Картина неученого художника хороша не потому, что он не учился, а потому, что он одарен и свое дарование сумел проявить в творчестве

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Тест по Наполеону Наполеон родился в 1769 году в городе Аяччо на острове, 76.24kb.
• «Моё педагогическое кредо», наверняка не будут очень оригинальными, но, уверяю вас,, 50.25kb.
• Государственное учреждение образования «средняя общеобразовательная школа №3 им., 170.97kb.
• -, 2565.55kb.
• Оборудование: портрет И. А. Бунина с указанием дат жизни (1870 1953 г г.), 118.28kb.
• Владимир Галиной Викторовной Владимировой, в которой он передал озабоченность со стороны, 58.57kb.
•      Мы живем  в  мире  насилия, 9442.59kb.
• Мы к вам приедем…, 2063.82kb.
• Александр Невский Идеальная фигура за 15 минут в день Лучшая современная программа, 1939.35kb.
• Ссылки на программы не даются не потому, что секрет, а потому, что Гуглите и Вам отГуглится., 640.38kb.

Картина неученого художника хороша не потому, что он не учился, а потому, что он одарен и свое дарование сумел проявить в творчестве.

М. Алпатов

Уже стало хрестоматийным это высказывание известного искусствоведа, академика М. В. Алпатова, и оно целиком соот­носится с творчеством Ивана Михайловича Никифорова (1897—1971), чью вторую персональную выставку организует Союз художников РСФСР. Первая состоялась в Центральном Доме литераторов в Москве в декабре 1971 года. Он ее уже не застал. Но память о Никифорове увековечена. Его яркие, поэтичные, словно написанные непосредственной дет­ской рукой картинки показывают на выставках, его рабо­ты собраны Музеем самодеятельного творчества в Суздале и коллекционерами, о нем снят документальный фильм «Поздний восход», имеются различные публикации. Наконец, имя Никифорова вошло во «Всемирную энциклопедию наив­ного искусства», изданную в 1984 году в Югославии. Получив теперь всемирную известность, он встал в ряд с «классика­ми» современной народной живописи.

Иван Михайлович Никифоров не получил «академического» художественного образования. Да и вся его учеба свелась к двум классам церковноприходской школы. О таких худож­никах часто пишут, что они дошли до всего сами, как бы определяя им место в иерархии искусства. В разных странах их называют по-разному: «самобытники», «народные реали­сты», «примитивисты XX века», художники «святого сердца», «фольклорные», «воскресного дня», «инситные (врожден­ные)», наивные и т. д. В каждом из этих условных определе­ний есть приближение к истине, но сама истина, очевидно, в том, что своеобразие их творчества, их работ подчас засло­няет горизонты живописи.



Творчество Никифорова можно назвать самобытным, наив­ным, фольклорным. Все определения будут справедливы и в той или иной степени соответствовать сущности его художе­ственного мышления.

Выходец из крестьян б. Московской губернии, Никифоров родился в деревне Монаково близ уездного города Вереи. Он на всю жизнь сохранил память о своем детстве и крестьян­ское мироощущение. Свою биографию Никифоров впослед­ствии воспроизвел в серии черно-белых графических листов. Эти рисунки художника-самоучки, выполненные пером и тушью с множеством мелких разделок,— информация о том, что было. Он не знал ни перспективы, ни анатомии. Но ри­сунок был уверен, насыщен, а «неправильность» придавала ему непосредственность рассказа, теплоту и живость. Эти листы можно назвать первыми для Никифорова художест­венными воспоминаниями о прожитой нелегкой жизни тру­дящегося человека—о временах деревенского детства и го­родской молодости, прошедшей в Москве, о жизни «мальчи­ком» у хозяев, о знакомстве с Хитровым рынком.

Вот подписи самого Никифорова под некоторыми листами:

«Мы с Егоркой, который был моложе меня на год и был моим дядей, играли в лошадки на деревенской улице».

«Дядя Гордей договорился с учителем, он принял меня в школу».

«В этом году мой отец с японской войны пришел, в деревне жить не стал, в городе Верее поступил в кучера к акциз­ному».

«— Тятя, а как же со школой! — Хватит учиться. Читать, писать умеешь, и ладно». «Мама долго на шоссе стояла, провожая сыночка в Москву на заработки».


«Первая варка конфет на фабрике Сан-Ривал и первая затре­щина от мастера Ляпина-Баламута. Горячую конфетную мас­су тянули вручную. Сжег все руки. Ушел». «В шорной мастерской шил кошельки, сумочки, сбрую». «Встреча с дядей Андреем на Хитровом рынке. У шинка «сгадывал» он с кем-то на «лампадочку». Обманным путем заманил меня он на Хитровку, как в пучину. Обобрал меня». «Одна женщина поманила меня к себе под нары. Я покрас­нел и молчал. Всю ночь сидел на жестких нарах. А женщины курили и выражались неприличными словами». «Ушел с Хитровки, поступил грузчиком в магазин мешки таскать».

В первую мировую войну был Никифоров солдатом, потом воевал в рядах Красной Армии. После армии долго искал свою долю между городом и деревней. Кустарничал. Рабо­тал в колхозе, даже был по грамотности его председателем. В 30-х годах по настоянию жены поселился в г. Пушкино под Москвой. В 1942 году работал на железной дороге груз­чиком, получил увечье при погрузке эшелона. Стал калекой, инвалидом.

Можно ли назвать случайным тот знаменательный день, от­крывший нам художника, когда внучка Надя попросила свое­го дедушку Ивана Михайловича помочь ей что-то нарисовать для школьного кружка! Помог. Нарисовал. И ощутил душев­ное волнение, наплыв эмоций, что, очевидно, и подтолкнуло дремавшее в нем желание к творчеству. Выйдя на пенсию, Никифоров устроился работать ночным сторожем. Время позволяло заняться тем, к чему тянуло. А тянуло написать свои воспоминания. И он стал писать печатными буквами в ученических тетрадках. Написал три романа—«Прошедший век», «Фальшивомонетчики», «Нэп». Корявые и малогоамотные эти повествования ценны правдой и вымыслом, живыми наблюдениями и бытовыми подробностями патриархального быта деревни, сценами городской жизни.

Получив от внучки акварельные краски, Иван Михайлович решил проиллюстрировать свои романы. На оберточной бу­маге, на кусках старых обоев, листах из школьного альбома он сделал около двухсот рисунков. Их увидел и оценил да­рование художника его сосед, подмосковный график В. И. Андрушкевич. Он же содействовал тому, что Ники­форов был принят в члены Союза художников СССР, полу­чал творческую помощь, а когда Ивана Михайловича не ста­ло, передал много его работ в музей Суздаля.

Надо сказать и о том, что творчество Никифорова проходило на фоне бытовых невзгод: маленькая пенсия, непонимание и даже противодействие родных (жена сожгла роман и много рисунков). Но это не мешало ему работать хотя бы на уголке кухонного стола или на подоконнике. Чтобы понять эту го­рестную ситуацию творчества, нужно не забывать, что Ники­форов начал работать с красками в 63 года, что был он инва­лид с искалеченным позвоночником, что сам процесс создания иллюстраций был очень трудоемким и необычным.

Художник-самоучка копировал свои же карандашные набро­ски для последующей их раскраски. Первоначально Никифо­ров пытался переводить наброски через копирку. Но оста­вались жирные пятна, пачкалась бумага. Тогда он придумал свой способ копирования. Брал два одинаковых листа бумаги. На одном, черновом, прорисовывал карандашом всю буду­щую композицию —дома, церкви, деревья, контуры толпы, разрабатывая все изображение до самых мелких деталей (иногда особо сложные части задуманного рисовал вначале



ник затушевывал его обратную сторону мягким карандашом. Затем снова переворачивал черновик, подкладывал под него второй, чистый лист бумаги и обводил контуры своего ри­сунка-заготовки твердым карандашом. На чистовике, таким образом, получалась копия без копирки, которую и раскра­шивал художник акварелью или гуашью [правда, на неко­торых картинках, имеющихся у меня и Л. Шкаровского-Раффе, видны остатки карандашных штрихов и т. п.|.

Следует ли понимать этот процесс создания «заготовок» и «эскизного копирования» (для перехода от карандаша к крас­кам] как преодоление некоей неуверенности в себе! В ка­кой-то мере об этом говорит и факт существования у Ни­кифорова нескольких вариантов исполнения одного сюжета («Конка на Трубной», «Деревенская свадьба»). Или эта ва­риантность — вообще черта, присущая народному творче­ству! Но все, очевидно, проще: наивный художник не мог мыслить в красках без контурной обводки изображаемого, без его детализирования.

Возможность выразить в красках свои воспоминания, расска­зать о прожитом наполняла жизнь Никифорова душевной радостью, придавала ей смысл, а само творчество сделало его счастливым. Это был праздник его поэтической души, его поздний восход. В. И. Андрушкевич и другие, знавшие Ни­кифорова в 60-е годы, в том числе и автор этих строк, всегда поражались его оптимизму, терпению, его способности удив­ляться и любоваться окружающим миром, которые он не рас­терял среди житейских невзгод. За 10 лет непрестанной ху­дожнической работы (I960—1970) он сумел создать несколь­ко сотен рисунков. Сам же Никифоров сделанное не ценил, художником себя не считал. «Какой из меня художник, так, малюю»,—говаривал он.



Все то, о чем рассказывал Никифоров, было давно. И тем ценнее его автобиографические свидетельства в рисунках, где личное связано с общим, необычное с обычным, где предстает История. Выплеснулось на бумагу, стало поэтич­ными красочными картинками, схожими с лубком, все, что вспоминал он в долгие месяцы, проведенные на больничной койке после аварии, о чем думал в ночное стороженье, о чем беседовал с художниками. Мои «былое и думы»—называл свои картинки Иван Михайлович.

Воссоздавая старую и новую Россию, Никифоров прежде всего обращался к крестьянской жизни, к памяти о деревне своего детства, о природе, на фоне которой и проходила его жизнь. Пишет ли он пахоту («Пахота сохами»), сев, жатву, молотьбу, покос, крестный ход, сельский сход, гулянья и хо­роводы, венчания, деревенские свадьбы — изображение и реальная действительность прошлого и настоящего слиты в его сознании. В «городских» картинках запечатлено многое из мещанско-купеческого быта: торговая сутолока, харчевни. трактиры, магазины, конка на Трубной, уездный суд, пестрые гулянья, балаганы, широкая масленица. Порой даже кажется, что эти сюжеты для Никифорова более привлекательны,

чем свой, крестьянский мир. Перед внутренним взором умудренного художника-самоучки проходят и другие кар­тины народной жизни. Призыв на первую мировую войну;

землянка на фронте в 1915 году; окопы; красноармейцы, несущиеся на конях в обход неприятеля; 1 Мая в 1918 году на Красной площади; собрание в колхозе, кулаки, расхищаю­щие зерно; партизанский лагерь времен Великой Отечест­венной войны; погрузка на железной дороге, где среди груз­чиков, очевидно, сам Никифоров.



Так Иван Михайлович Никифоров стал летописцем ушедшего времени, создав свою своеобразную рисованную энцикло­педию русской народной жизни недавнего прошлого, наи­более яркие страницы которой посвящены дореволюцион­ной Москве—трактиры и харчевни, ночлежки и толкучки на Хитровом рынке, семейная баня у Яузы, кулачный бой на Канавке в Москве.

Познавательная ценность картинок Никифорова не только в том, что они изображают события жизни, но и фиксируют человеческие типы, предметную среду, мир вещей, другие приметы времени. Мы видим крестьянские и господские ко­стюмы, интерьеры купеческого дома и простой сельской избы, железнодорожный вагон с пассажирами. В зале трак­тира гости и половые с полотенцами, узорчатые обои, грам­мофон, цветастые чайники, жостовские подносы и многое другое. Этот красочный мир вещей начала XX века соответ­ствует всему духу народного традиционного творчества, его яркой образности, декоративности.

Очень любил Никифоров иллюстрировать полюбившиеся ему народные песни («В саду ягода малинка», «Бывали дни весе­лые»), романсы, произведения А. С. Пушкина («Сказка о рыбаке и рыбке»), М. Ю. Лермонтова («Песня про купца Калашникова», «Боярин Орша») и др.

В творческой манере художник-самоучка Никифоров сохра­нил самобытные крестьянские черты. Он видел мир, как со­четание предметов, и эта предметность изображаемого была для него во сто крат важнее какого-либо глубинного под­текста. Он его просто игнорировал. Никифоров создавал образ реального мира, исходя из своего «внутреннего зре­ния». Это была реальность мира воображаемого и реализо­вывалась она средствами его собственной художественной



системы. Выбирались объекты и ситуации, наиболее знако­мые художнику, а формы и линии подсказывались не только личным его жизненным опытом, но и народными эстетиче­скими представлениями о мироздании. Отсюда и сильные в его творчестве фольклорные элементы—условность, плос­костность, локальный цвет.

Не имея понятий о перспективе, Никифоров строил прост­ранство как декоративную плоскость, размещая на ней де­ревья, дома, людей, животных. Ритмически организованная плоскость создавала орнаментальную «ковровую» поверх­ность. Орнаментальность подчеркивалась ярким открытым цветом, трактованным с тонким чувством ритма. Картинки подчас смотрятся как великолепные мозаики. Большую роль в композиции играют тонко выписанные детали. Эта манера встречается у многих наивных художников, стремящихся к повествовательному рассказу, наиболее полной информации об окружающем мире, предмете и т. п. На некоторых картин­ках есть тексты или по-лубочному звучащие назидательные надписи.

Изображение предметов в их непосредственной данности сближает творчество Никифорова с чисто «детскими» сред­ствами выражения. Ведь детскому рисунку и фольклорному видению одинаково свойственны наглядность, звучность от­крытого цвета, «ковровость», деформация масштаба и про­порций, повествовательность. Бесхитростность, искренность художественного рассказа придают особое очарование на­родным картинкам Никифорова.

Среди них особенно интересны красочные массовые сце­ны—сельские сходки и городские сборища, гуляния, венча­ния, свадьбы, праздники. Рука художника словно волшебной палочкой останавливает мгновение, и все участники сцены



замирают в застигнутых позах. Мы не знаем конкретного места действия, его времени. И только подпись или деталь (этнографическая, бытовая) могут пояснить смысл и дату со­бытия («Троицын день», «I Мая 1918 года на Красной пло­щади»). Толпы народа состоят из множества повторяющихся отдельных силуэтов людей, условно обрисованных художни­ком, не умеющим изображать человека анатомически пра­вильно. Персонажи в массовых сценах у Никифорова плос-костны, почти игрушечны, статичны. В массе этих застывших силуэтов или просто в множестве голов толпы художник стре­мится отметить каждого участника каким-то своим движе­нием, позой, костюмом, головным убором, цветом волос, прической и т. д.

Народные по духу и сути картинки Ивана Михайловича Ни­кифорова — это не только талант, проявленный в творчестве, не только достоверная информация о прожитой жизни, но и живое свидетельство времени, быта. Это летопись народ­ной жизни, не имеющая себе подобных. И сделана она ху­дожником-самородком, вышедшим из ее глубин.

Произведения Никифорова не оставляют большинство зрите­лей равнодушными, потому что выражают народное, нацио­нальное мировосприятие, трогают душу. Воспоминания всегда вызывают чувство грусти, окрашивая прошлое в ро­зовый цвет. И хотя у Никифорова оно не было ни розовым, ни безмятежным, художник стремился отойти от горестей своей нелегкой судьбы и передать в своих произведениях чувство радостной основы жизни, ее праздничной сущности. Радость бытия пронизывает все его картинки. И происходит парадокс: меньше умения, но больше художественной об­разности, больше доброты и правды.



Утверждаемые художником народные идеалы Счастья и Кра­соты находят отклик у тех, кому они близки. Думается, одна­ко, что не все зрители подготовлены к тому, чтобы понять и принять серьезность изобразительной «игры» наивного художника. Настало время чаще и более широко знакомить с творчеством народных художников, изучать их произведе­ния как интереснейшее явление народной культуры, наконец, хранить их как национальное достояние. Пока не поздно, мы должны направить наши усилия на то, чтобы создать в Моск­ве Музей народной живописи.

Пройдут годы, сменятся поколения. Всеобщий технический прогресс, думаю, не сохранит цельности фольклорного сознания. Но останутся картинки Никифорова, других худож­ников, чье творчество будет вызывать интерес людей буду­щего как вечная неразрешимая загадка.