Дом Лосева «Оправдание Добра»

Вид материалаСеминар
Подобный материал:

«Возвращение к “Оправданию Добра“»

Семинар «Русская философия: традиции и современность»

12 марта 2009. Дом Лосева


«Оправдание Добра» представляет собой соединение двух замыслов Вл. Соловьева – в окончательную редакцию этого сочинения вошла не только та книга, которая должна была стать первой частью его трилогии из трех оправданий – Добра, Истины и Красоты, но и, по всей видимости, большой фрагмент его сочинения по эстетике, так и не завершенного Вл. Соловьевым.

В редакции «Оправдания добра» 1897 года Соловьев намечал лишь один из трех путей к Всеединству – путь Добра. Вл. Соловьев допускал, что последовательное и интеллектуально честное развертывание идеи Добра в истории логически ведет человека к признанию всех остальных аспектов Всеединства, а именно Истины и Красоты. Равно как выбор Красоты или Истины логически приводит к признанию Добра.

Все три пути объединяет один тезис – «подлинное Добро», равно как и «подлинная Истина» и «подлинная Красота» — несовместимы с фактами Времени и Смерти. Добро во всех трех аспектах – стыда, жалости и благоговения — отражает принципиальную несовместимость человека с собственной смертностью и смертностью своих предков. Стыд в конечном счете есть протест против включения в природный процесс рождения и смерти, жалость также сопряжена со стремлением обеспечить человеку подлинное благо – избавление от смерти, наконец, благоговение включает в себя в первую очередь почитание своих предков и готовность вернуть их к жизни. Поэтому Добро как идея есть указание на великую общечеловеческую задачу – преодоления смерти.

Логические неувязки и противоречия в «Оправдании Добра», на которые указывают Евг. Трубецкой и другие критики, объясняются во многом следствием разрушения изначального замысла Соловьева и включения во вторую редакцию его труда фрагментов, вероятнее всего, другой его работы – сочинения по Эстетике, предположительно — «Оправдания красоты». Если в «Оправдании добра» Соловьев говорил только о необходимости борьбы со смертью, то в «Оправдании красоты» он должен был повести речь о возможности победы в этой борьбе. О том, что за Добром стоит некая положительная сила, что Добро имеет шанс на осуществление в этом мире, о том, что Добро от Бога. Ровно о том, о чем повествовали три дополнительные главы «Оправдания Добра», публиковавшиеся в «Книжках Недели» в 1898 году и вошедшие в новое издание трактата 1899 года.

«Оправдание истины», то есть трактат по теоретической философии, построено по тому же принципу, что и книга о Добре. Исследование начинается с элементарных фактов, выдающих присутствие достоверной истины в нашем сознании, а завершается требованием преодоления Времени и Смерти ради утверждения безусловной Истины, недостижимой в мире преходящих и разрозненных явлений.

«Оправдание добра» - первый компонент общего замысла Вл. Соловьева по переосмыслению основ его религиозной философии. Провозгласив автономию нравственной философии от положительной религии и теоретической философии, он не отступил от этой идеи, однако интегрировав внутрь этого сочинения кусок совершенно иного трактата, философ несколько исказил порядок и структуру изложения своей системы. Метафизическая и религиозная весомость Добра обосновывалась во второй части того произведения, введение к которому провозглашало разделение этики и метафизики. Это дало повод будущим оппонентам Соловьева упрекать его в непоследовательности, в которой в данном случае он был повинен лишь отчасти.

Книга Владимира Соловьева обращает нас к вопросу о месте этического в современной жизни. Названная в свое время Федором Шперком «ненужным оправданием», она осталась как бы в тени русской философии. В невозможности дочитать ее до конца признавался Александр Блок, а Розанов пародийно высмеивал первичные основания нравственности, выделенные Соловьевым, говоря о том, что «чувство полового стыда никогда не испытывал». Почему вышло так, что «практическая философия» Соловьева, наиболее тщательно разработанная им в последний период его творчества, оказалась наименее востребованной в последующей культуре, даже если исключить заведомо чуждавшийся его идей советский период? Более того, критика рациональной этики становится имплицитно или явно одной из важных тем русской философии «после Соловьева». Всем памятна фраза Розанова из «Уединенного»: «Я еще не такой подлец, чтобы думать о морали». Д.И.Чижевский напишет подробную критику «этического формализма», из которой, правда, будет напечатан только весьма интересный текст «К проблеме двойника». У Бахтина мы будем также видеть поиск «живой» этики в его «философии поступка», преодолевающей формализм систем.

Наше время, вводящее моду на моральные кодексы, напоминающие подчас административные регламенты, является ли оно более восприимчивым к этическому дискурсу, чем время Владимира Соловьева? То, что этика становится в различных ее приложениях – как теоретических, так и прикладных – майнстримом современной философии, то, что современная демократия оказывается пока еще жизнеспособной во многом благодаря постоянному и волевому воспроизведению этического дискурса, возвращению к теме «справедливости» как фундаментальной этической основе «коммуникации» и «коммуникационного пространства», лишний раз убеждает нас в том, что не стоит сбрасывать со счетов работу, проделанную Соловьевым в конце XIX века. Скрытая цитата из «Права и нравственности» в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви (2000)», родная для Соловьева проблематика, отраженная в «Основах учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах человека» (2008) подсказывают нам, что данная сфера мысли оказывается актуальной и для Церкви, активно осмысляющей реалии современного социума.