Geum.ru

Название книги: Сборник рассказов

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   ...   15   16   17   18   19   20   21   22   ...   43

отдыхает.

А вокруг тепло и ясно; кто-то высоко-высоко золотыми

гвоздями пришил к небу голубое полотно, и сквозь него сквозит,

льется нескончаемым потоком чистый, голубовато-белый легкий

свет.

И все вскрикивает в согре какая-то ночная птица --

зо-вет, что ли, кого?


Бык


Одно время работал я на табачной плантации, на табачке,

у нас говорили. Поливал табак.

Воду надо было возить из согры.

Как только солнце подымалось, мы запрягали в водовоз-ки

быков и весь день возили воду.

Бык у меня был на редкость упрямый и ленивый. Сбруя --

веревочная, то и дело рвется. Едешь на взвоз, бык

поднату-жится -- хомут пополам. А бык шагает дальше. А я с

бочкой посередь дороги стою. Догоняю быка, заворачиваю,

кое-как связываю хомут, запрягаю, и с грехом пополам выезжаем

на взвоз. Несколько раз он меня переворачивал с бочкой. Идет,

идет по дороге, потом ему почему-то захочется свернуть в

сторону. Свернул -- бочка набок. Я бил его чем попало. Бил и

плакал от злости. Другие ребята по полтора трудодня в день

зашибали, я едва трудодень выколачивал с таким быком.

Я бил его, а он спокойно стоял и смотрел на меня

большими глупыми глазами. Мы ненавидели друг друга.

Один раз -- после обеда -- надо запрягать, моего быка

нет. Бригадир Петрунька Яриков, косой маленький мужик, орет на

меня:

-- Куда же он у тебя девался-то, мать-перемать?! В

зем-лю, что ли, провалился?

Я ополекал все закоулки, все укромные места -- нет

бы-ка. Ну, думаю, только бы мне найти тебя, змей, я тебе

покажу

Нашел в просе -- лежит, отдувается в холодке. Я прямо с

разбегу сапогом ему в морду. Как он мэкнет, как вскочит да как

даст мне под зад! Я отлетел метра на три и подумал, что я уже

мертвый. А он раскорячил ноги, нагнул голову и смотрит на

меня. Я тоже смотрю на него. Мне показалось, что мы долго так

смотрели друг на друга. Я боялся пошевелиться. Думаю, как с

собакой: встанешь, он опять кинется. Потом все-таки потихоньку

стал подниматься... Бык стоит. Смот-рит. Я поднялся и пошел от

него задом. Кое-как доковылял до бригады. Задница огнем

горит... Хорошо, еще не рогом попал (они у него широченные,

лбом угодил), -- сидеть бы мне у него на голове, как снопу на

вилах.

Бригадир разозлился на быка, вырвал из телеги железный

курок и побежал в просо. Через пять минут видим, летит наш

бригадир сломя голову, за ним бык. Бежит бригадир и орет:

-- Стреляйте в него! Стреляйте, что вы стоите?! Спорет

ведь он меня!..

Забыл с перепугу, что ружья ни у кого нет -- у нас их

по-забирали, как началась война.

Ребятишки и бабы, увидев разъяренного быка, -- кто

ку-да, врассыпную. Я лежал на животе возле избушки. Бык

про-топал мимо -- не обратил внимания. Видно, Петрунька с

железным курком насолил ему здорово. Пробежал бык совсем

близко, аж земля задрожала. У меня сердце в пятки ушло.

Петрунька туда -- бык за ним, Петрунька сюда -- бык за

ним, гоняет его по ограде. Загнал в угол. Петрунька, как

пти-ца, взлетел на плетень -- и на ту сторону. Бык, не

останавливаясь, с ходу саданул рогами в плетень, вырвал его с

кольями, и пронес, и сбросил. Тогда только остановился. Ему

накину-ли волосяную петлю на шею, стянули, измучили, потом

про-дели веревку в кольцо и привязали к столбу.

По давней традиции (она, как ни странно, сохранялась и в

войну) после того, как табак уберут с плантации, высушат и

свезут в город на табачную фабрику, бригада гуляет. Валили

какую-нибудь скотину, варили, жарили... Привозили из де-ревни

самогонку и -- начиналось.

На этот раз забили моего быка. Трое мужиков взяли его и

повели на чистую травку -- неподалеку от избушки. Бык по-корно

шел за ними. А они несли кувалду, ножи, стираную холстину... Я

убежал из бригады, чтобы не услышать, как он заревет. И

все-таки я услышал, как он взревел -- негромко, глухо,

коротко, как вроде сказал: "Ой!" К горлу мне подсту-пил

горький комок; я вцепился руками в траву, стиснул зубы и

зажмурился. Я видел его глаза... В тот момент, когда он,

раскорячив ноги, стоял и смотрел на меня, повергнутого на

землю, -- пожалел он меня тогда, пожалел.

Мяса я не ел -- не мог. И было обидно, что не могу как

следует наесться -- такой "рубон" нечасто бывает.


Самолет


Мы, четверо пацанов: Шуя, Жаренок, Ленька и я, шагаем с

сундучками в гору. Поступаем в автомобильный техникум. Через

три с половиной года будем техниками-механиками по ремонту и

эксплуатации автотранспорта. Техникум -- в горо-де, точнее, за

городом, километрах в семи, в бывшем монас-тыре. Идти надо

обрывистым правым берегом широкой ре-ки. Это мой второй приезд

в этот город. Душа потихоньку болит -- тревожно, охота домой.

Однако надо выходить в люди. Не знал я тогда, что навсегда

ухожу из родного села. То есть буду еще приезжать потом, но --

так, отдышаться... Вот уж не знал!

Городские ребята не любили нас, деревенских, смеялись

над нами, презирали. Называли "чертями" (кто черти, так это,

по-моему, -- они) и "рогалями". Что такое "рогаль", я по сей

день не знаю и как-то лень узнавать. Наверно, тот же черт --

рогатый. В четырнадцать лет презрение очень больно и ясно

сознаешь и уже чувствуешь в себе кое-какую силен-ку -- она

порождает неодолимое желание мстить. Потом, когда освоились,

мы обижать себя не давали. Помню, Шуя, крепыш парень,

подсадистый и хлесткий, закатал в лоб одно-му городскому

журавлю, и тот летел -- только что не курлы-кал. Жаренок в

страшную минуту, когда надо было решиться, решился -- схватил

нож... Тот, кто стоял против него -- тоже с ножом, -- очень

удивился. И это-то -- что он только удивился -- толкнуло меня

к нему с голыми кулаками. Надо было защищаться -- мы

защищались. Иногда -- так вот -- безрассудно, иногда с

изобретательностью поразительной.

Но это было потом. Тогда мы шли с сундучками в гору, и с

нами вместе -- налегке -- городские. Они тоже шли посту-пать.

Наши сундучки не давали им покоя.

-- Чяво там, Ваня? Сальса шматок да мядку туясок?

-- Сейчас раскошелитесь, черти! Все вытряхнем!

-- Гроши-то куда запрятали?.. Куркули, в рот вам

паро-ход!

Откуда она бралась, эта злость -- такая осмысленная, не

четырнадцатилетняя, обидная? Что, они не знали, что в де-ревне

голодно? У них тут хоть карточки какие-то, о них дума-ют, там

-- ничего, как хочешь, так выживай. Мы молчали, изумленные,

подавленные столь открытой враждебностью. Проклятый сундучок,

в котором не было ни "мядку", ни "сальса", обжигал руку -- так

бы пустил его вниз с горы.

А на горе, когда поднялись, на ровном открытом месте

стоял... самолет. Да так близко! Там был аэродром. И так он

нежданно открылся, этот самолетик, так близко стоял, и ни-кого

рядом не было -- можно подойти и потрогать... Раньше нам

приходилось -- редко -- видеть самолет в небе. Когда он летел

над селом, выскакивали из всех домов, шумели: "Где?! Где он?"

Ах ты, Господи!.. Я так и ахнул. Да все мы слегка ошалели. И

городские -- тоже. Что уж, так каждый день ви-дели они их,

самолеты? Но они скоро взяли себя в руки, при-творяшки.

-- Кукурузник, сука.

-- Сидит... Горючего, наверно, нет.

И пошли, не глядя больше на самолет.

Мы пошли за ними и тоже старались не смотреть на

само-лет: нельзя было показать, что мы -- действительно такая

уж совсем непролазная "деревня". А ничего же ведь не

случи-лось бы, если бы мы маленько постояли, посмотрели. Но мы

шли и не оглядывались. Когда я не выдержал и все-таки

ог-лянулся, меня кто-то из наших крепко дернул за рукав.

Он мне, этот самолет, снился потом. Много раз после

при-ходилось ходить горой, мимо аэродрома, но самолета там не

было -- он летал. И теперь он стоит у меня в глазах --

боль-шой, легкий, красивый... Двукрылый красавец из

далекой-далекой сказки.


OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского


Как Андрей Иванович Куринков, ювелир, получил 15 суток


Андрей Иванович -- это такой попрыгунчик, резиновый

человек, хороший ювелир, изобретатель... Правда, хороший

ювелир и изобретатель, но он думает, что он единственный в

своем роде ювелир и изобретатель, неповторимый, везде об этом

трещит, но вечно ему чего-нибудь не хватает, чтобы сделать

такое, чтобы все ахнули. То материала нет подходя-щего, то

инструмент не тот. Чаще всего -- материал не тот.

-- Ты дай мне настоящий янтарь! -- говорит он с вызо-вом

и значительно. -- Дай мне кусок настоящего янтаря -- я тебе

сделаю.

Может, он и сделает, если получит в руки "кусок

настоя-щего янтаря", но он ужасно много говорит об этом,

разд-ражает всех, и тогда кто-нибудь языкастый заявляет:

-- Тебе, как тому танцору, -- что-нибудь да мешает.

-- Нет, ты дай мне кусок настоящего янтаря! --

волнует-ся Андрей Иванович. И начинает всех разить знаниями;

го-ворит он складно, и если бы не много, то, наверно, было бы

даже интересно послушать его. Вся беда -- много говорит. --

Сидела мушка на веточке много-много миллионов лет на-зад, на

нее капнула капля смолы, ее сшибло с веточки, даль-ше, на эту

капельку упала другая... Ну, и так далее.

-- Ты дай мне этот кусок, я уберу лишнее, сделаю тебе

та-кую иголку к галстуку -- все будут не на тебя смотреть, а

на эту иголку с мушкой.

-- У нас один карат бриллианта -- это горошина со все-ми

накладными, со всеми налогами -- тысяча рублей. Так? Но у нас

-- тридцать шесть характеристик бриллиантов, гру-бо говоря,

тридцать шесть сортов. И вот ты дай мне...

Это он в пивной разглагольствует, и на это "ты дай мне"

ему часто говорят: "На!"

Андрей Иванович очень не любил своего соседа по жи-лью,

Трухалева Илью Георгиевича, закройщика ателье но-мер

какого-то. Этот Илья Георгиевич откровенно называл Андрея

Ивановича трепачом. Андрей Иванович на это вы-пячивал нижнюю

челюсть, зло смотрел на закройщика, не-которое время молчал,

потом начинал говорить:

-- Чем отличается граненый бриллиант от бриллианта,

который не побывал в руках мастера? Граненый играет. А тебя,

когда делали, чуть-чуть только тронули -- чтобы вес не

потерять: ты дурак. Тяжелый, но дурак.

Опять, на беду свою, много, долго и одинаково -- про

бриллианты, гранения, игру... И дожидался, что Трухалев ему на

все это кратко говорил:

-- Трепач. Барахло, -- и уходил.

И получалось, что это он говорил последние слова, слова

тяжкие, обидные, а Андрей Иванович оставался со множеством

точных, образных слов -- не высказанных; он злился и на

малейшие шумы, звуки в квартире Трухалева, сладострастно, с

ожесточением садил черенком половой щетки в потолок (Трухалев

жил над ним). Трухалев на это стукнет пару раз, точно скажет:

"трепач", "барахло" -- и жизнь в его квартире идет так же, как

и шла: ходят, постукивают, передвигают стулья.

За время, пока они жили так -- друг над другом, --

юве-лир Куринков накопил на закройщика много зла и обиды. Тот

отвечал тем же, кроме того, кажется, куда-то писал на ювелира,

что он не дает соседям покоя: всем стучит в стены щеткой. Если

им случалось вместе ехать в лифте или зимой выколачивать рядом

ковры на снегу, они оскорбляли друг друга.

-- Опять вас продернули, -- начинал ювелир. -- Сшили

пиджак, а рукава -- вот по этих пор. Не видал по телеви-зору?

-- Мы такие специально для ювелиров шьем, чтобы

брил-лианты было видно. А нормальным людям мы шьем нор-мально.


-- Но про ювелиров ни разу не было передачи, а про вас

-- то и дело.

-- Делать-то нечего, вот и показывают. Если ты мне еще

будешь стучать в пол, я спущусь и надену тебе мусорное вед-ро

на голову. И буду тоже стучать по нему. Молотком.

-- Попробуй. Я те алмазным резцом вырежу на лбу:

"Ду-рак".

-- От дурака слышу. Трепач. Барахло.

И закройщик уходил.

И вот как-то в воскресенье к ювелиру Куринкову заехал

брат, военный. Брат ехал в отпуск на юг, по пути завернул на

сутки к брату. Домашних Куринкова -- жены и доче-ри-студентки

-- дома не было, братья взяли винца, посиде-ли, повспоминали

немного, потом брат сказал, что очень ус-тал, и пошел соснуть.

А ювелир остался один. Он задумался чего-то... Жизнь идет

себе, неопределенно, с тоской думал он. Идет себе и идет. И в

душе ювелира назревал какой-то тоже не вполне определенный

протест, что жизнь -- идет и идет. Тут, как на грех, над ним

опять задвигали стульями, стали ходить... Ювелир вполне

определенно обозлился опять на закройщика, вспомнил все его

обидные слова... Взгляд его упал на военный мундир брата,

мысль в голове вспыхнула и ясно высветила картину: вот он,

военный, вхо-дит к закройщику... Дальше он даже додумывать не

стал -- дальше как-то все было понятно. Почему-то он враз

сооб-разил, что делать дальше.

Закройщик с женой собрались как раз ужинать, когда в

дверь к ним резко, требовательно позвонили.

-- Кто это? -- удивился закройщик.

Жена пожала плечами:

-- Телеграмма?..

-- Ну, иди, -- велел закройщик.

Хозяйка открыла дверь... В квартиру стремительно во-шел

ювелир Куринков в форме капитана.

-- Именем уголовного кодекса, -- сказал он. --

Собирай-тесь.

У закройщика и у его жены вытянулись лица... Они

оша-лели.

-- А чего такое? -- нерешительно спросил закройщик. --

Как это?

-- Ста-ать! -- заорал ювелир.

Закройщик встал...

-- А чего такое-то? -- опять спросил он, во все глаза

гля-дя на... на кого? Кто это? Что это?

Ювелир меж тем прошелся по комнате, бегло оглядел ее

всю... Четко развернулся, подошел к закройщику, прон-зительно

и трезво глядя ему прямо в глаза.

-- Мне надоели ваши шорохи, -- сказал ювелир. -- Что у

вас за возня каждую ночь?

-- Ты же ювелир, чего ты... -- начал было закройщик.

-- Молчать! -- приказал ювелир. Закройщик потом

рас-сказывал, что он потому так ошалел и растерялся, что

юве-лир очень все делал "натурально". -- Для ВАС я был

юве-лир... поэтому терпел все ваши шорохи. И оскорбления --

так надо было. Кстати, сколько вы на меня заявлений напи-сали?


-- Да я... это...

-- Сколько?

-- Два.

Ювелир посмеялся:

-- Обои эти бумажки попали ко мне же -- я сходил с ни-ми

в одно место. За каждое ваше заявление я получал

благо-дарность -- что хорошо притворяюсь. Ясно? Вы думали, с

вами тут в бирюльки играют?

Ювелир стал опять раздражаться. Опять прошелся по

комнате... Заглянул мимоходом в книжный шкаф.

-- А чего я такое сделал? -- вдруг осмелел закройщик. --

Куда это собираться-то?

Ювелир остановился перед закройщиком, заложив руки за

спину, качнулся несколько раз с носков на каблуки, с каблуков

на носки, все это время в упор глядя на него, заго-ворил тихо,

четко, значительно:

-- Нам известно про всю вашу деятельность.

-- Какую дея...

-- Молчать! Сядьте! Сесть!

Закройщик сел.

-- Нам все известно, даже чего вам неизвестно.

Ювелир тоже сел. Но тотчас встал и стал снова ходить по

комнате -- ему, как видно, особенно нравилось ходить в форме.

Он ходил долго. Он думал.

-- С арестом я, кажется, подожду, -- сказал он. -- Вы

знаете армянина, на углу тут сидит... чистильщик. Здоровый

такой.

-- Знаю, -- сказал закройщик.

-- Каждое утро будете подходить к нему и спрашивать: "У

вас продается славянский шкаф из карельской березы?" Он будет

ругаться и кричать -- не обращайте внимания. Даже если полезет

драться -- терпите. Нам его надо расколоть.

-- Я с такими делами не связываюсь, -- решительно

зая-вил закройщик. -- Я не умею.

-- Что значит "не умею"? Научим! Никто сперва не уме-ет

-- научим. Я терпел все ваши выходки -- это, думаете, легко?

-- расчет у ювелира, надо признать, был жесто-кий: вспыльчивый

армянин показал бы такой "славянский шкаф", что закройщик всю

жизнь потом помнил бы эту таинственную игру в разведчиков. --

Спрашивать надо ка-ждый день, но об этом ни-ко-му. Ясно?

Пока ювелир инструктировал закройщика, тому вдруг

бросилось в глаза вот что: китель на ювелире явно не с его

плеча. Профессиональный глаз портного не подвел.

-- А попрошу документы! -- сказал он. И встал.

-- Молчать! -- заорал ювелир и стукнул ладонью об стол.

-- Нина, закрой дверь на ключ! -- крикнул закройщик.

Ювелир хотел уйти со словами:

-- Хорошо, мы потолкуем в другом месте, -- и пошел

бы-ло, но большой закройщик прыгнул на него, легко подмял под

себя и заорал жене:

-- Звони в милицию!

Маленький ювелир отчаянно боролся с закройщиком, но все

напрасно.

...Ночь Андрей Иванович провел в вытрезвителе. Утром еще

кое-как крепился, а когда их, человек двенадцать, по-везли в

закрытой машине в суд, сильно затосковал. Дру-гие -- хоть бы

что, а он молчал. Особенно он боялся, что нарисуют его на

доске "Не проходите мимо", напишут фа-милию, имя... А у него

дочь студентка. Хорошо ей будет смотреть на такого папашу?

Судили три женщины...

Кто был тут не первый раз, выходили из комнаты, где

вершился суд, изумленные.

На вопрос: "Сколько вломили?" -- только махали рукой:

-- Под завязку.

-- Что-то они сегодня... не в настроении, что ли, --

си-дели, толковали.

-- Они в понедельник всегда так, -- сказал один

мрач-ный.

-- Куринков! -- вызвали.

-- Эгей? -- подскочил ювелир. -- Иду.

Он вошел в большую комнату и, слегка поклонившись,

вежливо сказал:

-- Здравствуйте.

-- Садитесь, -- велели ему.

Куринков скромненько присел на краешек скамьи с высокой

спинкой, устремил взор на судей -- весь внимание.

-- Вчера, восемнадцатого июня, вы, будучи в нетрезвом

состоянии, надели не принадлежащую вам военную фор-му...

-- Пошутил! -- воскликнул ювелир. И хотел даже

посме-яться, но у него вышло коротко и ненатурально. -- Я

во-обще шутник большой. Бывает, соберемся у нас в мастер-ской

-- чего я только ни выделываю! Я в ювелирной мастер-ской

работаю. Я вот вижу у вас колечко... -- ювелир хотел встать и

поближе посмотреть кольцо на руке одной из жен-щин.

-- Сидеть, -- сказал ему старшина.

-- Господи, чего тут такого? -- негромко сказал юве-лир.

-- Просто смотрю: неважно сделано...

-- Вы признаете факт шантажа и запугивания с вашей

стороны?

-- Только не шантаж! -- вскочил ювелир и даже протянул

руку к судье. -- Только не... это... не надо разных слов.

Шут-ка -- да, юмореска...

-- Вы угрожали Трухалеву Илье Георгиевичу арестом?

-- Ну, шутка, шутка!.. -- ювелир прижал руку к сердцу:

-- Ну, Трухалев шуток не понимает, но вы-то!..