Geum.ru

А. А. Леонтьев Жизненный и творческий путь А. Н. Леонтьева Текст вечерней лекции

Вид материалаЛекции
Подобный материал:
1   2   3
акценте исследований - Л.С.Выготский подчеркивал влияние высших психических функций на развитие низших психических функций и практической деятельности ребенка, а А.Н.Леонтьев подчеркивал ведущую роль внешней, предметной деятельности в развитии психической деятельности, в развитии сознания» [13] . И многое из того, что в начале пути харьковские психологи трактовали как пункты расхождения с Выготским, а порой и как его «ошибки», они потом ассимилировали, осознав правоту Выготского. Это касается, например, проблемы эмоционального управления действиями, т.е. того, что Выготский называл единством аффекта и интеллекта. Другой вопрос, что харьковчане субъективно ощущали себя в некоторых вопросах оппонентами Выготского. До поры до времени, конечно.

В психоневрологической академии, а потом и в Харьковском педагогическом институте, именно вокруг А.Н. стали группироваться молодые харьковские психологи, часть из которых были аспирантами Леонтьева. Вот несколько фотографий.







Вот фотография Леонтьева в харьковские годы, со знаменитым, легко узнаваемым его жестом (№20).

На другой, снятой уже после войны, вы можете увидеть все «молодое» поколение харьковчан, в частности Петра Ивановича Зинченко и Владимира Ильича Аснина (№21).
На третьей - молодые Леонтьев, Божович и Запорожец (№22).

К сожалению, у меня не оказалось фотографии молодого П.Я.Гальперина, бывшего одним из самых ярких представителей Харьковской группы. Чтобы потом не отвлекаться, покажу еще два групповых фото учеников Выготского, снятых тоже уже после войны.



Первое из них общеизвестно, я воспроизводил его еще в своей книге о Выготском 1990 года (№23). А вот второе, насколько мне известно, никогда и нигде не публиковалось, Обратите внимание на портрет Выготского, на фоне которого они фотографируются (№24).

Не буду описывать исследования Харьковской группы и, следовательно, Леонтьева в первой половине 30-х годов. Подробно об этом говорится в опубликованной биографии. А подвести общий итог этим исследованиям лучше всего словами С.Л.Рубинштейна из его знаменитой книги «Основы общей психологии». Вот что он писал: «...эти исследования устанавливают, что практические интеллектуальные действия детей уже на самых ранних ступенях развития носят специфически человеческий характер. Это определяется тем фактом, что ребенок окружен с первого же дня своей жизни человеческими предметами - предметами, являющимися продуктом человеческого труда, и прежде всего практически овладевает человеческими отношениями к этим предметам, человеческими способами действия с ними... Основой развития специфически человеческих практических действий у ребенка является прежде всего тот факт, что ребенок вступает в практическое общение с другими людьми, с помощью которых он только и может удовлетворить свои потребности. Именно это... является той практической основой, на которой строится и самое речевое его развитие» [14] .

За три месяца до смерти Выготский вел переговоры о создании во Всесоюзном институте экспериментальной медицины (ВИЭМе), а вернее, в его московском филиале (ВИЭМ базировался в основном в Ленинграде) психологического отдела. В него, по мысли Выготского, должны были перейти все его ученики, разбросанные по разным местам; Леонтьев должен был стать заместителем заведующего отделом. Отдел открылся, но переезд А.Н. затянулся, и только в октябре 1934 года, уже после смерти Выготского, в ВИЭМ были зачислены Лурия (как заведующий лабораторией патопсихологии) и Леонтьев (как заведующий лабораторией возрастной психологии). 16 февраля Леонтьев выступает в ВИЭМе с докладом «Психологическое исследование речи». В нем он говорил (цитирую неопубликованный очень подробный автоконспект, по которому читался доклад): «Каковы действительные теоретические предпосылки психологического исследования?... Нужно...понять, что деятельность человека опосредствуется в идеальном отображении ее предмета в сознании (практически осуществляемом в слове)... Понять действительное соотношение между психологическим и физиологическим...».

Первая из перечисленных предпосылок возвращает нас к Выготскому. «Работы Выготского и его сотрудников, на которые мы опираемся и от которых мы отправляемся...». Наша же задача - «понять развитие слова не как движение, обусловленное внешней причиной, но как вещь саморазвивающуюся...» [15]. Сравните: через два года в погромной книжке Е.И.Рудневой «Психологические извращения Выготского» говорилось, что методологической основой высказываний Выготского «является махистское понимание интеллекта, саморазвитие его, независимость от внешнего мира...», а про Леонтьева - как последователя Выготского - было сказано, что он «до сих пор не разоружился».

Об отношениях же психологии с физиологией А.Н. говорил так: «Физиология отвечает на вопрос, КАК происходит реализация (по каким законам организма) той или другой деятельности. Психология отвечает на вопрос, что подлежит реализации, как и по каким законам возникает эта действительность... Что сказать о той физиологии, которая высокомерно отворачивается от той действительности, законы реализации которой ей надлежит изучить».

Как вы полагаете - как эти заявления могли быть встречены в 1935 году в физиологическом институте, которым в основном и являлся ВИЭМ? Правильно; руководство ВИЭМа и особенно работавшие там физиологи выдержать их не могли. Еще год Леонтьев проработал в ВИЭМе, но в начале 1936 года его лаборатория была закрыта, а сам он уволен. Кто-то нажаловался в Московский комитет партии, но, вспоминал А.Н., «все прошло без особого скандала». Больше того - уже после увольнения тот же Ученый Совет ВИЭМа, который разгромил его доклад, присвоил Леонтьеву без защиты диссертации ученую степень кандидата биологических наук. Но это было слабое утешение...

Одновременно с поступлением в ВИЭМ А.Н. стал профессором Высшего коммунистического института просвещения (ВКИПа). Но и там он не удержался - возглавляемую им лабораторию в октябре того же 1936 года разогнали. Так что почти на год Леонтьев остался вообще безработным. К тому же в июле 1936 года грянуло знаменитое постановление ЦК ВКП/б/ «О педологических извращениях в системе наркомпросов». Летом того же года, после постановления, был рассыпан набор тома «Ученых записок» Харьковского НИИ педагогики - статьи Леонтьева, Божович, Зинченко, Аснина, Хоменко, Мистюк и Запорожца (совместно с Асниным). Слава богу, сохранилась корректура этого сборника!. В те же дни в редакции журнала «Под знаменем марксизма» собрали «совещание» ведущих психологов, где присутствовали В.Н.Колбановский (тогда директор Психологического института), Лурия, Леонтьев, Гальперин, Эльконин, Блонский и Теплов. Шел посмертный разгром Выготского и его школы: про Леонтьева, в частности, говорилось, что он-де не счел возможным подвергнуть критике свою теоретическую концепцию и вскрыть конкретные ошибки в своей работе. А его выступление на совещании было образцом того, как не должно было вести себя по отношению к важнейшим вопросам на психологическом фронте... Ну, а в январе знакового 1937 года вышла уже упомянутая брошюрка Е.И.Рудневой.

«Я был взят под подозрение», - вспоминал А.Н., но ни он, ни Лурия, ни Колбановский, по его словам, «не завязли»: «мы не были ни жертвами, ни прокурорами - нас не могли побудить к выступлениям» [16].

Осенью директором Психологического института снова стал Корнилов, и он взял А.Н. на работу в институт. Конечно, занимался он методологически безобидными темами, в особенности фоточувствительностью кожи как частью более общей проблемы генезиса чувствительности. Но занимался. Зарплата, конечно, была мизерная, опять-таки приходилось подрабатывать. Да и положение А.Н. в институте было неустойчивое. Поэтому когда Эльконин в 1939 году передал Леонтьеву приглашение возглавить кафедру психологии в Ленинградском пединституте им. Н.К.Крупской, он с радостью принял это приглашение, как и приглашение возглавить такую же кафедру в Институте коммунистического воспитания. График у него был такой же, как в свое время у Выготского: 20 дней в Москве, 10 в Ленинграде.



Вот как выглядел в те годы Даниил Борисович (№25).

В воспоминаниях Эльконина говорится: «Помню, что А.Н. почти каждый приезд посещал С.Л.Рубинштейна, возглавлявшего в то время кафедру психологии в педагогическом институте им. Герцена» [17].



Вот, кстати, фотография Сергея Леонидовича (№26).

Отношения А.Н. с С.Л. стали предметом такого же, я бы сказал, нездорового интереса у публики, как отношения А.Н. с Выготским. Я дважды обращаюсь к этим отношениям в своей книжке о Леонтьеве. Если суммировать сказанное там, можно сказать следующее.

Во-первых, у Леонтьева и Рубинштейна было всегда больше общего, чем противоположного. Не забудем, что оба они еще в 30-е годы отстаивали деятельностный подход и само понятие деятельности. А большинство советских психологов (я не говорю сейчас об учениках Выготского) вообще это понятие, как говорится, на дух не принимали. Это видно по обсуждению книги Рубинштейна в 1947 году, где половина выступавших, в частности Добрынин и Ананьев, критиковала С.Л. за излишнее внимание к деятельности, а половина (Эльконин, Леонтьев, Теплов) - за то, что принцип деятельности, по словам Теплова, «недостаточно пронизывает его книгу». Не могу не процитировать в этой связи К.Н.Корнилова, который в 1944 году, выступая в Психологическом институте в качестве вице-президента Академии педагогических наук, говорил буквально следующее: «В Институте выдвинута проблема деятельности, но я не понимаю ее смысла, как не понимал и раньше, не понимаю и на сегодняшний день, и не только я, но и те, кто работает в Институте» [18]. Леонтьев не только часто посещал Рубинштейна в Ленинграде - их связывали достаточно прочные деловые отношения. Так, в «Основах общей психологии» С.Л. сочувственно опирается на многие положения Харьковской группы, и совершенно не случайно, что именно Рубинштейну принадлежит лучшее резюме идей этой группы, процитированное мной выше. И, став заведующим кафедрой психологии МГУ, он первым делом пригласил на эту кафедру Леонтьева и Запорожца, а затем даже Гальперина, которого Рубинштейн откровенно не любил. Рубинштейн был одним из оппонентов А.Н. на докторской защите в мае 1941 года (другими были Теплов и Леон Абгарович Орбели). В восстановительном госпитале в Коуровке у Леонтьева работала любимая ученица С.Л. А.Г.Комм. Конечно, личные отношения у них оставляли желать лучшего, - например, Рубинштейн в 1935 году провалил защиту диссертации Эльконина, которой руководил Леонтьев, и А.Н. добился пересмотра решения. Были и какие-то иные, вероятно, чисто личные трения, большинство из которых нигде не зафиксированы и остаются неизвестными, - когда в последние годы под руководством Е.Е.Соколовой собирались мемуарные материалы о Леонтьеве, по крайней мере двое из мемуаристов намекали на причины этого, но по существу о них не говорил никто.

Хотел бы оставаться объективным. Да, Леонтьев был главным оппонентом Рубинштейна на обсуждении его книги в 1947 году. Но и Рубинштейн был главным критиком Леонтьева на обсуждении «Очерка развития психики» годом позже, и критика эта была еще более острой! Кстати, оба оставались в рамках академической полемики, что тогда было редкостью. Рубинштейн очень остро критиковал Леонтьева в печати в 40-х годах - Леонтьев по отношению к Рубинштейну этого не делал. Знаменитое заседание президиума Ученого Совета МГУ 17 января 1949 года, стенограмма которого была опубликована в «Вопросах психологии» под несколько тенденциозным заглавием «Страницы истории: о том, как был уволен С.Л.Рубинштейн» [19], состоялось по инициативе самого С.Л., вернее, по его жалобе ректору на то, что Леонтьев является вдохновителем его, Рубинштейна, травли на кафедре - хотя по ходу обсуждения выяснилось, что ничего такого Леонтьев не делал, и в постановлении заседания Леонтьеву достается не меньше, чем Рубинштейну. Строго говоря, Рубинштейн вообще не был уволен ни из университета, ни из Института философии. Естественно, что с началом кампании против «безродных космополитов» (это - конец января 1949 года) по решению вышестоящих инстанций университет был вынужден освободить С.Л. от заведования кафедрой, но это было сделано более или менее по-джентльменски - Рубинштейн даже остался профессором кафедры. А в Институте философии он через месяц был восстановлен. Заведующим кафедрой был назначен Теплов и оставался им до 1951 года.

Для понимания отношений А.Н. и С.Л. интересно познакомиться с письмом Леонтьева Рубинштейну, датированным 10 апреля 1943 года. Оно очень деловое и чуть-чуть холодное, но в то же время вполне доброжелательное по отношению к адресату. Кончается письмо так: «Искренно Вас приветствую, Сергей Леонидович, с радостью жду возможности Вас повидать. Ваш А.Леонтьев». [20]

Характерен рассказ А.Г.Асмолова, относящийся к последнему году жизни Леонтьева. Уже тяжело больной А.Н. однажды при нем сказал: «Вот бы посоветоваться с Сергеем Леонидовичем!» Удивленный Асмолов переспросил: «С Рубинштейном? Но ведь он давно умер». «В том-то и дело…», - ответил Леонтьев.

Следующий, можно сказать, критический момент в биографии А.Н. связан с Великой Отечественной войной. Я подробно написал об этом периоде в биографии. Скажу только, что в первый месяц войны, а именно 19 июля, А.Н. вообще чудом уцелел. А в октябре произошло то, чего еще никогда не было в истории Психологического института: Леонтьев был избран общим собранием сотрудников института исполняющим обязанности директора и первым делом вернул институт в лоно университета. (Потом, когда образовалась АПН РСФСР, новый директор – Рубинштейн – передал институт в эту академию.). Главное, что А.Н. совершил в эвакуации – это знаменитый Коуровский восстановительный госпиталь. Опять-таки не буду о нем сейчас говорить, как и об известной книге Леонтьева и Запорожца. Приведу только слова А.Н. из уже упомянутого – неопубликованного - письма Рубинштейну 1943 года. Объясняя причины неприезда в Москву, Леонтьев пишет: « Но главная причина одна, она серьезна и управляет мной: это – госпиталь, это – наша «Восстановительная поэма». Он родился, живет и радует сердце.

О нем я везу Вам большой доклад. Дни его жизни оказались плодотворны как годы. Я не умею говорить о нем без пафоса, за него я буду стоять «насмерть» - hier stehe ich, как говорил Лютер!».

Покажу Вам две фотографии, относящиеся к эвакуации. На первой из них вся семья Леонтьевых, включая шестилетнего меня, на веранде домика, где нас поселили в Ашхабаде (№27).



На второй нет ни А.Н., ни других Леонтьевых: она интересна тем, что снята за несколько минут до коллективного выезда преподавателей МГУ в пустыню, где они отлавливали – больше для еды, чем для науки – крупных каракумских черепах, составлявших значительную часть нашего меню в эти месяцы (№28).



Дальнейшие моменты в биографии А.Н. сороковых годов связаны с профессурой на вновь образованной университетской кафедре психологии и с огромной работой в Психологическом институте. Наступает конец сороковых, и вновь жизнь начинает сталкивать Леонтьева с непростым выбором и с принятием непростых решений. Этому уже был свидетелем я сам – в это время я был старшеклассником и многое понимал.

Конец сороковых ассоциируется у большинства с антикосмополитической, по существу антисемитской, кампанией, со снятием Рубинштейна с заведования кафедрой и так далее. Все это было и подробно описано в тексте биографии. Но и для Леонтьева это время оказалось переломным – вне всякой зависимости от отношений с Рубинштейном.

Я имею в виду состоявшийся в 1949 году крупный разговор А.Н. с заведующим Отделом науки ЦК ВКП/б/ Юрием Андреевичем Ждановым, только что печатно обвинившем Леонтьева в субъективном идеализме. Рассказ А.Н. об этом разговоре приведен на с.82 биографии. Чем он мог закончиться – бог весть: вероятнее всего, арестом и заключением (шутка ли – острый конфликт с всесильным партийным чиновником, к тому же сыном Андрея Александровича Жданова). Но судьба – или сам Юрий Андреевич – решила иначе: с этого дня начался «карьерный» взлет А.Н. В марте 1950 года он избирается действительным членом АПН РСФСР, в июле его делают академиком-секретарем Академии, а потом он становится и ее вице-президентом.

Надо сказать, что для советской психологии это оказалось неожиданной удачей. Ибо тем же летом 1950 года состоялась знаменитая Павловская сессия (официально именовавшаяся так: Объединенная научная сессия АН СССР и АМН СССР, посвященная учению И.П.Павлова). Она знаменита прежде всего тем, что А.Г.Иванов-Смоленский и примкнувший к нему К.М.Быков на этой сессии отлучили от павловской физиологии всех наиболее талантливых учеников И.П., в особенности П.К.Анохина и Л.А.Орбели. (О явных «антипавловцах» вроде Н.А.Бернштейна и говорить нечего). Но она чуть не стала и поминками психологии как науки: всерьез планировалось отменить ее по накатанному образцу педологии, психотехники, генетики и кибернетики и полностью заменить физиологией высшей нервной деятельности. И то, что именно в это время Леонтьев стал одним из руководителей Академии педагогических наук, оказалось немаловажным фактором ее спасения. (А насколько все это было серьезно, показывает обсуждение в университете работы кафедры психологии в феврале 1951 года, когда судьба психологической науки еще не определилась: ее предполагали разделить на три кафедры. Самое интересное, какие? Физиологии высшей нервной деятельности, анализаторов человека и физиологии органов чувств… Слава богу, ничего этого не произошло).


Вот фотографии Леонтьева этого времени. Здесь он работает на даче летом 1949 года (№29).

Здесь уже 50-е годы (№30).

 




А вот это уже начало 60-х: маленький мальчик, которого ведет за руку А.Н. – это его внук и мой сын, теперь профессор, доктор психологических наук Дмитрий Алексеевич Леонтьев (№31).
Примерно в то же время снята следующая фотография, зафиксировавшая еще один очень характерный жест А.Н. (№32).

А на этой фотографии, датируемой 24 мая 1969 года, Леонтьев читает лекцию в университете (№33).

Наконец, к 1973 году относится снятая в Будапеште фотография, где рядом с ним опять Дима Леонтьев, теперь уже подросток (ему 13 лет) (№34).



Но я уклонился от, так сказать, внутренней логики развития концепции Леонтьева.

В сущности, весь его творческий путь связан с реализацией двух больших исследовательских и одной, так сказать, организационной программы. Первая из них была зафиксирована самим А.Н. в 1940 году и приведена на с.58 биографии. [21] Первый том огромной, практически завершенной рукописи был в мае 1941 года защищен в качестве докторской диссертации; второй и третий были утеряны во время войны. Но их содержание отразилось в «Очерке развития психики» (1947) и в цикле статей, опубликованных в 40-50 годах и потом частично собранных в «Проблемах развития психики». Кстати, композиция этой книги совершенно не случайно повторяет намеченную в 1940 году программу. Книга эта знаменита – она, как известно, получила в 1963 году Ленинскую премию и выдержала четыре издания. Не буду говорить об этой книге подробнее – ее знает чуть ли не наизусть каждый студент-психолог. Обращу ваше внимание только на то, что книга эта по содержанию скорее ретроспективна – она подводит итог тому, что