Geum.ru

Название книги: Сборник рассказов

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   43

комнату, включил свет и сел к столу. И глубоко задумался.

-- Эх ты, черт возьми, -- бормотал он. -- Что-то не

того... Старею, что ли?

Было невыносимо грустно, чего-то жаль было чуть не до

слез. Не сбылось как будто то, что мерещилось тогда, давно, на

берегах крохотных тихих озер...

Человек -- его звали Николай Иваныч -- достал бумагу и

сел писать давнишнему своему другу.

"Друже мой, Иван Семеныч! -- начал он. -- Здорово!

Захотелось вот написать тебе. Увидел сейчас во сне деревню

нашу и затосковал. Сижу вот и пишу ночью, как Бальзак.

Вспомнил я, как мы с тобой институты окончили. Помнишь?

Приехали с дипломами... Последний разок побывать на ро-дине.

Нарядились, как эти... черт-те знает кто! На мне белая

какая-то заграничная рубашка, ты зачем-то матроску напя-лил.

Шли по улице -- два пижона. А пора была страдная. Я помню,

встретился нам Минька Докучаев на вершнах, ос-тановились,

поздоровались. Он грязный весь -- ни глаз, ни рожи, как

говорят, ехал в кузницу пилу от жнейки заклепы-вать. Закурили.

А говорить не о чем. Чужие какие-то с ним стали.

Помялись-помялись, он уехал, а мы пошли за дерев-ню --

прощаться с местами, где когда-то копны возили, сено гребли,

телят пасли, боронили... Прямо чуть не бегом бежа-ли прощаться

с тем, что нас вспоило и вскормило. Вспомнил вот Миньку, и

сейчас стыдно. Для чего мы так вырядились-то тогда? У людей

самая пора горячая, а мы как два оглоеда... А тогда -- ничего,

как так и надо. Шли прощаться! Экие, по-нимаешь, запорожцы за

Дунаем! У меня в кармане бутылка белого, у тебя -- портвейн.

Один стакан на двоих. Сели у ме-жи, под березками, выпили... И

давай хвастаться -- какие мы умные: институты кончили, людьми

стали! Я свои стихи ду-рацкие читал, а ты, помню, стал даже на

руки и прошелся. И потом долго колотил себя в грудь кулаком и

доказывал: "Ты подумай: отцы-то наши кто были?! Кто? А мы --

инже-неры!" Еще выпили. И опять хвастались. Господи, как

хвас-тались! Очень уж нас распирало тогда, что мы первые из

деревни высшее образование получили. И плясали-то мы с тобой,

и пели... А рядом рожь несжатая стояла. А нам -- хоть бы что.

Я даже в нее бутылку порожнюю запустил и, помню, подумал:

"Будут жать жаткой, она, голенькая, заблестит на стерне. И

кто-нибудь, тот же Минька, подумает: "Пил кто-то". Потом спали

мы с тобой. Проснулись, когда уже солнце садилось. Заграничная

моя рубашка, как в ж... побывала. Го-лова болела, и совестно

было. Наорали чего-то, натрепались. Я помню, ты мне в глаза не

смотрел, и мне тоже не хотелось. Все это я почему-то очень

хорошо помню..."

-- Коля!

-- Ну?

-- Чего ты?

-- Так... Спи.

-- Я думала, ты ушел куда.

-- Нет, спи.

"...Жена проснулась. Сытая лежит, толстая, прости меня

Господи, грешного, и несет, как от парфюмерной фабрики. Вот

такие-то дела, Ваня. Грустно мне что-то сделалось. Мо-жет, зря

мы тогда радовались-то? Вот прошло уж... сколько теперь? Лет

восемнадцать? А я их как-то и не заметил. Толс-тел год от

года. Жену упрекаю, а сам -- хоть поставь, хоть положь, в

дверь не пролезаю. Курорты, понимаешь, санато-рии... А жизни

как-то не успел порадоваться. Дети растут, но радости большой

не доставляют, честно говоря. Сильно уж они сейчас много

знают, бойко так рассуждают про все. По-моему, мы лучше были.

Может, это старческое у меня, не знаю. Ты-то как? Написал бы

когда. А то так вот хватит ин-фаркт, и все. Съехаться бы

как-нибудь, а? Хоть вспомнили бы детство, понимаешь. Ведь есть

что вспомнить! А то -- ра-бота, работа... Всю жизнь работаем,

а оглянуться не на что. Напиши как-нибудь, выбери время.

Одиноко мне стало вдруг, никто не поймет, как ты. Да и тебе,

наверно, неслад-ко? Ну -- главный инженер, ну... -- черт с

рогами, а -- что дальше? Ты понимаешь? Ну ресторан, музыка --

как гвозди в башку заколачивают, -- а дальше-то что? Это

называется: вышли в люди? Да... мать твою так-то! Я вспомню,

как мы картошку в ночном пекли, на душе потеплеет. Вернуться

бы опять туда, в степь: костерик, рассказы про чертей... Эх,

Ва-ня, Ваня... Не зря мы с дипломами-то прыгали? А? Как

дума-ешь? Или -- все нормально? Может, у меня уж тихая

шизо-френия началась? У тебя бывает так или нет? Честно

только. Куда летом-то ездишь? В Гагры вшивые? Я эти Гагры уже

не могу видеть. Но попробуй заикнись, что хочу, мол, в деревню

к себе поехать. Что ты! Истерика. Но я все-таки подниму нынче

восстание -- будь что будет. Поеду в деревню. Не могу больше.

Поедем? Давай спишемся -- и махнем. Черт с ними, пускай едут в

Гагры, а нам надо в деревню съездить. А то грех какой-то лежит

на душе. Не исповедь это, а просто душа про-сит. В общем,

неважнецки я живу, Иван. Так вроде все нор-мально, на работе

хорошо, а -- нет-нет -- засосет что-то, тос-ка обуяет, как

сейчас вот, -- и все охота послать к черту. Напиши, Иван,

прошу. Адрес у меня теперь другой -- улуч-шение! Голой рукой

не возьмешь. Жду.

Николай".


Николай Иваныч погасил свет, снял пижаму и подвалил-ся к

жаркой жене. И долго еще не мог заснуть. Думал: "Письмо

сгоряча накатал бестолковое. Надо завтра на службе выбрать

время, переписать. А то подумает, действительно... первая

стадия началась".


На службу, как всегда, Николай Иваныч пришел тютель-ка в

тютельку: без пяти десять. Выбритый, свежий, хотя в го-лове

немного шумело: пришлось вчера хватить снотворного. Шел по

коридору, привычно здоровался, улыбался... Ему то-же

улыбались. Кого-то остановил, что-то спросил, кто-то его

спросил, он ответил. Ответил коротко, толково. Его уважали на

работе. Миленькая секретарша привстала, ослепительно

улыбнулась. Мелькнуло в голове: "Красивая женщина, черт

возьми". Впрочем, эта мысль у него мелькала, кажется, каж-дое

утро.

-- Ну, что тут у нас?

-- Значит, первое: звонили...

Звонили, требовали, просили, умоляли, предупреждали...

Понеслась душа в рай! Одно чувство сменялось другим. То:

"Послушайте! Я ведь с вами не буду в казаки-разбойники играть!

Я последний раз предупреждаю!" То: "Милый, родной... что же я

могу сделать? Ну подумай: что? Если бы от меня за-висело..."

То: "Понимаю, все понимаю. Чтобы лишнего на себя не брать: к

двадцать восьмому. А? Железно! Железно, как у меня главный

говорит. Приложим все силы, не подве-дем". Но больше

нравилось: "Послушайте! Мы ведь с вами не в драмкружке -- не

"Отелло" репетируем. Не клянитесь мне, я не верующий. Мне

нужен ма-те-ри-ал! Все!" Еще нрави-лось: "Ну?.. Так... А что

делать? Я тоже не знаю! Не знаю! Да что докладные? У меня

столы ломятся от докладных. Я что, вместо подшипников буду

ваши докладные вставлять? По-пробуйте, может, у вас выйдет. Не

знаю. Где хотите".

Деловой вихрь закрутил Николая Иваныча, он про ноч-ное

письмо забыл. А утром, уезжая на работу, захватил его.

Сейчас было не до письма. Пришли корреспонденты из

областной газеты.

-- Да ведь что, товарищи?.. Хвалиться особо пока нечем.

План выполняем... да, но... -- Четыре шага по мягкому ковру в

одну сторону, четыре -- в другую, остановка перед

корреспондентами, улыбка, которая помогала ему всю жизнь.

Не-доброжелатели говорили про его улыбку:

"Улыбочка-выруча-лочка". Обаятельная, простецкая -- весь

человек тут как он есть. -- План планом, а силенок хватит и на

большее. Если не секретничать перед вами, то в ближайшем

будущем дума-ем слегка перевалить за сто десять -- сто

пятнадцать. Думаем тут "схимичить" кое-что: продлить линию, не

стопоря ее. Да. Расчеты есть, люди горячие, в бой рвутся --

одолеем.

Поснимался немного за столом, прошли в цех -- там

поснимались. Только там Николай Иваныч больше с рабочими и с

мастерами говорил. Потом и совсем "сбагрил" коррес-пондентов

главному инженеру, пришел опять в кабинет.

-- Звонил Дмитрий Васильевич. Я сказала: в цехах.

-- Соедините.

Разговор с Дмитрием Васильевичем получился хороший. На

душе совсем повеселело.

Первый поток посетителей и звонков схлынул.

-- Верочка!

-- Да, Николай Иваныч?

-- Меня пока нет. В цехе.

-- Хорошо.

Николай Иваныч достал ночное письмо, повертел в ру-ках,

подумал... и сунул обратно в карман. Стал писать другое.


"Иван Семеныч! Здорово, старик! Вспомнил вот, решил

написать! Как жив-здоров? Как работенка? Редко мы что-то пишем

друг другу, ленимся, черти! У меня все нормально. Кручусь,

верчусь... То я голову кому-то мою, то мне -- так и идет.

Скучать некогда. В общем, не унываю. Куда думаешь двинуть

летом? Напиши, может, скооперирумся! Была у ме-ня мысль:

поехать нам с тобой в деревню нашу, да ведь... как говорят: не

привязанный, а визжишь. Жены-то бунт подни-мут. А деревня

частенько снится. Давай, слушай, махнем ку-да-нибудь вместе?

Только не в Гагры, ну их к черту. На Волгу куда-нибудь? Ты

прозондируй свою половину, я свою: соблазним их кострами,

рыбалкой, еще чем-нибудь. Остано-вимся где-нибудь в деревушке

на берегу, снимем хатку... А? Давай, старик? Ей-Богу, нескучно

будет. Подумай. На-строй у меня боевой, дела двигаются, дети

растут. В общем, железно, как у меня главный говорит. Не

хандри, дыши носом!

Пиши на завод -- лучше.

Обнимаю. Твой Николай".


-- Верочка!

-- Да, Николай Иваныч!

-- Я у себя.

-- Хорошо.

И опять пошло: "Я не разрешаю!.." "Пожалуйста!

При-ветствую, только приветствую!" "А вот тут надо подумать.

Тут с кондачка не решишь. Посоветуемся".

...Вечером Николай Иваныч, пока готовился ужин,

пере-читал в своей комнате оба письма. Перечитал и долго-долго

сидел молча. Потом бросил оба письма в стол и громко сказал:

-- А черт его знает -- как?

-- Что ты? -- спросила жена.

-- Да так... я с собой. Как ужин?

-- Сейчас будет готов. Ты ничем не расстроен?

-- Нет, все в порядке. Подай газеты, пожалуйста.


OCR: 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского


Двое на телеге


Дождь, дождь, дождь... Мелкий, назойливый, с легким

шумом сеял день и ночь. Избы, дома, деревья -- все намокло.

Сквозь ровный шорох дождя слышалось, только, как всплескивала,

журчала и булькала вода. Порой проглядывало со-лнышко,

освещало падающую сетку дождя и опять закутыва-лось в лохматые

тучи.

...По грязной издавленной дороге двигалась одинокая

по-возка. Рослая гнедая лошадь устала, глубоко проваливала

бо-ками, но время от времени еще трусила рысью. Двое на

теле-ге вымокли до основания и сидели, понурив головы. Старик

возница часто вытирал рукавом фуфайки волосатое лицо и сердито

ворчал:

-- Погодка, черт тебя надавал... Добрый хозяин собаку из

дома не выпустит...

За его спиной, укрывшись легким плащом, тряслась на

охапке мокрой травы маленькая девушка с большими серыми

глазами. Охватив руками колени, она безразлично смот-рела на

далекие скирды соломы.

Рано утром эта "сорока", как про себя назвал ее сердитый

возница, шумно влетела к нему в избу и подала записку:

"Семен Захарович, отвези, пожалуйста, нашего фельдшера в

Березовку. Это до крайности необходимо. А машина у нас на

ремонте. Квасов". Захарыч прочитал записку, вышел на крыльцо,

постоял под дождиком и, войдя в избу, бросил ста-рухе:

-- Собери.

Ехать не хотелось, и, наверно, поэтому бойкая девушка не

понравилась Захарычу -- он сердито не замечал ее. Кроме того,

злила хитрость председателя с этим его "пожалуйста". Не будь

записки и не будь там этого слова, он ни за что не поехал бы в

такую непогодь.

Захарыч долго возился, запрягая Гнедуху, толкал ее

кула-ком и, думая о записке, громко ворчал:

-- Становись, пожалуйста, в оглобли, дура окаянная!

Когда выехали со двора, девушка пробовала заговорить с

возницей: спрашивала, не болит ли чего-нибудь у него, мно-го

ли снега бывает тут зимой... Захарыч отвечал неохотно.

Разговор явно не клеился, и девушка, отвернувшись от него,

начала негромко петь, но скоро замолчала и задумалась.

Захарыч, суетливо подергивая вожжи, тихо ругался про

себя. Он всю жизнь кого-нибудь ругал. Теперь доставалось

председателю и этой "сороке", которой приспичило именно теперь

ехать в Березовку.

-- Ххе-е... жизнь... Когда уж только смерть придет.

Нно-о, журавь!

Они с трудом выехали на гору. Дождь припустил еще

сильнее. Телега качалась, скользила, точно плыла по черной

жирной реке.

-- Ну и погодушка, чтоб тебя черти... -- ругался Захарыч

и уныло тянул: -- Но-о-о, уснула-а-а...

Казалось, этому пути, дождю и ворчанию старика не бу-дет

конца. Но вдруг Захарыч беспокойно заерзал и, полу-обернувшись

к спутнице, весело прокричал:

-- Что, хирургия, небось замерзла?

-- Да, холодно, -- призналась она.

-- То-то. Сейчас бы чайку горячего, как думаешь?

-- А что, скоро Березовка?

-- Скоро Медоухино, -- лукаво ответил старик и,

почему-то рассмеявшись, погнал лошадь: -- Но-о, ядрена

Матрена!

Телега свернула с дороги и покатилась под гору, прямо по

целине, тарахтя и подпрыгивая. Захарыч молодецки покрикивал,

лихо крутил вожжами. Скоро в логу, среди стройных березок,

показалась одинокая старая избушка. Над избушкой струился

синий дымок, растягиваясь по березняку слоистым голубым

туманом. В маленьком окошке светился огонек. Все это очень

походило на сказку. Откуда-то выкатились два огромных пса,

кинулись под ноги лошади. Захарыч соскочил с телеги, отогнал

бичом собак и повел лошадь во двор.

Девушка с любопытством осматривалась и, когда заметила в

сторонке между деревьями ряды ульев, догадалась, что это

пасека.

-- Бежи отогревайся! -- крикнул Захарыч и стал

распрягать лошадь.

Прыгнув с телеги, девушка тотчас присела от резкой боли

в ногах.

-- Что? Отсидела?.. Пройдись маленько, они отойдут, --

посоветовал Захарыч.

Он бросил Гнедухе охапку травы и первый потрусил в

из-бушку, отряхивая на ходу мокрую шапку.

В избушке пахло медом. Перед камельком стоял на коленях

белоголовый старик в черной сатиновой рубахе и под-брасывал

дрова. В камельке весело гудело и потрескивало. На полу

затейливо трепетали пятна света. В переднем углу мигала

семилинейная лампа. В избушке было так тепло и уютно, что

девушке даже подумалось: не задремала ли она сидя в телеге, не

снится ли ей все это? Хозяин поднялся навстречу нежданным

гостям -- он оказался очень высоким и слегка сутулился, --

отряхнул колени и, прищурив глаза, сказал глуховато:

-- Доброго здоровья, люди добрые.

-- Там добрые или нет -- не знаю, -- ответил Захарыч,

пожимая руку старому знакомому, -- а вот промокли мы из-рядно.


Хозяин помог девушке раздеться, подбросил еще в

каме-лек. Он двигался по избушке не торопясь, делал все

спокойно и уверенно.

Захарыч, устроившись у камелька, блаженно кряхтел и

приговаривал:

-- Ну и благодать же у тебя, Семен. Прямо рай. И чего я

пасечником не сделался -- ума не приложу.

-- По какому же делу едете? -- спросил хозяин,

погляды-вая на девушку.

-- А вон с доктором в Березовку едем, -- объяснил

Заха-рыч. -- Ну, помочил он нас... Хоть выжимай, язви его

со-всем...

-- Доктор, значит, будете? -- спросил пасечник.

-- Фельдшер, -- поправила девушка.

-- А-а... Смотри-ка, молодая какая, а уже... Ну,

согревай-ся, согревайся. А мы тем делом сообразим чего-нибудь.


Девушке было так хорошо, что она невольно подумала:

"Все-таки правильно, что я сюда поехала. Вот где

действи-тельно... жизнь". Ей захотелось сказать старикам

что-нибудь приятное.

-- Дедушка, а вы весь год здесь живете? -- спросила она

первое, что пришло в голову.

-- Весь год, дочка.

-- Не скучаете?

-- Хе!.. Какая нам теперь скука. Мы свое спели.

-- Ты тут, наверно, всю жизнь насквозь продумал,

один-то? Тебе бы сейчас учителем работать, -- заметил Захарыч.


Пасечник достал из-под пола берестовый туесок с

медо-вухой и налил всем по кружке. Захарыч даже слюну глотнул,

однако кружку принял не торопясь, с достоинством. Девуш-ка

застыдилась, стала отказываться, но оба старика настой-чиво

уговаривали, разъясняя, что "с устатку и с холода это --

первейшее дело". Она выпила полкружки.

Вскипел чайник. Сели пить чай с медом. Девушка

рас-краснелась, в голове у нее приятно зашумело и на душе

стало легко, как в праздник. Старики вспоминали каких-то

кумо-вьев. Пасечник раза два покосился на улыбающуюся девушку

и показал на нее глазами Захарычу.

-- Тебя, дочка, как звать-то? -- спросил он.

-- Наташей.

Захарыч отечески похлопал Наташу по плечу и сказал:

-- Ведь она, слушай, ни разу не пожаловалась даже, что

холодно, мол, дедушка. От другой бы слез не обобрался.

-- А вон у ней, видишь, -- указал пасечник на

комсо-мольский значок и добавил: -- Они молодцы!

Наташе вдруг захотелось рассказать что-нибудь особен-ное

о себе.

-- Вы вот, дедушка, ругались давеча, а ведь это я сама

по-просилась ехать в Березовку.

-- Да ну? -- изумился Захарыч. -- И охота тебе?

-- Нужно -- значит, охота, -- задорно ответила Наташа и

покраснела. -- Лекарство одно в нашей аптеке кончилось, а оно

очень необходимо.

-- Хэх ты!.. -- Захарыч крутнул головой и решительно

за-явил: -- Только сегодня мы уж никуда не поедем.

Наташа перестала улыбаться. Старики снова принялись за

свой разговор. За окном было уже темно. Ветер горстями сыпал в

стекло дождь, тоскливо скрипела ставня. Девушка встала из-за

стола и присела у печки. Ей вспомнился врач -- толстый,

угрюмый человек. Провожая ее, он говорил: "Смот-рите,

Зиновьева... Погода-то больно того. Простудитесь еще. Может,

нам кого-нибудь другого послать?" Наташа предста-вила, как

доктор, узнав, что она пережидала непогоду на па-секе,

посмотрит на нее и подумает: "Я ведь и не ожидал от тебя

ничего такого. Молоды вы и слабоваты. Это извини-тельно", а

вслух, наверное, скажет: "Ничего, ничего, Зиновьева".

Вспомнилось также, как пасечник посмотрел на ее комсомольский

значок... Она резко поднялась и сказала:

-- Дедушка, мы все-таки поедем сегодня. -- И стала

оде-ваться.

Захарыч обернулся и вопросительно уставился на нее.

-- В Березовку за лекарством поедем, -- упрямо

повтори-ла она. -- Вы понимаете, товарищи, мы просто... мы не

име-ем права сидеть и ждать!.. Там больные люди. Им нужна

помощь!..

Старики изумленно смотрели на нее, а девушка, ничего не

замечая, продолжала убеждать их. Пальцы ее рук сжались в

тугие, острые кулачки. Она стояла перед ними маленькая,