2-ая глава из книги Русаса Д

Вид материала

Интервью

Содержание Третья разновидность ереси, осуждённая на соборе, — это полуарианская секта македониан или пневматомахов (духоборцев). Пневматом

Подобный материал:

• Л. А. Мазель о художественном открытии Глава из книги «Вопросы анализа музыки», 528.26kb.
• Виноградов Дмитрий Викторович Глава из книги , учебное пособие, 663.79kb.
• Виноградов Дмитрий Викторович Глава из книги " ", учебное пособие, 302.68kb.
• Абросков к ним или составленных его слушателями записей их, объединенных проблематикой, 912.66kb.
• Узоры Древа Жизни Глава Десять Сфир в четырех мирах Глава 10. Пути на Древе Глава 11., 3700.54kb.
• Узоры Древа Жизни Глава Десять Сфир в четырех мирах Глава 10. Пути на Древе Глава 11., 5221.91kb.
• Гидденс Энтони Ускользающий мир, 1505.14kb.
• А. А. Самопознание и Субъективная психология. Содержание введение Раздел I постановка, 5204.65kb.
• Психологическая энциклопедия психология человека, 12602.79kb.
• План. Введение Глава Методы и типы монетарного регулирования Глава Операции на открытом, 411.98kb.

Константинопольский Собор против ненависти к неизменности и надёжности веры


(2-ая глава из книги Русаса Д. Рушдуни «Основы социального порядка: изучение Символов веры и Соборов древней Церкви»)


Интервью с актёром Робертом Уолкером-младшим, даёт интересный материал для размышления:


После съёмок фильма, Уолкер вместе со своей женой Элли, бывшей танцовщицей Джун Тэйлор, на которой он женился в 1961 году, и их двумя детьми, четырёхлетним Майклом и трёхлетним Дэвидом, уезжает в свой новый дом в Малибу. «У нас дом на пляже», — говорит Уолкер, — «и мы помешаны на пляже — солнце, песок, акваланги и всё такое. Но если этот дом свяжет нас по рукам и ногам, станет нас тяготить… что ж, мы его просто сожжём».¹


Хотя в своём заявлении он выставляет себя пижоном, более важно то, что он не находит ничего недостойного в том, чтобы принять вид человека, ненавидящего свои корни. Всё, что ассоциируется с корнями и неизменностью, сегодня ни во что не ставится людьми, воображающими себя новой элитой. Люди питают сильное отвращение к браку, моральным устоям, семье, закону, порядку, неизменности и более всего к христианству. Человеческая свобода рассматривается как освобождение от всякой неизменности за исключением себя самого; искать неизменность означает искать смерть. Жизнь для таких людей изменчива и непостоянна. Один радикальный студент даже сказал: «Я ненавижу людей, которые хоть что-нибудь знают». Ненависть ко всему неизменному — самое главное увлечение человека экзистенциальных взглядов.

Ненависть к корням и неизменность — это основа для революций. Революционер разрушает все ценности именно потому, что они для него никакой ценности не представляют. Только то, что получит его одобрение, может остаться на своём месте. Революционер разрушает корни, ценности и законы по той причине, что они напоминают ему о неизменности, с которой он ведёт свою борьбу. Итак, эта ненависть представляет собой основу для революционной модели разрушения. Однако это выглядит нелепым для тех, кто не способен понять, что это разрушение — основа революционной веры.

Ненависть к неизменности была главной движущей силой в Римской империи и её антихристианской сути. Именно в ней, главным образом, выражал себя возникающий то здесь, то там гуманизм. Со стороны гуманистических групп делалось всё возможное для того, чтобы сделать веру изменчивой, учение о Боге-Отце, Боге-Сыне и Боге-Духе Святом неопределённым, а доктрины о творении, спасении и последнем суде туманными. Их неприкрытая ненависть к догматической неизменности была плодом их убеждений. Но под маской ненависти к неизменности они скрывали свои стремления к созданию новой неизменности, но не Бога, а человека. Словом, эта ненависть была частью их поиска гуманистической неизменности.

Таким образом, человек, который готов сжечь собственный дом, связавший его по рукам и ногам, в действительности признаётся в том, что у него нет никаких обязательств помимо желания потакать самому себе. Если его брак и семья станут ему в тягость, он и их «сожжёт». Его свобода заключается в том, что он не несёт никакой ответственности за все те обязательства, какие установил Бог, отстаивая тем самым свою независимость и своё право быть богом.

Именно с этой ненавистью к библейской неизменности должны были бороться древние соборы. Вселенские Соборы ранней Церкви и по своей сути, и по решаемым на них вопросам весьма сильно отличались от тех усилий, которые современная Церковь предпринимает в своей экуменической деятельности. Этих отличий несколько. Во-первых, первоочередная задача, стоявшая перед древними соборами, заключалась в защите и утверждении истины, а не единства. Единство должно было утверждаться на основании истины, а не наоборот. Целью, ради которой созывались соборы, был конфликт, борьба истины с заблуждением, и любое единство, основанное не на полноте библейской истины, подвергалось анафеме. Во-вторых, соборы, в первую очередь, затрагивали вопрос веры, а не Церкви. В иерархическом аспекте Церковь несла потери из-за конфликта. Но с точки зрения богословия она обеспечивала себе выживание и гарантировала рост. С другой стороны, нынешнее экуменическое движение и современные ассамблеи и конгрессы ставят перед собой такие задачи, которые прямо противоположны задачам древних соборов: их, прежде всего, волнует единство и иерархический порядок, а не вера.

Ранняя Церковь подошла к Никейскому Собору сильно пострадавшей от борьбы с внешними и внутренними врагами, с империей и еретиками. Следы этой борьбы остались у многих Отцов, собравшихся в Никее. Их руки были парализованы из-за того, что к нервным окончаниям прикладывали раскалённое железо, их тела были изувечены и искалечены. «У одних был вырван правый глаз, другие лишились правой руки».² Борьба после Никейского Собора продолжилась. Однако она стала более искусной. Империя теперь была явным союзником. Тем не менее, обычно она выступала на стороне еретиков, боровшихся внутри Церкви с ортодоксальной верой.

Филипп Шафф указывает на две отличительные черты арианства. Во-первых, он называет его «деистическим и рационалистическим», тогда как учение Афанасия по своей сути — «теистическое и сверхъестественное». Система Ария основана на человеческом разуме, тогда как учение Афанасия — на божественном откровении. Во-вторых, «арианство солидаризировалось со светской политической властью и двором; оно изображало принцип папской империи», преследуя Церковь в пределах империи и отвергая её за пределами, в областях, которые были политически независимы от императора. Напротив, главная задача ортодоксальных христиан заключалась в чистоте и целостности веры.³

Второй Вселенский Собор, первый собор в Константинополе, был созван в 381 г. по Р.Х., чтобы ответить на продолжающиеся нападки гуманистов, пытавшихся подорвать неизменность веры. Делегаты собора подверглись в своё время сильным нападкам со стороны отступивших от веры священнослужителей, действовавших рука об руку с имперской властью. В синодальном послании, написанным Собором в 382 г., кратко перечисляются эти страдания:


При том время преследований было так недавно, что всё это ещё в свежей памяти не только у тех, которые страдали, но и у тех, которые по любви разделяли страдания с ними. Только ещё вчера, так сказать, и третьего дня, одни, освободившись от уз изгнания и вытерпев бесчисленные угнетения, возвратились в свои церкви; а других, умерших в изгнании, только останки принесены в отечество. Некоторые же, и по возвращении из ссылки, повергшись всё ещё бушующему гневу еретиков, потерпели в отечестве более жестокие мучения, нежели какие вынесли на чужбине, и скончались, подобно блаженному Стефану, побитые камнями. Другие, истерзанные различными казнями, ещё носят на теле своём язвы и раны Христовы. И кто может исчислить: лишения имений, общественные пени, позорные оглашения о каждом особо, козни, обиды и тюрьмы? Все возможные притеснения против нас умножились без числа, может быть потому, что мы навлекли на себя наказания за грехи, а может быть и потому, что человеколюбивый Бог множеством страданий приобучает нас к подвигам. За это — благодарение Богу, который столькими скорбями научил рабов своих, и по множеству милостей своих опять «вывел нас на свободу» (Пс. 65:12). А нам нужно было много свободы, времени и труда для исправления церквей, чтобы, исцеляя тело Церкви как бы от продолжительной болезни, понемногу, лекарствами, возвести его к первоначальному, здравому благочестию. Ибо хотя мы, по-видимому, совсем освободились от жестоких преследований, и церкви, долго занимаемые еретиками, снова возвратили, — но у нас много хищных волков, которые и после того, как прогнаны от овчарни, по лесам расхищают стада, составляют против нас сборища, побуждают народ к возмущениям, и ничего не пропускают делать во вред церквам.⁴


Это послание написано не языком примирения. Основание для экуменизма в Константинополе состояло не в сглаживании различий и наведение мостов с оппозицией. Не идя на компромисс со своей верой, Собор изгнал врага и не дозволил ему входить в Церковь без обращения от ереси. Враги были прямо названы «волками». Чтобы Церковь с миром приняла их обратно, они должны были стать овцами.

Синодальное письмо подводит итог богословской деятельности собора:


Эта вера должна быть принимаема и нами, и вами, и всеми, которые не извращают слово истинной веры; потому что она древняя, и сообразна с крещением, и научает нас веровать во имя Отца и Сына и Святого Духа, то есть, в божество, силу и единое существо Отца и Сына и Святого Духа, равночестное достоинство и совечное царство — в трёх совершеннейших испостасях, или в трёх совершенных лицах; так что уже не имеет места пагубное учение Савеллия, в котором сливаются ипостаси, то есть уничтожаются (личные) свойства, и не имеет силы богохульное учение евномиан, ариан и духоборцев, которое рассекает существо, или естество, или божество, и в несозданную, единосущную и совечную Троицу вводит какое-то послерождённое, или сотворённое, или иносущное естество. И притом, мы сохраняем неивращённое учение [предание] о вочеловечении Господа, и не допускаем, будто состав плоти Его не имеет души и разума, или — Он несовершен; но признаём, что Слово Божье прежде веков было само в себе вполне совершенно, а в последние дни стало совершенным человеком для нашего спасения.⁵


Это утверждение суммирует учение еретиков и соборную веру. Слово «предание» в Синодальном послании используется как синоним библейской веры.

Первая ересь, разбиваемая подробным Символом Веры, составленным на соборе, была «ересью Савеллия» или монархианством. В этой ереси особенно ярко проявлялись гностическая и иудейская тенденции. Савеллий настаивал на строгом монотеизме или унитаризме вопреки учению о триипостасном Боге. Он отвергал какое-либо различие между Отцом и Сыном; по его мнению Отец и Сын были одной личностью.⁶ Бог — это монада, изначальное бытие, безмерно покоящееся и бездействующее до той поры, пока не начнёт расширяться. Отец — «без Слова», то есть Он не может родить Сына, так как Бог по определению без слова и без мудрости, то есть, в принципе, Бог — это не мыслящая первоначальная субстанция. Он — безмолвный Бог. Как всё творение, так и Сын происходят вследствие расширения в божественной субстанции. В завершении же всего эта субстанция сожмётся, так что творение исчезнет.⁷ Таким образом, если монада становится диадой или триадой, это всего лишь расширенная первоначальная субстанция. Самое же расширение временно и преходяще. Савеллианство тем самым по существу представляло собой пантеизм. Божество Савеллия — это просто абстрактная субстанция, которая эманирует себя в действительный мир. «Некоторые Отцы прослеживали учение Савеллия вплоть до стоицизма».⁸ Савеллианство и связанное с ним маркелианство были осуждены первым правилом собора.

Константинопольский Собор сделал акцент на реальности Троицы: Бог един по сущности и троичен по ипостасям. Вместо абстрактной идеи первоначальной субстанции собор провозгласил, что Бог личностен. Вместо безмолвного Бога собор исповедал Бога откровения. А вселенная — это не расширение «божества», а творение Того, кто есть «единый Бог, Отец Вседержитель, Творец неба и земли, всего видимого и невидимого».

Евномианство, новейшая форма арианства, было второй ересью, которой противостал собор. Евномий, глава, основатель и епископ одной из арианских сект, в действительности отрицал божество Слова, Божьего Сына. Ради возвеличивания Отца, евномианство отвергало божество Сына. Тем не менее, тот Отец, которому евномианство призывало поклоняться, был бессмысленным богом, не могущим выразить себя. Оно тем самым на практике отвергало и Отца, и Сына. Евномий учил, что Сын — это всего лишь творение, тогда как Отец — некая отчуждённая субстанция. Первое правило собора осудило евномиан и фотиан, последователей Фотия, ученика Маркелла, учившего, что Иисус был простым человеком.⁹ Константинопольский Символ Веры, который расширил Никейский Символ, ясным образом подчеркнул, что Иисус Христос — это истинный Бог.

Третья разновидность ереси, осуждённая на соборе, — это полуарианская секта македониан или пневматомахов (духоборцев). Пневматомахи (от греч. pneuma — дух, и machomai — дурно отзываться) были последователями Македония, константинопольского епископа, который учил, что Святой Дух был творением. Что касается отношения к Сыну, то полуариане и македониане избегали того, чтобы называть Его и подобосущным Отцу, истинному Богу, и творением. Их отрицание божества Святого Духа было отрицанием всякой имманентности Бога. Поэтому даже если македониане сохраняли ортодоксальное учение об Отце и Сыне (чего они, в действительности, не делали и не могли делать, ибо учение о Троице есть единое целое), их божество по-прежнему было бессмысленным, поскольку оно не могло открыться миру. Оно было «всецело иное», которое не могло на самом деле явить себя человеку или действовать во вселенной. Это абсолютно трансцендентное божество было также сокрытым, не имеющим откровения и оторванным от человека. Оно тем самым становится излишним; его можно принять только в качестве ограниченной идеи. Фактическое следствие такого понимания божества состоит в том, что человек занимает его место.

Пневматомахи, кроме того, учили, что Святой Дух был не только творением, но и эманацией Иисуса Христа, который сам был творением. Один из аспектов арианского символа веры заключался в том, что Святой Дух объявлялся тварным существом. Делать же Христа и Святого Духа эманациями значило предоставлять человеку возможность стать эманацией. Ибо этим учением отрицалась всякая уникальность в пользу некоего неотъемлемого процесса, эманации. Сходство с гностицизмом очевидно. Афанасий, введший в оборот термин «пневматомахи», называл их также «тропиками» из-за их фигурального (образного) понимания Писания. Поскольку по их представлениям Бог обладал сокрытым бытием, то не было никакого Божьего Слова. Библия тем самым могла содержать в себе лишь тени и образы, указывающие на Бога, но не самое откровение.

К никейской формулировке «Верую в Духа Святого» Константинопольский Собор добавил «Господа и Животворящего, от Отца исходящего, с Отцом и Сыном споклоняемого и славословимого, говорившего через пророков». Тем самым Святой Дух ясно определялся Богом, третьей Ипостасью в Троице.

Четвёртая ересь, осуждённая Константинопольским Собором в первом соборном правиле и Символе, была ересью аполлинариан. Аполлинарий, пытаясь развить Никейский Символ, делал ударение на божественности Христа, частично отвергая Его истинную человечность. Таким образом, он был на полпути к арианской ереси, поскольку его позиция фактически отвергала Воплощение. Более того, он верил, что если бы Христос обладал человеческой природой во всей её полноте, это предполагало бы наличие в Нём греховного начала. В действительности, такая точка зрения выявляла в нём языческое поверье, что тварность или конечность греховна сама по себе, поскольку библейская вера видит в человеке творение, созданное изначально всецело благим. Греховно не конечное, а нравственное нарушение Божьего закона. Если бы конечное считалось греховным, тогда спасение неизбежно принимало бы форму обожения. Несмотря на то из каких благих намерений исходил Аполлинарий, его исходные посылки были эллинскими и антихристианскими. Поэтому Отцы Константинопольского Собора разъяснили никейскую формулировку о воплощении Христа, сделав ударение на реальности этого воплощения.

В-пятых, Константинопольский Собор добавил к постановлению об единосущии в Троице пятое соборное правило, в котором говорится: «Единое Божество Отца и Сына и Святого Духа».¹⁰ Тем самым осуждалось субордианство и утверждалось единобожие.

Представляет интерес сопоставление Никейского Символа веры, подписанного тремястами восемнадцатью Отцами, и Символа, выработанного ста пятидесятью Отцами в Константинополе. Лейт даёт такую версию Никейского Символа Веры (в греческой версии используются местоимения в множественном числе):


Веруем во единого Бога Отца, Вседержителя (pantokratora), Творца (poieten) неба и земли, всего видимого и невидимого; — и во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, единородного, рождённого от Отца, т. е. от сущности Отца (ek tes ousias tou patros) , Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рождённого, не сотворённого (poiethenta), Отцу единосущного (homoousion to patri), через которого всё произошло, как на небе, так и на земле, ради нас человеков и ради нашего спасения нисшедшего, воплотившегося и вочеловечившегося (enanthropesanta), страдавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на небеса, и грядущего судить живых и мёртвых; — и в Духа Святого.

Говорящих же, что было время, когда не было (Сына), что Он не существовал до рождения, и произошёл из не сущего, или утверждающих, что Сын Божий имеет бытие от иного существа (hypostasis) или сущности (ousia); или что Он создан, или изменяем, или преложим (treptos) таковых предаёт анафеме Кафолическая и Апостольская Церковь.


В расширенном Константинопольском Символе Вере мы читаем:


Веруем во единого Бога Отца, Вседержителя (pantokratora), Творца (poieten) — неба и земли, всего видимого и невидимого. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, единородного, рождённого от Отца прежде всех веков (pro panton ton aionon), свет от света, Бога истинного от Бога истинного, рождённого, не сотворённого (poiethenta), Отцу единосущного (homoousion to patri), через которого всё произошло; —для нас человеков и для нашего спасения сшедшего с небес, и воплотившегося от Духа Святого и Девы Марии, и вочеловечившегося (enanthropesanta); — распятого за нас при Понтии Пилате, и страдавшего, и погребённого, и воскресшего в третий день, по писаниям, — и восшедшего на небеса, и сидящего одесную Отца, — и опять имеющего придти со славою — судить живых и мёртвых, — которого царству не будет конца (telos). И в Духа Святого, Господа, Животворящего, исходящего от Отца, вместе с Отцом и Сыном поклоняемого и славимого, изрекавшего через пророков. В единую святую, кафолическую (соборную) и апостольскую Церковь; исповедуем одно крещение в отпущение грехов. Ожидаем воскресения мёртвых, — и жизни будущего века. Аминь.¹¹


Первоначальный вариант Никейского Символа Веры оканчивается анафемой. То же самое делает первое соборное правило Константинопольского Собора. Современная неприязнь анафем дезавуирует веру. Никто не может подтвердить свою веру если он подтверждает противоположное, равно как никто не может защищать веру, не ведя войны против её врагов. Ни один неверующий или еретик не может быть обращён до тех пор, пока его не признали таковым. Анафемствования тем самым становятся основой понятия Символа веры.

Константинопольский Собор 381 года подробно разъяснил и утвердил неизменные постулаты веры вопреки попыткам со стороны гуманизма сделать их изменчивыми и непостоянными. Гуманизм вновь как и всегда увлечён тем же самым желание свести Писание к спутанному клубку из ненадёжных фактов, мифов, образов и символов. Его цель состоит в «освобождении» человека от библейской веры и сожжении здания веры для того, чтобы сделать его безбожником и полностью оставить его без своих корней. Однако бегство от Божьей неизменности тщетно, ибо каждая частичка человека, сотворённого Богом, свидетельствует о Боге (Рим. 1:18-25). Актёр Уолкер сказал: «Но если этот дом свяжет нас по рукам и ногам, станет нас тяготить… что ж, мы его просто сожжём». Такое намерение тщетно. Никто не может сжечь Божье творение. Человек-экзистенциалист — это просто миф. Единственный огонь, о котором узнает экзистенциалист, будет Божьим огнём.