Ирвин Ялом. Шопенгауэр как лекарство Опытный психотерапевт Джулиус узнает, что смертельно болен

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 ... 31

Кто

именно важнее тебя? И почему?

Бонни огляделась вокруг:

– Все здесь. Ты, Джулиус, – ты всем помогаешь. Ребекка – вообще вся из себя. К тому же она успешный юрист, прекрасные дети. Гилл – финансовый директор крупной больницы и вообще красавец-мужчина. Стюарт… Стюарт отличный доктор, помогает детям, помогает пациентам, у него на лице написано, что у него все отлично. Тони… – Бонни помедлила секунду.

– Так-так. Любопытно. – Тони, как всегда, в джинсах, черной футболке и кедах, забрызганных краской, довольно откинулся в кресле.

– Во-первых, Тони, ты это ты – никакой позы, никакой игры, стопроцентная искренность. Конечно, ты поливаешь грязью себя и свою работу, но я-то знаю, что ты не обычный плотник, ты настоящий художник – я видела твой шикарный «БМВ», на котором ты рассекаешь по городу. И, конечно, ты тоже красавчик – мне очень нравится, когда ты носишь футболку в обтяжку. Ну как для начала? – Бонни обвела глазами присутствующих. – Кто еще остался? Филип? Интеллектуал. Знает все на свете, преподает в университете, готовится стать терапевтом, то, что он говорит, всех приводит в восторг. Ну, и Пэм? Пэм просто чудо. Преподает в университете, ни от кого не зависит, всегда в центре внимания, всюду была, все знает, все читала – любого за пояс заткнет.

– Реакции? Что скажете – каждый – на объяснение Бонни? – Джулиус посмотрел на сидящих.

– Я что-то ничего не понял, – сказал Гилл.

– Ты не мог бы сказать это прямо ей? – поправил Джулиус.

– Извини, но я хотел сказать – не в обиду, конечно, – Бонни, твой ответ попахивает регрессом…

– Регрессом? – Бонни недоуменно нахмурила брови.

– Ну, понимаешь, наша группа – мы все здесь потому, что мы – люди, которые пытаются относиться друг к другу по-человечески, а не сравнивать свои роли в жизни, свое положение, капиталы или шикарные «БМВ».

– Аминь, – сказал Джулиус.

– Аминь, – поддержал Тони и добавил: – Я согласен с Гиллом, и, кстати – так, к сведению собравшихся, – «БМВ» я купил подержанный, и мне еще три года за него корпеть.

– К тому же, Бонни, – продолжал Гилл, – все, что ты сказала, касается только внешних вещей – профессия, деньги, хорошие дети. Ничего из этого не объясняет, почему ты менее важна, чем остальные. Я лично считаю тебя очень важной. Ты основная в этой группе, ты отлично со всеми ладишь, ты доброжелательная, внимательная, ты даже пригласила меня к себе пару недель назад, когда я не хотел идти домой. Ты следишь за тем, чтобы мы не отвлекались, отлично работаешь.

Но Бонни стояла на своем:

–

Я для вас только обуза. Мои родители были алкоголиками, я всю жизнь их стыдилась, мне все время приходилось врать про свою семью. То, что я пригласила тебя к себе, Гилл, было для меня настоящим событием – в детстве я никогда не приглашала друзей, потому что боялась, что отец заявится пьяным. Мой бывший муж пьяница, моя дочь сидит на героине…

– Ты уходишь от ответа, Бонни, – сказал Джулиус. – Ты говоришь о своем прошлом, о дочери, о своем бывшем муже, о родителях… а

ты,

где ты сама?

– Я и есть все это, вместе взятое, чем еще я могу быть? Я скучная толстушка-библиотекарша, которая только и знает, что рыться в каталогах… я… я не понимаю, о чем ты говоришь. Не знаю, где я и кто я. – Бонни заплакала. Вытащив носовой платок, она громко высморкалась, закрыла глаза и, взмахивая руками и всхлипывая, забормотала: – Все, больше не могу, на сегодня хватит.

Джулиус решил сменить подход и обратился к группе:

–

Давайте посмотрим, что случилось за последние несколько минут. Есть мнения или наблюдения? – Переключив внимание на «здесь и сейчас», он перешел к следующему этапу. В работе психотерапевта, считал он, существовало две фазы: первая состояла в общении – часто эмоциональном, и вторая – в осмыслении этого общения. Именно так и должна работать психотерапия: в последовательном чередовании эмоций и осмысления. Теперь ему предстояло перевести группу в следующую фазу, поэтому он сказал: – Давайте немного отступим назад и спокойно взглянем на то, что сейчас произошло.

Стюарт уже открыл было рот, но Ребекка его перебила:

–

Сначала Бонни пыталась сказать, почему она менее важна, чем остальные, и надеялась, что мы с ней согласимся. Потом она сбилась и заревела, а потом сказала, что с нее хватит и она больше не может, – в общем, все это я уже видела тысячу раз.

Тони добавил:

–

Мне тоже так кажется. По-моему, Бонни, ты слишком нервничаешь, когда разговор заходит о тебе. Тебя что, смущает, когда все обращают на тебя внимание?

Все еще всхлипывая, Бонни ответила:

– Я неблагодарная. Только посмотрите, что я тут развела. Никто из вас не стал бы так по-идиотски тратить время.

– На днях, – вмешался Джулиус, – я разговаривал с одним коллегой, и он мне рассказал про свою пациентку, которая имеет обыкновение собирать все шпильки, которые кто-то отпустил в ее сторону, и потом нарочно тыкать ими в себя. Может, это и не имеет отношения к тебе, Бонни, но я вспомнил это, когда увидел, как ты казнишь себя ни за что.

– Я знаю, что действую всем на нервы. Похоже, я так и не научилась работать в группе.

– Ты же прекрасно знаешь, что я на это отвечу, Бонни.

Кому

конкретно ты действуешь на нервы? Посмотри внимательно вокруг. – Не было случая, чтобы Джулиус упустил возможность задать этот вопрос, и группа слишком хорошо это знала: едва кто-то заикался о чем-то в этом роде, Джулиус, словно коршун, бросался на него, требуя конкретных имен и объяснений.

– Ну, мне кажется, Ребекка хотела бы, чтобы я замолчала.

– Что?… Почему обязательно я…

– Подожди-подожди, Ребекка. – Сегодня Джулиус был непривычно настойчив. – Продолжай, Бонни, так что тебе показалось? Что ты заметила?

– Про Ребекку? Ну, она все время молчала, не сказала ни слова.

– И так нехорошо, и так не слава богу. Тебе не угодишь. Я уж стараюсь сидеть тихо, чтобы ты опять не обвинила меня в том, что я перевожу внимание на себя. Так тебя тоже не устраивает?

Бонни уже собиралась ответить, но Джулиус снова попросил ее продолжить список тех, кому она, по ее мнению, действует на нервы.

– Не могу сказать ничего конкретного, но всегда видно, если людям что-то надоело. Я сама себе надоела. Филип ни разу на меня не посмотрел – правда, он ни на кого не смотрит. Я знаю, все хотели бы послушать, что скажет Филип. То, что он говорил про внимание окружающих, было всем интересно, а я со своим нытьем всем надоела.

– Неправда, лично мне ты совсем не надоела, – отозвался Тони, – и мне не кажется, что ты кому-то надоела вообще. А то, что говорит Филип, как раз не так уж и интересно: он занят только самим собой, так что меня лично не слишком волнуют его замечания. Я даже не помню, что он там говорил.

– Зато я помню, – возразил Стюарт. – Ты сказал, что Филип всегда в центре внимания, хотя и говорит мало, а он сказал, что у Бонни с Ребеккой одна и та же проблема: обе слишком заботятся о мнении остальных, Ребекка чересчур надувается, а Бонни сдувается – что-то в этом роде.

– Щелк-щелк-щелк. – Тони изобразил, будто держит фотоаппарат и делает снимки.

– Ладно-ладно, поймал. Знаю. Меньше наблюдений – больше замечаний. Хорошо, я согласен, что Филип вроде основной, хотя и говорит очень мало. И все время чувствуешь, что идешь против течения, когда возражаешь ему.

– Это наблюдение и мнение, Стюарт, – заметил Джулиус. – А теперь перейди к чувствам.

– Ну, мне кажется, я немного ревную Ребекку к Филипу. И еще мне кажется странным, что никто до сих пор не спросил Филипа, что он думает по этому поводу – хотя это не совсем чувство, да?

– Близко, – ответил Джулиус. – Двоюродный братец чувства. Продолжай.

– Я побаиваюсь Филипа – он такой умный. И еще мне кажется, он не обращает на меня внимания. Мне не нравится, когда на меня не обращают внимания.

– Вот это в яблочко, Стюарт. Ты делаешь успехи, – сказал Джулиус. – Ну, так какие у тебя вопросы к Филипу? – Джулиус изо всех сил старался сохранять вежливый и невозмутимый тон: сейчас ему нужно было, чтобы группа признала Филипа, а не давила и не отстранялась от него под предлогом, что он ведет себя как-то странно. Вот почему он ввел в игру податливого Стюарта вместо агрессивного Тони.

– Да, сейчас… Только Филипу трудно задавать вопросы.

– Он прямо перед тобой, Стюарт. – Это было еще одно важное правило: никогда не позволяй участникам говорить друг про друга в третьем лице.

– В этом-то все и дело. Трудно говорить вот так… – Стюарт повернулся к Филипу: – Я говорю, Филип, трудно говорить с тобой, потому что ты никогда не смотришь на меня. Вот как сейчас. Почему ты не смотришь на меня?

– Я предпочитаю советоваться только с самим собой, – не сводя глаз с потолка, ответил Филип.

Джулиус приготовился в любой момент прийти на помощь Стюарту, но тот пока держался молодцом:

– Не понял.

– Когда ты что-то спрашиваешь у меня, я хочу найти ответ внутри себя и при этом ни на что не отвлекаться, чтобы ответить тебе наилучшим образом.

– Но когда ты не смотришь на меня, мне кажется, что между нами нет контакта.

– Но ведь мои слова говорят об обратном.

– А как насчет «и говорю и слушаю»? – вмешался Тони.

– В каком смысле? – Филип удивленно повернул к нему голову – но взгляда от потолка не оторвал.

– В смысле делать и то и другое –

и

смотреть,

и

давать ответы?

– Я предпочитаю советоваться с самим собой. Когда я встречаюсь с чужим взглядом, это отвлекает меня от поиска ответа, который, возможно, кому-то нужен.

Все замолчали, обдумывая ответ Филипа. Через некоторое время Стюарт снова заговорил:

– Хорошо, тогда позволь мне спросить тебя, Филип, – все эти разговоры о том, что Ребекка красуется перед тобой, – что ты об этом думаешь?

–

Знаешь что, Стюарт. – Глаза Ребекки полыхнули огнем. – Мне это начинает надоедать. Сначала Бонни придумывает какую-то чушь, а теперь все повторяют за ней, как заведенные.

Но Стюарта не так-то легко было сбить с толку:

– Хорошо, хорошо. Заменим вопрос. Филип, что ты чувствовал, когда мы спорили по поводу тебя на прошлом занятии?

– Этот разговор был очень любопытным, и я слушал его внимательно. – Филип взглянул на Стюарта и продолжил: – Но он не вызывает во мне никаких чувств, если ты об этом хотел спросить.

– Никаких? Прости, но это невозможно, – ответил Стюарт.

– До того как прийти в группу, я прочел книгу Джулиуса о групповой терапии и был достаточно подготовлен к тому, что обычно происходит на занятиях. Я заранее предвидел, что вызову всеобщее любопытство, и что кто-то будет рад моему приходу, а кто-то нет, и что привычная иерархия будет потревожена моим приходом, и что женщины, возможно, будут относиться ко мне с симпатией, а мужчины наоборот, и что лидеры воспримут меня в штыки, в то время как менее влиятельные фигуры встанут на мою сторону. Поскольку я был к этому готов, я спокойно следил за происходящим.

Теперь пришел черед Стюарта потерять дар речи, и он, как и Тони, погрузился в тягостное молчание.

– Я разрываюсь между двумя желаниями, – сказал Джулиус. Выждав несколько секунд, он продолжил: – С одной стороны, нам очень важно продолжить обсуждение с Филипом, а с другой – меня волнует Ребекка. Ау, Ребекка, где ты? Ты выглядишь очень несчастной, я вижу, ты хочешь что-то сказать.

– Я чувствую себя немного не у дел сегодня, все меня позабыли-позабросили – Бонни, Стюарт.

– Продолжай.

– На меня здесь много вылили грязи – что я эгоистка, что не хочу иметь подруг, кокетничаю с Филипом. Все это противно. И я с этим не согласна.

– Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, – ответил Джулиус, – я так же реагирую на чужую критику. И знаешь, что я тогда делаю? Самое главное – научиться воспринимать чужую критику как помощь, только сначала надо разобраться, справедлива ли она. Я делаю так – смотрю на себя и пытаюсь понять: действительно ли то, что говорят другие, совпадает с моими собственными ощущениями? Есть ли в этом хоть капелька, хоть чуточка, хоть пять процентов истины? Я вспоминаю, говорил ли мне об этом кто-то раньше, пытаюсь найти людей, с которыми можно это обсудить. Думаю, может, кто-то заметил во мне что-то такое, какое-то белое пятно, которое я сам никогда раньше не замечал. Можешь ты сделать то же самое?

– Это нелегко, Джулиус. Что-то давит вот здесь. – Ребекка приложила руку к груди.

– Дай этой тяжести высказаться. Что она говорит?

– Она говорит: «Как мне смотреть в глаза другим?» Мне стыдно. Что все это всплыло, что люди видели, как я играю с волосами. У меня все сжимается внутри, мне хочется сказать: «Не лезьте не в свое дело – это мои волосы, и я буду делать с ними все, что хочу».

Несколько назидательно, будто читая лекцию, Джулиус произнес:

–

Много лет назад жил на свете один психотерапевт по имени Фриц Пёрлз, который основал школу под названием гештальттерапия. Сейчас о нем мало говорят, но дело не в этом – так вот, он уделял большое внимание работе тела – скажем, «Посмотрите, что сейчас делает ваша левая рука» или «Я вижу, вы часто гладите бороду». Он всегда просил пациентов сознательно заострять эти действия: «Сожмите левую руку еще крепче» или «Продолжайте гладить свою бороду еще энергичнее и следите за тем, что ощущаете». Мне всегда казалось, что в подходе Пёрлза было много полезного, потому что наше бессознательное часто выражается через движения тела, о которых мы даже не подозреваем. И тем не менее я никогда не пользовался этим приемом. Почему? Потому что всегда опасался того, что сейчас происходит с тобой, Ребекка. Мы часто ополчаемся против тех, кто обвиняет нас в том, что мы делаем бессознательно. Так что я очень хорошо понимаю, каково тебе сейчас. И все-таки, несмотря на это, я прошу тебя об этом подумать и попытаться понять: нет ли в этих замечаниях чего-то такого, что могло бы тебе пригодиться?

– Ты хочешь сказать «стань взрослее, стань мудрее»? Хорошо, я постараюсь. – Ребекка выпрямилась, глубоко вздохнула и с решительным видом начала: – Прежде всего, это правда, я люблю быть в центре внимания – в общем-то, я и обратилась к психотерапевту потому, что с возрастом мужчины перестали обращать на меня внимание. Так что, вполне возможно, я красовалась перед Филипом, но я делала это бессознательно. – Она оглядела группу. – Да, я виновата. Да, мне нравится, когда мной восхищаются, когда меня любят и ценят, – я люблю любовь.

– Платон, – вставил Филип, – заметил как-то, что любовь не в том, кого любят, а в том, кто любит.

–

Любовь не в том, кого любят, а в том, кто любит?

Хорошая мысль, Филип, – улыбнулась Ребекка. – Знаешь, мне нравится, когда ты делаешь такие замечания. Они заставляют по-новому взглянуть на вещи. Ты очень интересный. И привлекательный тоже. – Ребекка повернулась к группе: – И что, вы скажете, что я хочу завести с ним шашни? Как бы не так. Последний раз, когда я поддалась на эти глупости, я чуть не распрощалась со своей семейной жизнью. Нет уж, я стреляный воробей, и меня на мякине не проведешь.

– Филип, – спросил Тони, – что скажешь на это?

– Я уже сказал, что хочу одного – желать как можно меньше и знать как можно больше. Любовь, страсть, соблазнение – все это, конечно, мощные стимулы, часть биологического механизма по сохранению нашего вида – и, как Ребекка только что доказала, они часто действуют бессознательно – но, в конечном итоге, все эти стимулы рассчитаны на то, чтобы сбить с толку мой разум и помешать моим планам, так что я не хочу с ними связываться.

– Да, с тобой не поспоришь. Но ты еще ни разу не ответил на мой вопрос, – сказал Тони.

– А по-моему, он ответил, – сказала Ребекка. – Он ясно сказал, что не хочет вступать ни в какие отношения, хочет оставаться свободным и держать голову в холоде. Мне кажется, Джулиус говорил то же самое – поэтому у нас в группе и табу на романтические отношения.

– Какое еще табу? – Тони повернулся к Джулиусу. – Никто никогда явно про это не говорил.

– Так я, конечно, никогда не выражался, но основное и единственное правило, которое я не устаю повторять, касается отношений вне занятий, и оно состоит в том, что в группе не должно быть никаких секретов – если происходят встречи после занятий, это должно выноситься на обсуждение. Когда возникают секреты, это почти всегда тормозит работу группы и мешает каждому из вас. Вот мое единственное правило. Но, Ребекка, давай не будем терять нить. Что сейчас происходит между тобой и Бонни? Твои чувства к ней?

– Бонни задела больную тему. Но разве это правда, что я не хочу общаться с женщинами? Совсем нет. Взять хотя бы мою сестру – мы близки с ней… довольно близки. И еще пара женщин-юристов в моей конторе… Но, Бонни, я знаю, на что ты намекаешь – что мне гораздо интереснее, гораздо больше нравится общаться с мужчинами.

– Я вспоминаю колледж, – сказала Бонни, – и как редко у меня случались свидания, и как мерзко мне было, когда кто-нибудь из подруг забивал на меня в самую последнюю минуту, если парень приглашал ее на свидание.

– Я, наверное, делала бы то же самое, – сказала Ребекка. – Да, это точно – парни, свидания, тогда все крутилось вокруг этого. Теперь все иначе.

Тони, который все это время продолжал рассматривать Филипа, попытался сделать новый заход:

– Филип, а знаешь, ты чем-то похож на Ребекку – тоже красуешься, только своими заумными фразами.

– То есть ты хочешь сказать, – отозвался Филип, закрыв глаза и сосредоточиваясь, – что, делая замечания, я руководствуюсь вовсе не тем, что кажется на первый взгляд? Что я делаю это ради себя самого – так сказать, красуюсь, чтобы, если я правильно понял, вызвать интерес и восхищение Ребекки – и всех остальных? Так?

Джулиуса так и подмывало вмешаться: что бы он ни делал, внимание неизменно возвращалось к Филипу. В нем боролись по крайней мере три противоречивых желания: во-первых, защитить Филипа от нападок группы; во-вторых, не дать Филипу этой холодностью сбить откровенный тон беседы; и, в-третьих, поддержать Тони в его попытках надрать Филипу задницу. В конце концов Джулиус все же решил подождать, потому что группа держала ситуацию под контролем. Кроме того, сейчас, на его глазах происходило нечто очень важное: в первый раз за все время Филип отвечал кому-то прямо, даже лично.

Тони кивнул:

– Именно это я и хотел сказать. Только здесь не просто интерес и восхищение. Может, ты пытаешься соблазнить?

– Что ж, это верное дополнение – кстати, оно предполагается уже самим словом «красоваться». Итак, ты полагаешь, что мои мотивы те же, что у Ребекки, то есть я пытаюсь ее соблазнить? Что ж, это серьезная и разумная гипотеза. Давай подумаем, как нам ее проверить.

Молчание. Никто не ответил, но Филип, похоже, и не ждал ответа. После недолгого размышления он, по-прежнему не открывая глаз, произнес:

– Пожалуй, лучше всего для этого подойдет метод доктора Хертцфельда…

– Зови меня Джулиус.

– А, ну да. Итак, чтобы воспользоваться методом Джулиуса, я прежде всего должен проверить, соответствует ли гипотеза Тони моим внутренним ощущениям. – Филип помолчал, затем покачал головой: – Я не нахожу никаких доказательств этого. Много лет назад я перестал зависеть от мнения окружающих. Я абсолютно уверен, что счастливее всех тот, кто желает только одиночества. Я говорю сейчас о божественном Шопенгауэре, о Ницше и Канте. Они – и я вместе с ними – считают, что человек, имеющий внутреннее богатство, не ждет от окружающих ничего, кроме одного – чтобы его оставили в покое и не мешали его одиночеству, в котором он может спокойно наслаждаться своим богатством – интеллектуальным богатством, я имею в виду. Короче говоря, я хочу сказать, что мои замечания не имели целью соблазнить кого-то или возвыситься в чьих-то глазах. Может быть, во мне и остались обрывки прежних желаний, могу только сказать, что сознательно я их не ощущаю. Единственное, о чем я сожалею, что до сих пор только усваивал великие мысли и сам ничего к ним не прибавил.

За долгие годы ведения групп Джулиусу приходилось сталкиваться с самым разным молчанием, но молчание, наступившее после слов Филипа, не походило ни на что. Не потрясенное молчание, не молчание подавленное, растерянное или покорное; нет, то было молчание совершенно особого рода – будто группа неожиданно наткнулась на какого-то неведомого зверя, неизвестную ранее форму жизни, вроде шестиглазой саламандры с пернатыми крыльями, и теперь с крайней опаской и осторожностью, сгрудившись, ее разглядывала.

Ребекка очнулась первой:

– Быть всегда с самим собой, ничего не хотеть от других, не искать друзей – но это, наверное, так грустно и одиноко, Филип.

– Совсем наоборот, – возразил Филип. – Раньше, когда я искал общения, просил то, чего никто не хотел и не мог мне дать, – вот тогда я знал, что такое одиночество. И знал ею слишком хорошо. Не нуждаться ни в ком – значит никогда не быть одиноким. Счастливое одиночество – вот к чему я стремлюсь.

– Но ты здесь, – отозвался Стюарт, – а я тебе скажу, наша группа – злейший враг одиночества. Так зачем ты сюда пришел?

– Философ должен как-то поддерживать свое увлечение: кто-то живет на преподавательское жалованье, как Кант или Гегель, у кого-то есть независимый источник существования, как у Шопенгауэра, а кто-то подрабатывает чем придется, как Спиноза, который шлифовал линзы для очков, чтобы выжить. Я выбрал философское консультирование – это моя подработка, и занятия в этой группе – часть моей подготовки к этому.

– Так, значит, – заметил Стюарт, – ты сейчас общаешься с нами, чтобы потом учить других никогда не нуждаться в общении?

Blog

Ирвин Ялом. Шопенгауэр как лекарство Опытный психотерапевт Джулиус узнает, что смертельно болен