Geum.ru

Было тихое летнее утро. Солнце уже довольно высоко стояло на чистом небе

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10

- Я возбуждаю твое сожаление, - промолвил глухо Рудин.

- Нет, ты ошибаешься. Ты уважение мне внушаешь - вот что. Кто тебе мешал проводить годы за годами у этого помещика, твоего приятеля, кото­рый, я вполне уверен, если б ты только захотел под него подлаживаться, упрочил бы твое состояние? Отчего ты не мог ужиться в гимназии, отчего ты - странный человек! - с какими бы помыслами ни начинал дело, всякий раз непременно кончал его тем, что жертвовал своими личными выгодами, не пускал корней в недобрую почву, как она жирна ни была?

- Я родился перекати-полем, - продолжал Рудин с унылой усмешкой. - Я не могу остановиться.

- Это правда; но ты не можешь остановиться не оттого, что в тебе червь живет, как ты сказал мне сначала... Не червь в тебе живет, не дух праздного беспокойства: огонь любви к истине в тебе горит, и, видно, несмотря на все твои дрязги, он горит в тебе сильнее, чем во многих, ко­торые даже не считают себя эгоистами, а тебя, пожалуй, называют интрига­ном. Да я первый на твоем месте давно бы заставил замолчать в себе этого червя и примирился бы со всем; а в тебе даже желчи не прибавилось, и ты, я уверен, сегодня же, сейчас, готов опять приняться за новую работу, как юноша.

- Нет, брат, я теперь устал, - проговорил Рудин. - С меня довольно.

- Устал! Другой бы умер давно. Ты говоришь, смерть примиряет, а жизнь, ты думаешь не примиряет? Кто пожил, да не сделался снисходи­тельным к другим, тот сам не заслуживает снисхождения. А кто может ска­зать, что он в снисхождении не нуждается? Ты сделал, что мог, боролся, пока мог... Чего же больше? Наши дороги разошлись...

- Ты, брат, совсем другой человек, нежели я, - перебил Рудин со вздо­хом.

- Наши дороги разошлись, - продолжал Лежнев, - может быть, именно от­того, что, благодаря моему состоянию, холодной крови да другим счастли­вым обстоятельствам, ничто мне не мешало сидеть сиднем да оставаться зрителем, сложив руки, а ты должен был выйти на поле, засучить рукава, трудиться, работать. Наши дороги разошлись... но посмотри, как мы близки друг другу. Ведь мы говорим с тобой почти одним языком, с полунамека по­нимаем друг друга, на одних чувствах выросли. Ведь уж мало нас остается, брат; ведь мы с тобой последние могикане! Мы могли расходиться, даже враждовать в старые годы, когда еще много жизни оставалось впереди; но теперь, когда толпа редеет вокруг нас, когда новые поколения идут мимо нас, к не нашим целям, нам надобно крепко держаться друг за друга. Чок­немся, брат, и давай-ка, по-старинному: Gaudeamus igitur!29 ----

29 Итак, будем веселиться! (лат.)

Приятели чокнулись стаканами и пропели растроганными и фальшивыми прямо русскими голосами старинную студенческую песню.

- Вот ты теперь в деревню едешь, - заговорил опять Лежнев. - Не ду­маю, чтоб ты долго в ней остался, и не могу себе представить, чем, где и как ты кончишь... Но помни, что бы с тобою ни случилось, у тебя всегда есть место, есть гнездо, куда ты можешь укрыться. Это мой дом... слы­шишь, старина? У мысли тоже есть свои инвалиды: надобно, чтоб и у них был приют.

Рудин встал.

- Спасибо тебе, брат, - продолжал он. - Спасибо! Не забуду я тебе этого. Да только приюта я не стою. Испортил я свою жизнь и не служил мысли, как следует...

- Молчи! - продолжал Лежнев. - Каждый остается тем, чем сделала его природа, и больше требовать от него нельзя! Ты назвал себя Вечным Жи­дом... А почему ты знаешь, может быть, тебе и следует так вечно странствовать, может быть, ты исполняешь этим высшее, для тебя самого неизвестное назначение: народная мудрость гласит недаром, что все мы под богом ходим... Ты едешь, - продолжал Лежнев, видя, что Рудин брался за шапку. - Ты не останешься ночевать?

- Еду! Прощай. Спасибо... А кончу я скверно.

- Это знает бог... Ты решительно едешь?

- Еду. Прощай. Не поминай меня лихом.

- Ну, не поминай же лихом и меня... и не забудь, что я сказал тебе. Прощай...

Приятели обнялись. Рудин быстро вышел.

Лежнев долго ходил-взад и вперед по комнате, остановился перед окном, подумал, промолвил вполголоса: "бедняк!" - и, сев за стол, начал писать письмо к своей жене.

А на дворе поднялся ветер и завыл зловещим завываньем, тяжело и злоб­но ударяясь в звенящие стекла. Наступила долгая, осенняя ночь. Хорошо тому, кто в такие ночи сидит под кровом дома, у кого есть теплый уго­лок... И да поможет господь всем бесприютным скитальцам!

-------------

В знойный полдень 26 июня 1848 года, в Париже, когда уже восстание "национальных мастерских" было почти подавлено, в одном из тесных пере­улков предместия Св. Антония баталион линейного войска брал баррикаду. Несколько пушечных выстрелов уже разбили ее; ее защитники, оставшиеся в живых, ее покидали и только думали о собственном спасении, как вдруг на самой ее вершине, на продавленном кузове поваленного омнибуса, появился высокий человек в старом сюртуке, подпоясанном красным шарфом, и соло­менной шляпе на седых, растрепанных волосах. В одной руке он держал красное знамя, в другой - кривую и тупую саблю и кричал что-то напряжен­ным, тонким голосом, карабкаясь кверху и помахивая и знаменем и саблей. Венсенский стрелок прицелился в него - выстрелил... Высокий человек вы­ронил знамя - и, как мешок, повалился лицом вниз, точно в ноги кому-то поклонился... Пуля прошла ему сквозь самое сердце.

- Тiens! - сказал один из убегавших insurges другому, - on vient de tuer le Polonais.30 ----

30 Смотри-ка!.. поляка убили.Insurge - повстанец (франц.).

- Bigre!31 - ответил тот, и оба бросились в подвал дома, у которого все ставни были закрыты и стены пестрели следами пуль и ядер. ----

31 Черт возьми! (франц.)

Этот "Polonais" был - Дмитрий Рудин.

1855

---------------------------------------------------------------------------

Впервые опубликовано: журнал "Современник", 1856 г. Значительные из­менения произведены Тургеневым в изданиях 1856 г. (в томе 3 первого соб­рания сочинений) и 1860 г. В последующие издания вносились стилистичес­кие изменения. Сцена гибели Рудина на баррикаде впервые введена в 1860 г.