Geum.ru

Слово воина

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   ...   27   28   29   30   31   32   33   34   35

* * *


Дубовей сдержал свое слово. Солнце еще только-только подбиралось к зениту, когда, успокаивая врага неспешным шагом, две тысячи одетых в броню, вооруженных тяжелыми мечами и длинными рогатинами княжеских ратников поравнялись с отмелью.

Их заметили. Хазары показывали на витязей пальцами, хохотали, хлопая себя по животам, строили рожи, показывали языки. Продолжалось это недолго, минут пять — ровно то время, которое понадобилось идущим в задних рядах ратникам, чтобы влиться в общую массу, превратившую разрозненных всадников в единый, тяжелый, окованный сталью и ощетинившийся сотнями копий, кулак.

— Мур-ром! ! ! — прокатился над рекой древний воинский клич. Дружина сорвалась с места и начала свой неудержимый разбег.

Смешки прекратились. Некоторое время хазары с недоумением наблюдали за случившимся, потом с воем кинулись в стороны: хватать свои халаты и доспехи, копья, щиты; ловить коней, загораживаться поленницами и кострами. Но так благополучно оберегавшая их столько месяцев отмель теперь сыграла со степняками злую шутку — спасаться с нее оказалось некуда.

Кованая рать мчалась в атаку, накалывая отстающих, опрокидывая тех, что увернулись от рогатин, и глубоко втаптывая в песок все, что не успевало скрыться. Кто-то из степняков отважно встречал врагов, сжимая меч или копье — но что мог сделать одиночка против сотен? Только показать доблесть перед лицом смерти и сохранить свою честь.

Несколько тысяч поганых очутились запертыми на краю отмели. Сбившись в плотную толпу, они попытались оказать сопротивление, выставив навстречу лаве множество копий, прикрывшись щитами. И действительно, десятки муромцев встретили смерть, налетев грудью на закаленные наконечники. Однако удар двух тысяч коней, разогнавшихся до скорости в тридцать километров в час, оказался куда важнее, нежели умение наносить точные уколы. Принявшая на себя удар человеческая масса попятилась — задние ряды начали падать в воду, уноситься течением, передние были раздавлены чудовищной тяжестью, — а всадники кололи и кололи рогатинами в ненавистных врагов, стараясь дотянуться как можно дальше и ничуть не смущаясь тем, что сдавленные хазары не способны были не то что защититься, но и просто шевельнуться.

Воды реки, уносящиеся к Мурому, стали быстро наливаться красным цветом, унося жителям весть о долгожданной победе.

Середин в сече участия практически не принимал. Вместе со многими другими воинами, не имевшими тяжелых доспехов, он находился в задних рядах рати. Предполагалось, что они вступят в бой, когда после первого удара вражеское войско будет опрокинуто, рассеяно, когда сражение распадется на множество отдельных схваток и выдерживать страшную копейную сшибку всадникам уже не понадобится. В рубке же на мечах рыцарь в тяжелой броне супротив мальчишки в рубахе особого преимущества не имеет. Уязвимых мест у него меньше, да только устает он быстрее и двигается медленнее.

Впрочем, до тяжелой битвы дело не дошло. Не ожидавшие нападения, полуодетые и наполовину безоружные хазары оказались стоптаны и опрокинуты в реку за считанные минуты — легкой коннице осталось только рассыпаться в стороны и добить отдельных поганых, отошедших от лагеря по той или оной нужде, вычистить дозоры, перекрывающие тропки-дорожки от одиноких путников или неосторожных купцов, найти и вырезать табунщиков, пасущих хазарских лошадей в стороне от войска. Варяги и муромцы носились по окрестностям со смехом и лихим посвистом, охотясь на двуногую дичь и поражаясь тому, как раньше не замечали огромные стада и вытоптанные вражескими дозорами тропинки.

К первым сумеркам хазарское войско совершенно перестало существовать — не удалось даже взять никого из ханов и беев, что командовали погаными. Всех незваных гостей накрыла своим черным подолом великая Мара, навеки замкнув их глаза и уста.

— Значит, грифон все-таки был, воевода? — неуверенно спросил князь Гавриил, объезжая чавкающий кровью разгромленный лагерь.

— Разумеется, — кивнул Олег. Он не рвался участвовать во всеобщем развлечении: никуда не скакал, никого не добивал. Поэтому получилось, что только он и остался в княжеской свите.

— И отец Кариманид с одним ножом кинулся на это чудовище?

— Конечно, бросился, — вздохнув, кивнул Середин.

— Это был человек великой души и огромной воли, воевода, — прикрыл глаза князь. — Как жаль, что я не оказался рядом с ним в этой страшной битве. Но почему он не пришел ко мне? Почему к тебе постучался?

— Ты спал, княже, — скрипнул зубами ведун. — А я числился при тебе воеводой. К кому, как не ко мне, идти за ратниками?

— Да, отец Кариманид любил меня, — покачал головой правитель. — Вот видишь, даже в этот час он тревожился не о своей жизни, а о моем покое. Ты сказывал, что перед смертью он успел тебе что-то промолвить?

— Храм он завещал построить во имя святого пустынника Дамиана, — скрепя сердце, повторил Олег слова, которые наиболее естественно могли прозвучать в устах умирающего монаха, а потому должны были придать правдоподобия его сказке. — А еще завещал назначить настоятелем христианина из уроженцев Мурома, потому как храм и священник должны единые корни иметь.

— В смертный час не о себе он думал, — сглотнул князь. — О нас беспокоился, о вере Христовой.

Правитель дал шпоры коню и умчался вперед, явно желая побыть в одиночестве.

* * *


Пир в честь победы проходил при факелах, потому как начался уже далеко за полночь. И впрямь, не уговаривать же разгоряченных сечей воинов лечь спать, отдохнуть, а уже потом к столам собираться! Муромцам было не до сна, в жилах все еще бурлила горячая кровь, а тела требовали вина и пищи, чтобы восполнить потраченные за день силы.

Самым главным символом снятия блокады оказалось мясо. Взятые на меч овечьи отары тут же пошли под нож, и столы ломились от жареных окороков, целиком запеченных тушек, от мяса вареного, копченого, тушеного. Многомесячный рыбный пост закончился, настала пора возвращаться к нормальной еде. Едва ли не каждый из воинов считал своим долгом подойти к ведуну, дружески похлопать по плечу, выпить за удачу, победу, за проклятого грифона, что так удачно подвернулся в башне со своею тайной. В итоге через несколько часов у Олега со страшной силой шумело в голове, ноги слушались еле-еле, а спина болела так, словно он сверзился с коня раз пять, и все время на камни.

— Братья мои, храбрые мои дружинники! — неожиданно поднялся из-за своего стола князь Гавриил и перекрыл общий гомон своим зычным голосом. — В сей торжественный день, день радости нашей, хочу поднять я чашу за тех, кого нет среди нас, но без кого не настало бы освобождения нашего. За воинов наших, за отца... — Голос правителя дрогнул, а на глазах неожиданно навернулись слезы. — За отца Кариманида, что до последнего вздоха заботился о душах наших, о благополучии. За того, кто сейчас радеет за нас перед Господом... — Князь снова запнулся, сглотнул, облизнул губы. — Была у него ко мне просьба... Последняя... Но думаю я, простит меня отче, коли нарушу я ее и храм новый, возведенный во славу Господа нашего Иисуса Христа, назову его именем, именем святого великомученика Кариманида!

Правитель осушил чашу и с грохотом опустил ее на стол.

Воины притихли. Некоторые из них перекрестились, прежде чем выпить за упокой, большинство же плеснули чуток вина на пол. Олег, чувствуя, как на сердце лег тяжелый холодный камень, не сделал ни того, ни другого. Он просто выпил, тряхнул головой, усилием воли разгоняя хмель, поднялся из-за стола.

— Чую я, рассвет скоро. Прощевайте, мужики, а мне пора.

— Ты куда, воевода? — приподнялся из-за своего стола правитель.

— Хазар нет, дороги чисты, — пожал плечами Олег. — В дорогу собираюсь, княже.

— Ты же воевода мой!

— Нет, княже, — покачал головой ведун. — Я тебе на верность не клялся, на службу не просился, платы не просил.

— Так проси!

— Не хочу, — вздохнул Олег. — Прости меня, княже... Не люб ты мне. Не хочу.

— Возгордился, — заиграл желваками правитель Мурома. — Возомнил. Что же, прощай... купец. Да пребудет с тобой милость Господня. Деяний твоих не забуду. Придешь — приму. Гостем окажешься — встречу с честью. Но коли ты мне не ратник, то и награды за службу не жди. Ступай!

— И тебе удачи во всем, княже, — поклонился ведун и вышел из зала

На улице действительно уже светало. Олег вывел из конюшни своих лошадей, оседлал, навьючил. Поднялся наверх, в светелку, свернул медвежью шкуру, которую едва не забыл. Похлопал себя по карманам... Вроде все на месте. Зажигалка, кистень, который после обнаружения хазарского лагеря Дубовей вернул ему вместе с саблей. Два мелка, немного табака с перцем.

— Кажется, все...

Олег спустился во двор, замедлил шаг, обнаружив, что кто-то держит под уздцы его гнедую и ласково оглаживает ей морду. Однако, подойдя ближе, узнал знакомую фигуру воеводы.

— А, это ты. Легок на помине.

— Уезжаешь?

— Да, — кивнул ведун и принялся запихивать шкуру в суму.

— Зря ты так. Князь обиделся.

— Ничего, не все его по шерстке гладить. Хватит и того, что слово я ему подарил, которое теперь в церковь Христову обратится.

— Ты из-за церкви новой уехать хочешь? — рассмеялся воин. — Брось... Хочешь, рабочих разгоним, как появятся? Или просто спалим, как поставят?

— Нет, не хочу, — покачал головой Олег. — Не такой уж я праведник, чтобы учить кого-то, как жить полагается, во что верить. Пусть молятся христиане своему символу смерти, коли он им так дорог.

— Тогда почему, Олег? Что ты вдруг сорвался? Тебя за победу над погаными князь золотом, как сына родного, осыпать собирался.

— Сердце у меня щемит в этих краях, Дубовей. А почему... Словами и не объяснить...

— Перестань, странник! Лучшее лекарство от любой грусти — чаша вина и плечо друга. А христиан порубаем, они не тебе одному не любы.

— Ты не понимаешь, Дубовей... — замотал головой Олег. — Не решить этого силой. И кровью спора этого не разрешить. Хочешь узнать, что сказал мне преподобный Кариманид, прежде чем отправиться в ад? Он сказал, что нет силы, способной сломить славян в открытом бою. Но против Слова славяне бессильны. И прав этот проклятый богами чернокнижник, потому как этих Слов на Русь приходило немало. Сперва Словом было “Единоверие”. Потом Словом стало “Окно в Европу”. Потом — “Свобода, Равенство, Братство”. Потом — “Демократия и Права Человека”. И ведь слова-то вроде красивые да правильные, но вот что странно. Каждый раз из-за них на Руси нашей прекрасной потоки крови литься начинали, брат вставал на брата, земли пустели и рассыпались, словно чужие, сироты появлялись миллионами...

— О чем это ты, странник? — не понял воевода. — Какие слова?

— Счастливый ты человек, Дубовей, — затянул узел на мешке Олег. — Все-то тебе просто и понятно. А мне... Ты знаешь, Дубовей, если я когда-нибудь стану князем, то первым же указом прикажу рубить на месте голову каждому, кто посмеет учить людей счастью. И разрывать лошадьми того, кто призовет за счастье бороться.

— Почему?

— Потому, что счастье, это не... — Олег потер пальцами. — Это не что-то ощутимое. Это не то, что можно пощупать или измерить. Счастье — это состояние души. Разве можно бороться за чужое состояние души? Души можно или беречь — любые, или уничтожать — вместе с их носителями. Я ведун, Дубовей. Я борюсь со злом. Мне нет дела до того, во что верит или не верит человек или нежить. Мне важно, живет он в мире — или же за счет чужого горя. Мне нет дела до счастья. Моя работа там, куда пришла беда. Прощай, Дубовей. Будем надеяться, мы больше не увидимся. Просто потому, что в жизни твоей настанет благополучие и счастье. Прощай.

Середин взял коней под уздцы и повел их к воротам детинца. Привратник — совсем еще безусый юнец, утонувший в мягкой кольчуге с широкими рукавами, — уважительно поклонился, без вопросов отворил калитку. Так же без лишних вопросов проводила ведуна и городская стража, опустив, несмотря на ранний час, подвесной мост и распахнув ворота.

Олег поднялся в седло только здесь, за пределами высоких стен, с облегчением вдохнув полной грудью свежий утренний воздух. Солнечные лучи разогнали легкую дымку тумана, и всадник без опаски перешел на походную рысь, стремительно мчась по узкой лесной дороге. Мимо пролетали черные пожарища, заросшие крапивой и лебедой брошенные деревни, темные погосты, покосившиеся колодезные журавли; осиновые рощи, ельники, пахнущие смолой сосновые боры. Да, все правильно, так и должно быть. Хазары постарались — лица человеческого теперь на много верст окрест не встретишь. И все-таки ведун искал совсем, совсем другое.

К полудню лошади начали задыхаться. Олег перешел на шаг, а потом, увидев в стороне ручей, повернул к нему, спешился, расслабил подпруги, пустил скакунов к воде. Самому ему ни пить, ни есть не хотелось, поэтому он просто улегся в траву, глядя в проплывающие над головой облака. Примерно через час он снова поднялся в седло, опять пустил коней спешной рысью.

Дорога обогнула дубраву, вышла к реке, долго тянулась вдоль нее, потом нырнула в орешник, который незаметно перешел в длинный, широко раскинувшийся яблоневый сад. Мест этих Олег не помнил — похоже, Стрибог, покровитель странников, отвернул его на новый, неведомый путь. Впрочем, какая разница? Дорога все равно уводила на север, в сторону далекого Новгорода и вещего Аскоруна. Еще немного, и Муромское княжество окажется позади вместе со всеми его бедами и радостями.

Наконец, впереди показалась настоящая, живая деревня: крыши целые, ярко-желгые от свежей соломы, из труб тянется неторопливый дымок, голосисто тявкают собаки. Олег перешел на шаг, привстал на стременах. Нет, не видно вокруг куполов с крестами, не видно кладбища местного. Зато неподалеку округлая дубрава листьями шелестит — верный признак священного места. Ведун спешился, постучал в первую попавшуюся калитку. В ответ кто-то обиженно замычал, прямо за воротами на два голоса загавкали собаки. Хлопнул замок, приоткрылась створка, выглянула наружу худощавая, но розовощекая, вкусно пахнущая парным молоком, девица в белом повойнике.

— День добрый... — Она с интересом оглядела незнакомца.

— Мир лому дому, — кивнул Олег. — Хлеба не продашь, хозяюшка?

— Обожди... — Девушка скрылась, быстро вернулась, протянула половину каравая. — Вот, возьми. Вчерась пекла.

— Сколько с меня?

— Окстись, странник, — махнула она рукой. — Кто же за хлебушек деньги берет? Его не для баловства, его от голода просят... Тебе ночевать-то есть где? Стемнеет скоро. А ночи ныне холодные.

— Ничего, не замерзну, — усмехнулся ведун. — А за хлеб спасибо. Тот, что от души, всегда слаще.

Он снова поднялся в седло, пустил коней вскачь. Селение осталось позади, по сторонам потянулся густой осинник. Это означало, что где-то неподалеку находится вода.

— Ну же, Среча, богиня ночи, смени гнев на милость, дай приют усталому путнику, — зашептал ведун. — Два дня не спал, только на тебя и надежда...

Слева от дороги послышался треск. Середин осадил коней, развернулся, подъехал к отозвавшемуся на молитву месту. Там в сторону от наезженного тракта уходила выстеленная подорожником узкая тропка. Всадник повернул, пригибая голову под низкими ветвями, проехал чуть более полукилометра и неожиданно оказался на берегу небольшого лесного озерца.

— Вот он, настоящий храм, — прошептал ведун, сходя с коня. — Храм земли русской, храм, созданный природой. Березы белые ему стеной, небо высокое ему крышей, земляника сладкая ему полом.

Он расстегнул подпруги, снял со скакунов седла, вьюки, пустил коней на водопой. Достал подаренный крестьянкой хлеб, немного поел сам, частью угостил лошадей, а остатки отнес к неизменному в таких местах малиннику. Потом развернул медвежью шкуру, вытянулся на ней во весь рост, закрыл глаза...

Пи-и-ип, пи-и-ип, пи-и-ип, пи-и-ип...

Середин высунул голову из-под одеяла, тут же рывком вскочил — семь тридцать! Через пятнадцать минут кузню открывать, а он еще в постели! Олег молниеносно натянул брюки, застегнул ремень, накинул на плечи косуху, схватил каску, стремглав скатился вниз по лестнице, запрыгнул на мотоцикл, включил зажигание, ударил рычаг кикстартера, а когда двухколесный друг зарычал, опустил руку вниз, открыл краник подачи бензина и тут же воткнул первую передачу, выруливая на залитую мертвенно-желтым светом улицу. Но не успел он проехать и полусотни метров, как поперек протянулась полосатая палочка.

— Электрическая сила! — нажал он на тормоз, подруливая к постовому, скинул каску.

— Старший сержант Сергушин, — отдал честь гаишник. — Ваши документы, пожалуйста.

— Инспектор, на работу опаздываю, — расстегнул поясную сумку Олег.

— О-очень хорошо, — кивнул тот, раскрывая техпаспорт. — Та-ак, а где техосмотр?

— Да там, там, — кивнул Середин.

— Ви-ижу...

Инспектор обошел мотоцикл, начал с невообразимым тщанием сличать номера. Олег, кусая губы, покосился на часы. Вдоль пустынной улицы дул ветер, неся серую пыль и сухие листья, по тротуару, опустив головы и глядя на асфальт перед собой, бежали бесцветные прохожие, некоторые из которых почему-то держали над головой зонтики.

— Что же вы, товарищ водитель, при выезде со стоянки не пропускаете идущий по проезжей части транспорт.

— Так ведь не было никакого транспорта, инспектор.

— Однако вы, отъезжая с места парковки, не убедились в этом, повернув голову.

— Я посмотрел в зеркало.

— Этого недостаточно. Трогаясь с места, вы должны повернуть голову.

— В правилах такого требования нет.

— Оно есть в инструкции патрульной службы.

— Я не работаю в вашей службе!

— Это неважно. Инструкция обязательна для всех.

— В правилах этого нет!

— Вы, что, намерены спорить с инспектором дорожной службы? Вы считаете себя умнее должностного лица?

— Я не спорю, — посмотрел в глаза инспектора Олег. — Спорят совсем иначе.

— Это как?

— Спор — это божий суд. На мечах или топорах, насмерть или до первой крови, как вам больше нравится.

— Однако вы оригинал, товарищ водитель, — покачал головой инспектор и открыл свой блокнот. — На первый раз делаю вам замечание, но в дальнейшем буду штрафовать. — Не спеша он выписал себе данные Олега, вернул документы: — Счастливого пути!

В двери парка Середин влетел уже ровно в восемь, увидел Илью с карбюраторного цеха, махнул рукой:

— Будь другом, кузню открой. А то я не успеваю.

— Ключи давай.

— Спасибо!

— Спасибо не булькает, — проворчал слесарь и пошел в ремзону.

Тем не менее, Середина с опозданием засекли: выбегая из раздевалки, он чуть не сбил с ног главного инженера.

— У-у, — покачал тот головой. — Почему не на рабочем месте?

— Менты по дороге тормознули.

— Нужно заранее из дома выходить, чтобы подобные ситуации не влияли на работу предприятия. Сегодня “менты”, завтра у тебя двигатель заглохнет, послезавтра светофор сломается...

— Слушай, Харитоныч, — не выдержал Олег. — Я ведь на работу первый раз за год опоздал. А ты мне лекцию, как хроническому алкоголику, читаешь.

— Это верно. Надеюсь, ты не удивишься, если я и премию тебе только за один месяц сниму?

— Ты чего, Харитоныч?! И так не зарплата, а подачка для нищего!

— Зато мы выплачиваем ее регулярно, день в день. Не то что все вокруг.

— Какая разница, если ее без премии даже на квартплату не хватает?

— А ты не опаздывай.

— Я лучше вообще ходить не стану! Имей в виду, Харитоныч, — снимешь премию, на следующий день можешь меня не искать, не приду.

— По закону, в случае увольнения ты обязан отработать два месяца после подачи заявления об уходе, — сухо сообщил главный инженер. — А после этого будем говорить.

Он развернулся, давая понять, что разговор окончен, и защелкал по коридору подковками на каблуках.

Олег сплюнул, теперь уже никуда не торопясь спустился в темную ремзону, вдохнул здешний маслянистый и горьковатый воздух, закашлялся, чуть не на ощупь нашел кузню:

— Илья, ты здесь?

— Угу.

— А чего темно так?

— Чубайс свет за неуплату отключил. Пошли в гадюшник напротив, по пивку тяпнем? Заодно и пообедаем.

У прилавка в столовой стояла небольшая очередь с подносами. Олег с Ильей пристроились в хвост, взяли по розовому борщу с желтоватым плевком сметаны, макароны, по паре котлет. Середин долго гипнотизировал взглядом мелкие жилистые кусочки бефстроганов, но брать не рискнул — дороговато. До получки еще дотянуть нужно — дадут сегодня, не дадут, неизвестно. Что там Харитоныч ни вещает, а задержки с деньгами в парке случаются, и не малые. Котлеты же, судя по тому, что из них торчали тонкие рыбные косточки, тоже были натуральные, но по объему вдвое больше, чем бефстроганов. Прямая выгода получается.

На третье Олег взял компот и пакетик сахара — иначе это кислое пойло употреблять просто невозможно.

Вернувшись сытыми и довольными в парк, Олег с Ильей узнали, что получку все-таки начали выдавать — причем выплата денег, обычно происходящая после двух, сегодня оказалась назначена на полдень. Света все еще не было, а потому в окошечке кассы дрожала алым язычком стеариновая свеча. Народу собраться успело немного, человек пятьдесят. Слесарь и кузнец пристроились в хвост и приготовились к ожиданию. Тут главное — первые минут десять. Олег по опыту знал, что за это время очередь продвинется на два метра и можно будет облокотиться на стену.

Он ощутил прохладное прикосновение к своей щеке, дернул головой — и открыл глаза.

— Берегиня... — Губы невольно расползлись в улыбке.

— Ты кричал во сне, — прошептала обнаженная девушка с зелеными глазами.

— Мне привиделся кошмар.

— Это бывает, — кивнула она. — Закрой глаза, я сделаю так, чтобы тебе не снилось ничего.

— Постой! — перехватил ее руку Олег и потянул к себе.

— Перестань, — покачала головой берегиня. — Ты забываешь, что я не женщина. Я всего лишь дух этого леса, его обитателей и гостей.

— Я знаю, — кивнул ведун, и все-таки привлек девушку, прикоснулся губами к ее рту. Губы берегини оказались влажными, шершавыми и чуть кисловатыми на вкус.

— И что? — спросила она.

— Хорошо, — пригладил волосы Олег. — Ты знаешь, я люблю тебя, берегиня.

— Ты не понимаешь, что говоришь, — рассмеялась она. — Я не женщина. Я дух леса, дух вод, дух кустов и земли.

— Знаю, — повторил ведун. — И я не хочу, чтобы ты погибла.

— Я чувствую боль в твоем сердце, человек, — положила девушка ладонь ему на лицо. — И пока существует эта боль, я не могу погибнуть. Я не могу исчезнуть, пока существуют березы, малинники, пока растут сосны и клены, пока поют птицы и выходят на охоту волки. Так не бывает...

— Я видел места, где больше нет берегинь... — прошептал Олег. — И мне страшно оттого, что таким может стать весь мир.

— Когда ты слышишь птиц, — наклонилась к самому его уху девушка, — когда в траве шуршат мыши, а из-за кустов торчат заячьи уши, когда ветер колышит листву, а белка скачет по ветвям — это значит, что мы где-то рядом... Может, ты просто разучился видеть моих сестер, ведун?

“Разучился, разучился, разучился”, — эхом отдалось в его разуме. Олег тряхнул головой и открыл глаза.

Проплывающие по небу барашки розовели в предрассветных лучах, между ними проглядывали парящие в невероятной выси перистые облака. А перед самыми глазами тряслись от совершенно неощутимого ветерка крохотные березовые листки.

— Какой, однако, странный сон мне приснился, — пробормотал Олег.

— Но я надеюсь, ты смог отдохнуть? От неожиданности ведун подпрыгнул, сел — и увидел перед собой сидящую на корточках стройную обнаженную девушку с зелеными глазами и длинными волосами.

— Берегиня?!

— Тебя привела сюда богиня Марцана, ведун. Она уверена, что ты сможешь помочь нашей земле.

— В чем?

— Нам плохо.

— Почему?

— Я не знаю. Нам страшно туда заходить... — Берегиня встала, спустилась к озеру и вскоре вернулась, неся в руках чистую, кристально прозрачную воду. — Вот, выпей.

Вода была прохладной и чуть сладковатой, пахнущей цветами.

— Поможешь?

— Разумеется...

Ведун взнуздал коней, поднялся в седло, кивнул берегине, предлагая сесть перед собой. Та отрицательно покачала головой, взмахнула рукой — и перед Олегом запорхала ласточка. Гнедая, не дожидаясь команды, поскакала за ней, и Середину осталось только прижаться к гриве, чтобы не врезаться головой в какой-нибудь сук. Внезапно лошадь перешла на шаг. Олег облегченно распрямился, принял поводья.

Ласточка исчезла. Гнедая бесшумно переступала по мягкой хвое, толстым слоем лежащей внизу. Вокруг возвышались ели. Ели огромные, в три-четыре обхвата. Но что странно — у всех у них, подобно соснам, отсутствовали нижние ветви. Крона начиналась где-то далеко в вышине, а здесь, внизу, торчали только сухие сучки. Молодых деревьев тоже видно не было — лишь тонкие многочисленные сухостойны напоминали о том, что когда-то и здесь рос подлесок. Да и травы тоже не виднелось — ни единого клочка зелени. Еще больше Олега поразила тишина — полная, абсолютная, глубочайшая тишина, в которой оглушительным стуком отдавалось даже биение его сердца.

Гнедая недовольно фыркнула, прядая ушами.

— Не бойся, малышка. — Середин спешился, успокаивающе похлопал ее по шее, погладил морду. — Не бойся, я с тобой. Ты знаешь, чем разумное существо отличается от неразумного? Только разумный идиот способен лезть туда, куда ему не хочется. И туда, где он чует опасность. Пойдем, моя хорошая. Я начну поднимать тебя по эволюционной лестнице.

Олег начал пробираться дальше, исходя из простого принципа: поворачивать именно туда, куда хочется меньше всего. Деревья начали редеть, впереди блеснула поверхность небольшого болотца с ржавой мертвой водой, а перед ним стоял самый страшный символ смерти для всех людей, успевших познакомиться с римской цивилизацией: большой каменный крест.

— Странно, — ведун обмотал поводья коней вокруг одной из сухостоин, — почему-то я совершенно не удивлен.

Крест был вырублен из единого гранитного монолита, украшен небольшой окантовкой и весил, на глаз, тонны полторы. Непонятно, как его ухитрились притащить сюда поклонники бога смерти и вкопать, но ведун сразу понял, что ни увезти, ни даже просто повалить его он не сможет.

— Да-а, — пробормотал он, — похоже, досточтимый отец Кариманид успел сделать изрядный задел на будущее. И что теперь прикажете с ним делать?

От креста шла сильная, ощутимая без всякой медитации или сосредоточенности, энергетика. Она давила на лицо, на руки, на все тело, как плотный, непрерывный поток ветра. Казалось — подпрыгни, и тебя мгновенно унесет на сотни метров прочь. Эта сила была слишком велика, чтобы погасить ее обычным заклятием или просто поглотить, чтобы потом отчитать в безопасном месте. Против нее требовалась сила богов... которые предпочли послать его, Олега, вместо себя.

— Значит, говоришь, Марцана привела? — повторил

Середин. — Ладно, давайте будем считать, что я способен справиться с этим один. Но как?

Из креста била энергия. Но энергия сама по себе не принадлежит ни злу, ни добру. Весь вопрос в том, как ее использовать. Можно сбросить атомную бомбу на Хиросиму, а можно спрятать ее в реактор ледокола. Можно пробивать динамитом тоннели, а можно взрывать мосты. Здесь энергия гнала прочь все живое. Почему? Наверное, потому, что ее излучал символ смерти. Обычная каббалистическая магия. Измени знак — и ты изменишь результат воздействия. А значит...

— Значит, мне предстоит тяжелая мужская работа, — вздохнул Ведун. — И почему люди не хотят все свои символы писать обычными мелками?

Он отошел к заводному коню, ощупал навьюченные на него мешки, нашел тот, что с кузнечным инструментом, отвязал, уронил на землю. Достал зубило и молоток, подошел к кресту, приставил к основанию отходящего в сторону крыла перекладины и принялся долбить, выбивая каменную крошку.

— Вот так, вот так тебе, наш добрый Кариманид. Мы тоже умеем работать. Стук-постук, да стук-носгук — и все твои старания пойдут псу под хвост. Рабы, говоришь? Рабы по рождению...

Середин остановился, осененный неожиданной мыслью — а почему рабы? Да, византиец хотел именно этого, но ведь Олег, в отличие от лазутчика, знал, что будет в будущем! Неужели рабы могли разгромить непобедимую гитлеровскую армаду? А до этого — разбить непобедимую французскую армию? А до этого — непобедимую шведскую? А до этого, в битве при Молодях, вырезать непобедимую османскую орду? Сколько их было — непобедимых империй, в мелкие брызги разбившихся о негостеприимные русские границы? И это — страна рабов?

Олег, покачивая головой, снова принялся стучать молотком.

— Нет, господин Кариманид. Вы посадили ядовитое семя, но из него выросло совсем не то, что вы хотели. Русские люди научились не страдать, а любить. Не повиноваться, а доверять. И монастыри русские, неся на куполах своих византийские кресты, стали не обирать людей, но кормить из своей казны целые провинции в голодные годы, принимать увечных, жертвовать всем в тяжелые годины. И даже сражаться. Сражаться насмерть за те самые русские рубежи, которые вы так стремитесь растоптать. Знал бы ты, отче, что христиане земель русских еще сотни лет будут поклоняться кресту, но вот обращаться за помощью они станут не к нему. В беде и счастии, в радости и печали они станут обращаться не к Богу, а к Николаю Чудотворцу и Серафиму Саровскому, Сергию Радонежскому и Авраамию Смоленскому. К Андриану Моземскому, Макарию Коневскому, Ефросину Псковскому, Агафону Пещерскому — к сотням других великих подвижников, что, приняв на себя крест, духом, волей и любовью к людям, а не смирением своим смогли из древнего христианства вырастить то, что станет называться православием.

Камень хрустнул, словно переломленная щепка, половина перекладины упала на хвою — и привязанный к запястью крест тут же отозвался упруго пульсирующим жаром.

— Вот так, господин Кариманид, — подступил Олег ко второй половине. — Ничего, отче, тебе еще предстоит увидеть, что ты сотворил по безмозглой злобе своей. Ты дал Руси прививку. Ты влил яд в ее душу, но русская земля справилась и стала только крепче. Она обрела стержень, который позволил Руси, подобно вековому дубу, стоять несокрушимо, наблюдая за тем, как вокруг возникают, а потом исчезают в небытие разные страны и целые империи, как причудливо меняются верования народов. Как мечется в поисках истины мир. Византия сгинет — Русь останется. И когда потомки римских христиан пойдут по свету, неся в одной руке крест, а в другой меч, когда миллионы, сотни миллионов несчастных язычников из Америки, Африки, Азии будут истреблены, а другие миллионы превращены в рабов — к этому времени Русь, Великая Русь, окажется им уже не по зубам. Ох, как ты будешь крутиться тогда в своем гробу! А над тобой радостно зашелестят березки и зазвучит веселая русская речь. Речь свободных людей, досточтимый Кариманид. Свободных!

Вторая половина перекладины рухнула под ноги ведуна, и он с облегчением сел, привалившись спиной к получившемуся столбу. Серебряный крест жег руку — но на этот раз это только радовало Олега. Пусть палит — это знак победы!

Немного передохнув, ведун подобрал обломки и, разворошив зубилом землю, прикопал их позади получившегося столба, овальными кончиками вверх, словно двух ребятишек. Получилось симпатично. Для полноты картины он выстучал зубилом на гранитном столбе два глаза, нос картошкой и широкую улыбку.

— И кто это будет? — подошла к камню зеленоглазая красавица и осторожно прикоснулась к нему рукой.

— Ты здесь, берегиня? — удивился Олег.

— Да, — кивнула девушка. — Не знаю почему, но страх пропал, и мне стало интересно.

— Я думаю, это будет бог — хранитель берегинь. У вас ведь нет своего покровителя?

— Какой ты смешной, — рассмеялась она. — В тебе что-то изменилось, ведун. Ты стал... легче. Из твоей души ушла некая тяжесть, какая-то угрюмая злоба. Ты кого-то простил в своей душе, ведун? Да? Ты сменил гнев на любовь?

— Насчет любви, — покачал головой Олег, — на счет любви ты погорячилась.

— Неправда. Ты стал другим, я чувствую.

— Ты знаешь, — улыбнулся ведун, складывая инструмент в мешок, — в мире, из которого я пришел, есть такие люди: зубные врачи. Время от времени к ним должен приходить каждый. И вот ведь какая штука... Без стоматолога не обойтись никому. Но это еще не значит, что кто-то обязан его любить. Во мне умерла ненависть, берегиня. Но я все равно поеду на север. Туда, где много праздников и совсем нет крестов.

Он затянул узел и приторочил мешок с инструментом к прочим сумкам.

— Спасибо тебе, ведун.

Олег развернулся подошел к берегине, крепко ее обнял и поцеловал. Ее губы по-прежнему были шершавыми, влажными и чуть кисловатыми. Но теперь они еще слегка пахли фиалками.

— С таким же успехом ты мог бы целовать землю, — сказала она, когда Олег отстранился.

— Знаю, — кивнул ведун, отвязывая коней. — Но у мужчин есть свои странности, чудесная моя. Я люблю тебя, хранительница леса и его гостей. Хорошей тебе погоды и мягкой зимы.

Девушка помахала в ответ рукой, зачерпнула из-под ног горсть пересохшей листвы, подкинула вверх — а когда та опала на землю, берегиня уже исчезла.

Середин, ведя коней в поводу, обогнул болото с пока еще мертвой водой, поднялся на покрытый сухим кустарником взгорок с противоположной стороны и остановился. Ему в голову пришла одна странная мысль: византийцы не походили на людей, которые что-то делают просто так. Притащить сюда, в глухой лес, и водрузить тяжелый крест — это титанический труд. Посланцы хитроумного двора с берегов Босфора должны были иметь очень весомый повод для совершения этого деяния. А значит, возле креста наверняка находилось что-то. То, что он защищал своей энергетикой от посторонних глаз и дикого зверья.

— Ну-ка, малышка, — попросил он гнедую, — давай задержимся здесь еще на чуть-чуть.

Отпустив поводья, Середин сбежал с холма и принялся внимательно рассматривать землю, на всякий случай прощупывая ее саблей и описывая вокруг бывшего креста все более и более широкие круги. После четвертого захода он был вынужден спуститься к воде. И сразу понял, что нашел искомое: под корнями вековой ели, на спускающемся к болотцу склоне темнела широкая нора. Точнее, логово — неглубокое, но укрытое от дождя и ветра.

— Здравствуй, Россия, родина слонов, — тихо пробормотал Олег, оценивая размеры лежки. Слон тут, может, и не поместился бы, но вот взрослый буйвол — точно. Дно выстилал толстый слой еловых веток, из песчаной стенки торчало несколько крупных костей, неприятно напоминающих берцовые человеческие. Сильно пахло мускусом. Ведун, слегка пригнувшись, вошел в нору, наклонился, оглядываясь, зачерпнул ладонями песок. Неожиданно пальцы ощутили нечто, похожее на нить. Олег поднес ее к глазам и понял, что это волос. Длинный женский волос. Но на то, чтобы тут скушали какую-то даму, было непохоже: мало волос. И совсем нет лоскутов кожи, на которой эти волосы растут. Нет черепа, суставов пальцев, обломков остальных костей. Но все равно — логово казалось очень странным.

— Кое-что понятно, — пробормотал ведун. — Тепло, безопасно, вода рядышком. Очень даже уютное место для вывода потомства. Если нора предназначалась для нескольких поколений зверей, то ясно, ради чего старались византийцы: мина закладывалась на столетия. Этот кайф мы им сегодня уже обломали. Но вот куда делся последний обитатель норки?

Середин снова начал описывать круги и вскоре обнаружил на склоне холма, довольно близко от лошадей, глубокую, почти в локоть, рытвину с разорванным на поверхности еловым корнем.

— Это какую же силу надо иметь, чтобы порвать корень? — почесал в затылке Олег, осматривая след. Края уже успели частично осыпаться, но слом еще не потемнел, выглядел свежим. Ведун мысленно провел прямую линию от логова до следа, повернул и прошел по этой линии еще несколько шагов. Новый след обнаружился на ели — длинная глубокая ссадина, словно кто-то хотел ступить рядом с деревом, но задел его оттопыренным когтем. — Ай да зверь...

Середин вернулся к лошадям, намотал поводья на руку и двинулся по следу.

Мысленно он уже признал право христианских проповедников на Слово. Он смирился с тем, что они будут ходить по земле русской и убеждать ее обитателей в правильности своей веры. Раз они готовы проповедовать Христа, несмотря на то, что их топят, жгут, сажают на кол, рвут в куски, пусть несут свою благую весть, леший с ними. Но вот василиски, хазары, зомби и прочие твари — это уже не по правилам...