Обращение в Православие Государыни было делом искренней веры. Православная религия вполне отвечала Ее мистическому настроению, и Ее воображение должно было прельститься старинной наивностью обрядов этой веры. Она ее приняла со всею горячностью новообращенной. Распутин был облечен в Ее глазах обаянием и святостью старца.

Такого характера были чувства, с которыми Императрица относилась к Распутину и которые были так гнусно извращены клеветою. Они имели своим источником самое благородное чувство, какое способно наполнить сердце женщины – материнскую любовь.

Судьба захотела, чтобы тот, кого облекли ореолом святости, был на самом деле существом недостойным и развратным. Пагубное влияние этого человека, как мы это увидим впоследствии, было главной причиной смерти Тех, Которые думали найти в нем Свое спасение. […]

Каждый раз его вмешательство как будто вызывало улучшение в здоровье Ребенка и тем самым усиливало его обаяние, увеличивая вместе с тем и веру в силу его заступничества. […]

“Смиренный сибирский мужик” стал опасным противником, у которого полное отсутствие совести соединялось с величайшей ловкостью. Прекрасно осведомленный и имея ставленников как при Дворе, так и среди лиц, окружающих министров, он старался предупредить появление на горизонте каждого нового врага, заранее ловко набрасывая на него тень. Он предвещал под видом предсказаний нападки, которые будут против него направлены, остерегаясь однако слишком точно обозначить своих противников. Таким образом, когда против него готовился удар, в руке, которая его направляла, оказывалось уже заранее притупленное оружие. […]

Тем временем скандал мало-помалу стал переходить за пределы религиозных кругов, о нем говорили, хотя еще и обиняками, в политических и дипломатических сферах и на него намекали в речах в Государственной думе. […]

…Власть его была не из тех, которые уменьшаются от расстояния. Напротив, последнее могло только возвысить обаяние старца, способствуя его идеализации. […] В отсутствии Распутин становился еще могущественнее, так как власть его была чисто психической и основывалась на вере. Над теми, кто хочет верить, власть иллюзии безгранична: история человечества дает этому доказательства.

Но сколько страданий, какие ужасные несчастия должны были произойти из этого рокового ослепления! […]

Единственным средством было бы удаление Распутина, но где была сила, способная вызвать его опалу. Я слишком хорошо знал глубокие причины его влияния на Императрицу, чтобы не бояться, наоборот, нового усиления этого влияния, если бы обстоятельства ему [удалению] благоприятствовали»^xii.

«Убежденная, что Самодержавие есть единственная подходящая для России форма правления, Государыня считала широкие либеральные уступки преждевременными. […] Она была убеждена в том, что в глазах мужика Государь представлялся символом единства, величия и славы России. Главою государства и Помазанником Божиим. Затронуть Его прерогативы – значило посягнуть на веру русского крестьянина, рисковать ввергнуть страну в самые худшие катастрофы. Царь должен не только Царствовать, но и управлять государством твердой и властной рукой. […]

Она была последовательна в Своем заблуждении [sic!]. Она была убеждена […], что Династия может найти опору только в народе, и что Распутин – избранник Божий. […] Его пророческие слова всего чаще подтверждали лишь заветные желания Самой Императрицы. На самом деле, Сама того не подозревая, Она вдохновляла “вдохновителя”, но Ее личные желания, проходя через Распутина, принимали в Ее глазах силу и авторитет откровения. […]

Но страдания сломили Ее; Она была лишь тенью Самой Себя и Ей часто случалось впадать в периоды мистического экстаза, который заставлял Ее утрачивать ясное представление о вещах и о людях. Ее вера в святость Распутина доказывает это яснее всего»^xiii.

Ну, а что же Император? «Государь, – по словам П. Жильяра, – не поддавался влиянию Распутина. В самом начале Он терпел его, не решаясь посягнуть на веру, которую питала к нему Государыня, и в которой Она черпала надежду, позволявшую Ей жить. Он побоялся его удалить, так как, если бы Алексей Николаевич не выжил, Он бы несомненно оказался в глазах Матери убийцей Своего Ребенка.. Он сохранял, однако, осторожную сдержанность и лишь мало-помалу склонялся к взглядам Государыни. Не раз делали попытки выяснить Ему настоящий облик Распутина и вызвать удаление старца. Царь бывал часто поколеблен, но убедить Его так и не удалось. Казалось, что какой-то рок упорно покровительствовал Распутину. […]

Но задача, которая выпала на Его долю, была слишком тяжела, она превышала Его силы. Он Сам это чувствовал. Это и было причиной Его слабости по отношению к Государыне. Поэтому Он в конце концов стал все более и более подчиняться Ее влиянию. Однако многие решения, принятые Им в 1915 году, и Его посещение Думы в феврале 1916 года – указывают, что в это время Он умел еще не поддаваться Ей, когда бывал уверен, что действует на благо родины»^xiv. (Продумский характер этих рассуждений понятен, но от фактов никуда не денешься: как известно, именно ГЕ. Распутин настоял на посещении Царем Думы.)

Всё это были лишь одни пустые слова, складная версия, не подтвержденная ни единым надежным фактом. Могут возразить: ведь Жильяр был так близок к Царской Семье, жил с Ней чуть ли не под одной крышей. Но, во-первых, не следует забывать, что, по его собственным словам, за все годы, проведенные «под одной крышей», он видел Г.Е. Распутина лишь один раз: «Мне не приходилось видеть старца с тех пор, что я жил во Дворце, но однажды, собираясь выходить, я встретился с ним в передней. Я успел рассмотреть его, пока он снимал свою шубу. […] Эта встреча, которая больше никогда не повторялась, оставила во мне неприятное впечатление, которое невозможно определить; в те несколько мгновений, когда наши взгляды встретились, у меня было ясное сознание, что я нахожусь в присутствии зловредного и смущающего душу существа»^xv.

А во-вторых, опять-таки по его собственным признаниям, никто из Членов Царской Семьи, несмотря на его жгучее любопытство, о Григории Ефимовиче с ним речи не заводил: «Я был тогда еще очень плохо осведомлен насчет старца и пытался всеми способами найти указания, на которых мог бы обосновать верное суждение о нем; личность его меня сильно интриговала. Однако это было нелегко. Дети не только никогда не говорили со мною о Распутине, но даже избегали в моем присутствии всякого намека, который мог бы обнаружить его существование. Я понимал, что они действовали так по приказанию Матери. Императрица боялась, вероятно, что я, как иностранец и не православный, не в состоянии понять чувство, которое Она и Ее Семья питали к старцу и которое заставляло Их чтить его, как святого. Принуждая моих учениц к молчанию, Она предоставляла мне возможность игнорировать Распутина или давала понять Свое желание, чтобы я держал себя, как человек, ничего о нем не знающий; Она предупреждала таким образом всякую возможность с моей стороны вооружиться против человека, самое имя которого предполагалось мне неизвестным»^xvi.

Судите, поэтому, сами, какую ценность может содержать текст, написанный человеком столь неинформированным, причем по его собственному признанию.

И еще: обладая такими блестящими физиогномическими способностями по отношению к Царскому Другу, как он, при этом, не замечал «голубизны» своего ближайшего коллеги?..

Таков был этот «просвещение несущий всем швейцар».

Забавно, однако: недоучившийся студент, которому подобало судить не выше сапога, оценивает доктора философии Оксфордского университета (о разнице между Императрицей и простым смертным, между верующим и почти атеистом, аристократом и простолюдином, монархистом и республиканцем, т.е. вещами много более серьёзными, уж и речи не ведём). Но не каждый, увы, знает своё, Богом отведенное ему место.Рником Божиим. Затронуть Его прерогативы -- значило динства, величия и славы политические советы"

В мемуарах Жильяра, подчеркивает его биограф, «речь идет о тяжелой жизни Императорской Семьи, болезни Наследника, адских страданиях отчаявшихся Родителей из-за несправедливой участи Их Сына, безумном фанатизме и мистицизме Императрицы…»^xvii Так написать мог лишь сын Запада – протестант или даже просто атеист, укрывающийся теперь, после компрометации этого последнего имени, под изящным названием агностик. Но какой иуда – зададимся вопросом – мог напечатать это без каких-либо комментариев сегодня – после того, что произошло в 1918 г. в России?..

***

Даже судя по этим опубликованным Жильяром воспоминаниям, его деятельность в России не ограничивалась исполнением прямых его обязанностей. Вопреки явно выраженному желанию Императрицы, о чем он знал^xviii, Жильяр внимательно наблюдал за общением Г.Е. Распутина с Царской Семьей: «Я был тогда еще очень плохо осведомлен насчет старца и пытался всеми способами найти указания, на которых мог бы обосновать верное суждение о нем; личность его меня сильно интриговала. Однако это было нелегко»^xix.

«От приставленных к Нему служащих, – писал он, имея в виду Наследника, – я требовал отчета обо всех мелочах, касавшихся жизни Цесаревича, и таким образом эти встречи не могли состояться без моего ведома»^xx.

Одним из информаторов Жильяра была воспитательница старих Великих Княжон С.И. Тютчева. Она «сама держала меня в курсе перипетий этой борьбы»^xxi, – признавался швейцарец. Напомним, борьбы воспитательницы с Императрицей.

Следует заметить, что информация, которой обладал Жильяр, не всегда соответствовала истине. К одному из фрагментов венское издательство «Русь» в 1921 г. поместило следующее примечание: «Сведения о г. Вырубове, полученные г. Жильяром, вероятно, из пристрастного источника, не соответствуют, насколько известно издательству, действительности»^xxii.

К разряду пристрастных можно отнести сведения о взаимоотношениях Государыни с Ее сестрой. «Я знаю эти подробности, – замечал Жильяр, – от г-жи Шнейдер, лектрисы Императрицы, которая в былое время состояла при Великой Княгине Елизаветы Феодоровне и сохранила к ней глубокую привязанность»^xxiii.

Судя по всему, Жильяр был участником антираспутинской кампании.

С этой точки зрения особый интерес представляет вот этот отрывок из его мемуаров: «…Несколько времени перед тем [перед железнодорожной катастрофой, в которую попала А.А. Вырубова, т.е. в конце 1914 г. – С.Ф.] у меня был длинный разговор о старце с швейцарским посланником в Петрограде [консулом Эмилем Одье. – С.Ф.]. Подробности, данные им во время нашего разговора, не оставили во мне ни малейшего сомнения насчет действительной личности Распутина. Он был, как я и предполагал, сбившимся с пути мистиком, обладавшим какой-то психической силой. […] Но я никогда до этой беседы не подозревал того значения, которое, не только в русских кругах, но даже в иностранных посольствах и миссиях Петрограда, придавали политической роли Распутина…»^xxiv

Подобные настроения в Жильяре подогревало его возобновившееся активное общение с оставшимися, к сожалению, анонимными представителями столичного общества, прерванное с началом войны^xxv.

Достоин примечания и тот факт, что воспоминания П. Жильяра были изданы впоследствии с предисловием бывшего министра иностранных дел С.Д. Сазонова, ярого англофила и либерала. Их знакомство началось еще перед войной, когда министр приезжал с докладами^xxvi, и закрепилось впоследствии, когда, с началом Великой войны, по требованию Государя, С.Д. Сазонов специально договаривался со швейцарским правительством, чтобы Жильяр мог оставаться в России^xxvii. Не случайно именем Сазонова Жильяр открывает список «патриотов» («Сазонов, Кривошеин, Самарин, Игнатьев, А.Ф Трепов»), чьи «мужественные выступления» были направлены против министра внутренних дел А.Д. Протопопова, «сторонника Распутина»^xxviii.

Неожиданно освобожденному в мае 1918 г. в Екатеринбурге Жильяру удалось переправить из охваченной огнем гражданской войны России в Европу сотни чудом сохранившихся снимков и стеклянных негативов².

Вернувшись после Русской эпопеи в Швейцарию, Пьер Жильяр продолжил прерванную некогда учебу в Лозаннском университете. Диплом он получил в 40 лет.

3 октября 1922 г. в Женеве он женился на няне Царских детей Александре Александровне Теглевой (1884†?).

Недолго поработав в Италии, Жильяр в 1926 г. поступил на работу на курсы современного французского языка при филологическом факультете Лозаннского университета, став в 1937 профессором, а потом и его директором. Скончался бывший наставник Цесаревича 30 мая 1962 г. в Лозанне^xxix.

Именно на основе показаний П. Жильяра (да еще камер-юнгферы Императрицы М.Ф. Занотти) следователем Н.А. Соколовым была построена вся характеристика Государя и Государыни и Их взаимоотношений^xxx.

Об исключительном значении, которое придавал Н.А. Соколов показаниям П. Жильяра, свидетельствует тот заслуживающий упоминания факт, что следователь специальным постановлением от 20 января 1922 г. признал мемуары швейцарца «вещественным по делу доказательством»^xxxi.

Однако вот что интересно: в известной книге 1987 г. Н.Г. Росса с материалами следствия фрагменты, порочащие Царя и Царицу, из допросов П. Жильяра были выпущены^xxxii. Допросы же М.Ф. Занотти там не публиковались вообще. Имя последней даже не упоминалось.

«…Эти показания женщины, в обязанности которой входила уборка комнат и заведывание гардеробом Императрицы, – пишут о “свидетельствах” камер-юнгфеы современные исследователи, – […] являются либо откровенным подлогом, разоблачить который публично бедная женщина вряд ли имела возможность, либо это злоба завистницы-служанки, решившейся после гибели своей Хозяйки выместить всю свою ненависть к Святой Семье в самой непристойной клевете»^xxxiii.

Однако по своим взглядам среди Царских слуг Магдалина Францевна была далеко не одинока. Встречались таковые и среди служивших давно. Так, к антираспутинской кампании оказался причастен и старый (с 1877 г.) камердинер Государя Н.А. Радциг, снабжавший информацией петербургский салон Богдановичей. «Впечатление Радцига такое, – читаем запись за 16 марта 1912 г. в дневнике генеральши, – что Царь не верит, чтобы дело было так плохо, думает, что Ему сгущают краски, не верит даже, что “распутинский эпизод” стал достоянием всех слоев общества. […] На рассказы насчет “этого мерзавца” (так Радциг называет Распутина) Царь ему сказал, что у него нервы расстроены, что он, как старая няня, всего боится, что ничего нет странного и проч.»^xxxiv

Впрочем, всё это старо как мiр. Достаточно вспомнить историю с Королем Людвигом II Баварским, попавшим «в прямую зависимость от честности и порядочности» своих слуг. «Мы имеем дело, – пишут его биографы, – с прямым предательством своего Государя со стороны в первую очередь гофкурьера Гессельшверта и камердинера Майра. Оба эти человека, пользуясь своей близостью к Королю, очень скоро стали для газетчиков и придворных неиссякаемым источником пресловутой “информации из первых рук” […] …Именно на основании этих “показаний” выносился вердикт о невменяемости Короля, и именно они попадали на полосы столичных газет, становясь “первоисточниками” для последующих биографов Людвига II. Ведь альтернативных данных было крайне мало или же им просто не находилось места на страницах “светской хроники”». «Возвышенная оценка Короля, «сохранившаяся лишь в немногих мемуарах верных Ему людей, да в сердце простого баварского народа», не доходила до страниц столичных газет^xxxv.

Сергей ФОМИН