В. А. Гиляровский, Собрание в четырех томах, т

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 17 18 19 20 21 22 23 24 ... 36

молодой, его мастер, Николай Андреевич.

Лягина всегда посещали старые актеры, а Далматов называл его "мой

друг".

В 1879 году мальчиком в Пензе при театральном парикмахере Шишкове был

ученик, маленький Митя. Это был любимец пензенского антрепренера В. П.

Далматова, который единственно ему позволял прикасаться к своим волосам и

учил его гриму. Раз В. П. Далматов в свой бенефис поставил "Записки

сумасшедшего" и приказал

Мите приготовить лысый парик. Тот принес на спектакль мокрый бычий

пузырь и начал напяливать на выхоленную прическу Далматова... На крик актера

в уборную сбежались артисты.

-- Вы великий артист, Василий Пантелеймонович, но позвольте и мне быть

артистом своего дела!--задрав голову на высокого В. П. Далматова,

оправдывался мальчуган.-- Только примерьте!

В. П. Далматов наконец согласился--и через несколько минут пузырь был

напялен, кое-где подмазан, и глаза В. П. Далматова сияли от удовольствия:

совершенно голый череп при его черных глазах и выразительном гриме

производил сильное впечатление.

И сейчас еще работает в Москве восьмидесятилетний старик, чисто

выбритый и бодрый.

-- Я все видел-- и горе и славу, но я всегда работал, работаю и теперь,

насколько хватает сил,--говорит он своим клиентам.

-- Я крепостной, Калужской губернии. Когда в 1861 году нам дали волю, я

ушел в Москву -- дома есть было нечего; попал к земляку дворнику, который

определил меня к цирюльнику Артемову, на Сретенке в доме Малюшина. Спал я на

полу, одевался рваной шубенкой, полено в головах. Зимой в цирюльне было

холодно. Стричься к нам ходил народ с Сухаревки. В пять часов утра хозяйка

будила идти за водой на бассейн или на Сухаревку, или на Трубу. Зимой с

ушатом на санках, а летом с ведрами на коромысле... Обувь--старые хозяйские

сапожишки. Поставишь самовар... Сапоги хозяину вычистишь. Из колодца воды

мыть посуду принесешь с соседнего двора.

Хозяева вставали в семь часов пить чай. Оба злые. Хозяин чахоточный.

Били чем попало и за все,-- все не так. Пороли розгами, привязавши к скамье.

Раз после розог два месяца в больнице лежал--загноилась спина... Раз

выкинули зимой на улицу и дверь заперли. Три месяца в больнице в горячке

лежал...

С десяти утра садился за работу--делать парики, вшивая по одному

волосу: в день был урок сделать в три пробора 30 полос. Один раз заснул за

работой, прорвал

пробор и жестоко был выдран. Был у нас мастер, пьяный тоже меня бил.

Раз я его с хозяйской запиской водил в квартал, где его по этой записке

выпороли. Тогда такие законы были--пороть в полиции по записке хозяина.

Девять лет я отбыл у него, получил звание подмастерья и поступил по

контракту к Агапову на шесть лет мастером, а там открыл свою парикмахерскую,

а потом в Париже получил звание профессора.

Это и был Иван Андреевич Андреев.

В 1888 и в 1900 годах он участвовал в Париже на конкурсе французских

парикмахеров и получил за прически ряд наград и почетный диплом на звание

действительного заслуженного профессора парикмахерского искусства.

В 1910 году он издал книгу с сотней иллюстрации, которые увековечили

прически за последние полвека.

ДВА КРУЖКА

Московский артистический кружок был основан в шестидесятых годах и

окончил свое существование в начале восьмидесятых годов. Кружок занимал весь

огромный бельэтаж бывшего голицынского дворца, купленного в сороковых годах

купцом Бронниковым. Кружку принадлежал ряд зал и гостиных, которые

образовывали круг с огромными окнами на Большую Дмитровку с одной стороны,

на Театральную площадь--с другой, а окна белого голицынского зала выходили

на Охотный ряд.

Противоположную часть дома тогда занимали сцена и зрительный зал,

значительно перестроенные после пожара в начале этого столетия.

Круг роскошных, соединенных между собой зал и гостиных замыкал

несколько мелких служебных комнат без окон, представлявших собой островок,

замаскированный наглухо стенами, вокруг которого располагалось круглое фойе.

Любимым местом гуляющей по фойе публики всегда был белый зал с мягкой

мебелью и уютными уголками.

Великим постом это фойе переполнялось совершенно особой

публикой--провинциальными актерами, съезжавшимися для заключения условий с

антрепренерами на предстоящий сезон.

По блестящему паркету разгуливали в вычурных костюмах и первые

"персонажи", и очень бедно одетые маленькие актеры, хористы и хористки. Они

мешались в толпе с корифеями столичных и провинциальных сцен

и важными, с золотыми цепями, в перстнях антрепренерами, приехавшими

составлять труппы для городов и городишек.

Тут были косматые трагики с громоподобным голосом и беззаботные будто

бы, а на самом деле себе на уме комики -- "Аркашки" в тетушкиных кацавейках

и в сапогах без подошв, утраченных в хождениях "из Вологды в Керчь и из

Керчи в Вологду". И все это шумело, гудело, целовалось, обнималось, спорило

и голосило.

Великие не очень важничали, маленькие не раболепствовали. Здесь все

чувствовали себя запросто: Гамлет и могильщик, Пиккилы и Ахиллы, Мария

Стюарт и слесарша Пошлепкина. Вспоминали былые сезоны в Пинске, Минске,

Хвалынске и Иркутске.

Все актеры и актрисы имели бесплатный вход в Кружок, который был для

них необходимостью: это было единственное место для встреч их с

антрепренерами.

Из года в год актерство помещалось в излюбленных своих гостиницах и

меблирашках, где им очищали места содержатели, предупрежденные письмами,

хотя в те времена и это было лишнее: свободных номеров везде было

достаточно, а особенно в таких больших гостиницах, как "Челыши".

Теперь на месте "Челышей" высится огромное здание гостиницы

"Метрополь", с ее разноцветными фресками и "Принцессой Грезой" Врубеля,

помогавшего вместе с архитектором Шехтелем строителю "Метрополя" С. И.

Мамонтову.

А в конце прошлого столетия здесь стоял старинный домище Челышева с

множеством номеров на всякие цены, переполненных великим постом

съезжавшимися в Москву актерами. В "Челышах" останавливались и знаменитости,

занимавшие номера бельэтажа с огромными окнами, коврами и тяжелыми

гардинами, и средняя актерская братия--в верхних этажах с отдельным входом с

площади, с узкими, кривыми, темными коридорами, насквозь пропахшими

керосином и кухней.

Во второй половине поста многие переезжали из бельэтажа наверх...

подешевле.

Вторым актерским пристанищем были номера Голяшкина, потом --

Фальцвейна, на углу Тверской и Газетного переулка. Недалеко от них, по

Газетному и Долгоруковскому переулкам, помещались номера "Принц", "Кав-

каз" и другие. Теперь уже и домов этих нет, на их месте стоит здание

телеграфа.

Не менее излюбленным местом были "Черныши", в доме Олсуфьева, против

Брюсовского переулка.

Были еще актерские номера на Большой Дмитровке, на Петровке, были

номера при Китайских банях, на Неглинном, довольно грязные, а самыми

дешевыми были меблирашки "Семеновка" на Сретенском бульваре, где в 1896 году

выстроен огромный дом страхового общества "Россия".

В "Семеновку" пускали жильцов с собаками. Сюда главным образом

приезжали из провинции комические старухи на великий пост.

Начиная от "Челышей" и кончая "Семеновкой", с первой недели поста

актеры жили весело. У них водились водочка, пиво, самовары, были шумные

беседы... Начиная с четвертой--начинало стихать. Номера постепенно

освобождались: кто уезжал в провинцию, получив место, кто соединялся с

товарищем в один номер. Начинали коптить керосинки: кто прежде обедал в

ресторане, стал варить кушанье дома, особенно семейные.

Керосинка не раз решала судьбу людей. Скажем, у актрисы А. есть

керосинка. Актер Б., из соседнего номера, прожился, обедая в ресторане.

Случайный разговор в коридоре, разрешение изжарить кусок мяса на

керосинке... Раз, другой...

-- А я тоже собираюсь купить керосинку! Уж очень удобно! -- говорит

актер Б.

-- Да зачем же, когда у меня есть!--отвечает актриса А.

Проходит несколько дней.

-- Ну, что зря за номер платить! Переноси свою керосинку ко мне... У

меня комната побольше!

И счастливый брак на "экономической" почве состоялся.

Актеры могли еще видеться с антрепренерами в театральных ресторанах:

"Щербаки" на углу Кузнецкого переулка и Петровки, "Ливорно" в Кузнецком

переулке и "Вельде" за Большим театром; только для актрис, кроме Кружка,

другого места не было. Здесь они встречались с антрепренерами, с товарищами

по сцене, могли получить контрамарку в театр и повидать воочию своих

драматургов: Островского, Чаева, Потехина, Юрьева, а так-

же многих других писателей, которых знали только по произведениям, и

встретить знаменитых столичных актеров: Самарина, Шумского, Садовского,

Ленского, Музиля, Горбунова, Киреева. Провинциальные актеры имели

возможность и дебютировать в пьесах, ставившихся на сцене

Кружка--единственном месте, где разрешалось играть великим постом. Кружок

умело обошел закон, запрещавший спектакли во время великого поста, в кануны

праздников и по субботам. Кружок ставил--с разрешения генерал-губернатора

князя Долгорукова, воображавшего себя удельным князем и не подчинявшегося

Петербургу,-- спектакли и постом, и по субботам, но с тем только, чтобы на

афишах стояло: "сцены из трагедии "Макбет", "сцены из комедии "Ревизор" или

"сцены из оперетты "Елена Прекрасная", хотя пьесы шли целиком.

Литературно-художественный кружок основался совершенно случайно в

немецком ресторане "Альпийская роза" на Софийке.

Вход в ресторан был строгий: лестница в коврах, обставленная

тропическими растениями, внизу швейцары, и ходили сюда завтракать из своих

контор главным образом московские немцы. После спектаклей здесь собирались

артисты Большого и Малого театров и усаживались в двух небольших кабинетах.

В одном из них председательствовал певец А. И. Барцал, а в

другом--литератор, историк театра В. А. Михайловский -- оба бывшие

посетители закрывшегося Артистического кружка.

Как-то в память этого объединявшего артистический мир учреждения В. А.

Михайловский предложил устраивать время от времени артистические ужины, а

для начала в ближайшую субботу собраться в Большой Московской гостинице.

Мысль эта была подхвачена единодушно, и собралось десятка два артистов с

семьями. Весело провели время, пели, танцевали под рояль. Записались тут же

на следующий вечер, и набралось желающих так много, что пришлось в этой же

гостинице занять большой зал... На этом вечере был весь цвет Малого и

Большого театров, литераторы и музыканты. Читала М. Н. Ермолова, пел Хохлов,

играл виолончелист Брандуков. Программа вышла богатая. И весной 1898 года

состоялось в ресторане "Эрмитаж" учредительное

собрание, выработан был устав, а в октябре 1899 года, в год столетия

рождения Пушкина, открылся Литературно-художественный кружок в доме графини

Игнатьевой, на Воздвиженке.

Роскошные гостиные, мягкая мебель, отдельные столики, уголки с

трельяжами, камины, ковры, концертный рояль... Уютно, интимно... Эта

интимность Кружка и была привлекательна. Приходили сюда отдыхать, набираться

сил и вдохновения, обменяться впечатлениями и переживать счастливые минуты,

слушая и созерцая таланты в этой непохожей на клубную обстановке. Здесь

каждый участвующий не знал за минуту, что он будет выступать. Под

впечатлением общего настроения, наэлектризованный предыдущим исполнителем,

поднимался кто-нибудь из присутствовавших и читал или монолог, или стихи

из-за своего столика, а если певец или музыкант -- подходил к роялю. Молодой

еще, застенчивый и скромный, пробирался аккуратненько между столиками

Шаляпин, и его бархатный молодой бас гремел:

Люди гибнут за металл...

Потом чаровал нежный тенор Собинова. А за ними вставали другие, великие

тех дней.

Звучала музыка известных тогда музыкантов... Скрябин, Игумнов,

Корещенко....

От музыки Корещенки

Подохли на дворе щенки,--

сострил раз кто-то, но это не мешало всем восторгаться талантом юного

композитора-пианиста.

Все больше и больше собиралось посетителей, больше становилось членов

клуба. Это был единственный тогда клуб, где членами были и дамы. От наплыва

гостей и новых членов тесно стало в игнатьевских залах.

Отыскали новое помещение, на Мясницкой. Это красивый дом на углу

Фуркасовского переулка. Еще при Петре I принадлежал он Касимовскому

царевичу, потом Долгорукову, умершему в 1734 году в Березове в ссылке, затем

Черткову, пожертвовавшему свою знаменитую библиотеку городу, и в конце

концов купчиха Обидина купила его у князя Гагарина, наследника Чертковых, и

сдала его под Кружок.

Помещение дорогое, расходы огромные, но число чле-

нов росло не по дням, а по часам. Для поступления в действительные

члены явился новый термин: "общественный деятель". Это было очень почтенно и

модно и даже иногда заменяло все. В баллотировочной таблице стояло:

"...такой-то, общественный деятель",-- и выборы обеспечены. В

члены-соревнователи выбирали совсем просто, без всякого стажа.

Но членских взносов оказалось мало. Пришлось организовать карточную

игру с запрещенной "железкой". Члены Охотничьего клуба, избранные и сюда,

сумели организовать крупную игру, и штрафы с засидевшихся за "железкой"

игроков пополняли кассу. Штрафы были такие: в 2 часа ночи--30 копеек, в 2

часа 30 минут-- 90 копеек, то есть удвоенная сумма плюс основная, в 3 часа

-- 2 рубля 10 копеек, в 3 часа 30 минут -- 4 рубля 50 копеек, в 4 часа--9

рублей 30 копеек, в 5 часов-- 18 рублей 60 копеек, а затем Кружок в 6 часов

утра закрывался, и игроки должны были оставлять помещение, но нередко игра

продолжалась и днем, и снова до вечера...

Игра была запрещенная, полиция следила за клубом, и были случаи, что

составлялся протокол, и "железка" закрывалась.

Тут поднимались хлопоты о разрешении, даже печатались статьи в защиту

клубной игры, подавались слезницы генерал-губернатору, где доказывалось, что

игра не вред, а чуть ли не благодеяние, и опять играли до нового протокола.

Тесно стало помещение, да и карточные комнаты были слишком на виду.

В это время Елисеев в своем "дворце Бахуса" отделал роскошное помещение

с лепными потолками и сдал его Кружку. Тут были и удобные, сокровенные

комнаты для "железки", и залы для исполнительных собраний, концертов,

вечеров.

Кружок сделался самым модным буржуазным клубом, и помещение у Елисеева

опять стало тесно. Выработан был план, по которому отделали на Большой

Дмитровке старинный барский особняк. В бельэтаже--огромный двухсветный зал

для заседаний, юбилеев, спектаклей, торжественных обедов, ужинов и

вторничных "собеседований". Когда зал этот освобождался к двум часам ночи,

стулья перед сценой убирались, вкатывался десяток круглых столов для

"железки", и шел открытый азарт

вовсю, переносившийся из разных столовых, гостиных и специальных

карточных комнат. Когда зал был занят, игра происходила в разных помещениях.

Каких только комнат не было здесь во всех трех этажах! Запасная столовая,

мраморная столовая, зеркальная столовая, верхний большой зал, верхняя

гостиная, нижняя гостиная, читальня, библиотека (надо заметить, прекрасная)

и портретная, она же директорская. Внизу бильярдная, а затем, когда и это

помещение стало тесно, был отделан в левом крыле дома специально картежный

зал--"азартный". Летняя столовая была в небольшом тенистом садике, с

огромным каштаном и цветочными клумбами, среди которых сверкали

электричеством вычурные павильончики-беседки для ужинающих веселыми

компаниями, а во всю длину сада тянулась широкая терраса, пристроенная к

зданию клуба в виде огромного балкона. Здесь у каждой компании был свой

излюбленный стол.

Едва ли где-нибудь в столице был еще такой тихий и уютный уголок на

чистом воздухе, среди зелени и благоухающих цветов, хотя тишина и

благоухание иногда нарушались беспокойным соседом--двором и зданиями

Тверской полицейской части, отделенной от садика низенькой стеной.

Выше векового каштана стояла каланча, с которой часовой иногда давал

тревожные звонки о пожаре, после чего следовали шум и грохот выезжающей

пожарной команды, чаще слышалась нецензурная ругань пьяных, приводимых в

"кутузку", а иногда вопли и дикие крики упорных буянов, отбивающих покушение

полицейских на их свободу...

Иногда благоухание цветов прорывала струйка из навозных куч около

конюшен, от развешанного мокрого платья пожарных, а также из всегда открытых

окон морга, никогда почти не пустовавшего от "неизвестно кому принадлежащих

трупов", поднятых на улицах жертв преступлений, ожидающих

судебно-медицинского вскрытия. Морг возвышался рядом со стенкой сада... Но к

этому все так привыкли, что и внимания не обращали.

Только раз как-то за столом "общественных деятелей" один из них,

выбирая по карточке вина, остановился на напечатанном на ней портрете

Пушкина и с возмущением заметил:

-- При чем здесь Пушкин? Это профанация!

-- Пушкин всегда и при всем. Это великий пророк... Помните его слова,

относящиеся и ко мне, и к вам, и ко многим здесь сидящим... Разве не о нас

он сказал:

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

Говорившего дополнил сосед-весельчак:

-- Уж там запишут или не запишут ваши имена, а вот что Пушкин верно

сказал, так это:

И пусть у гробового входа

Младая будет жизнь играть.

И указал одной рукой на морг, а другой -- на соседний стол, занятый

картежниками, шумно спорившими.

Этот разговор происходил в августе 1917 года, когда такие клубы,

действительно, были уже "у гробового входа".

Через месяц Кружок закрылся навсегда.

Когда новое помещение для азартной игры освободило большой двухсветный

зал, в него были перенесены из верхних столовых ужины в свободные от

собраний вечера. Здесь ужинали группами, и каждая имела свой стол. Особым

почетом пользовался длинный стол, накрытый на двадцать приборов. Стол этот

назывался "пивным", так как пиво было любимым напитком членов стола и на нем

ставился бочонок с пивом. Кроме этого, стол имел еще два названия:

"профессорский" и "директорский".

Завсегдатаи стола являлись после десяти часов и садились закусывать.

Одни ужинали, другие играли в скромные винт и преферанс, третьи

проигрывались в "железку" и штрафами покрывали огромные расходы Кружка.

Когда предреволюционная температура 1905 года стала быстро подниматься,

это отразилось и в Кружке ярче, чем где-нибудь.

С эстрады стало говориться то, о чем еще накануне молчали. Допущена

была какая-то свобода действия и речей.

Все было разрешено, или, лучше сказать, ничего не запрещалось.

С наступлением реакции эстрада смолкла, а разврат усилился.

Правительство боялось только революционеров, а все остальное поощряло:

разрешало шулерские

притоны, частные клубы, разгул, маскарады, развращающую

литературу,--только бы политикой не пахло.

Допустили широчайший азарт и во всех старых клубах.

Отдельно стоял только неизменный Английский клуб, да и там азартные

игры процветали, как прежде. Туда власти не смели сунуть носа, равно как и

дамы.

В Купеческом клубе жрали аршинных стерлядей на обедах. В Охотничьем --

разодетые дамы "кушали деликатесы", интриговали на маскарадах, в карточные

их не пускали. В Немецком--на маскарадах, в "убогой роскоши наряда", в

Blog

В. А. Гиляровский, Собрание в четырех томах, т

Содержание