Л. П. Кононова Участники польского восстания 1863-1864 гг в архангельской ссылке

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3

³⁸.

В виду однообразия и недостаточного количества пищи, а также гигиенических условий и негативного влияния климата среди арестантов случались заболевания цингой^³⁹. Кроме того, ссыльные не раз заявляли, что не могли употреблять местную пищу, к которой они не привыкли. Поэтому часто арестанты ели только хлеб, что крайне негативно отражалось на их здоровье, приводило к истощению организма и, как следствие, к различного рода заболеваниям^⁴⁰.

На недостатки питания арестантов неоднократно обращали внимание как ротный врач, так и попечители роты. Они ходатайствовали об увеличении расходов на питание арестантов и большем его разнообразии, в частности, за счет добавления в рацион капусты, рыбы и картофеля, увеличения ежедневной нормы круп. Однако существенного улучшения в снабжении продовольствием так и не произошло.

Положение усугублялось воровством унтер-офицеров, служивших при роте. Об этом свидетельствуют факты, изложенные в архивных документах и воспоминаниях арестанта Архангельской роты Констана Боровского^⁴¹.

Еще хуже была ситуация со снабжением арестантов одеждой и обувью. Существовали специально разработанные «Правила заготовления, свидетельствования и расходования одежды и обуви для ссыльных арестантов» от 2 октября 1863 г^⁴², которые постоянно нарушались командованием роты.

Злоупотребления приобрели такой размах, что в апреле 1865 года началось следствие, причиной которого стало поступившее 20 марта 1865 г. в Губернское Правление сообщение временно командовавшего ротой штабс-капитана Ускова. Из сообщения следовало, что из 565 арестантов нельзя было выслать на работу 100 человек, так как они не имели одежды. Однако следствие продвигалось очень медленно и к октябрю только закончилось дознание. При проверке в апреле и июне 1865 г. Архангельской роты была обнаружена значительная растрата. Например, не доставало 243 полушубков, 65 зимних курток, 247 пар зимних штанов, 398 пар зимних сапог, 666 рубашек и других вещей^⁴³. Кроме того, выяснилось, что на некоторых поляков были записаны новые вещи, которых по их словам они не получали, некоторым же выдавалась старая одежда или оставшаяся от выбывших арестантов под видом новой и вскоре становилось негодной.

Помимо этого существовал еще целый ряд причин, объяснявших сложившуюся ситуацию: закупка недоброкачественной одежды и обуви или материалов для них, продажа одежды самими арестантами и др.

По результатам дознания было также установлено, что весьма неблаговидную роль в этом деле играл советник Губернского Правления, являвшийся одновременно попечителем арестантской роты советник Титов. Именно в его обязанности входила хозяйственная часть роты и именно с ним связывались хищения в Архангельской арестантской роте^⁴⁴.

Титов был другом губернатора Гартинга и «пользовался большим его расположением»^⁴⁵. Судя по всему, губернатор был также причастен к махинациям. Этот вывод напрашивается в результате анализа целого ряда фактов. В частности, во время пребывания Гартинга в должности Архангельского губернатора в ходе проверок было выяснено, что «Городская Дума израсходовала самопроизвольно до 50 тысяч рублей серебром, но ни комиссии для разбора этого дела, ни какого-либо следствия по этому делу не было назначено»^⁴⁶.

Не было доведено до конца также и следствие о растрате в Архангельской арестантской роте. Дело в том, что фактическим виновником этой растраты было Губернское Правление в лице своего советника Титова, который, как уже было отмечено выше, был заведующим хозяйственной частью роты. Однако следователи, расследовавшие дело, «были не вправе производить следствие над Губернским Правлением»^⁴⁷. В итоге, несмотря на протесты прокурора, следствие было прекращено.

Сложности, с которыми сталкивалось следствие и отставка Гартинга, последовавшая практически сразу после выявления фактов хищения, позволяют предположить, что эти злоупотребления производились если не с прямым участием губернатора, то, по крайней мере, с его ведома. Подобного мнения придерживается и Констан Боровский в своих воспоминаниях^⁴⁸.

Жизнь арестантов была жестко регламентирована. Они содержались в запираемых помещениях под постоянным наблюдением. Предполагалась обязательная перлюстрация всей корреспонденции политических преступников, как отправляемой, так и получаемой. Всем ссыльным, поступавшим в роту, сразу же сообщалось об их обязанности уведомлять командира роты обо всей отправляемой корреспонденции. Пренебрежение этим правилом расценивалось как нарушение закона и влекло за собой привлечение виновного к ответственности^⁴⁹. Кроме этого, арестанты не имели права иметь никаких вещей без предварительного согласования с командованием роты. В частности, все книги, принадлежавшие бывшим мятежникам, в том числе и на польском языке, подлежали обязательному досмотру цензорами. Они возвращались арестантам только в случае положительного заключения по данному вопросу. Существовали списки вещей, запрещенных для заключенных: огнестрельное и холодное оружие, спиртные напитки и т.д.

Одной из форм контроля над политическими преступниками были периодически проводимые обыски. Как правило, они устраивались в случаях появления у командования информации об имевшихся в роте нарушениях или подготовке к противоправным действиям. Например, поводом к обыску, проведенному в роте 18 мая 1866 г. стало письмо польского арестанта, в котором сообщалось о готовившихся в роте беспорядках^⁵⁰. В результате обысков обнаруживались самые разные вещи. Практически всегда обыскивающие находили тетради с рукописным текстом, обычно на польском языке. Содержание записей было различным: от молитв, духовных песен и гимнов до подробнейших дневников о жизни ссыльных и текстов «возмутительного содержания». Кроме рукописей у арестантов находили запрещенные ножи, бритвы, порох, водку, медальоны с гербом Польши, сделанные из хлеба, а однажды даже запрятанный в печь топор^⁵¹. За нарушение правил содержания в арестантской роте наказаниям подвергались не только политические преступники, но и командование роты.

Начальнику рот вменялось в обязанность заботиться о нравственном исправлении арестантов. Для этих целей при арестантских ротах должен был состоять священник в качестве духовного отца и наставника роты. Был такой православный священник и при Архангельской арестантской роте. Однако с появлением в роте большого числа католиков к роте был приставлен также католический священник. В 1860-ые гг. этим священником был Тит Красовский. Ксендз пользовался большим уважением среди арестантов. В частности, об этом писал Констан Боровский, называя ксендза «большим патриотом»^⁵². Популярность священника среди арестантов подтверждали и похвалы в его адрес, содержавшиеся в рукописях, находимых при обысках в роте. Так, при обыске, проведенном в июле 1865 г., была найдена тетрадь, в которой один из арестантов восторженно писал о том, что если бы у поляков за десять лет до мятежа были такие наставники как Красовский, то их дело достигло бы желаемого успеха^⁵³. Этот факт стал поводом для установления наблюдения за ксендзом. Однако в деятельности священника не было найдено ничего предосудительного. Ему лишь было сделано замечание в том, что «тон его проповедей слишком плачевный и грустный и невольно возбуждает в арестантах воспоминания о недавнем польском трауре»^⁵⁴. Ротное начальство посоветовало ксендзу изменить этот тон, так как арестанты во время проповедей находились в мрачном расположении духа. Красовскому было рекомендовано «обращать мысли арестантов в светлую сторону долга и исполнения своих обязанностей и на возбуждение надежды на счастливую будущность»^⁵⁵.

Бывшие мятежники Царства Польского и Западного края, находившиеся в Архангельской арестантской роте, не отличались примерным поведением. За время их пребывания в роте ими совершались самые разные противоправные действия: ослушание ротного начальства, оскорбление часового, написание текстов и писем «преступного содержания», буйство при работах и др. Был даже случай открытого неповиновения 124-х арестантов польского происхождения. Этот инцидент произошел 30 июля 1864 г. и был вызван действиями рядовых местного батальона, которые исполняли распоряжение командования роты о заключении 20-ти политических арестантов в карцер за ослушание ротного начальства. Виновные отказались подчиниться приказу. Один из них, Ян Лопацкий, оказал активное сопротивление. Его поддержали присутствовавшие при этом 124 арестанта, которые заявили, что не отпустят наказанных товарищей и потребовали ареста всех без исключения. В итоге, были вызваны две роты местного батальона Внутренней стражи, рядовыми которых в присутствии гражданского губернатора были отделены 20 арестантов и несколько подстрекателей к преступлению. Виновным в выступлении было назначено от 40 до75-ти ударов розгами. Однако губернатор распорядился о смягчении наказания, учитывая то, что это был их первый проступок: приговоренные к 75-ти ударам получили 60, а те, кому было назначено 40 ударов, получили 35. Ян Лопацкий, как подстрекатель к неповиновению и оказавший наибольшее сопротивление, был привлечен к следствию и суду^⁵⁶. За весь период нахождения бывших мятежников в арестантских ротах самому строгому наказанию подвергся поляк Антоний Кульманицкий, который за «написание 2-х тетрадей преступного содержания» был приговорен к каторжным работам в Тобольской губернии на 6 лет^⁵⁷.

Все политические преступники, высланные из Царства Польского и Западного края и содержавшиеся в арестантских ротах, по окончанию сроков содержания в ротах должны были отправляться на водворение для постоянного жительства на казенных землях в Сибирь^⁵⁸.

Поляки, содержавшиеся в Архангельской арестантской роте, стали высылаться в Сибирь уже в 1865 году. Например, к 21 апрелю 1865 г. в сибирские губернии выбыло уже 124 польских арестанта^⁵⁹. Небольшую часть ссыльных на основании высочайших повелений разрешалось возвращать в Царство Польское, а прусских и австрийских подданных - участников восстания, по согласованию с правительствами, высылали соответственно в Пруссию и Австрию. В Архангельской роте на июль 1867 г. находилось 26 прусских и 3 австрийских подданных, которые в августе 1867 г. были возвращены на родину без права въезда в пределы Российской империи^⁶⁰.

Большая часть бывших повстанцев выбыла из роты в течение 1866-1867 годов, остальные в 1868-1869 годах. Последний арестант, содержавшийся в роте за участие в польском восстании, Констан Головня был отправлен из роты в Сибирь 5 мая 1872 года^⁶¹.

Необходимо отметить, что ни в одной арестантской роте на территории Российской империи не было сосредоточено столько польских ссыльных, как в Архангельской арестантской роте гражданского ведомства №1. Ни до этого, ни после этого в роте не было такого количества арестантов. После отправки в Сибирь последних участников восстания 1863 года число заключенных Архангельской арестантской роты вернулось на прежний уровень и не превышало 200 человек.

Наряду с арестантами в Архангельской губернии проживали участники восстания, отданные под надзор полиции. Это были в подавляющем большинстве люди, принадлежавшие к дворянскому сословию. Они находились в значительно лучшем положении, чем арестанты. Так, если все без исключения арестанты доставлялись в место ссылки этапным порядком, то бывшим повстанцам, приговоренным к высылке на жительство под надзор полиции, предоставлялось право выбора. Они могли ехать за свой счет или же, в случае отсутствия средств, следовать по этапу.

Ссыльные, которые выбирали дорогу за собственный счет, добирались на подводах, запряженных лошадьми. Согласно распоряжению Министерства государственных имуществ от 13 июля 1864 г., всем волостным и сельским управлениям, лежащим на пути следования политических преступников Царства Польского, приказывалось поставлять подводы для ссыльных по первому требованию. Предоставление подвод являлось повинностью, распространяемой преимущественно на крестьян, проживавших в селениях недалеко от дороги. В случаях, если данной категории крестьян было трудно исполнять названную повинность, то она распространялась и на жителей отдаленных селений той же волости. В этом случае составлялась уравнительная очередь. Для контроля над соблюдением очередности велась именная ведомость, в которой указывались сведения о том, когда и на каком пункте, какими крестьянами и сколько было предоставлено подвод. Если крестьянам было затруднительно поставлять подводы натурой, то они могли нанимать подрядчиков за счет средств из особого мирского сбора.^⁶²

В Архангельской губернии наибольшее распространение получила поставка подвод натурой в порядке очередности. Так, в Селецком сельском управлении Холмогорского уезда в 1864 г. крестьяне должны были предоставлять подводы один раз в неделю или один раз в десять дней.^⁶³

В случае следования бывшего мятежника в Архангельскую губернию за свой счет, его в обязательном порядке должен был сопровождать жандарм, который доставлял ссыльного в Архангельское губернское правление. Из правления поднадзорный, уже в сопровождении рядового Архангельской жандармской команды, следовал к месту ссылки. По прибытию в город, ссыльный переходил в распоряжение уездного исправника, который отдавал все необходимые приказания по установлению за ним полицейского надзора, его размещением и т.д.

Наряду с представителями дворянского сословия, среди поднадзорных, находящихся в Архангельской губернии были также мещане и бывшие дворяне, лишенные «всех прав и преимуществ, как лично, так и по состоянию присвоенных» и причисленные к мещанскому сословию. Дворяне, которые составляли большинство поднадзорных, находились в лучшем положении. Они получали большее кормовое пособие, к ним лучше относились, они не подвергались телесным наказаниям и т.д. Помимо прочего, эти ссыльные принадлежали к сравнительно зажиточным слоям, семьи присылали им деньги и посылки, а в случае крайней нужды они могли рассчитывать на помощь друзей.

Тем не менее, материальное положение ссыльных было очень тяжелым. Абсолютное большинство лиц, состоявших под надзором полиции, не имея собственных средств к существованию, могло рассчитывать только на пособие от казны. Размер такого пособия для лиц непривилегированных сословий был мизерным. Они получали так называемую арестантскую дачу в размере 8 копеек в сутки и 1 рубля 50 копеек в месяц на квартиру. Эти деньги выплачивались только в случае, если поднадзорный по старости или по болезни не мог работать, а также в случае отсутствия работы, дающей возможность ссыльному содержать себя. Следует отметить, что абсолютное большинство бывших повстанцев не имело источника постоянного заработка, причем общественная, государственная служба и преподавательская деятельность им запрещались. В связи с этим, ссыльные дворяне также посылали прошения на пособие от казны. Казенное пособие для привилегированных ссыльных состояло из кормовых денег – 15 копеек в сутки и денег на квартиру – 1 руб. 50 копеек в месяц.

Важным условием для выплаты пособия было отсутствие у ссыльного имения или другого имущества, за счет которого он мог бы себя содержать. Для получения достоверных сведений о наличии такой собственности делался запрос в прежнее место жительства поднадзорного. Вплоть до февраля 1864 г., пособие назначалось только после подтверждения сведений об отсутствии такого имущества. Как правило, это был довольно длительный процесс, что создавало значительные трудности для ссыльных, так как до получения запрашиваемых сведений они не имели средств к существованию и были вынуждены занимать деньги в долг, просить подаяние у местного населения и обращаться с жалобами к начальству. С февраля 1864 г., согласно циркуляру министра внутренних дел, был установлен другой порядок назначения пособия. Если при высылке лица не сообщались сведения о его имущественном положении, а ссыльный заявлял об отсутствии средств к существованию и это подтверждалось наблюдениями полиции за его образом жизни, то до получения затребованных сведений ему назначалось положенное казенное пособие. В случае же, если у лица, получавшего казенные деньги, оказывалось имущество, достаточное для обеспечения необходимого уровня жизни, то издержки, затраченные на выплату денежного содержания, покрывались за счет средств поднадзорного.^⁶⁴

Следует отметить, что политические ссыльные получали только «кормовые и квартирные деньги», которых им едва хватало на то, чтобы прокормить себя. Денег на одежду поднадзорные не получали совсем. В результате многие высланные жаловались на плохое состояние одежды, а иногда и ее отсутствие. Многие, прибыв в губернию в весеннее или летнее время года, не имели при себе зимней одежды и испытывали большие трудности. Как правило, выходом из этой ситуации было обращение за помощью к родственникам, которые могли выслать деньги. Однако если поднадзорный, не имеющий постоянного источника дохода, получал по почте от родственников и знакомых в течение года денег на сумму более 144 рублей, то лишался пособия от казны. Возобновить же получение денежного содержания было достаточно сложно.

Относительно образа жизни поднадзорных архивные материалы содержат довольно скудные сведения. Исправники чаще всего ограничивались краткими характеристиками типа: «определенных занятий не имеет, поведения хорошего». Тем не менее, некоторые выводы об образе жизни и занятиях политических преступников сделать все-таки можно.

Ссыльные проживали на частных квартирах. Они снимали комнаты на собственные средства или за счет «квартирных денег», получаемых из казны. Иногда, в целях экономии, поднадзорные снимали комнату на несколько человек. Все без исключения поднадзорные должны были раз в неделю отмечаться в полиции, представлять на проверку свою корреспонденцию. Они не имели права носить знаков народного траура, владеть оружием и т.д.

Как уже было отмечено, большая часть сосланных не имела занятий, которые бы приносили им постоянный доход. Отчасти это было связано с неразвитостью земледелия в Архангельской губернии. На этот факт неоднократно указывали поляки, обращавшиеся с просьбами их перевода «в более хлебородные губернии»^⁶⁵, где они могли бы зарабатывать средства на жизнь. Большое недовольство бывших повстанцев вызывал запрет «на занятия в присутственных местах», поскольку государственная и общественная служба могли быть для многих из них единственной работой, приносящей стабильный доход. Кроме того, в Архангельской губернии имелась потребность в опытных и грамотных чиновниках и «письмоводителях». Этим объясняется тот факт, что, несмотря на существовавшие запреты, поднадзорные дворяне иногда, особенно в 1863 г., состояли на службе в Архангельском губернском правлении, Архангельской палате уголовного и гражданского суда, занимались перепиской бумаг в уездных земских судах.^⁶⁶ С конца 1864 г., контроль за соблюдением этого запрета был ужесточен и работавшие ранее ссыльные были уволены. Некоторые ссыльные поляки имели музыкальное образование и давали частные уроки музыки, пения и танцев. Однако 25 января 1865 г. вышло предписание министра внутренних дел о запрете лицам, находившимся под надзором полиции заниматься преподавательской деятельностью.^⁶⁷ Поскольку ничего не было сказано о занятиях музыкой, то губернатор Архангельской губернии обратился в Министерство внутренних дел с ходатайством разрешить уроки музыки и танцев, мотивировав это тем, что они приносили ссыльным стабильный доход и избавляли казну от излишних расходов на пособия. Тем не менее, правительство не сделало исключения для преподавателей музыки, и их деятельность была также запрещена.^⁶⁸

Основная часть поднадзорных поляков вела уединенную жизнь. Круг их общения составляли преимущественно собратья по несчастью - ссыльные поляки. Что касается отношений бывших мятежников с местными жителями, то они были достаточно ровными, хотя последние старались не заводить дружбы с поляками, опасаясь повышенного внимания полиции. В одном из своих рапортов в ноябре 1865 г. исправник Шенкурского уезда описывал взаимоотношения населения Шенкурска с политическими ссыльными следующим образом: «Местные жители благосклонно общаются с поднадзорными, так как они уважают местные обычаи и подчиняются существующему порядку. Но общение ограничивается обыкновенным знакомством, а иногда местные жители дают им в кредит деньги, так как поднадзорные расплачиваются с ними сполна, честно, при первой же возможности. Особенных отношений у пришельцев с местными жителями не существует, так же, как и влияния их друг на друга не замечено. Национальных предубеждений практически нет.».^⁶⁹

Уездные исправники в своих рапортах называли следующие особенности, объединявшие всех политических ссыльных: отсутствие постоянных занятий, тяжелое материальное положение, в целом хорошее поведение и внешняя политическую благонадежность. Основными занятиями поляков были прогулки по улицам города, сочинение писем родным и знакомым, чтение польских и русских книг и газет, посещение поднадзорных товарищей, игра в карты. Некоторые занимали свободное время различными увлечениями: вырезкой фигурок из алебастра, игрой на скрипке, рисованием. Ссыльным, знающим какое-либо ремесло, иногда удавалось выполнять частные заказы, добывая тем самым дополнительные средства к пропитанию.

Однако среди бывших повстанцев были и уникальные личности, которым, не смотря на все тяготы, удавалось не только выживать, но и добиваться значительных успехов.

К числу таких личностей относится, в частности, польский дворянин Александр Гоздав-Тышинский. Поляк был выслан из Варшавы за «хранение медалей и стихов возмутительного содержания, навлекших на него подозрение в сочувствии к мятежу»

Blog

Л. П. Кононова Участники польского восстания 1863-1864 гг в архангельской ссылке