Geum.ru

Абрахам Маслоу Новые рубежи человеческой природы

Вид материалаЛитература
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   24


Автономия и сила, обнаруживаемые в эмоционально устойчивых людях, отличаются от автономии и силы неустойчивых людей. Рассуждая в самом общем виде, но избегая большой неточности, мы можем сказать, что неустойчивые автономия и сила предполагают усиление личности в противовес миру, в соответствии с дихотомией "или-или", стороны которой не просто разделены, но взаимно исключают друг друга как враги. Мы можем назвать это эгоистичными автономией и силой. В мире, где можно быть либо молотом, либо наковальней, те, кто обладает такой автономией, — это молоты. Применительно к обезьянам, на которых я "первоначально изучал различные качества силы, это было названо автократическим или фашистским доминированием. Применительно к изучавшимся позже студентам колледжа это явление получило название "неустойчивое доминирование" (Maslow, 1954).


Совсем иначе обстояло дело при устойчивом доминировании. Здесь имели место привязанность к миру и другим людям, ответственность "старшего брата", чувство доверия к миру и идентификации с ним вместо антагонизма и страха. Превосходящая сила таких индивидов находила выражение в радости, любви и помощи другим.


Целый ряд оснований позволяет нам теперь разграничить психологически здоровую и нездоровую автономию и точно так же — психологически здоровую и нездоровую гомономию. Такое разграничение позволяет нам также увидеть, что автономия и гомономия взаимосвязаны, а отнюдь не противоречат друг другу. По мере роста личности в направлении здоровья и большей аутентичности высокая автономия и высокая гомономия растут и проявляются вместе, стремясь в конечном итоге слиться в некоем высшем единстве, охватывающем их обе. Дихотомия между автономией и гомономией, между эгоизмом и альтруизмом, между Я и не-Я, между чистой психикой и внешней действительностью при этом как бы исчезает и может рассматриваться как побочный продукт незрелости и неполного развития.


Это преодоление дихотомии можно считать обычным делом для самоактуализирующихся личностей. Но его можно также наблюдать у большинства остальных людей в наиболее острые моменты интеграции нашего Я и его слияния с миром. В высокой любви мужчины и женщины, родителя и ребенка человек достигает высшего уровня силы, достоинства и индивидуальности и одновременно сливается с другим человеком, теряет застенчивость и более или менее преодолевает свое Я и свой эгоизм. То же может происходить в момент творчества, при глубоких эстетических переживаниях, при переживании инсайта, при родах, в процессе танца, спортивного соревнования и в других случаях, которые я обобщил в понятии пикового переживания (Maslow, 1962). Во всех этих переживаниях становится невозможно резко разграничить Я и не-Я. Интегрируется личность, и то же происходит с ее миром. Человек чувствует себя хорошо, и мир выглядит хорошо. И так далее.


Замечу прежде всего, что я привожу здесь эмпирические утверждения, а вовсе не философские или теологические. Каждый может повторно прийти к тем же результатам. Я говорю только о человеческом опыте, а не о чем-либо сверхъестественном.


Во-вторых, я обращаю внимание на расхождение описываемых результатов с различными теологическими утверждениями, согласно которым выход за пределы Я означает его отвержение или потерю своего Я, своей индивидуальности. В пиковых переживаниях обычных людей, как и у самоактуализирующихся людей, это оказывается конечным результатом развития все большей автономии, достижения самоидентичности; это результат выхода за пределы своего Я, а не его уничтожения.


В-третьих, речь идет о преходящих переживаниях, а не постоянных. Если считать их уходом в иной мир, то за этим уходом всегда следует возвращение в мир обычный.


Полноценное функционирование, спонтанность, бытийное познание


Мы понемногу приобретаем научные знания о том, как более интегрированные личности осуществляют коммуникацию. Например, многие исследования К.Роджерса и его сотрудников показывают, что по мере улучшения состояния личности в ходе психотерапии она становится более интегрированной в разных аспектах, более "открытой опыту" (более эффективно воспринимающей) и более "полноценно функционирующей" (честнее выражающей себя). Это наш главный массив экспериментальных данных, но в трудах многих клиницистов и теоретиков мы находим параллельные утверждения, подкрепляющие полученные общие выводы по всем пунктам.


Мои собственные предварительные изыскания (недостаточно точные, чтобы назвать их исследованиями в современном смысле) привели к тем же выводам с другой исходной позиции, то есть при прямом изучении относительно здоровой личности. Во-первых, подтверждается тезис об интегрированности как определяющем аспекте психологического здоровья. Во-вторых, подтверждается вывод о том, что психологически здоровые люди обладают большей непосредственностью и свободнее выражают Себя, что их поведение разворачивается легче, более целостно, более честно. В-третьих, находит подтверждение и тот вывод, что психологически здоровые люди лучше воспринимают (себя, других людей, вообще действительность), хотя, как я указывал, это превосходство проявляется не во всех случаях. В современном анекдоте психотик говорит: "2 плюс 2 равно 5", а невротик: "2 плюс 2 равно 4, но я не могу вынести это". Я мог бы к этому добавить, что человек, лишенный ценностей (новый вид заболевания), говорит: "2 плюс 2 равно 4. Ну и что?". А более здоровый человек скажет так: "2 плюс 2 равно 4. Как интересно!".


Можно подойти к проблеме иначе. Джозеф Боссом и я недавно опубликовали материалы эксперимента, в котором уверенные и неуверенные люди оценивали выражение лиц, изображенных на фотографиях, по шкале "тепло-холод". Обнаружилось, что уверенные люди проявляют тенденцию к оценке выражения лиц как более теплых, чем неуверенные (Bossom, Maslow, 1957). Остается, однако, открытым для будущего исследования вопрос о том, отражает ли этот результат проекцию доброты перципиента, его наивность или более эффективное восприятие. Требуется эксперимент, в котором воспринимаемые лица обладали бы известными уровнями теплоты или холодности. Тогда мы сможем спросить: правы ли уверенные испытуемые, приписывающие демонстрируемым лицам теплоту? Или они правы для теплых лиц и ошибаются в отношении холодных? Видят ли они то, что хотят видеть? Хотят ли они, чтобы им нравилось то, что они видят?


В заключение несколько слов о бытийном познании. Мне кажется, что это самый чистый и самый эффективный вид восприятия действительности (хотя такое утверждение нуждается в экспериментальной проверке). Восприятие является в этом случае более правильным и истинным благодаря большей отстраненности, объективности и меньшим искажениям под влиянием желаний, страхов и потребностей воспринимающего. Перед нами невмешивающееся, нетребовательное, в максимальной степени принимающее восприятие. В бытийном познании дихотомии проявляют тенденцию к слиянию, категоризация — к исчезновению, и объект видится как уникальный.


Самоактуализирующиеся люди более склонны к этому виду восприятия. Но я имел возможность получить данные о его наличии практически у всех опрошенных мною людей в наивысшие, самые счастливые, самые совершенные моменты их жизни (моменты пиковых переживаний). Тщательный опрос показывает, что по мере того, как перцепт (образ восприятия) становится более индивидуальным, более цельным и интегрированным, более богатым и способным радовать, воспринимающий субъект также приобретает живость, цельность, интегрированность, душевное богатство, становится (пусть временно) психологически более здоровым. Эти процессы происходят одновременно и могут "запускаться" с любой стороны. То есть, чем более целостным становится перцепт (мир личности), тем целостнее оказывается сама личность. И напротив, чем целостнее становится личность, тем более целостным оказывается ее мир. Это динамическая взаимосвязь, взаимная детерминация. Смысл сообщения, несомненно, зависит не только от его содержания, но и от того, в какой степени личность способна ответить на него. Более "высокий" смысл доступен только более "высокой" личности. Чем она выше, тем больше может увидеть.


Как сказал Р.У.Эмерсон, мы можем видеть только то, чем сами являемся. Но мы должны теперь добавить к этому, что, в свою очередь, то, что мы видим, способствует нашему превращению в то, чем оно является и чем являемся мы. Коммуникативная взаимосвязь личности и мира представляет собой динамическое взаимное формирование, возвышение и принижение друг друга — процесс, который можно назвать "взаимным изоморфизмом". Личности высокого уровня способны понять знания соответствующего уровня. Но вместе с тем повышение уровня среды способствует повышению уровня личности (так же как возможно его снижение под влиянием снижения уровня среды). Личность и среда делают друг друга похожими. Эти представления применимы и к отношениям между людьми, способствуя пониманию того, как люди помогают формированию друг друга.


12. Образование и пиковые переживания


Если обратиться к какому-либо курсу или книге по психологии обучения, то в большинстве случаев окажется, что они не касаются сути дела — я имею в виду "гуманистическую" суть. В большинстве случаев обучение подают как приобретение ассоциаций, навыков и умений, внешних, а не внутренних по отношению к характеру, личности человека, по отношению к самому человеку. Подкрепления и условные рефлексы приобретаются подобно монетам или ключам, и в некотором глубинном смысле их можно израсходовать. На самом деле неважно, есть ли у меня тот или иной условный рефлекс. Если при звуке зуммера у меня происходит слюноотделение, а затем рефлекс угасает, то, по сути, ничего со мной не происходит, я ничего не теряю. Можно сказать, что объемистые тома по психологии научения не производят никакого эффекта — по крайней мере, для человеческой души, человеческой сущности.


Гуманистическая психология создала новую концепцию обучения, преподавания, воспитания. Попросту говоря, это концепция утверждает, что функция и цель образования и воспитания — сущностная, человеческая, гуманистическая цель — это, в конечном счете, "самоактуализация" личности, достижение полной человечности, овладение наибольшей высотой, доступной для человеческого рода или для данного индивида. Проще говоря, речь идет о том, чтобы помочь человеку стать настолько хорошим, насколько он способен.


Такая цель предполагает очень серьезные изменения всего, чему мы учим в курсе психологии обучения. Предметом перестает быть ассоциативное научение. Вообще-то, ассоциативное научение очень полезно, чрезвычайно полезно для обучения вещам, не имеющим важных последствий, или для обучения средствам, методам, которые в конечном счете взаимозаменяемы. Многие из вещей, которым нам надо научаться, именно таковы. Если кому-то необходимо запомнить словарь неродного для него языка, он станет заучивать его. Здесь способны помочь законы ассоциации. Или, если кто-то хочет научиться всем автоматизированным навыкам вождения автомобиля, включая реагирование на красный свет и т.п., то формирование условных рефлексов оказывается кстати. Оно важно и полезно, особенно в технологическом обществе. Но в том, что касается превращения в более хорошего человека, саморазвития и самоосуществления, того, чтобы "стать полностью человечным", — основной опыт обучения оказывается совсем иным.


В моей жизни такой опыт оказался гораздо более важным, чем занятия, слушание лекций, запоминание ответвлений 12 черепномозговых нервов, мест прикрепления мышц, рассечение человеческого мозга и прочего, чему учат в медицинских школах, что преподают в курсах биологии и других подобных курсах.


Намного более важным для меня оказался опыт отцовства. Наш первый ребенок изменил меня как психолога. Бихевиоризм, горячим приверженцем которого я был до того, оказался такой глупостью, которую я больше не мог выносить. Это стало просто невозможно. Появление второго ребенка и открытие, как глубоко могут различаться люди даже до рождения, сделали невозможным для меня мышление в духе психологии научения, исходящей из того, что кого угодно можно научить чему угодно. Или в духе теории Джона Уотсона: "Дайте мне двух младенцев, и я сделаю из одного это, а из другого — то". Можно подумать, что у него никогда не было детей. Мы слишком хорошо знаем, что родители не могут сделать из своих детей что угодно. Дети сами становятся чем-то. Часто лучшее, что мы можем делать, — это сопротивляться, когда ребенок давит слишком сильно...


Другим глубоким опытом обучения, который я ценю намного больше любого прослушанного мною курса или получения ученой степени, явился мой личный психоанализ — открытие моей собственной идентичности, моего Я. Еще одним базовым опытом — весьма важным — стала для меня женитьба. Здесь я научился гораздо более важным вещам, чем готовясь к получению степени доктора философии. Если задуматься о развитии различных аспектов мудрости, понимания, жизненных умений, которыми мы хотели бы обладать, то мысли будут направлены на то, что я назвал бы внутренним образованием, внутренним обучением, то есть обучением тому, чтобы быть, во-первых, человеком и, во-вторых, именно таким человеком. Сейчас я занят тем, что пытаюсь охватить все явления, связанные с понятием внутреннего образования. Определенно я могу сказать одно: наше обычное образование выглядит немощным. Если начать думать в этом направлении, то есть о том, как стать хорошим человеком, а затем задать себе вопрос о предметах, изучаемых в средней школе, например: "Как курс тригонометрии помог мне стать лучше?" — то ответ прозвучит: "Никак, черт возьми!". В определенном смысле тригонометрия была для меня потерей времени. Мое раннее обучение музыке также было не очень успешным: оно научило ребенка с очень глубоким чувством музыки и большой любовью к фортепиано не учиться музыке. Моя учительница фортепиано в действительности научила меня тому, что от музыки надо держаться подальше. И мне пришлось снова учиться музыке самостоятельно, будучи уже взрослым.


В том, что я говорю о целях, состоит революционное отрицание науки XIX столетия и современной профессиональной философии, которая по сути является технологией, а не философией целей. Таким образом, я отвергаю позитивизм, бихевиоризм и объективизм как теории человеческой природы. Я отвергаю всю модель науки, производную от той исторической случайности, что наука началась с изучения безличных, не касающихся человека вещей, не имеющих целей. Развитие физики, астрономии, механики и химии и в самом деле было невозможно, пока они не стали свободными от ценностей, нейтральными по отношению к ним, так что стала возможна чистая описательность. Большая ошибка, в которой мы теперь убеждаемся, в том, что эта модель, разработанная для изучения объектов и вещей, была использована для изучения человека. Это совершенно неподходящий метод. Он не работает.


Большая часть психологии построена по этой позитивистской, объективистской, ассоцианистской модели, свободной от ценностей и нейтральной по отношению к ним. Такая психология, разрастающаяся подобно коралловому рифу, накапливающая горы и горы фактиков о том и сем, не ложна, она попросту тривиальна. Чтобы не продешевить в отношении своей науки, я хотел бы указать здесь, что, по-моему, мы знаем довольно много важного о человеке. Вместе с тем, я считаю, что все это мы узнали главным образом с помощью нефизикалистских методов, методов гуманистической науки, которые теперь в большей мере нами осознаются.


Выступая на недавней церемонии открытия фестиваля в Линкольн-центре и рассматривая ситуацию в мире, Арчибальд Мак-Лейш, в частности, сказал: "Плохи не великие открытия науки: информация всегда лучше, чем невежество, независимо от того, что это за информация и что за невежество. Плоха вера, стоящая за информацией, вера в то, что информация изменит мир. Это не так. Информация без человеческого понимания подобна ответу без вопроса — она лишена смысла. А человеческое понимание возможно только через искусство. Именно искусство создает человеческую перспективу, в которой информация превращается в истину...". В определенном смысле я не согласен с А.Мак-Лейшем, хотя понимаю его. То, о чем он говорит, — это информация, не учитывающая новой революции, о которой шла речь, не учитывающая гуманистической психологии и, вообще, тех концепций науки, которые не только отвергают принцип свободы от ценностей и ценностной нейтральности, но считают своей обязанностью, долгом, необходимостью открытие ценностей — эмпирическое открытие, демонстрацию и доказательство существования ценностей, присущих самой человеческой природе. Работа в этом направлении сейчас активно ведется.


То, что сказал А.Мак-Лейш, было справедливо для двадцатых годов нашего столетия. Оно справедливо и сегодня, если не знать о новых направлениях психологии. "Человеческое понимание возможно только через искусство" — это было верно. К счастью, это уже не так. Теперь можно собирать информацию, которая способна внести вклад в человеческое понимание, информацию, в которую как бы встроены ценностные ориентиры, — информацию векторную, направленную, ведущую куда-то.


"Именно искусство создает человеческую перспективу, в которой информация превращается в истину", — сказал А.Мак-Лейш. Я не согласен с этим; по крайней мере, об этом можно спорить. У нас должны быть какие-то критерии, чтобы различать хорошее и плохое искусство. Насколько мне известно, в области художественной критики таких критериев пока нет. Но они начинают появляться, и один эмпирический ориентир в этом плане я могу дать. Вроде бы появляется шанс, что у нас будут какие-то объективные критерии, позволяющие отличить хорошее искусство от плохого.


С моей точки зрения, в области искусства налицо полная и всеобщая неразбериха с ценностями. В музыке, например, попробуйте доказать что-либо относительно достоинств Джона Кейджа или Элвиса Пресли по сравнению с Бетховеном. В живописи и архитектуре присутствует подобная же неразбериха. Здесь также нет общепризнанных ценностей. Я не читаю музыкальную критику: она для меня бесполезна. То же касается и художественной критики, от чтения которой я также отказался. Я часто нахожу бесполезными и рецензии на книги. В отношении стандартов здесь царит полный хаос и анархия. Например, недавно газета "Субботнее обозрение" ("Saturday review") опубликовала положительную рецензию на одну из отвратительных книг автор которой — профессор теологии Джин Дженет. Книга полна неразберихи. Автор доказывает, что Зло теперь стало Добром, причем этот парадокс обосновывается с помощью словесной игры: если зло доходит до предела, то оно каким-то образом становится добром. За этим следуют восторги по поводу прелестей педерастии и наркомании. Каково читать это несчастному психологу, тратящему столько времени на помощь людям, стремящимся избавиться от этих бед! Как может взрослый человек рекомендовать эту книгу в качестве пособия по этике и руководства для молодежи?


Когда А.Мак-Лейш говорит, что произведения искусства ведут к истине, он думает об определенных произведениях, отобранных им, Арчибальдом Мак-Лейшем, но, скажем, его сын может и не согласиться с ним. И тогда А.Мак-Лейш мало что сможет сказать в обоснование своего подхода. Здесь нет способа убедить кого-либо. Это может быть символом пути, в поворотной точке которого, я чувствую, мы находимся. Мы как бы сворачиваем за угол. Происходит нечто новое, что явно отличается от того, что было, — и это не отличия во вкусах или произвольно устанавливаемых ценностях. Сделаны эмпирические открытия. Обнаружены новые факты, и именно из них выводятся всевозможные предложения, касающиеся ценностей и воспитания.


Одно из открытий состоит в том, что человек обладает потребностями более высокого порядка, инстинктоподобными потребностями, являющимися частью его биологической организации — например, потребностью в оценке, в уважении, потребностью в свободе саморазвития. Открытие высших потребностей влечет за собой целый ряд революционных следствий.


Во-вторых, момент, о котором я уже упоминал применительно, в частности, к социальным наукам. Многие люди начинают понимать, что физикалистская, механистическая модель была ошибочна, и что она привела нас... куда? К атомным бомбам. К превосходной технологии убийства, как в концлагерях. К Эйхману. Эйхмана нельзя опровергнуть с помощью позитивистской философии или науки. И его действительно не удалось опровергнуть, пока он был жив. Он не знал, что такое плохо. Что касается его лично, он хорошо делал свою работу. И это в самом деле так, если забыть о целях и ценностях. Я обращаю внимание на то, что профессиональная наука и профессиональная философия стремятся забыть о ценностях, исключить их. Но это должно привести к эйхманам, к атомным бомбам, Бог знает к чему!


Я боюсь, что тенденция отделять хороший стиль или талант от содержания и целей может приводить к такого рода опасностям.


К великим открытиям З.Фрейда мы можем теперь кое-что добавить. Его большая ошибка, которую мы теперь исправляем, состояла в том, что он думал о бессознательном просто как о нежелательном зле. Но бессознательное содержит в себе также корни творчества, радости, счастья, доброты, человеческой этики и ценностей. Мы знаем, что существует здоровое бессознательное, так же как нездоровое. И новые направления психологии изучают его в полной мере. Экзистенциальные психиатры и психотерапевты вводят его в практику. Получают распространение новые виды психотерапии.


Итак, существует хорошее сознание и дурное сознание, хорошее бессознательное и дурное бессознательное. Далее, добро реально — в нефрейдистском смысле. З.Фрейда подвел его позитивизм. Вспомним, что он вышел из физикалистской, химикалистской науки, он был невролог; и дал печатную клятву развивать психологию, которую можно было бы полностью свести к физическим и химическим утверждениям. Вот чему он посвятил себя. Конечно, он сам опроверг эту свою точку зрения.


Что касается той высшей человеческой природы, на открытие которой мы претендуем, вопрос в том, как ее объяснить? Фрейдистское объяснение основано на сведении добра ко злу. Если я добр, это лишь реактивное образование против моего стремления убивать. Каким-то образом склонность к убийству оказывается здесь более фундаментальным качеством, чем доброта. А доброта — это способ скрыть и вытеснить это качество, защититься от осознания того факта, что на самом деле я убийца. Если я щедр, то это реактивное образование в противовес скупости, потому что в глубине, на самом деле, я скуп. Когда знакомишься с этими забавными рассуждениями, напрашивается вопрос, представляющийся ныне очевидным: почему не предположить, например, что убийство людей — это реактивное образование в противовес испытываемой к ним любви? Это столь же законный вывод, и, судя по фактам, для многих людей он ближе к истине.