Жан гранье

Вид материала

Документы

Содержание Текст и хаос. Генеалогический метод. Генезис разума и правдивости. Жизненный прагматизм полезной ошибки. Иллюзия и истина Конец великих иллюзий, которые уже полностью ассимилированы, может уничтожить человечество» («Воля к власти»). Желание правды лю Искусство – защита жизни. Воля к власти

Подобный материал:

• Фестиваль французского кино 2011, 116.8kb.
• Люлли Жан Батист, 130.67kb.
• Жан Батист Морен Де Вильфранш, 215.39kb.
• Г. Н. Бояджиев. Жан-Батист Мольер, 927.28kb.
• Жан-Мари Гюстав Леклезио, 2125.82kb.
• «Большие города истощают государство. Богатство, которое они создают, иллюзорно. Франция, 400.25kb.
• Жан-Поль Сартр бытие и ничто опыт феноменологической онтологии Номера стр. = В конце, 11850.42kb.
• Жан Батист Мольер, 29.28kb.
• Жан-Батист Мольер. Мнимый больной, 1101.43kb.
• Жан-Батист Мольер. Мещанин во дворянстве, 875.35kb.

Текст и хаос. – Едва философия разжимает тиски метафизического догматизма, как рискует попасть в ловушку скептицизма, прибегая к самонадеянному утверждению идентичности между сущностью и разумом в пылу яростной борьбы с идеей отрицания всякого участия разума в сущности. Основной интерес размышлений Ницше в данном случае – избежать ловушки: не просто в результате хитроумия, но владением такими радикальными методами и концепциями знания, которые разрушают сам принцип альтернативы. Тема, которая обязана этим усилиям своим появлением на свет, является уже упоминавшейся идеей «интерпретации». Великая идея, плодотворность которой проявляется далеко за пределами текстов Ницше.

Поэтому скептические формулировки, которые встречаются у Ницше, направлены лишь на то, чтобы выставить ограничения, внутри которых разум может свободно трудиться на лоне интерпретаций. Ограничения представлены в виде исследований, блокирующих напрасные претензии метафизической онтологии; они служат лишь для того, чтобы на уровне самой интерпретации воспрепятствовать сползанию вновь к абсолютной форме познания. Таким образом, интерпретация здесь является великолепной


62

теорией познания, пылкой и эмоциональной по существу. Само оно подвергается постоянным метаморфозам, которые требуется вычленять для исследования реального мира; ведь «наш мир – это нечто неточное, изменяемое, зыбкость в виде различных проявлений, неопределенностей; это мир, возможно, опасный, – действительно, более опасный, чем простой, незыблемый, – но, в то же время, предсказуемый. Он фиксирует все то, что было создано предшествующими философами, наследниками потребностей и тревог стада, заслужившими все, что было сказано о них выше» («Воля к власти»).

Интерпретация представляет собой структуру, вбирающую два основных понятия: «текст» и «хаос», вплетенные в понятия «перспективизма» и «сущности». Порядок последовательности их связи является основным для методологии и для смысла любого аспекта философии Ницше. Если расположить хаос на переднем плане, то текст провалится; он продолжит существовать лишь в виде изолированных пылинок субъективных точек зрения. Разум Ницше, способный осознать существование единой всеобъемлющей концепции, возмущается против таких представлений, которые являются не просто фантастическими, но буквально самоубийственными; они заставляют трактовать концепцию хаоса как ограничительную концепцию, для того чтобы представлять, будто безграничный характер интерпретационных изменений абсолютно не является взрывоопасной категорией, предназначенной сокрушить понятие «текста». Мы все, указывает Ницше, находимся перед «мистическим текстом, который еще не расшифрован, но смысл которого все более и более раскрывается перед нами» («Воля к власти»). Совершенно ясно, что слова «все более и более» являются указанием на постоянно убегающие от нас, подобно линии горизонта, ограничения, за которыми угрожающе вырисовывается феномен «хаоса».


63

Однако активность интерпретации опирается на текст; который исходит из субъективности (необходимо стремиться ни в коем случае не устранять текст в самой интерпретации на манер идеалистов!), но одному, действительно реальному, миру придается своя собственная устойчивость. Таким образом, Ницше перечисляет «сами качества, которые и создают реальность: изменения, становление, увеличение, контраст, противоречия, борьба» («Воля к власти»). Как же, однако, Ницше сможет атаковать метафизическую онтологию, приписывая ей игру воображения, если мы не располагаем термином неоспоримой рекомендации, которая ему служит мерой для отделения реальности от иллюзии, являясь свидетельством того, что возможно достичь единства с другими интерпретаторами? При отсутствии такого текста, совершенно реального, мы будем обречены бесконечно сталкиваться друг с другом во мнениях, всегда непримиримых; а любая критика, в частности, будет лишь проявлением страстной разрядки, лишенной всякого информативного содержания. Вопрос заключается не в том, чтобы разъединить силу и слабость, а используя и подготавливая «трансмутацию всех значений», определить, где находится критерий, согласно которому Ницше смог установить разницу между высшим и низшим, защищая новую иерархическую конструкцию? Да, действительно, суть интерпретации состоит в том, чтобы «хотеть знать вещи такими, какие они есть» (Werke XII127).

Но реальность, которую Ницше придает тексту, не является субстанцией, существующей в себе; наличие текста плодотворно лишь в случае интерпретации самого себя, которую он создает в виде феноменалистской корреляции, то есть корреляции, которая является проявлением реальной сущности. Кроме того, это проявление практически никогда не является непосредственной и однозначной очевидностью. Поэтому отрешимся от химерической надежды


64

достигнуть сущности интуитивно! Она весьма ненадежна, а используется лишь как метод дедуктивной логики, где размышления основываются на упражнениях, более или менее формальных. Как учит Ницше в своих высказываниях, «ничто не происходит в реальности так, чтобы точно соответствовать логике» («Воля к власти»). Знание, таким образом, должно тщательно и скрупулезно подвергаться расшифровке в форме испытания (Versuch), используя базу «регулирующих гипотез» (Werke XIV 322) и применяя феномен «описания» чаще, чем объяснения причин и доказательств.

Таким образом, текст становится неисчерпаемым: «Тот же текст, – указывает Ницше, – разрешает огромное количество интерпретаций: в нем не существует одной точной интерпретации» (Werke XIII 69). Запутанный и неясный характер текста по причине, скажем, цветистости стиля, или постоянных изменений значения приводит к тому, что возникает препятствие в усилиях вычленить правду в процессе пристрастного и ограниченного чтения. Ницше пытается размышлять, применяя концепцию «хаоса». «Характер мира, – говорит он, – является бесконечным хаосом» («Веселая наука»). Хаос указывает на бесповоротный провал любой интерпретации, которая хотела бы выглядеть как наука в виде системы или догмы, чтобы установить границы горизонта, которые с упорством пытается раздвинуть; подобные манипуляции приводят к тому, что текст становится полностью нечитаемым. Однако «необходима некоторая неточность во взгляде, определенное желание все упростить, чтобы появилось прекрасное видение и «значение» вещей; собой они никогда не будут, а будут только я–не–знаю–чем» («Воля к власти»).

Проблема интерпретации, таким образом, является проблемой приспособления. Требуется найти необходимое различие для того, чтобы текст нам представил изображение и смысл, которые необходимо рас-


65

шифровать; а подобная дешифровка обрекает на приблизительность, и неопределенность. Возникает угроза, что представленные значения становятся невразумительными или даже стертыми, погруженными в «хаос», из которого их уже не извлечь. Однако текст сохраняется, и Ницше совершенно убежден, что создает правильную методику познания, которая достойна того, чтобы быть названной «филологией» и неукоснительно следующая за текстом. Теперь дошла очередь до того, чтобы обеспечить возможность разъединять «факты» и «интерпретации»; другими словами, нет необходимости в напрасной вере, которая лишь затмевает реальные значения. «Здесь под филологией я подразумеваю общий смысл, искусство правильно читать – уметь отличать факты, не искажая их своими интерпретациями, не теряя их из виду, имея желание в них вникнуть, используя такие понятия, как предосторожность, терпение и тонкость в оценке» («Антихрист. Проклятие христианству»).

Перспективизм. — Так как текст мира заключает в себе в определенной степени тайну и не пытается противостоять усилию истолкования, бросая вызов хаосу, это происходит потому, что знание всегда плюралистично. Множественность «точек зрения» обозначается термином «перспективизм» в словаре Ницше, который запрещает вычленять из совокупности отдельно взятую победившую интерпретацию. Ницше не устает бороться против причудливых образов тоталитарной галлюцинации – пресловутого «покровительства Бога»! «Мне кажется особенно важным, что мы освобождаемся от Всевышнего, Единства – я не знаю, от какой силы, от какого абсолюта; которого не смогли не принять в виде высшей инстанции и окрестить «Богом». Поскольку дробление мира – это потеря уважения ко Всевышнему» («Воля к власти»). Однако не только Сущность составляет лишь поток отношений; эти отношения бе-


66

рутся из множества «центров», где каждый приоткрывает некоторые аспекты мира в зависимости от перспективы, которая открывается на мир. Расшифрованные значения текста мира переводятся в понятие, всегда особенное, но непрерывно изменяемое, где каждый центр образуется в зависимости от реальности. А значения пересекаются, накладываются одно на другое, смешиваются друг с другом, создавая настоящее состояние текста – так, что этот текст включает в себя отступающие от нормы понятия, нередко противоречивые. Действительно, линии заканчиваются тем, что затвердевают, звездные образования образуют рельефные соединения; так, некоторые интерпретации становятся доминирующими, но эти соединения не могут исключить Единственности, в зависимости от которой может образоваться синтез, представляющий в совокупности эти явления. Антагонизм у Гегеля в этом решающем вопросе является непреодолимым, у Ницше – ни в коей мере: различные перспективы не могут играть роль «размышлений» в качестве программы и становиться диалектикой Абсолюта! Плюрализм Ницше никогда не поглощается в диалектической цепи, где Всевышний выстраивается во множество индивидуумов; этот плюрализм является первостепенным определением реальности. Нет никакого сомнения в том, что создаются сообщения, направленные как к одной цели, так и к конфронтации, в зависимости отчего каждая перспектива будет держать взаперти саму себя, автоматически превращаясь в абсолют. Но при этом должен объявиться Всевышний и пролететь, как пагубная условность, так как если «...«все понимать», то будут ликвидированы соотношения перспективы; таким образом, будет нечего понимать, а соответственно возможно не признавать разновидность знаний» («Воля к власти»). Существует только интерпретативное познание, а интерпретация существует лишь во множественном числе


67

Ценности. — Анализ интерпретационных структур не будет полным, если не выпустить на сцену основную концепцию «ценностей». Это они, действительно, имеют целью трансформировать операцию интерпретации текста в созидательную инициативу согласно проекту (как сказали бы сегодня) самовыражения. Там же концепция ценностей обеспечивает соединение ожидаемого с основной ницшеанской темой – «волей к власти».

Отношения, где проявляется определенный текст, не подвергаются интерпретации, ограничиваясь пассивным «отражением» образов и значений, находящихся в непрерывном движении. Они действуют на пользу оригинальной активности каждого «центра интерпретации», который таким определенным образом становится продукцией, еще точнее, конструкции ей форм. Так что смысл для Ницше всегда является результатом укладки в форму экспрессивной конфигураций! «Человек – говорит он, – является создателем форм и ритмов; и ничего он больше не хочет выполнять, ничего ему больше не нравится, кроме форм и типов» (Posthumes). Если мы не забудем туда добавить основные идеи присоединения и командования, которые мобилизуют тему воли к власти, в зависимости от которых Ницше обозначает интерпретационные центры, которые обозначены в его словаре как «доминирующие фигуры» (Herrschaftsgebilde), мы, не колеблясь, будем дальше говорить об интерпретации императива, то есть интерпретаций, которая выстраивается в суждение, например, в модель авторитарного решения. «Вначале, – развивает далее эту мысль Ницше, – суждение не обозначает только, «что в этом или другом месте является правдой», но намного больше это означает: «что я хочу, чтобы это было правдой таким или другим способом» (Posthumes). Вследствие этого «необходимо привести то, что называется инстинктом познания к инстинкту присвоения и завоевания» («Воля к власти»).


68

В императивной форме все это приводит к необходимости желаний, интересов и эмоций сущности, которые интерпретируют таким образом мир. Отсюда значение–форма получает характер сущности, которая собственно и имеет «значение», потому что значение ценности квалифицирует значение как полезное для меня и, таким образом, как желаемое. Понимать – значит обладать способностью меняться, другими словами, – организовать мир в зависимости от перспективы ценностей, через которые сущность выражает своеобразие своего обязательства к существованию. «Созидательная власть у живых существ, какой она является? – Несомненным фактом является, что все, составляющее для каждого его «внешний мир», представляет из себя сумму суждений о ценностях, например, зеленый, голубой, красный, твердый, нежный, являются оценочными категориями, а наследственность является знаком этих суждений» («Воля к власти»). Этот спонтанный норматив жизни, который встречается у наиболее примитивных организмов, имеет последствием отражение на уровне интеллектуальных операций человека, являющегося «животным, которое оценивается как высшая степень совершенства» («К генеалогии морали»). Ницше резюмирует, используя всю свою аргументацию в этом характерном для него яркого, колоритного стиля определении: «Точка зрения на «ценности» состоит в том, чтобы представить условия сохранения и роста для сложноорганизованных существ с относительной продолжительностью внутреннего становления» («Воля к власти»).

Однако каким образом тогда возможно не признаться себе, что рассматриваемая под этой точкой зрения ценность совпадает с некоторым определением концепции и просто истинна? Да, в виде связи активность интерпретации, организующая реальность в соответствии с оценкой одного или другого доминирующего центра, фиксирует ценность, которая


69

принимается за правду. А так как принцип нормативности является полезным для жизни, то понятие ценности является поворотным к термину, который я называю ницшеанским «прагматизмом», изыскивая в этом случае и устанавливая очевидность основного последствия теории познания Ницше между темой интерпретации как формы оболочки и темой ценностей в виде полезной правды. Такой жизненный прагматизм четко высказан самим Ницше, когда он декларирует: «Кажущийся мир является миром, который мы воспринимаем в зависимости от ценностей, организованных нами, выбранный в зависимости от ценностей с утилитарной точки зрения, в интересах сохранения и увеличения власти определенного вида животного» («Воля к власти»).

Генеалогический метод. — Привлекая внимание к насыщению сознания ценностями, Ницше прокладывает различные пути к новому типу исследований –генеалогическому поиску. Условимся провести исследование, размышляя о своего рода основной нормативности интерпретации, уточняющей значение ценностей, произведенных таким образом; короче, организовать критику изменений, царящих в истории в данный момент. Она именует себя «генеалогией», имея на это право, потому что хочет осуществить подобную эволюцию, следуя оригиналам нормативных актов, то есть нацеливая суждения на «центр интерпретации», откуда исходят ценности, которыми мы располагаем. Метод полностью оправданный, потому что если сущность выражает себя выбором ценности, то рассудок принимает во внимание лишь то, что ему полезно; в то же время он приступает к критической оценке, включая свои собственные ценности, которые являются мерой, согласно которой мы смогли бы расположить и квалифицировать их– Ницше иллюстрирует свой метод таким видом вопросов: «Критерий моих ценностей: возника-


70

ют ли они от изобилия или скудности?... Появляется ли желание быть свидетелем и положить руку в тесто или – опустить глаза, и, откланявшись, выйти?... Это возникает «спонтанно» и зависит от накопленной силы или возбужденного состояния, спровоцированного реакциями? Если они простые, зависят ли они от скудости элементов или являются абсолютным овладением многочисленных элементов, а также силой, которая расположит их по своему усмотрению? Является ли это проблемой или решением?» («Воля к власти»).

В конкретном мире ценности обычно стягиваются, чтобы образовать соответствующие структуры, которые приводит Ницше в произведении «Так говорил Заратустра», то есть «таблицу ценностей». Эта таблица проступает весьма явно и в других текстах Ницше; она обозначена очень широким термином (определено сверх меры) – «моралью». Для того чтобы точно ориентироваться, необходимо очень четко сохранять в руках драгоценную направляющую нить, которая создает это определение морали, принимая во внимание его расширительное значение maxima: «Под термином «мораль» я подразумеваю систему суждений оценки ценностей, которые соотносятся с условиями жизни сущности» («Воля к власти»). Такое определение располагает «мораль» Ницше в том же поле понятий и методик, что и марксистская концепция «идеологии». Однако у Ницше оценки гораздо глубже; одной из наиболее бросающихся в глаза является совершенно точное предпочтение у Ницше тем суждений оценки ценностей жизни, в то время как марксистский анализ основывается на определении, что вся человеческая активность, преобразовывая мир, является социальным «продуктом».

Генеалогические исследования начинаются с обследования и точного описания такой «морали»; далее следует критический анализ ценностей и диску-


71

тируется природа их воздействия, например, через образовательную модель; завершение представляет собой уточнение оригинальной ценности. Мораль рассматривается и трактуется в виде системы «признаков», согласно которым происходит суждение о типе жизни, которую они создают. Аргументация развивается также на противопоставлении «позитивных идеалов» и «негативных идеалов» («Воля к власти»). Под этой последней рубрикой можно выстроить мораль для слабых, которой уже была дана оценка: мораль, где много спекулятивного теоретизирования, и мы уже видели это в метафизической онтологии. Конфликт между позитивными и негативными идеями приводит к двум жизненным антагонистическим тенденциям: «Я различаю типы жизни по восходящей линии и по декадентской – разложения и слабости» («Воля к власти»). Генеалогическое исследование позволяет, таким образом, создать антропологическую «типологию», где скрытым фундаментом является типология жизни.

Не замедлим подчеркнуть важность того, насколько обогатила философскую мысль предыдущая критика метафизической онтологии с помощью генеалогического метода, выработанного Ницше. Действительно, сама концепция критики потрясла основы. В начале оценка критики была убедительной в стремлении к ограниченному опровержению, применяя логические средства, аргументы теории противной стороны. Ницше, в виде реванша; продолжает вдохновляться сократовским оптимизмом, однако этот стиль опровержения касается; всегда только поверхностных доводов и доказательств, которые ничего не меняют в настоящих причинах, от которых возникайте погрешности. Искоренить основу ошибок требуется для того, чтобы признать в них не просто интеллектуальную слабость, а иллюзию, которая возникает при стечении некоторые условий существования, в свою очередь, структурированных в таб-


72

лицу особых ценностей специфической морали. Однако когда исчерпывается ресурс спекулятивной критики метафизики, факты представляются таким образом, чтобы объективно подготовить решение задачи: отделить генеалогию от Морали (это как раз почти точное название произведения Ницше!), что должно привести к «типологии Морали». Нигилизм, который является кризисом ценностей Идеализма, должен интерпретироваться при освещении его как симптом болезни, имеющей планетарное распространение, и который становится современным декадансом. Он определяет место, которое занимает существующей человеческий тип, характеризующийся следующими признаками: злопамятное существо, побуждаемое патологическим желанием отомстить жизни, которое думает в ней преуспеть, провозглашая репрессивный идеал. Ницше соединяет принципиальные моменты этого генеалогического метода, применяемого к Идеализму, когда он пишет: «Вера в сущность является лишь последствием, первый подлинный мотив – это отказ думать о становлении, подозрительность к становлению, обесценивание «сего становления (...) Что же это за люди, которые размышляют таким образом? Человеческий вид непроизводительный, страдающий, уставший от жизни» («Воля к власти»).

Генезис разума и правдивости. – Чтобы задействовать генеалогический метод, трактуя его в расширительном значении, необходима интерпретация, достойная правил строгой филологической науки; имеется в виду формирование, изучение и укрепление всех аспектов достоверности, где «разум» будет осуществлять ответственные функции. Однако как объяснить реальность, если не нигилистическим сознанием, которое видит лишь небытие за всеми ложными идеалами метафизики? И откуда взять решительность для трансформирования понятия ценности та-


73

ким образом, чтобы сильная личность действовала на обломках современного нигилизма? «Однако, почему пришествие нигилизма необходимо? Потому что наши бывшие ценности, они сами заканчиваются в нем в виде крайних последствий; ведь нигилизм логически венчает наши ценности и самые высокие идеалы. Поэтому сначала требуется пройти через нигилизм, чтобы открыть реальные ценности, значение этих «ценностей» («Воля к власти»).

Ницше, таким образом, занят тем, чтобы воспроизвести в памяти генезис «разума», способного к «достоверности». Это новое исследование, которое само по себе представляет один из вариантов грандиозного генеалогического поиска. Здесь две особенности должны привлечь наше внимание. С одной стороны, этот генезис призывает возродить идею «внутреннего мира человека», который, разрешая щекотливую проблему «ошибочного сознания», порождает недоразумения. С другой стороны, в базе ресурсов аргументации Ницше обнаруживается способ диалектической секвенции, который своим гегельянским стилем привел в замешательство некоторых комментаторов, отказывавшихся признавать, что глобальная оппозиция Ницше к гегельянству абсолютно не исключает некоторую терминологическую близость и совпадения, как, например, понятий «диалектики» и «становления». Эта удвоенная трудность является одновременно и .прекрасным тестом, чтобы определить всю глубину интерпретации в той мере, в какой полученные ответы приводят к осмыслению фундаментальных проблем, над которыми размышляет Ницше — начиная, естественно, к теории истины и понятия воли к власти...

Верный своим первоначальным идеям, Ницше не придает разуму изначальной трансцендентности, так как обладая в этом случае высшей ценностью, он должен был бы спуститься со сверхчувственных небес; напротив, разум образуется через трансформа-


74

цию самих инстинктов, которые при некоторых, совершенно определенных обстоятельствах вызывают феномен, в определенном отношении болезненный, но также и весьма многообещающий – в форме «ошибочного сознания».

Исключительные обстоятельства являются как бы процессом «внутреннего мира» человека под жестким принуждением, блокирующим нормальное проявление инстинктов по отношению к внешнему миру. «Все эти инстинкты, не имеющие возможности проявить себя, и какая–то репрессивная сила, препятствующая им проявиться вовне, загоняющая их вовнутрь – вот что я называю внутренним миром человека» («К генеалогии морали»). Однако далее происходит детализация этого понятия: внутренний мир человека «проявляется, когда мощные инстинкты, для которых внешнее успокоение исключается организацией мира и общества, стараются компенсировать внутреннюю энергию, опираясь на воображение. Необходимость враждебности, жестокости, мести, насилия, поворачивает развитие в сторону «регресса» («Воля к власти»). Это пульсирующее нагнетание (как позднее об этом скажет Фрейд, чьи размышления, в частности в «Кризисе цивилизации» очень близки высказываниям Ницше) заставляет таким образом страдающих людей деформировать психическую составляющую своей личности. Вместо того чтобы довериться спонтанности жизни, изобретаются удобные адаптации, которые не должны больше считаться жесткими директивами, а довольно примитивны и обладают не слишком большим влиянием на сознание и рациональные функции человека: «Они таким образом сокращаются до того, что уменьшается возможность думать, делать вывод, просчитывать, комбинировать, искать причины и добиваться эффективности. До чего же они несчастны! Они все свели к «совести» – органу наиболее слабому и самому неловкому! Я думаю, что никогда на


75

земле не было такого чувства тревоги и такой болезненности, которая страшно на нас давит!» («К генеалогии морали»). Подавляемые инстинкты порождают ужасающее чувство вины; действующая сила этой мучительной виновности, внутренний палач – это действительно точно обозначено «ошибочным сознанием». Как не испытывать при этом ужаса и не быть охваченным отвращением к спектаклю подобного морального мазохизма, постоянно производимого ошибочным сознанием, – настоящая адская машина, установленная в сердце человека? Однако мы ошибаемся, уступая этому обескураживающему представлению. Реальность, как всегда, имеет множество нюансов и богата на тайные надежды. Конечно, вместе с ошибочным сознанием «вводится и главная его часть, наиболее беспокоящаяся о болезнях, от которых человечество еще не излечилось до сих пор; человек болен от человека, болен от самого себя: последствие насильственного разъединения с животным прошлым, где одним прыжком и одним падением человек сразу попал в новые условия существования, где объявил войну против старых инстинктов, которые до этого являлись его силой, его радостью и его опасным характером» («К генеалогии морали»). Однако сознание проявляется и как матрица для самых высоких шансов человеческой судьбы! «Все это «ошибочное сознание» работает как настоящий генератор духовных и воображаемых событий, а заканчивается все тем, что происходит прорыв к свету – мы уже догадываемся об этом – избыток информации, новые и странные, доселе неведомые чудесные картины невозможно, от этого зависит даже рождение красоты» («К генеалогии морали»). Действительно, это сознание пробуждает «душу», другими словами, создает глубину психологического внутреннего мира, где мое личное «Я» учится присматриваться к себе, используя рефлексирующую совесть; необходимо подчеркнуть, что оно включает в себя «разум», кото-


76

рый Ницше определяет как «осторожность; терпение, хитрость, сокрытие мыслей, то есть возникает огромная империя в самом себе» («Сумерки идолов») со способностью к абстракции и рациональности. Разум, согласно этой основной интерпретации Ницше, – здесь мы видим отголосок мыслей в романах Достоевского и Томаса Манна – приступает к нагнетанию жизни; это произведение искусства, где чувство и весь творческий акт приводят к эманации свободы через возникающие тернии. Однако Ницше здесь настаивает на том, что «этот инстинкт свободы, ставший пленником под воздействием силы, – зажатый, задавленный, загнанный внутрь; который может развиваться и изливаться только в самом себе, –этот инстинкт является не более чем инстинктом (...) [который] находится в самом начале ошибочного сознания» («К генеалогии морали»).

Но для того чтобы эти замечательные обещания с тем, что в них заложено, могли развиваться (так как разум – это «самое ценное, что мы имеем» («Утренняя заря»), необходимы условия, при которых ошибочное сознание не будет деградировано и не станет греховным сознанием! При этом нас ждет весьма скверное, неприятное приключение, нередкое на жизненном пути, когда вмешивается священническая каста и небезуспешно пытается повлиять на процесс формирования внутреннего мира человека, для того чтобы завлечь и использовать его для своих целей. Ошибочное сознание, таким образом, исподволь методически отравляется понятием «грех»; это макиавеллиевское изобретение священнослужителей предназначено для того, чтобы получить универсальное превосходство. «Грех – слово, изобретенное священниками для «ошибочного сознания» животного (жестокость, перевернутая и обратившаяся в свою противоположность) – он остается до сих пор основным событием в истории и душе больного; он представляет для нас искусные трюки, наиболее пагубные в религиозной интерпрета-


77

ции» («К генеалогии морали»). Внутренний мир перестает быть основным шансом для человеческой цивилизации и принимает гримасничающую маску божественной санкции против падшего человека. Но довольно просто ответить, чего священникам удалось достигнуть таким обдуманным разложением человеческой души. Потому что ошибочное сознание, бывшее в начале болезнью роста, стало испытанием беспомощной тревоги; а священник заверяет, что только он может утешить и избавить от подобных негативных чувств – на самом деле исключительно благодаря опиуму религиозных иллюзий! И таким образом, священническая каста устанавливает на долгие годы свою власть над человеком...

Однако тот же самый церковный обман не смог полностью сокрушить динамику инерции культурного развития с возникновением ошибочного сознания. Действительно, происходит погружение в популистский декаданс, к которому относится содействие в выработке метафизического Идеализма с репрессивно–дуалистической Моралью и чудовищной теологией, обожествляющей небытие анти–природы. Но нигилизм в той мере, в которой он открывает и декларирует смерть Бога, – это небытие, сфабрикованное жаждой мести священнику, где опрокидывается онтологический Идеал философов, свидетельствуя о ясности, которая необходима в процессе обнаружения мотивации. Не надо далеко ходить, свидетельствует Ницше: она находится, действительно, во внутреннем парадоксальном движении Морали, в ней самой! Движении, которое совершенно точно является диалектически последовательным! Действительно, речь идет о «Selbstaufhebung der Moral» (Werke IV 9). Решительная формула, перевод которой должен пожертвовать элегантностью для передачи точного смысла, а также выполнения вразумительного комментария. Основной и довольно хрупкой точкой является словесное ядро Aufheben, которое не имеет


78

точного соответствия в других языках, а; кроме того, является ключевым словом... гегелевской диалектики! Сделав кальку этой формулировки по: терминологии Гегеля, Ницше пытается, однако, придать ему в некотором роде диалектически подлинное значение. Вследствие этого, если при переводе мы попытаемся сохранить обычный смысл слов, подчеркивая: «самопреодоление Морали», или (для того чтобы лучше подчеркнуть близость с определением силы духа) «операцию, через которую Мораль преодолев вает самое себя», мы оставляем в тени важное диалектическое значение, тем самым искажая основную мысль Ницше. Понимание текста совершенно определенно опирается на комментарий, который; подчеркивает гегельянские мотивы, резюмируя, основную мысль Ницше: «Мы видим, что произошло с триумфом христианского Бога: это христианская мораль сама по себе, понятие искренности, взятое более строго, это утонченность христианского сознания, возбужденная конфессией, перемещаемого во что бы то ни стало в высшие сферы научного познания и интеллектуальной чистоты» («Веселая наука»). Действительно, «среди возможностей, которые культивирует мораль, находится достоверность; она доходит до того, что оборачивается против морали, чтобы обнажить телеологию, затрагивающую рассмотрение; и теперь открыто эта длинная ложь укореняется так, что действует как стимулятор, от которого мы уже не надеемся отвыкнуть» («Воля к власти»). Мораль преодолевает сама себя, включая «страсть познания», которая отталкивает фальсифицированный Идеализм от метафизики и декадентской религии, и сразу возрождается кризис нигилизма. Таким образом, все проясняется: «нигилизм показывает продукт «достоверности», достигший зрелости; от чего зависит вера в мораль» («Воля к власти»), потому что смысл правды является всего лишь продуктом диалектического самопреодоления Морали.


79

Жизненный прагматизм полезной ошибки. — Достоверность, однажды достигшая зрелости, вовсе не довольствуется лишь критикой метафизического миража. Она возбуждает разум и заставляет задуматься над фундаментальными ценностными жизненными категориями, которые появляются в процессе непосредственной интерпретации, и где каждый центр интерпретаций декларирует столь же простодушно, как и уверенно, существо достоверности мирового опыта. Под действием познания, развивающегося в результате этого неотвратимого процесса, так называемая достоверность не замедлила растерять свое яркое оперение и приняла вид блеклой ливреи скромной необходимой погрешности. «Она является своего рода ошибкой, без которой определенный вид живых существ не смог бы выжить. Что принимается за последнее средство – это ценность жизни» («Воля к власти»). Между тем, в намерение Ницше никоим образом не входит отвергать пользу этой ценности под предлогом, естественно, того, что процесс не имеет характера абсолюта, что мы не обладаем привычкой присваивать себе титул истины в последней инстанции и должны рассматривать себя как относительную функцию жизни, квалифицировать ее в виде ошибки, в противовес более радикальному определению. Более того, Ницше настаивает на позитивности ошибки, укоренившейся в жизненном прагматизме: «Если суждение будет ошибочным, на наш взгляд, это не является возражением этому суждению – вот, может быть, одно из наиболее поразительных положений нашего нового языка. Главное – знать, в какой мере это суждение является подлинным, чтобы осуществить его в жизни, поддержать, сохранить в определенной степени и постараться улучшить» («Воля к власти»). Но тогда очевидно, и это имеет большое значение, что не стоит самообольщаться насчет степени подобной полезности. В то время как вместо жизненного прагматизма полезность сознания окру-


80

жает весь критерий правдивости, она не сохраняется перед самым жестким арбитражем ницшеанской достоверности, приобретая статус всего лишь эффективной фикции. Сила уверенности, с которой интерпретация рекомендует нам и часто весьма точно оценивает степень интереса, которую она для нас представляет, еще не доказывает действительной достоверности этой интерпретации. Приравняем правдивость к правильной интерпретации, имеющей преимущество в том, что предлагает нам «убеждения»! Таким образом мы избежим неясностей мысли для того, чтобы отличить, на примере Ницше, достоверность действия «принять за правду» (Fur–wahr–hal–ten) от принципа убеждения. «Основная часть убеждения будет необходима, чтобы оказаться в состоянии его оценить и не иметь никаких сомнений в отношении основных ценностей: предварительным условием каждой сущности является ее существование. Таким образом, совершенно необходимо, чтобы существовали вещи, которые мы принимаем за правду, а не правдивые вещи» («Воля к власти»).

В остальном теперь будет легче понять, каким образом метафизический Идеализм способствует заблуждению; достаточно будет довести его до крайнего ограничения предубеждения, утверждающего, что полезность является критерием правдивости. Идеализм, таким образом, в конце концов является гиперболизированным, прагматизмом, создающим доктрину, подтвержденную доказательствами, практичную и годную для непосредственного применения. Но главным образом, это коррумпированный прагматизм, деформированный болезнью культуры, поскольку он продолжает выражать потребности определенного типа жизни и является сам по себе декадансом; а убеждения, которые ему созвучны, являются посягательством на реальную жизнь – на жизнь восходящую. Идентификация памяти Сущности и Добра, решенная в понятии морали, появляется, та-


81

ким образом, в виде полезного убеждения к увековечиванию жизни немощной, но в то же время вредоносной, для создателей. Полезность, таким образом, не является постоянной и однозначной приметой; она должна быть определена генеалогически, то есть относиться к функции типа жизни, которой она посвящается. «Отсюда выходит, что всякая мораль, по природе считающая Бога вредной идеей, осуждающей жизнь, несовместима с реальностью эволюции жизни – какой жизни? какого типа жизни? Но я уже на это дал свой ответ: угасающей жизни; ослабленной, уставшей и обреченной» («Сумерки идолов»).

Это не препятствует тому, что речь идет о слабости или силе, декадансе или восходящей жизни, где прагматизм, полезной «правдивости» всегда привязан к постулату, что только дисциплина и принуждение здравым смыслом способны распознавать и выявлять причину. Лицо ницшеанской правдивости – это тотальный жизненный прагматизм; однако проникая в его сущность, обнаруживаешь, что он проблематичный и относительный. Действительно, возникает сомнение в природе отношений между жизнью и сознанием. Постоянно воображая что жизнь, в сущности, ориентирована на понятие правдивости, представляется, что желание правдивости единосущно. Вот предрассудок, осененный, совершенно очевидно, метафизическим Идеализмом, с которым необходимо срочно порвать! А разрыв будет окончательно завершен, как только правдивость возьмет слово и противопоставит прагматизму полезности ценностей жизни трезвую и авантюрную мысль: «жизнь не является аргументом; ошибка может находиться в условиях жизни» («Веселая наука»).

Подобное отступление приводит к мысли, что структура полезной ошибки четко дает возможность понять, почему жизненный прагматизм производит исключительно рентабельные вымыслы. Интерпретация, в зависимости от ее особенностей, является


82

операцией, цель которой – приспособить мир к потребностям и интересам некоторого типа организма, начиная с упрощения и фиксации реальности. В результате: мир структурируется, ремоделируется, стабилизируется, внутри него данный тип организма получает относительную безопасность и способность работать с наилучшими шансами на успех. Целью такой ассимиляции является сокращение воздействия Иного (то есть становления) и идентичность Себя (в форме застывшего представления, имеющего образ определенного типа производимого организма).

Речь идет в принципе о схематизации и структурировании феномена внутренней сущности, реальности в процессе становления, с тем чтобы это становление оказывалось обязательным в практической деятельности. «В мире становления, – пишет Ницше, – «реальность» – это всегда упрощение для практических целей» («Воля к власти»). Интеллектуальные возможности и абстрактные категории работают на этот же принцип: организовать становление в достаточно четких продолжительных во времени формах, для того чтобы обеспечивалась устойчивая возможность ориентации в окружающей среде и занятия в ее структуре относительно доминирующего положения. Таким образом, происходит непрерывный процесс осуществления попыток ввести единство, идентичность, подобие, благодаря которым формы могут вырываться из хаоса. Но можно допустить серьезную ошибку, отождествляя этот случай с истинным познанием. Здесь мы встречаемся только с прилежной деятельностью убеждения, которая заботится лишь о том, чтобы все привести к единообразию. «Таким образом, создается впечатление, что появились аналогичные и идентичные вещи. Сокращенное познание, ошибочно признаваемое неисчислимой разновидностью явлений, может привести лишь к идентичности, аналогии в неисчислимых количествах» («Воля к власти»).


83

В другом месте жизненный прагматизм рьяно пытается закрепить познание в виде перманентного агломерата, довести его до окаменелой «сущности» («Воля к власти»). Отсюда возникает предрасположенность к идеям «сущности» и субстанции – убежищу от порочности будущего мира. Здесь же появляются потуги структурировать поток восприимчивого воображения вокруг некоторых незыблемых фигур, «вещей» нашего внутреннего восприятия.

Однако упрощая и укрепляя привилегированные средства, мы пытаемся обуздать реальность становления. Не являются ли в этом случае наши действия насилием; –навязанным становлению, так что оно деформируется и становится неузнаваемым в результате этой жизненной интерпретации, которая претендует на то, чтобы заключать его в формы прежде чем познать? Да, именно так! Ницше, таким образом, весьма убедителен, отказываясь от полезных ценностей с титулом «правдивости», и выставляет их в рубрике изобретенных вымыслов. Действительно, таким образом произошла «двойная фальсификация развития смысла, другого разума, предназначенного для создания мира постоянной и эквивалентной сущности» («Воля к власти»). На чисто человеческом уровне прагматизм, таким образом, является лишь коллективным предприятием гуманизации Природы под воздействием технического прогресса. Таким образом, «мир «феноменов» является миром, устроенным так, что мы осознаем его в виде реальности. «Реальность» основывается на постоянном возврате в мир идентичных вещей, известных, выстроенных логически по их характеру; причем наши убеждения таковы, что мы обладаем способностью все просчитать и все предвидеть» («Воля к власти»).

Иллюзия и истина. — Пришло время рассмотреть требование достоверности, выраженное термином «разум», который подстегивает опережение, в конче-


84

ном счете преодолевается и приближается к значению жизненного прагматизма. Ницше славит его под вдохновляющим именем «страсть к познанию» (Posthumes 62) и предсказывает ему грандиозную судьбу: «Страсть к познанию существует – это огромная мощь, новая, растущая, она становится такой, которой еще никогда не было» («Воля к власти»). Львиное желание брать на себя ответственность, «свободная от предрассудков раболепного счастья, выданного богами и культами, без страха и ужаса, огромная и одинокая, такой должна быть страсть к правдоподобию» («Так говорил Заратустра»). Будучи в душе героем–философом, Ницше сумел вырваться из пут современного ему нигилизма: «Мы создадим опасную философию, мы в ней заменим понятия, мы будем преподавать философию, которая будет опасна для жизни; каким образом мы сможем ей послужить лучше всего?» («Воля к власти»). Ницше объявляет «наступление новой возмужалой эры, полной борьбы, когда в чести будет прежде всего храбрость! Она, в свою очередь, подготовит пришествие высочайшей эры, объединит все силы, которые ей необходимы для достижения цели; эта эпоха внедрит героизм в сознание, которое будет бороться за то, чтобы пали оковы с мысли, что непременно станет следствием осуществления этой идеи» («Веселая наука»).

Требование достоверности вдохновляет нас на спасительное презрение к мелким шарлатанам от Культуры, которые пускаются на поиски ничтожной славы, что обрекает их на «меркантильное мышление». В результате приобретается противоядие от вульгарности посредственных душ, вся мотивация которых сводится к эгоистичным интересам и банальному комфорту. Ницше предупреждает: «Будьте внимательны, сильные личности. Мне кажется, что в настоящее время нет ничего дороже и реже встречающегося, чем честность» («Так говорил Заратустра»).


85

Ницше имеет в виду здесь «филологическую честность», без которой невозможно ни создать, ни развить искусство интерпретации, которая только и может стать исходным моментом для героической философии. Скрупулезно следовать реальности при работе с текстом, воздерживаться от того, чтобы вычеркнуть из него все, что нас нервирует, пугает, отталкивает, держит в узде строгого суждения; и все это для того, чтобы предоставить слово самим вещам, – вот в чем заключается искусство интерпретации, благородное искусство по самой своей природе («Сумерки идолов»), с направленностью к справедливости. Ведь быть справедливой сущностью, – это значит «придать каждому предмету, живому или мертвому, реальному или воображаемому то, что ему принадлежит» («Человеческое, слишком человеческое»). Справедливость сама по себе не имеет ничего общего с объективностью, которой хвастается наука; все это содержит в себе нейтралитет, обезличенность, в то время, когда она настойчиво пропагандирует страсть к познанию, то есть к жизненным обязательствам. Ведь «незаинтересованность» не имеет никакой ценности ни на небе, ни на земле; решение больших проблем требует огромной любви, где только личности с мощной духовностью, четкой и надежной солидно обустроенной в жизни, способны на эту великую любовь. Существует огромная разница между мыслителем, который включает свою личность в исследование этих проблем, стараясь, таким образом, сделать из них хвое предназначение, свою повинность и свое огромное счастье; и тем, в котором царствует «обезличенность», – такой исследователь не может по–настоящему окунуться в решение проблемы, в лучшем случае касаясь ее кончиком антенны холодного любопытства» («Веселая наука»).

Но как к этому приступить конкретно с целью дешифровать, согласно духу справедливости, текст реальности, который по своей сущности является двой-


86

ственным и по своему сверхопределению развивается в форме бесконечных противоречий? Методология интерпретации становится, согласно высказываниям Ницше, вопросом отношения к реальности: философ должен быть личностью «исследовательской» (Versuch), защищенной в данной системе от любых амбиций и тоталитарно–догматического волюнтаризма, который занимается разработкой перспектив с неизбежным изменением точек зрения. Потому что реальная сущность мира – это становление со своими непрерывными метаморфозами. Это требование подразумевает «видеть вещи такими какие они есть» и может проявиться только в способности рассматривать предмет сотней глаз через отношение к нему различных персонажей» («Воля к власти»). Или еще, повторяет Ницше: «Наша самая серьезная забота заключается в том, чтобы понять, что всякая вещь является становлением; не признавать самих себя единственной личностью, а видеть мир как можно большим числом глаз – основная задача» («Воля к власти»).

Но первостепенным качеством является мужество, так как «ошибка подразумевает слабость... Всякая победа знания реализуется лишь при наличии мужества, жесткости по отношению к самому себе, честности в себе самом» («Воля к власти»). «В любой момент необходимо мужество, а кроме него – избыток силы: так как мы далеки от того, чтобы одно мужество смогло; продвигаться сколь угодно далеко; в зависимости от своей силы мы прогрессируем к правдивости» («Ессе Homo»). Мы возвышаемся над жизненным прагматизмом, потому что применяем значительные усилия в наставлении справедливости. «Не надо никогда спрашивать, полезна ли правда» («Антихрист. Проклятие христианству»), – это действительно пропасть, которая разверзлась перед нами; дальнейшая правдивость познания, по Ницше, является в основном трагической –правдивостью.


87

Она опасна, ее открытие создает образы бури или молнии: «Постепенно больше беспокойства; местами молнии; очень неприятные истины, слышные издали с глухим рокотом, — пока наконец не достигается tempo feroce, где все мчится вперед с чудовищным напряжением. В конце, каждый раз, среди поистине ужасных раскатов, новая истина становится видимой среди густых туч» («Ессе Homo»); Ужасная правдивость, ослепившая Эдипа: «Вот правда, которую я открываю в этом ужасном троицыном дне судьбы Эдипа: тот человек, который разрешит загадку природы, будет двойным сфинксом по своей сущности, разрушит также самые священные законы – законы природы, становясь убийцей своего отца и мужем своей матери. Еще лучше: этот миф нам внушает, что мудрость, точнее мудрость Диониса, является чудовищным противопоставлением природе, и то, что мудрость, бросаясь на природу, попадает в пропасть небытия; заслуживает того, чтобы быть разрушенной природой» («Рождение трагедии»): Сущность такой правды основывается на неизлечимом антигуманизме; она указывает на полнейший дискомфорт между гуманными желаниями и глубиной вещей, радикальную странность Сущности по отношению к человеческому существованию. Напомним сами себе по этому случаю, что с точки зрения обращения к любой интерпретации мы встречаемся с хаосом, и что при отложении сущностей, за которые цепляется жизнь, мы достигли того, чтобы появился вихрь вечного становления! Ни с какой стороны мы не должны достигнуть реванша Идеала – утешителя или отеческого Бога...

Однако мы уже достаточно прониклись стилем мыслей Нйцше, чтобы не удивляться тому, с какой тщательностью он избегает случая все свести к абсолюту, — типично метафизической иллюзии! – проявляя значимость этой оригинальной правдивости, которая потрясает нашу сущность и наш определенно


88

чрезмерный гуманизм. Филологическая честность по отношению к тексту Природы и требование справедливости должны несомненно подвергаться ограничениям. Таким образом, здесь вместо подозрительной экзальтации, в которую может впасть разум с меньшей широтой обобщения, чем Ницше, и декларируемого романтизма, перед искушением которого вряд ли смогли бы устоять нигилистические темпераменты, мы присутствуем при резкой перемене мысли, которая нас приводит к восхвалению принудительных Мер, от имени которых Ницше будет праздновать достоинства ...иллюзий и жизненных ошибок! Они все там же, перед нашими глазами, один из прекраснейших примеров методологии и вдохновения философии Ницше. Размышления философа по отношению к интерпретации и правдивости представляют таким образом, парадигму, с которой необходимо постоянно соотноситься, если мы хотим понять Ницше, а не создавать из этого предлог для простого наслаждения полетами его мысли.

Тут неизбежно, вытекает необходимость ограничений, которые отражают мнение, что «самое опасное преувеличение – хотеть познания не на ниве служения жизни, но для нее самой» («Воля к власти»), и что «неумеренная жажда познания также является варварской сама в себе, также как, впрочем, и ненависть к познанию». Совесть Ницше призывает нас изучать и сомневаться лучше Декарта (Werke XIV 5). У Декарта, действительно, лишь мимолетное сомнение, которое служат компасом на пути к абсолютной уверенности. Кроме того, он берет веру и придает ей значение божественной правдивости, то есть: одного из ресурсов человеческого разума. Картезианский бог – которого мы встречаем в конце доказательства – выгоняет «Злого–Гения» и вместе с ним дух лжи и ошибки; таким образом, он является верховным гарантом Добра и очевидности. Ницше в свою очередь утверждает, что лишь сомнение будет откровенно ра-


89

дикальным и что оно достигнет безмолвного постулата, согласно которому правдивость безусловно достойна поисков. Короче, он требует, чтобы мы сомневались в тождестве прямолинейной правды и истины, которую стараемся возвести в абсолют, принимая во внимание, наконец, что имеется право на иллюзию и ошибку.

Однако «если мы захотим выйти из мира перспективизма, то произойдет кораблекрушение. Конец великих иллюзий, которые уже полностью ассимилированы, может уничтожить человечество» («Воля к власти»). Желание правды любой ценой приведет к несправедливости, еще более опустошительной; она потрясет реальные жизненные устои; задушит процесс познания в зародыше. «Как только мы продвинемся слишком далеко по направлению к справедливости, мы истощим нашу индивидуальность; как только мы полностью откажемся от несправедливости, предав забвению нашу отправную точку, мы потеряем способность к познанию («Воля к власти»). Истинная правда вычленяется из хаоса, в котором она скрыта, с помощью использования мгновенной чрезвычайной концентрации мысли, отбрасывая все наши традиционные ориентиры; она как бы внезапно озаряет слепящей вспышкой, возникающей в недрах развала привычной системы ценностей. Сомнение Ницше не приводит, таким образом, к тому, чтобы вернуться в лоно Бога–провидца, что вновь возвратит нас к перспективизму иллюзий, необходимых для жизни. «Суммируя, можно, конечно, распознать фундаментальную ошибку, на которой все основано (так как противоречия могут быть задуманы), но эта ошибка может быть разрушена лишь жизнью; последней правдивостью является лишь то, что вечный поток любой вещи не поддерживает в нас состояние слияния; наши органы (которые служат для жизни) выполнены так, что способны на ошибку» («Воля к власти»).


90

Две концепции представляют собой как бы две створки (жизненный прагматизм и филологическая честность), которые скрывают конкретный опыт познания, подчеркивая влияние Гераклита на размышления Ницше; имеется в виду концепция «битвы». Иллюзия и правдивость вовлекаются в братскую схватку, и это соревнование хорошо выстраивается в линию воли к власти. «Даже когда мы, вопреки здравому смыслу, будем рассматривать как правдивые все существующие точки зрения, мы не захотим, чтобы они существовали сами по себе: я не знаю, почему необходимо желать власти и тирании правдивости; мне достаточно, что правдивость обладает огромной властью. Но необходимо, чтобы она могла бороться и при наличии сопротивления, чтобы можно было время от времени возвращать ее на прежнее место» («Утренняя заря»). Затем следует концепция «вуали»: она дает нам возможность понять, что правда непременно сочетается с иллюзией, чтобы рассеяться сама собой под влиянием слишком жадного любопытства, «фамильярность» которого шокирует Ницше своей банальностью в плане человеческих отношений. Правда любит скрываться, но всегда имеет свою нишу и готова проявить себя в виде исключения. Секрет не является другом того, что является редкостью, не правда ли? Итак, «мы должны возвеличить преимущество целомудрия, которое природа прячет в виде загадки и неуверенности. Не является ли природа женщиной, имеющей свои причины для того, чтобы скрывать то, что она считает нужным скрывать?» («Веселая наука»).

Искусство – защита жизни. — В одном из своих рассуждений, где особенно проявляется глубина его мысли (сопоставления, которые там приводятся, истолковывают саму сущность того, что прокламируется), Ницше придает искусству расширительное значение, настолько широкое, что его вполне можно


91

представить в виде концепции искусства, все виды деятельности которого, творческие по форме, являются своеобразной матрицей иллюзий. Какое высокое понимание по сравнению с современными аналитическими разработками, где искусство отнесено исключительно к сфере изящного и питает лишь рассуждения экспертов по «Эстетике»! Искусство, таким образом, изымается из области антропоморфизма, то есть прекращает быть исключительно прерогативой человека, для того чтобы быть возвращенным в соответствии со своим естественным происхождением к самой Природе, другими словами, к мощи Демиурга, которая проявляется в трудах по созданию мира («Рождение трагедии»). Кроме того, искореняется застарелая ошибка, общая почти у всех философов, которая заключается в объяснении искусства таким образом, что его располагают не с точки зрения творца, что было бы вполне естественным, а с точки зрения зрителя; в результате происходит обесценивание идеи «прекрасного», постоянно сверяемого, кроме того, с претенциозными действующими канонами сиюминутного «хорошего вкуса», этого слуги ленивого конформизма!

В соответствии с оригинальным ходом рассуждений Ницше и сообразно его принципам, искусство, естественно, является продуктом или, точнее, конструкцией форм. Достоверно «искусство» представляет собой материю, которая организована в виде форм и фигур. Согласно такому критерию, организм уже производит работу художника: «Физиология превосходной степени будет, действительно, включать наличие артистической энергии в нашем развитии, и не только у человека, но также и у животного; она говорит о том, что органике также неотъемлемо присущ артистизм» («Fragments» 11). Предвосхищая интерпретацию Фрейда о либидо, Ницше смело защищает интуицию: «Бессознательная пластическая сила раскрывается при зарождении; здесь проявляется


92

артистический инстинкт к творению» («Воля к власти»). Одновременно – так как всякое создание форм, по Ницше, это таинственные глубины, откуда эти формы открываются, – искусство, это своего рода вуаль кажущегося внешнего мира, которая магически прикрывает от нас хаос, то есть является защитной иллюзией самой жизни. «Если бы мы не утвердили искусство, если бы не изобрели своего рода культ ошибки, то не смогли бы поддерживать в своем сознании и видеть то, что нам подсказывает Наука: универсальность неправды, лжи, и что сумасшествие и ошибки являются условиями интеллектуального чувственного мира. Следствием Честности было бы отвращение и самоубийство. Но существует противовес нашей честности, который помогает избежать подобных последствий: это исключительно искусство, которое является доброжелательным по отношению к иллюзии» («Веселая наука»). Искусство» таким образом, является прекрасным «...лекарством для познания. Жизнь возможна только благодаря иллюзиям искусства» («Рождение трагедии»).

Тогда проявляется совершенно очевидная основная идея, просвечивающая через всю аргументацию Ницше: жизненный прагматизм, представленный под таким углом зрения, является нечем иным, как выражением искусства. Содержащиеся здесь две характеристики – пластическая мощь и, по своей сущности, создание иллюзий – полезны ли они для жизни? В своем тексте Ницше оправдывает и объясняет это приравнивание: «идентичность природы завоевателя, законодателя и художника – это один и тот же способ отражения материи; кроме того нужна самая экстремальная энергия (...). Преобразовать мир для того, чтобы обладать терпимостью и иметь возможность в нем жить, вот в чем заключается движущийся инстинкт человека» («Воля к власти»). Эта идея молодого Ницше господствовала затем во всех его произведениях (еще одно доказательство замеча-


93

тельной последовательности мыслей философа!): «Это произошло от того, что мы предали забвению этот примитивный мир метафор, потому что упрочили и получили устойчивое сочетание массы оригинальных образов, которые как бы в форме кипящей лавы выбрасываются наружу посредством уникальной способности человеческого воображения; это произошло потому, что мы вскормили неистребимую веру в то, что это солнце, это окно, этот стол являют истину в себе самих; короче, происходит это только по причине, что человек склонен к тому, чтобы предавать все забвению (...), пока сюжет достоин того, чтобы в нем проявились способности к артистическому творчеству». Именно поэтому, принимая подобные доводы, человек живет относительно спокойно, в некоторой безопасности их надеждой на будущее» (Werke X 199). Таким образом «мы пользуемся искусством для того, чтобы не умереть от правды» (Werke XVI 248).

Правдивость и иллюзия, понимание и жизнь, справедливость и прагматизм – вот ценности, которые переплетаются, чтобы составить Движущую Силу Мира: «Welt, Weltspiel» (Werke V 349). «Божественная игра, которая проигрывается вне Добра и Зла» (Werke XIV 75)!

Глава IV

ВОЛЯ К ВЛАСТИ