Название пьесы: "Холодное море, тёплое море"

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3

Областные актёры медленно меняются местами с оркестровыми музыкантами. Несколько зрителей, сидящих перед площадкой для выступающих, едва заметно двигаются и даже слегка оживляются.

Первый юноша (со сцены, в образе красногвардейского моряка): Вот они – враждебные элементы, адепты гнилой эпохи, сжавшейся комком в орлиных когтях

империалистического режима. Освободитесь от старого мышления, скиньте цепи – ну же, прошу, вы же можете! Отныне воссияет для вас на небе новое солнце, приветливое для каждого, а не только для помещиков и буржуев! Пробудитесь ото сна! Сейчас или никогда, с нами или против нас – выбор решит вашу судьбу!

Девушка (изображает капризную даму в тех годах, когда одно упоминание оных требует уважения. Она слегка горбится и подносит пенсне к прищуренным глазам): А вы в курсе, господин мичман, что самовольное вторжение в частную собственность знатной особы, подобной мне, карается весьма строго? Между прочим, перед вами стоит достойнейшая княгиня Лиговская, урождённая Голицына, состоящая в родственных связях со многими важными сановниками при дворе самого Николя. Саша, заступись за меня!

Юноша в пиджаке (церемонно раскланиваясь): Полно вам, сударь. Вы должны проявить к нам, заложникам собственного цинизма, гораздо больше жалости, чем было проявлено вами до сих пор. Оставьте нам хотя бы самые ценные вещи, которые хранятся пока в нашем поместье. К примеру, гардероб несравненной княгини. Со своей стороны обещаю лицемерно притворяться сторонником советской власти и делать регулярные взносы в копилку вашего правительства.

Первый юноша: Поздно, светлейший князь, слишком поздно. Вы подвергаетесь аресту и вскоре предстанете пред справедливым и бескорыстным судом русского пролетариата. Чую его приближение!

Второй юноша (заламывает князю руки): Кончилось бесправное время помещиков и господ! Все граждане страны вне зависимости от их происхождения и достатка теперь получают равные возможности и вольную волю! Ура! Да здравствует Октябрьская революция!

Девушка (рвёт на себе волосы): Кто вам позволил восставать против собственных хозяев? Вам, презренной черни, рабам и детям рабов? Проклинаю красного хищника до седьмого колена, пока не рухнет крутящееся колесо его пришествия и в пыль не превратится! Проклинаю!

Юноша в пиджаке (горестно): Увы мне! Прервался знатный церемониал древнего моего рода! Отныне Лиговские потеряют титул и вотчину. Кожа их покроется волдырями и ссадинами, в поместье разведутся мыши, и вороны устелют гнездовьями бархатную постель!

Первый юноша (торжественно): Дружно шагают по мостовым и площадям рабочие и крестьяне, солдаты и офицеры – единое красное племя! Путь их славен и далёк, норов закалён, как сталь из мартеновской печи, молотами перекованная: встань, где пожарче – вот – вот брызнет! Жар порождает стойкость к победе, силищу несгибаемую: что нам противник, что нам ярмо многовековое! Сбросим, отринем, восстанем нищетой оголтелой, сословием раздавленным и униженным, да так, что сброд монархический в крови утопнет, пощады просить станет! Добро непременно нужно с помощью винтовки насаждать, штыком заострённым. Где штык – там добро!

Второй юноша: Партии большевистской, вождю народному, революционному свершению – троекратное ура!

Парторг (хлопает в ладоши): Замечательное выступление! Понравилось очень! (оркестровым) Учитесь, уважаемые наши мелодисты, как надобно оформлять номера. Пример вам лучший: и коротко, и злободневно – самое то.

Дирижёр: Стараемся по возможности: шею тянем – тянем, а диапазон как был на отметине, так и остался.

Парторг: Вот и старайтесь. Что у нас там дальше по программе? (заглядывает в листок, испещрённый аккуратными значками) Следующим объявляется номер мастера художественного свиста. Куда свистун подевался?

Конферансье: Загрипповал, бедняга. Из – за простуды навык весь свой подрастерял. Обещался быть уже на празднике.

Парторг: Определимся с ним после. Свист – что пороховой снаряд: только прожужжал – сразу в клочья. Следом по списку стихотворная декламация.

Конферансье: Актриса Пузырина опять. У неё сразу две роли получаются: в антрепризе и со стихами.

Организатор мероприятия: Когда поэт настоящий со сцены звучит – это же бесподобное зрелище. Пространно, со смыслом, безостановочною лавиной, железнодорожным локомотивом рифмы по строке – разве не чудо? Сливки какого автора вы хотите взбить в умах общественности, а, товарищ Пузырина? Признайтесь уже, скромность вам только во вред.

Девушка: Равнение на Мандельштама. С обыкновенною рассудительностью нужно признать, что он – гений! Какой масштаб, какая текстура!

Парторг (покачнувшись от внезапного потрясения): Вы экзекуции моей хотите? Да вы просто признайтесь, что желаете для меня беспримерной по степени сомнительности участи. Мандельштама читать? Мандельштама со сцены выкрикивать? Мандельштама?! Увольте. Лучше бы какого – нибудь бунтовщика Есенина или буржуя Северянина, но Мандельштама невозможно совсем. Запрет строжайший. Вы на виселицу стремитесь, на лобное место?

Девушка (тихо): Но ведь у него есть такие благозвучные, такие замечательные стихи… Не о политике и революции, не о победе красных над белыми и коммунизма над царизмом, о любви стихи…

Парторг (резко): Знаете что, милочка, не выдумывайте сущей ерунды. Вычёркивайте Мандельштама из памяти, ретушируйте карандашом в сокровенном своём дневнике. В теперешнем тридцать седьмом году подобную лже – поэзию декламировать очень вредно. Очень. А потому разыщите в библиотеке актуальный отрывок из Маяковского и вставьте в программу. Уф! Уморили вы меня порядком!

Из зрительного ряда поднимается женщина в пелерине, обвязанная чёрным платком.

Зрительница (унылым, тоскливым тоном обращается к оркестру): Родные мои, хорошие! Как же у вас здорово получается звуки из мёртвых предметов извлекать! Деревянная коробка вроде без толку лежит, к пробуждению просится: обрубили веточку от ствола, от корня отсекли безвозвратно те, кто орудуют топорами и пилами. И понять её можно: горе у неё в перехлёст, крик тихий, приглушённый наружу просится. Без основы своей – оно то же, что без семьи: ноша тяжёлая на грудь давит, жить охота всякая пропадает. Утекают дни монетами из худого кошелька – что есть они, что нету, исход один. И берётся вдруг за привычное ремесло человек, веру в неё, недвижимую вдохновляет – пальцами по струнам, песня тонкая, шёлковая вперёд бежит… Вы уж подсобите самую малость: мне бы струну одну для надёжи. Я её в уголок укромный упрячу, под замок упеку. Оттуда музыка слышней гораздо, в нетронутой тишине.

Дирижёр (тихо): Что у тебя приключилось, сердечная? Вижу, как трудно тебе: потеряла из близких кого?

Зрительница (подносит палец к губам): Тише! У нас в городе стены шепчут, и друзья преданные доносы составляют. Захолодало в кормушке Господней: были воробьи, зёрнышки клевали, а нынче трупиками коченеют. Дуешь на ладони: кровь да каменная вода – как бы не обморозиться.

Дирижёр (вздыхает): Лагеря, значит. Горазда ты, кумушка, загадки составлять. Захаживал я в гости к писателю известному, так, на минутку только рядышком оказался. Комната скудная, что келья, лампада на амвоне для антуража и стол для письма. “Что ж ты, - говорю. – В скромности эдакой обитаешь? У других вон хоромы с паркетом и санузлом, дачи правительственные, премии и почести”. Он мне отвечает: “ Надо бы за благами дармовыми рылом пошевелить, да совесть не позволяет. Слишком уж я для мерзости подобной брезгливый”. Только я от него, сразу и арестовали. Контрреволюционер, и всё тут. В книжках, мол, врагов народных поддерживал, смуту сеял. В Норильск быстренько и упекли. Он мне оттуда привет свой прислал: “Руда, зараза, крепкая слишком. Уж и кулаком по ней колотил, и кувалдой твёрдость её отмерял – без толку. А так спокойно очень: кабы не каторга, лесовые брёвна, никелевая россыпь, восторгался бы изумительными видами нашей Родины: уделом суровым и здешними обитателями. Любоваться есть чем, чему завидовать: наивность трепетная, мирная пустошь. Природа почище деспотов грузинских верховодит: неторопливо и смиренно, с умыслом, учит нас, дураков, истинному благополучию.” Мысль интересная, да только писатель так в ссылке и прозябает.

Зрительница: У меня мужа забрали. Три месяца уже. Угнали в наводящий ужас, окостеневший Магадан столбы верстовые считать. Бригадир фабричный поклёп на него с мельчайшими подробностями сочинил, постарался, зараза. В Конституции Союза и то, наверное, страниц поменьше. Должность высокая бесстыдному лжецу покоя не давала, венки лавровые в виду успешности обдуманного предприятия гордыню его распирали неимоверно. К тому же льготы у Петра кое – какие имелись, раз в год путёвку давали в Крым. Только сами не ездили, сына старшего всё посылали: зачем нам, рядовым советским гражданам, с лихвой ухватившим бедствий и нищеты посконной, сермяжной по курортам и морям южным кататься? Роскошь это излишняя, иностранная небывальщина. А сынку такая перемена климата в самый раз: здоровье слабое, жаба злобная душит. Пробовали доктора смолу пряную нагревать, горчичники с таблетками прописывали – трата напрасная сил и средств. А побережье приветливое с мягким песочком – самое лекарство, панацея самая важная. Возвращался оттуда отпрыск наш с улыбкой солнечной, щебетал безудержно. Всё, что ему надо было – путёвка чудесная к далёкому, исцеляющему морю. (вытирает глаза платком) А потом, когда Петра сослали, прибрал этот монстр помощь государственную для нашего ребёнка в свои руки. И вот недавно мальчику опять хуже стало, дыхание хриплое, давление скачет как сумасшедшее. Я держалась, сколько могла, а потом косынку нацепила – и к тому душегубу. Дескать, проявите каплю лишь сочувствия, раз всего подарите радость совершенно незнакомому вам мальцу. Какое там! Будто с тенью безликой разговаривала, понапрасну слова роняла наземь. “Мне, - безразлично так отвечает. – Удовольствие огромное доставляет беззащитных вдовушек принижать. Есть средство горю вашему помочь. Для этого вам следует на мужа признательные показания в нашем отделе внутренних дел составить. Мол, муж ваш – шпион английский и прибыл в СССР для того, чтобы совершить покушение лично на товарища Сталина. Совета моего послушаетесь – я вам путёвочку – то верну”. Я интересуюсь напоследок: “Как же я показания такие дам, коли всё это исключительное враньё? Петра ведь после предъявления обвинения в подобном проступке сразу же расстреляют без суда и следствия”.

“Дело хозяйское, - настойчиво произносит он. – Да только сыну вашему климат тёплый срочно нужен, иначе захиреет совсем”.

Разговор уже быльём покрылся, да только чадо моё от муки беспощадной страдает. Задумываться я начала, сомневаться, возьму ли на душу тяжкий грех. И с одного краю смерть получается и с другого. Колется тело моё надвое, на две части сознательность распадается. Кто дороже, кому право на существование отдать?

Дирижёр: Как звать тебя, чёрная шаль, женщина погубленная? Священник седой появляется у ветхой, заброшенной городской часовни да клир с собою приводит. Я в часовенку к нему наведаюсь, попрошу, чтобы свечу за тебя у образка поставил.

Зрительница: Прасковьей Татьминой зови. Имя моё в пучине зла захлебнулось, штатскими в шинелях украдено.

Дирижёр: Найду и помолюсь, найду и помолюсь…

Парторг (раздражённо): Немедленно агитацию свою антисоветскую прекратить! Оркестру, артистам и зрителям разойтись. Открывается второе праздничное отделение…

СЦЕНА 3

Магадан. Дальстрой. Ноябрь 1937 года.

Лагерная допросная. Перед советской карательной системой поставлен на кон заключённый Татьмин. Допрос ведут следователь по особо важным делам Муравницкий и замполит исправительно – трудового лагеря Обухов. Допрос никем не записывается и имеет характер ознакомительной беседы.

Следователь Муравницкий (грузный мужчина в военной форме): Итак, заключённый номер семьдесят восемь. Расскажите нам, кто вы такой, и за какую провинность отправлены на перевоспитание в Магадан.

Татьмин: Татьмин Пётр Сергеевич, тысяча девятьсот шестого года. Меньшевистская пропаганда и сочувствие к антисоветским элементам.

Следователь Муравницкий: Срок?

Татьмин: На полную. Десять.

Замполит Обухов (зло): Чего же ты возмущаешься? Партия для тебя, выродка, исключение сделала, пожалела, можно сказать. А ты ей чем за это отплатил? Вероломством коварным, подлым предательством? Сам бы удавил, да верёвка для пользы нужна!

Следователь Муравницкий: Товарищ Обухов, я вас попрошу умерить свою гражданскую активность. Вопрос очень важный.

Замполит Обухов (нехотя соглашается): Чёрт с ним. Пусть дальше наизнанку выворачивается. Правда завсегда на поверхности проступает.

Следователь Муравницкий: Знали ли вы, заключенный номер семьдесят восемь, что супруга ваша дала против вас обвинительные показания?

Татьмин (ошеломлённо): Нет, не знал.

Следователь Муравницкий: В обвинении указывается, что вы занимались в нашей стране профессиональным шпионажем и готовили покушение на самого товарища Сталина. Признаёте себя виновным?

Татьмин (тихо): Сами посудите, какой из меня шпион? Я школу недоучкой бросил, когда туго совсем приходилось, читать только по слогам и умею.

Замполит Обухов: Будет пыль в глаза пускать! По повадкам да оправданиям твоим гнусным явно заметно, что шпион ты самый настоящий, наипервейший. И с кодировкой Морзе знаком, и с картами, и с диверсионной работой. Признайся уж лучше.

Следователь Муравницкий: Спасибо вам, Обухов, но я и без вас управлюсь. Для того и поставлен. Понимаешь, семьдесят восьмой, ты для семьи своей пропал. Если самый близкий человек – жена тебя сдала, то отпираться смысла нету. Докладывай чётко и внятно: кто входил в состав вашей разведывательной группы, каковы цели и задачи, когда и где должно было состояться покушение. Окажется ценной информация – тебя в живых оставят, меру наказания изменят.

Татьмин: А какова для меня эта мера согласно законам?

Следователь Муравницкий: Расстрел. Хладнокровный и тщательно выверенный расстрел. Соглашайся.

Татьмин (твёрдо): Никакой я не шпион и покушения на вождя не готовил.

Следователь Муравницкий: Тогда край. Упираешься, почём зря. Что ж, мёртвые любят молчать, у них это самое распространённое занятие.

Татьмин: Как тут докажешь? Всё своё умение для государства растратил, будущее коммунистическое приближал, а оказалось, что списали меня в хлам, на макулатуру. Потом переработают, волокно нужное изготовят, жилы повытягивают. Так вы передовыми темпами госплан выполняете? С отличием ударным?

Запмолит Обухов: Вот ведь вражина, клевещешь на строй большевистский, советскую коммуну. Точно шпион распроклятый, подосланный лазутчик. Ничего, заставят тебя затылком свинец расплавленный ловить.

Следователь Муравницкий: Предупреждаю в последний раз. Потом выгоню.

Замполит Обухов: Хорошо, я принял во внимание.

Следователь Муравницкий (пристально глядя в глаза Татьмину): Заключённый! Признайся честно, опасаешься ли ты справедливой и заслуженной кары?

Татьмин: Устал бояться. Лагерного исправления – бойся, заслуги перед начальством – бойся, освобождения близкого – опять же остерегайся, потому, как не представляешь, где хуже: здесь или за пределом колючей проволоки? А вдруг у нас свобода, а у них там – строгий каземат? И часовые свои ходят, что позадиристей, и конвойные. Вполне может, правда? И режим тоже аналогичный: пробуждение – исправительные работы – поверка – отбой. И соглядатаи достойные есть, и слежка тотальная и всеохватывающая. Отсюда вывод: кто за кем шпионит на самом деле?

Следователь Муравницкий (тоскливо): Эх ты, философ! Хотел по – свойски с тобой, с добром, а ты вон как ерепенишься! Нет добра без худа. Собирайся в дороженьку!

Замполит Обухов (радостно): Так вы его насовсем прибираете или с возвратом?

Следователь Муравницкий: Под учёт его, под приказ окончательный. На самую тревожную статью.

Татьмин (тихо): Прасковья моя, Прасковья! Что же ты наделала! Кто заставил, кто надоумил супротив меня выступить, погубить с верхушкой? Уж не приеду я к тебе больше, к щеке горячей не прижмусь. Была любовь крепчайшая, да сгинула с гудком этапным. Чую, вынудили тебя чекистские молодчики на предательство согласиться. От большой беды решилась ты на обман. Ну что ж! Прощаю я тебя, потому как жизнь твоя для меня дороже, чем собственная. Живи и вспоминай.

СЦЕНА 4

Магадан. Ноябрь1937 года.

Корреспондент газеты “Красный меридиан” Владлена Каблукова берёт интервью у представителя народа эвенов, населяющего Магаданскую область. Она же ведёт запись текущего разговора.

Владлена Каблукова: Уважаемый Денеул! Я очень рада тому обстоятельству, что вы согласились уделить мне полчаса своего времени и вкратце поведать нашим читателям о некоторых обычаях и традициях эвенской народности.

Денеул: Я радый тоже очень. Олень рогатый в куча согнал, шурин свой доверил на равнина пасти. Хороший довольно равнина, ягель много. Олень копытом бьёт, трава зелёный щипает. Привес будет, мясо будет, лето в области наступить, олень резать, кормиться.

Владлена Каблукова: Довольно интересное замечание. Первый к вам вопрос: каким образом эвены отмечают праздники всесоюзного значения? Вот, к примеру, скоро по календарю наступит день Великой Октябрьской социалистической революции. Как вы его проведёте? Устроите митинг, спартакиаду, конкурс на знание марксистской идеологии?

Денеул (сонно): Революция не понятный. Эвен тысяча лет чум ставил и на медведь охотился, и завтра то же делал. Как был у него крыша над головой и дым в труба, так и при большевик над головой крыша. Не понятно.

Владлена Каблукова (удивлённо): Неужели с вами забыли провести разъяснительную работу о пользе большевистского движения для народных масс?

Денеул: Москва далеко, Сталин далеко, тундра близко. Забота много: рыба вялить на зиму, выпасы меж эвенами разделить, топляка наготовить. Самый важный забота - это нить, связывающий нас с предками сохранить. Наши деды и прадеды – великий учитель, помощник при любой начинании. Они – проводники к тонкий полумир, где рыба нет, и земля для пастбища совсем нет, и холод тоже. Предок понимать надо. Вот у вас нить та растерялся, оттого и беспорядок большой.

Владлена Каблукова: Есть ли у эвенов какие – нибудь свои древние, языческие праздники?

Денеул: Всяк есть. Медведь первый в году добыл, с духом его побратался, дружба завёл – праздник. Огонь в чум разжёг – тоже праздник. У нас традиций много, поколение к поколение, множество лун предание из уст в уста передаваться. Природа вездесущий, в каждый холме, в каждый река тень её. Если ты соединяться с домом предков нить прочный, то близко к чистый снег. Он, когда с небесный тундра падать, самый правильный.

Владлена Каблукова (про себя): До чего же племя примитивное! Ни машин у них, ни пролетариата, ни станков – ничего! В сказки глупые верят, речке поклоняются – тёмный народ!

(вслух): Скажите, Денеул, объединяются ли эвены в крупные хозяйства, такие, как колхозы? Ведь сообща скот гораздо проще разводить.

Денеул: Колхоз не знать. Каждый община сам по себе ведёт. У нас, эвенов, запрос скромный: держи скот столько, сколько мог съесть.

Владлена Каблукова (про себя): Вот и подтверждение. Колхозы с совхозами и те отсутствуют! Недостаток советской сознательности сказывается.

(вслух): У вас в Магадане власть хотя бы на местах есть? Губком, обком, секретариат? Кто – то же должен всеми вами править?

Денеул: Лишний нам власть. Мы и так довольно живём. Господин нет, равный все. Вместе сани делаем, вместе шкура шьём. Хорошо. Зуб вырвать надо, на охота бывать – к шаману. Шаман бубен стучал, варган гудел – помогал, как надобно.

Владлена Каблукова (про себя): И впрямь племя отсталое. В бубны стучат, за зайцем со стрелами гоняются. Какой уж тут прогресс!

(вслух): Признаться, вы меня очень поразили. Сложно вам, наверное, приходится без тех удобств, что привнесла в быт советских граждан коммунистическая партия? Без радио, электричества, кинотеатров и газовых котлов?

Денеул: Нам удобство ваше лишний. Если свой жилище утеплить, то любой мороз не страшен. (с гордостью) У эвенов легенда занимательный есть. О море, о буре, о пустынь, о других племенах и странах. Разный история! Их не счесть, как чумы, сверкающие вверху светлыми пятнышками по ночам. Старший в роду на шкура садится и рассказать их молодой эвенам – своему отражение. Молодой посвящать в тайна жизни надо, чтобы когда – нибудь также сел и детям будущим рассказал. Есть легенда о том, как наш предок приручил огонь, о том, как дух первородства создал эвен, олень создал. Все мы: и ты, и я, и власть твоя советская произошли от маленький камешки, что щедрое море на берег выбросил. Камешек горячий был, оттого, что дух – создатель сострадание в него вложил, сердце трепетный. Завьюжило, посыпал снег, и камни вскоре остыл. Когда остывал, то в человека превращался. Данный при сотворении дар пропасть вовсе. Опечалился дух моря, что захотел в тело сотворённое частицу свою вложить. Боль его минула, грозный волны успокаивался. С той поры каждый камешек – человек в глубокий вода стремится. Отыскать бы ему, что с рождением своим потерял!

Владлена Каблукова: Наверняка важную роль в формировании мировоззрения народа эвенов сыграл суровый северный климат. В Магаданской области одна из самых холодных зим на территории всего Союза. Как вы противостоите природному морозильнику?

Денеул: С холод смириться надо. Что нам в испытание послано, то принимать должно. Зима собираться большая семья, песни петь. Бесконечный и протяжный, как ледяной простор тундра. Печаль её понимать. Каждый облако, животный каждый себе ту чернь забирает, что мы накопил. Вместе с белый снег эвен от плохого очиститься, заново на свет появиться. Потому один к другой относиться лучше, прощений просить за причинённый обида. Природа для нас всё: кормилица и очаг негасимый, матерь матерей и святой место. У неё настроений разный и характер: может хмурый, может добро излучать, может задумчивый очень. И вот потому со всеми её поведений принимать и надо. А ещё лучше полюбить. Обращаться к природа надо, как к тому, кто тебя лучше и справедливее. В семью звать, на обед скромный у огня. Чтобы она унты снял и ноги мокрый протянул. Если природа любить, она тебе в десять раз ответит, в вьюга воющий согреет, забота окружит. Так надо.

Blog

Название пьесы: "Холодное море, тёплое море"