А. В. Левченко военно-учебные традиции в чугуеве в к. XIX – нач. XX вв

Вид материала

Документы

Содержание Учебно-воспитательные традиции Чугуевского военного училища. Неформальные традиции Чугуевского военного училища.

Подобный материал:

• -, 416.28kb.
• Поступление в военно-учебные заведения Министерства обороны Российской Федерации, 105.04kb.
• 1. Опыт исследования истории народонаселения Карелии к. XVIII нач., 57kb.
• Р. К. Кузахметов. Ученые и просветители мусульманского мира в оренбургском крае (XIX, 53.79kb.
• Г. И. Змиевская, А. Л. Бондарева, В. Д. Левченко, Т. В. Левченко Институт прикладной, 25.58kb.
• Факультет журналистики Русская литература конца xix-начала, 409.9kb.
• Сказка о Золушке (Елизавета Кульман, поэтесса нач. XIX в.) /Подгот. Белоусова, 196.09kb.
• Левченко Я., Гиппиус, 156.69kb.
• Левченко А. В. 1-й Оренбургский казачий полк в Харькове (1882-1914) / А. В. Левченко, 493.79kb.
• Конспект по предмету «Патрология», 1070.11kb.

А. В. Левченко


ВОЕННО-УЧЕБНЫЕ ТРАДИЦИИ В ЧУГУЕВЕ В К. XIX – НАЧ. XX ВВ.


В первой половине ХІХ века развитие военного образования в Чугуеве было тесно связано с существовавшими здесь военными поселениями. Школа кантонистов, основанная в 1824 году, как и другие аналогичные школы, по сути своей не была самостоятельным военно-учебными заведением, а являлись частью системы военных поселений. Этот факт обусловил ряд препятствий в процессе формирования традиций военного образования в Чугуеве в первой половине ХІХ в. Среди таких препятствий можно назвать следующие:

1) Военные поселения стали экспериментом, носившим ярко выраженный искусственный характер по отношению к существовавшему до них укладу жизни чугуевцев и неспособным к органическому продолжению традиций, существовавших в Чугуеве до введения военных поселений;

2) Характер военных поселений – жесткая регламентация службы, быта, хозяйства и других сторон жизни военных поселян, подавление инициативы и т. д., не располагали к возникновению в их среде каких-либо самобытных региональных традиций, в том числе – традиций военного образования.

3) Однородность социального состава учащихся школы военных кантонистов в силу территориальной и сословной ограниченности круга поступавших в такую школу лиц. Круг поступавших был ограничен округом военного поселения, в данном случае – округом поселения Чугуевского уланского полка, а также принадлежностью к военному сословию – военным поселянам. Дети крестьян, купцов, мещан учиться в школе кантонистов не могли.

4) Частые преобразования и реформы школы кантонистов. Образованная в 1824 г., в 1827 г. эта школа получила чисто военную организацию и была преобразована в воинскую часть – батальон военных кантонистов. С 1836 года часть кантонистов была переведена в школы кантонистов других ведомств - инженерную, военно-медицинскую, топографов и др.

5) Относительно недолгое существование военных поселений и школы военных кантонистов при них. Школа просуществовала немногим более 30 лет и была упразднена в 1856 г. вместе с упразднением военных поселений.

В 1858 г. из бывших батальонов военных кантонистов возникли военно-начальные школы (школы военного ведомства) для детей нижних чинов. В дальнейшем часть этих школ была преобразована в военные прогимназии, а часть – упразднена. Была упразднена и Чугуевская школа военного ведомства. В 1865 году в бывшем здании школы было открыто Чугуевское юнкерское пехотное училище, просуществовавшее более 50 лет.

Учитывая тот факт, что к моменту революции 1917 года в Чугуеве существовали богатые традиции военного образования, можно утверждать, таким образом, что средой возникновения, сосредоточения и развития этих традиций стало Чугуевское юнкерское пехотное (с 1910 г. - военное) училище.

Комплекс традиций, существовавших в Чугуевском военном училище к началу ХХ века, можно условно разделить на две группы: 1) учебно-воспитательные традиции училища, проявившиеся в организации учебного и воспитательного процессов; 2) бытовые или неформальные традиции, культивировавшиеся в юнкерской среде. Остановимся подробнее на каждой из групп.

Учебно-воспитательные традиции Чугуевского военного училища.

Среди учебных традиций Чугуевского училища необходимо выделить практику первоочередного внимания преподавателей к строевому направлению в обучении юнкеров. Эта практика существовала в училище с первых лет его деятельности. По оценкам современников, если среди военных училищ России лидером в строевой подготовке было Павловское военное училище, то среди юнкерских училищ лучшим в строевом отношении считалось Чугуевское училище. В армии бытовало мнение о том, что лучших офицеров-строевиков для Гвардии готовило Павловское училище, для армии – Чугуевское. Подтверждение этому, находим, в частности, в воспоминаниях известного военного теоретика и историка Русского Зарубежья, полковника Генерального Штаба Алексея Мариюшкина, окончившего Чугуевское юнкерское училище в 1899 г.: «Хочешь быть настоящим солдатом — говорил мне мой родственник — почтенный штабс-капитан: — иди или в «павлоны» или в «чугуны». Там брат, настоящая школа...».¹

«Павлоны» - неофициальное название юнкеров Павловского военного училища, «чугунами» называли юнкеров Чугуевского юнкерского училища.

Белый генерал Петр Николаевич Краснов писал в своих эмигрантских воспоминаниях: «В Императорской России было много военных училищ, как общих, так и специальных — кавалерийских, артиллерийских и инженерных. В них поступали юноши, преимущественно окон­чившие курс кадетских корпусов. Поступала молодежь одного образования, одного воспитания, в значительной степени вы­шедшая из той же военной среды — казалось бы, и училища должны были бы быть одинаковыми... На деле — каждое имело свой характер, свои особенности — свою душу. И если понят­но, что специальные училища могли отличаться от училищ об­щих — пехотных, — то уже совсем непонятно, почему 1-е Павловское, 2-е Константиновское и 3-е Александровское училища так различались друг от друга?

Каждое имело свою душу, и одинаковые по своим програм­мам, быту, офицерскому и преподавательскому составу — они были разными. Я это чувствовал тогда, когда сам был юнкером, но особенно почувствовал, когда, приводя в порядок свои вос­поминания о Павловском Военном училище, перечитал «Юнкера» А. И. Куприна. Мы были юнкерами в одно и то же время: я в 1-м Военном Павловском училище, А. И. Куприн в 3-м Во­енном Александровском — все у нас было так, как описано у Куприна — так, да не так, а временами и совсем не так. Другой дух был у Павловского училища. Над одним училищем реял дух сурового Императора Павла I, над другим — благожелательного, добролюбивого, либерального Александра I. Конечно, сказывалось: Петербург — холодный, замкнутый, строгий, военный, и Москва — широкая, гостеприимная, радушная, приветливая — интеллигентно-купеческая. Не походили мы и на своих однопол­чан «Констаперов», — юнкеров 2-го Военного Константиновского училища. Там царил дух Дворянского полка, более воль­ный, чем у нас, где была суровая замкнутость Императорского Военно-Сиротского дома, основанного в 1798 году Императо­ром Павлом I, переименованного при Императоре Николае I, в 1829 году, в Павловский кадетский корпус и в 1863 году — в Павловское военное училище».¹

П.Н. Краснову вторит другой эмигрант – Анатолий Марков: «Павловское училище имело свое собственное, ему одному присущее лицо и свой особый дух. Здесь словно царил дух сурового императора, давшего ему свое имя. Чувствовалась во всем, что это действительно та военная школа, откуда выходили лучшие строевики нашей славной армии. Юнкера здесь, каждый в отдельности и все вместе, постоянно сохраняли подтянутый и отчетливый вид, точно все время находились в строю, даже проходя в свободное время по помещениям училища, старались держать строевой шаг. Легкий запах юфти, такой характерный и приятный всякому военному человеку, здесь вполне гармонировал с общей строго-военной обстановкой. Немудрено поэтому, что в описываемое, — теперь уже далекое, — время с батальоном Павловского военного училища на парадах в Петербурге не могла конкурировать ни одна из частей гвардейской пехоты, безукоризненный строй которого и все его перестроения возбуждали собой всеобщий восторг и восхищение».²

Чугуевское юнкерское училище в его строевых традициях можно условно считать ведущим преемственность от Павловского военного училища. Одним из факторов, определивших развитие в Чугуевском юнкерском училище усиленной строевой подготовки как традиции военного обучения, стал тот факт, что первыми начальниками Чугуевского юнкерского училища стали гвардейцы – строевые офицеры 1-го Павловского военного училища. Майор Александр Николаевич Хамин, офицер Лейб-гвардии Московского полка и бывший командир роты 1-го Павловского военного училища (1863-1865) был начальником училища 10 лет – с 1865 по 1875 гг., после чего был назначен директором Московской военной прогимназии (с 1883 – Московский кадетский корпус).¹ В Чугуеве его должность занял полковник Лейб-гвардии Волынского полка Андрей Иванович Усов, бывший командиром роты юнкеров 1-го Павловского военного училища в 1865-875 гг.²

В свою очередь, бывший преподаватель Чугуевского юнкерского училища (1877-1883) Генерального Штаба полковник Леонтий Матвеевич Дембовский впоследствии был назначен командиром лейб-гвардии Санкт–Петербургского полка, произведен в генералы и в 1890 г. назначен начальником 1-го Павловского военного училища.³

Вторым фактором, определившим облик и репутацию Чугуевского военного училища, стал тот факт, что все юнкерские училища в конце ХІХ века считались окружными училищами. Они находились в непосредственном подчинении штабов тех округов, в которых располагались и комплектовали части этих округов своими выпусками. Командующие войсками округов пользовались широкой властью, дававшей им большую самостоятельность. В результате, как отмечал известный военный историк Русского Зарубежья, выпускник Чугуевского юнкерского училища генерал Борис Александрович Штейфон, «…каждый военный округ отражал, а зачастую и весьма ярко, личность своего командующего. Это определяло воздействие на жизнь и деятельность училищ, состоявших в прямом подчинении штабов округов – в результате юнкерские училища не были однородными, как по своим базовым, так и по учебно-воспитательным функциям».¹

Чугуевское юнкерское пехотное училище комплектовало офицерами войска Харьковского военного округа. В 1888 г. этот округ был упразднен, а большая часть его территории отошла к Киевскому военному округу. Таким образом, на территории этого округа оказалось сразу два юнкерских пехотных училища вместо положенного одного. Этот факт привел к определенному соперничеству между двумя училищами.

В 1889 г. командующим войсками Киевского военного округа был назначен авторитетнейший военный специалист и педагог, боевой генерал Михаил Иванович Драгомиров, главные заслуги которого в российской военной истории связаны с активной военно-научной и военно-педагогической деятельностью. До назначения на должность командующего войсками Киевского военного округа, на протяжении 11 лет М.И. Драгомиров возглавлял ведущее военно-учебное заведение России, готовившее военные кадры высокой квалификации - Академию Генерального Штаба.² Будучи командующим войсками Киевского военного округа (1889-1903), генерал Драгомиров уделял пристальное внимание вопросам подготовки офицерских кадров в округе и деятельности расположенных в нем юнкерских училищ – Киевского и Чугуевского. Период командования генерала Драгомирова войсками округа стал для Чугуевского училища целой эпохой, определившей его облик и учебно-воспитательные традиции. По воспоминаниям юнкеров и преподавателей, генерал Драгомиров, знаменитый своей строгостью и придирчивостью к любым, даже самым ничтожным недостаткам в строевом или теоретическом обучении, часто посещал Чугуев и устраивал училищу смотры. Часто эти смотры были для училища неожиданными. Выпускник Чугуевского юнкерского училища барон А. Гиллесем вспоминал: «Зимой генерал-адъютант М. И. Драгомиров почти никогда не посещал Чугуева, но зато каждое лето приезжал по два, а иногда и по три раза. Мы юнкера, ожидали его приезда всякий раз скорее с удовольствием и нетерпением, чем со страхом. Нам хорошо было известно, что командующий войсками относился к чугуевцам сердечно и благосклонно, ценя их выдающееся строевое образование. …Чугуевское юнкерское училище издавна славилось своей суровой дисциплиной и, если в научном отношении, к слову сказать в очень незначительной степени, уступало своему исконному сопернику — Киевскому училищу, то в строевом — всегда высоко держало в руках пальму общепризнанного первенства. Частенько бывало, что франтоватые Киевские юнкера, как говорится, проваливались на смотру генерал-адъютанта Драгомирова. Весть о каждом таком провале киевлян через несколько дней доносилась к чугуевцам, и эти последние, гордо подняв молодецкие головы, самоуверенно заявляли: «Ну, уж мы-то, товарищи, в грязь лицом не ударим; поддержим свою славу образцовых строевиков... Киевляне — те больше на паркете, а мы—на плацу»!».¹

«Драгомиров приезжал всегда неожиданно и всегда в сопровождении» кого-либо из иностранцев. Видимо ему было приятно щегольнуть и похвастать нашей отчетливостью и выправкой пред каким-нибудь мистером Ноксом или колонелем Трике...» - вспоминал А. Мариюшкин.² Об одном из таких смотров, на котором присутствовал офицер-иностранец, вспоминает и А. Гиллесем:

«Летом 1892 года вместе с генерал-адъютантом Драгомировым, прибыл в Чугуев майор французского генерального штаба. Юнкерам было приказано приготовиться к смотру. Перед самым смотром, на который явилась поглазеть масса посторонней публики и почти все офицеры из лагеря, генерал-адъютант Драгомиров, поздоровавшись с юнкерами, громко сказал:

— Ну, голубчики, не подведите меня перед французом, а то я со стыда после и носа никогда не покажу во Францию...

Смотр прошел безукоризненно, и французский майор был в восторге. Особенно ему понравилось, когда юнкера, в заключение смотра, безошибочно произвели рассыпание в цепь согласно французскому строевому уставу. Недаром мы его репетировали накануне до «седьмого поту».¹

А вот как вспоминал о смотрах генерала Драгомирова и методах оценки военно-учебных заведений один из офицеров расквартированного в Чугуеве 30-го драгунского Ингерманландского полка:

«Вспоминаю смотры в Чугуеве командующего войсками Киевского военного округа генерала Драгомирова. Его все боялись. Я был у него ординарцем дважды, – сошло благополучно. Бывали случаи, когда командующий войсками, приезжая в Чугуев, отменял смотр по нездоровью и вместо смотра вызывал на вокзал Чугуева где стоял его вагон, офицеров одного или двух последних выпусков из всех военных училищ и тут же, на платформе вокзала, производил поверку знания ими устава гарнизонной службы. Это был его конек, причем самым больным местом был призыв войск для содействия гражданским властям и действие оружием. На этом спотыкались многие и не редки бывали случаи, когда офицер прямо с вокзала отправлялся на городскую гауптвахту «за незнание устава и его духа».²

«Суворовско-драгомировские» традиции обучения и воспитания нашли последовательное воплощение в Чугуевском юнкерском училище усилиями его преподавателя, командира роты юнкеров Ивана Ильича Шитковского. Выпускник Чугуевского юнкерского училища, офицер 35-го пехотного Брянского полка, участник русско-турецкой войны 1877-78 гг., награжденный многими боевыми наградами, в 1888 г. он был назначен командиром 2 роты юнкеров и заведующим хозяйством и пребывал в этих должностях до 1903 г., когда был переведен в 33 пехотный Елецкий полк. Впоследствии И.И. Шитковский получил в командование 34 пехотный Севский полк, с которым доблестно провел всю Русско-японскую войну. В 1906 г. полковник Шитковский был уволен в отставку и скончался в Харькове в 1911 или 1913 году.¹ Вот как вспоминал о И.И. Шитковском А. Мариюшкин:

«На фоне многолетней и доблестной истории Чугуевского военного училища не встретится, может быть, другого имени, которое оказало бы столько влияния и на характер училища и на судьбу юнкеров, как имя полк. Шитковского. Кто не знал Ивана Ильича? Кто бы прошел мимо этой легендарной фигуры с пышными усами на суровом, всегда загорелом, лице и с глазами, которые не знали страха? Это был богатырь, с которого можно было бы писать екатерининских гренадер… Полковник Шитковский — это целая эпоха, это стройная система, на которой сложился и вырос весь уклад и характер училищной жизни. Да и не только училищной. Ибо все, что приобреталось здесь, — широкой волной разносилось во все углы великой матушки России. И думается, что в Российской Армии (особенно в Киевском Округе) не было ни одного пехотного полка, где не знали бы Шитковского. На его практическом (прикладном) методе изучения уставов, (особенно полевой и гарнизонной службы), на его приемах решения боевых и стрелковых задач учились и воспитывались тысячи будущих офицеров, которые эти приемы передавали в Армию».²

Среди объективных предпосылок высокого уровня строевого обучения как одной из традиций Чугуевского училища также следует отметить место расположения училища, выгодно отличавшее его от других юнкерских и военных училищ. Чугуевское училище стало единственным учебным заведением своего уровня, расположенным в провинции. Все остальные училища находились в столичных или губернских городах и имели гораздо меньше возможностей для вывода юнкеров на полевые занятия. В результате Чугуевское училище стало лидером по количеству выходов юнкеров в поле и числу часов полевых занятий по тактике, фортификации, стрельбе, строевой подготовке и др.¹

Еще одной традицией в учебном процессе Чугуевского училища стало обучение юнкеров верховой езде. Верховая езда не входила в программу пехотных училищ, ее преподавали только в кавалерийских и артиллерийских училищах. Чугуевское училище стало единственным пехотным училищем, обучавшим своих юнкеров верховой езде. Это было обусловлено близким соседством училища с кавалерийским полком. В 1875-1914 в Чугуеве был расквартирован 10-й гусарский (в 1882-1907 гг. – 30-й драгунский) Ингерманландский полк, здание штаба которого находилось в непосредственной близости от здания училища. Между двумя воинскими частями установились теплые, дружественные отношения. Благодаря этому и по инициативе офицеров Чугуевского юнкерского училища с 1890-х гг. офицеры Ингерманландского полка на полковых лошадях обучали чугуевских юнкеров верховой езде. Разумеется, программа такого обучения ограничивалась минимальными требованиями, езде повзводно и поэскадронно, а также приемам кавалерийского боя – рубке шашкой и владению пикой юнкеров не обучали.²

Широкое развитие в Чугуевском училище получили традиции военно-патриотического воспитания юнкеров. Среди таких традиций в первую очередь необходимо отметить Георгиевские традиции.

День Св. Великомученика Георгия Победоносца считался «своим», т.е. храмовым во множестве частей - в Главном штабе, десяти пехотных и стрелковых и в пяти кавалерийских, во всех частях Оренбургского и Семиреченского казачьих войск, а также в Александровском, Одесском, Оренбургском казачьем военных училищах. Выбор это дня в качестве училищного праздника для новообразованного Чугуевского пехотного юнкерского училища, скорее всего, объясняется преемственностью традиций уже существующих военных училищ.

Как известно, день Св. Георгия празднуется дважды в году. Первый раз - в день памяти Святого Великомученика 23 апреля (6 мая н. ст.) или «Юрьев день весенний». Второй - в день освящения церкви Св. Георгия в Киеве в 1036 г. и учреждения Военного Ордена Св. Георгия в 1769 - 26 ноября (9 декабря н. ст.) или «Юрьев день осенний». В русской армии повсеместно праздновали оба дня.

Праздником Чугуевского юнкерского училища первоначально был «Юрьев день весенний» - 23 апреля. К этому дню у юнкеров заканчивался учебный год и непосредственно после праздника начинался период экзаменов. После реформы юнкерских училищ 1901 г., когда курс наук расширился и учебный год был продлен на месяц, училищный праздник был перенесен на 26 ноября.¹

Как праздновали этот праздник в Чугуеве? Накануне вечером в Сборном зале училища или же в Покровском соборе служилась всенощная и панихида по всем убитым и умершим питомцам и офицерам училища. В утро самого праздника служилась обедница (сокращенная обедня) и молебен Св. Георгию. На богослужениях, кроме юнкеров и училищного персонала, присутствовали чины Чугуевского гарнизона (офицеры Ингерманландского полка, 17-й конно-артиллерийской батареи, 3 Донской казачьей батареи), а также многочисленные гости. В день училищного праздника также проходил торжественный парад, на котором новички приводились к присяге. После парада юнкеров, офицеров и гостей ждал праздничный обед в столовой, а вечером – грандиозный бал, куда съезжались гости не только со всего Чугуева, но и Харькова. Бал продолжался до рассвета.²

Интересно, что, несмотря на то, что датой основания училища было 12 августа, торжества по случаю училищных юбилеев проводились в день училищного праздника – в день Св. Георгия. Наиболее пышно в училище был отмечен 25-летний юбилей в 1890 году. Празднование 50-летнего юбилея 26 ноября 1915 года по случаю войны ограничилось парадом и улучшенной пищей для юнкеров.¹

Училищной иконой, разумеется, также была икона Св. Георгия Победоносца. Таких икон в училище было две. Сохранились их описания. На первой, более ранней иконе в белом с позолотою киоте, Георгий Победоносец был изображен на коне, поражающим змия. Этот сюжет был наиболее распространенным и назывался «Чудо Св. Георгия о змие». Вторая икона - без коня и змия, в серебряной ризе и изящном ореховом резном киоте была заказана к 25-летию училища в 1890 году.²

Постепенно принятый повсеместно в армии культ Св. Георгия в Чугуевском военном училище стал принимать особую выразительность. Этому в немалой степени способствовал тот факт, что многие выпускники училища становились кавалерами ордена Св. Георгия. В училище очень внимательно и ревностно следили за успехами своих питомцев. После русско-японской войны в Сборном зале училища по аналогии с Георгиевским залом Большого Кремлевского Дворца, появились специальные белые мраморные доски, на которые заносились имена георгиевских кавалеров – выпускников училища. Рядом на черных мраморных досках были запечатлены имена Чугуевцев, погибших смертью храбрых. Кроме того, на стенах Сборного зала также вывешивались портреты георгиевских кавалеров.³

В 1911 г. училищем была издана небольшая брошюра под названием «Юнкерам-Чугуевцам на память о своих Георгиевских кавалерах» с портретами выпускников - георгиевских кавалеров и описанием их подвигов.⁴

В 1910 г. Чугуевское юнкерское училище было переименовано в Чугуевское военное училище. Почти одновременно во всех военных училищах взамен училищных жетонов появляются нагрудные училищные знаки. Свой знак появился и у Чугуевского училища. Автором проекта знака – младший офицер училища штабс-капитан Николай Павлович Булюбаш. Знак имел форму четырехконечного креста с раздвоенными концами – так называемого Мальтийского креста. В центре креста помещалось эмалевое изображение Георгия Победоносца, фактически полностью повторявшее изображение на Ордене Св. Георгия. Знак был Высочайше утвержден 4 октября 1913 г. «…в целях объединения бывших питомцев и чинов Чугуевского военного училища в одну общую семью и для установления наружной корпоративной связи оканчивающих это училище со своими предшественниками, начальствующими лицами…».¹

В 1915 г., в преддверии празднования 50-летия Чугуевского училища, начальник училища генерал И.Е. Враский обратился с ходатайством на Высочайшее имя о переименовании Чугуевского военного училища в «Военное ордена Св. Георгия Победоносца училище». Среди причин назывался большой процент Георгиевских кавалеров среди выпускников училища, 50-летний юбилей, а также – желание «породниться» с Императорской Фамилией посредством получения Шефства от самого Императора. Как известно, многие училища назывались в честь своих Высочайших Шефов, бывших или здравствующих, из числа членов правящей династии. Павловское, Николаевское, Александровское училища были названы в честь Императоров, Константиновское – в честь Великого Князя, Алексеевское – в честь наследника престола Цесаревича Алексея. Таким образом, и Николай ІІ, и Цесаревич Алексей уже имели подшефные училища, соответственно в их честь Чугуевское училище названо быть не могло. Поэтому генерал Враский сделал упор на том, что в том же 1915 году Император стал кавалером Ордена Св. Георгия. В честь ордена как такового и конкретно императорского ордена генерал и предложил назвать училище. Однако рассмотрение вопроса, отложенное до окончания войны, так и не состоялось.¹

Георгиевский традиции Чугуевского военного училища нашли свое продолжении и в эмиграции, где после революции и гражданской войны оказались многие выпускники училища. 26 ноября 1921 года, в день Святого Георгия Победоносца, 22 выпускника и преподавателя Чугуевского училища – эмигранты, осевшие в Сербии, собрались в русском храме Белграда и поклялись направить все силы на восстановление Родины, а по возвращении домой - всеми мерами стараться восстановить родное училище. Так появилось Объединение бывших юнкеров и преподавателей Чугуевского военного училища, которое возглавил бывший инспектор классов училища генерал-майор Иннокентий Андреевич Зыбин. Объединение занималось взаимопомощью, но главной его миссией стал сбор материалов по истории Чугуевского училища. В частности, ими постоянно пополнялся Список Георгиевских кавалеров, имена которых подлежат занесению на мраморные доски на стенах будущего Чугуевского военного училища. Члены объединения свято соблюдали традицию празднования Дня Св. Георгия Победоносца. На общем собрании 13 июня 1938 г. было постановлено следующее. «Всем бывшим юнкерам Чугуевского военного училища в эмиграции вменяется в непременную обязанность: в каком бы числе и где бы они не находились, в день училищного праздника – 26 ноября (9 декабря) проводить вместе. При наличии православной церкви в этот день (или ближайший воскресный день) должно быть отслужено молебствие о здравии живых Чугуевцев с повиновением убитых, умученных и усопших».²

Традиционное распространение в училище получили военно-научные и научно-образовательные поездки и экскурсии. Они преследовали собой как учебные, так и воспитательные цели и тщательно готовились преподавательским составом. Научно-образовательные экскурсии позволяли ознакомить переменный состав с историческими и культурными ценностями страны, с передовым для того времени промышленным производством и развитием техники.

Идея экскурсий для юнкеров обсуждалась преподавателями Чугуевского юнкерского училища давно, но возможность реализации этой идеи появилась только в 1910 году, в связи с преобразованием Чугуевского юнкерского училища в военное училище и увеличением денежных отпусков из казны на содержание училища. Начиная с 1910 г. во время пасхальных и летних каникул юнкера старшего класса в сопровождении курсовых офицеров и преподавателей отправлялись на экскурсию. Традиционным местом этих экскурсий стал Крым, где юнкера обязательно посещали памятники героической обороны Севастополя в Крымскую войну, а также поля Бородинского сражения, Полтавской битвы. Во время экскурсий по памятным местам с юнкерами проводились лекции и беседы, посвященные тому событию, историческое место которого они посещали. Экскурсии нашли отражения в воспоминаниях юнкеров и преподавателей Чугуевского военного училища. Вот как вспоминал о них преподаватель истории военного искусства Тарас Михайлович Протазанов:

Целью наших экскурсий были по преимуществу места, связанные с доблестью русского воинского духа, с историей родины, со славой русского оружия. Так, в 1912-м году юнкера посетили Бородинское поле битвы. В следующем 1913 году наше училище закончило летние занятия маневрами между Чугуевым и Полтавой в составе батальона юнкеров со своей пулеметной командой и с приданным училищу эскадроном гусар и взводом конной артиллерии. Закончив наши маневры овладением переправой через р. Ворсклу, мы вступили в Полтаву. В Полтаве Училище было радушно встречено Директором Петровского Полтавского кадетского корпуса, ген.-майором Клингенбергом и, расположившись лагерем на берегу р. Ворсклы, пробыли два дня в гостях у Петровских кадет. Это время мы посвятили на смотр музея на Шведской могиле и на ознакомление с полем Полтавской битвы. За четыре года перед этим, ко дню празднования 200-летия Полтавской битвы, здесь были восстановлены знаменитые петровские редуты: на месте каждого стояли теперь гранитные обелиски, с государственными двуглавыми оралами. Ограничивающие поле сражения с флангов Яковецкий и Будищенский леса стояли, как и в Петровскую эпоху. Благодаря всему этому, весь ход Полтавского сражения 27 июля 1709-го года приобретал особенную наглядность, выпуклость и ясность, а задуманный Петром план битвы, вырисовывал его огромный военный гений. Преподавая в училище в течение нескольких лет историю военного искусства, я наблюдал со стороны юнкеров исключительный интерес и особенную любовь к предмету. Посещение же полей сражений закрепляло в их душах навсегда то, что им в большей или меньшей мере было известно из истории военного искусства.¹

А вот как вспоминает о посещении Крыма бывший юнкер Чугуевского военного училища Василий Мазур-Ляховский:

«При посещении Севастополя вставали перед нами одна за другой картины героической и кровавой борьбы буквально за каждую пядь родной земли. Казалось ,что каждый видимый глазу камешек и булыжник, а их так много было на бастионах, был полит русской кровью и стоит только всмотреться в них, чтобы найти ее следы... Осторожно и благоговейно мы ступали по этой святой земле... Многие под влиянием нахлынувших чувств едва сдерживали слезы; особенно мне запомнился юнкер, дед которого был убит на Малаховом кургане. Но особенно мы были растроганы посещением Братского кладбища. У ворот его нас встретили, выстроенные в одну шеренгу, 9 человек ветеранов, участников героической борьбы. Это были престарелые «Николаевские солдаты», увешанные георгиевскими крестами и медалями, доживавшие свои дни в прекрасном приюте при Братском Кладбище. Маленький почетный караул, как бы охранявший последний покой многочисленных соратников... Неизгладимое впечатление оставило у нас это кладбище. Расположенное по склону каменистой горы, прекрасно распланированное, залитое ярким южным солнцем, - все кладбище утопало в цветах и зелени со своими многочисленными братскими могилами и бесконечными отдельными памятниками, с трогательными надписями в стихах и прозе... Достойное место вечного успокоения храбрым защитникам...»¹

Об этой же экскурсии вспоминает и Т.М. Протазанов:

«В 1914-м году наше училище посетило Севастополь. В течение нескольких дней юнкера детально ознакомились с ходом славной обороны 1854-55 гг.: исторический бульвар, 4-й бастион, 5-й бастион, Малахов курган, панорама, исторический музей, наконец, Северная сторона с ее пантеоном славы – Братским кладбищем, - все это под руководством преподавателей истории военного искусства, тактики и фортификации осмотрено, продумано, прочувствовано и навсегда запечатлено в юношеских, проникнутых горячей любовью к своей великой родине, сердцах».²

«В Чугуеве, - пишет другой участник этой поездки, капитан Портыненко, - не представляли мы себе, как может быть дорог мешок с землею или фашина, сохранившая, быть может, не одну человеческую жизнь. Там же, стоя над этими мешками и фашинами на знаменитом Малаховом кургане, чувствуешь, то стоишь перед историей России. В 50-та шагах впереди Малахова кургана была обозначена линия противника. Как-то не представлялось такое близкое соприкосновение - соприкосновение жизни и смерти. Священный трепет перед святостью тех мест, политых русской кровью, вливал в сердца чувство святого преклонения перед слабыми физически защитниками своей земли, но крепкими духом и любовью к Родине. Я помню, когда ген. шт. полковник П. на Малаховом кургане говорил о бывших боях, я видел слезы на лицах многих юнкеров. Забывалась физическая усталость, забывал о самом себе, и все мысли были с ними – защитниками этой святой земли. Все виденное на местности, дополнялось чудесной панорамой Севастопольской обороны, здание которой находилось на месте 4-го бастиона, ныне «Исторический бульвар», не менее важном, чем Малахов курган. Здесь зритель переживал все ужасы этой знаменитой обороны».¹

Большое значение в деле обучения и воспитания юнкеров имела практика их ознакомления во время экскурсий с боевой техникой. Будучи в Крыму, юнкера обязательно посещали Севастопольскую авиационную школу, плавали на кораблях Черноморского флота. Некоторые преподаватели училища даже поднимались на самолетах в воздух и погружались на подводных лодках.²

В Чугуевском военном училище также были очень развиты традиции эстетического воспитания. Отчасти это объясняется тем, что в тихом захолустном Чугуеве юнкера были лишены всех развлечений, неизбежно имеющихся в крупных городах. С одной стороны это не отвлекало от учебы, с другой - заставляло юнкеров и офицеров проявлять изобретательность в создании развлечений внутри училища. Несколько раз в год в училище проходили балы. Обучение юнкеров танцам не входило в программу, тем не менее, училище его ввело в обязательном порядке, для чего специально приглашался танцмейстер из Харькова.³

Особое место среди традиций эстетического воспитания в Чугуевском училище занимал театр. Наиболее раннее из известных нам упоминаний о существовании самодеятельного театра в стенах Чугуевского юнкерского училища относится к 1882 г. 18 сентября 1882 г. газета Харьковские ведомости писала:

«Г. Преподаватель Чугуевского пехотного юнкерского училища А.Ф. Скалозубов препроводил на имя директора 3-й Харьковской гимназии, в пользу недостаточных учеников 8 класса, средства, вырученные от спектакля, данного 11 сентября сего года в театральном зале Чугуевского пехотного юнкерского училища любителями и любительницами драматического искусства. Педагогический совет 3 гимназии, глубоко ценя внимание к учащейся молодежи, просит редакцию «Харьковских ведомостей» напечатать, что он считает нравственным долгом выразить искреннюю признательность всем лицам, участвовавшим в спектаклях и потрудившихся на пользу учащегося юношества, а также распорядителю спектакля А.Ф. Скалозубову. Воспитанники 8 класса просят также выразить глубокую их благодарность за помощь, оказанную беднейшим их товарищам».¹

Как видим, к 1882 году в училище уже существовал театральный зал, в котором устраивали спектакли не только юнкера, но и любители театрального искусства со стороны. Кроме того, вышеприведенная заметка позволяет говорить еще об одной традиции Чугуевского юнкерского училища – благотворительных акциях.

В 1890-х годах, по воспоминаниям современников, в училище ставились юнкерские спектакли по классическим и украинским пьесам, в которых играли не только юнкера, но и офицеры и даже их жены. Устраивались литературные чтения с «волшебным фонарем», музыкальные вечера и концерты заезжих артистов, выставки, пропагандировавшие здоровый образ жизни, например – антиалкогольная, а также выставки картин русских художников. Последнюю традицию, появившуюся в относительно поздний период существования училища, характеризует документ, сохранившийся в эпистолярном наследии Ильи Репина – письмо с просьбой предоставить для училищной выставки свои работы. В училище ставились юнкерские спектакли по классическим и украинским пьесам, в которых играли не только юнкера, но и офицеры и даже их жены. Устраивались литературные чтения с «волшебным фонарем», музыкальные вечера и концерты заезжих артистов, выставки, пропагандировавшие здоровый образ жизни, например – антиалкогольная, а также выставки картин русских художников. Последнюю традицию, появившуюся в относительно поздний период существования училища, характеризует документ, сохранившийся в эпистолярном наследии Ильи Репина – письмо с просьбой предоставить для училищной выставки свои работы. В июле 1914 г. преподаватель Чугуевского военного училища Константин Савченко писал И.Е. Репину:

«Глубокоуважаемый Илья Ефимович!

Позвольте обратиться к Вам, как уроженцу г. Чугуева, со следующей просьбой.

Находящееся здесь Чугуевское военное училище комплектуется преимущественно (75-80%) крестьянами, выдержавшими вступительный экзамен, жившими до поступления преимущественно по селам или же уездным глухим городам. По окончании училища они выходят также преимущественно в провинциальные города, а в столицах приходится бывать (даже временно) лишь единицам. Поэтому все наши художественные сокровищницы им почти недоступны. Во-вторых, программы наших средних школ совершенно не включают в себя ознакомление юношества с историей живописи, хотя бы с крупнейшими русскими художниками.

Всё это побудило меня собрать коллекцию репродукций с картин наших лучших художников, где одно из самых видных мест я старался отвести Вашим, столь любимым нами произведениям. Но мне бы очень хотелось украсить предположенную мною выставку (в январе) (в стенах училища) этих репродукций хотя бы одним из Ваших произведений или даже набросков в оригинале.

Поэтому позвольте Вас очень просить, если Вы найдете возможным, прислать нам, Вашим землякам, что нибудь из Ваших произведений (набросок, первого или последующих периодов - это всё равно), каковое я верну после выставки с большой благодарностью.

Это доброе и, мне кажется, очень хорошее дело позволяет надеяться, что вы будете добры откликнуться на мою покорнейшую просьбу и пришлете нам, что можете, из Ваших набросков или произведений (в оригинале).

Искренно Вас уважающий, глубоко преклоняющийся перед Вашим талантом, преподаватель Чугуевского военного училища Константин Савченко».¹

Ответ Репина нам не известен, но скорее всего он не остался глух к просьбе К. Савченко. Известно, что первый в Чугуеве музей И.Е. Репина открылся в том же 1914 г. в помещении Чугуевского военного училища.²

Неформальные традиции Чугуевского военного училища.

Особенностью генезиса неформальных традиций Чугуевского военного училища, бытовавших в юнкерской среде, стало то, что данные традиции, в основном, складывались под влиянием традиций, уже существовавших в других военно-учебных заведениях – кадетских корпусах и военных училищах. В этом отношении Чугуевское юнкерское училище не было исключением на общем фоне. Большинство российских неформальных военно-учебных традиций, воплотившихся в обычаях, обрядах и ритуалах, складывались в кадетских корпусах еще с начала ХІХ века. В дальнейшем эти традиции экспортировались в другие военно-учебные заведения и трансформировались сообразно местной специфике. Рассмотрим несколько таких традиций на примере Чугуевского юнкерского училища – «цук», «звериаду» и «похороны».

«Цуком» в военных училищах и кадетских корпусах назывались неуставные отношения между юнкерами, выражавшиеся в системе иерархического подчинения юнкеров младшего класса юнкерам старшего. Наиболее яркое выражение «цук» получил в кавалерийских училищах, особенно – в старейшем из них, петербургском Николаевском кавалерийском училище. «Цук» не носил характера издевательств старших над младшими, уродливые же формы, которые он мог приобретать в некоторых кадетских корпусах, являлись скорее исключением. В общих чертах, «цук», состоявший из ряда императивных норм этикета, являлся чертой корпоративной культуры военной и особенно гвардейской молодежи. Для окружных юнкерских училищ «цук» вообще не был характерен. В Чугуевском юнкерском училище не было «цука» в том виде, в каком его понимали и практиковали в военных училищах и кадетских корпусах. Вместо «цука» в Чугуеве существовало некое подобие иерархического деления юнкеров в зависимости от курса. Подобное деление существовало в большинстве военных училищ. Обязательным элементом такой иерархии была особая терминология, в каждом училище – своя. Так, например, в Николаевском кавалерийском училище юнкера старшего класса назывались «корнетами», младшего – «зверями». В московском Александровском военном училище старшие юнкера были «обер-офицерами», младшие – «фараонами». В Чугуевском юнкерском училище юнкера старшего класса назывались «соломонами», младшего – «чижами». Обычно «соломоны» покровительствовали «чижам», хотя и относились к ним несколько свысока. Кроме того, считалось, что «чижи» не имеют морального права на некоторые развлечения и удовольствия, доступные «соломонам». Так, например, хотя употребление алкоголя юнкерами было официально запрещено, неофициально считалось, что «соломоны», будучи в отпуске, могут позволить себе выпить. В то же время употребление алкоголя «чижами» осуждалось.¹

Еще одним примером экспорта неформальных военно-учебных традиций в Чугуев является «Звериада». Появившись в эпоху Николая I в кадетских корпусах, традиция «Звериады» традиций не имела глубокой содержательности и носила скорее озорной характер. «Звериада» являлась элементом корпоративного кадетско-юнкерского фольклора и представляла собой стихотворение или песню, в которой от выпуска к выпуску записывались главные события в жизни корпуса или училища, шутливые наблюдения за воспитателями, преподавателями и воспитанниками. Эта песня передавалась из поколения в поколения в устной традиции или же в виде особого документа. Наиболее яркое воплощение традиция «Звериады» нашла в кадетских корпусах и кавалерийских училищах. В Чугуевском же юнкерском училище, не смотря на то, что среди его юнкеров традиционно не было выпускников кадетских корпусов, имело место подражание этой традиции. «Чугуевская Звериада» стала своего рода шутливым гимном, воспевавшим «Гнездо орлов», как неофициально называлось Чугуевское юнкерское училище. Текст этого произведения имел другой стихотворный размер, нежели традиционная «Звериада» кадетских корпусов и военных училищ. Кроме того, вероятно, что «Звериада» Чугуевского юнкерского училища пелась на другой мотив.¹

Еще одной «озорной» традицией, позаимствованной Чугуевским юнкерским училищем из других военно-учебных заведений стали «похороны». Есть основания полагать, что данная традиция зародилась в начале ХІХ века среди офицеров провинциальных гарнизонов, вынужденных изобретать развлечения самостоятельно. Одним из таких развлечений и стали «похороны», обычно являвшиеся продолжением офицерских застолий с обильными возлияниями. Часто во время таких застолий молодые офицеры, не привыкшие к злоупотреблению алкоголем, впадали в состояние глубокого опьянения и лишались возможности самостоятельно передвигаться. Товарищи любили подшучивать над такими офицерами. Пока жертва алкоголя находилась в бессознательном состоянии, ее одевали в саван, укладывали в гроб и, изображая похоронную процессию, относили на близлежащее кладбище или просто за пределы населенного пункта. Предполагалось, что, проснувшись утром «покойник» испытает потрясение, которое надолго отучит его терять контроль над собой.²

В военно-учебных заведениях данная традиция была переосмыслена и сценарий ее был видоизменен. В качестве «покойника» кадеты и юнкера обычно использовали какой-либо из учебных атрибутов, символизирующий надоевшую им учебную дисциплину – учебник или элемент воинской амуниции. Так, например, в российских кадетских корпусах существовал обычай «похорон химии». Во время этого ритуала кадеты «хоронили» соответствующий учебник. Писатель Александр Куприн в романе «Юнкера» описал «похороны штыка»:

«…Первая рота, государева, в скором времени ответила третьей - «знаменной», поистине великолепным зрелищем, которое называлось «Похороны штыка» и, кажется, было наследственным, преемственным. Жеребцы не пожалели ни времени, ни хлопот и набрали, бывая по воскресениям в отпуску, множество бутафорского материала. Начали они, когда слегка потемнело. Для начала была пущена ракета….По этому знаку вышло шествие. Впереди шли скрипка, окарина и низкая гитара. Они довольно ладно играли похоронный марш Шопена. За музыкой шел важными и медленными шагами печальный тамбур, держа в руках высокую палку с траурными лентами. Затем шествовал гроб такой величины, что в нем свободно умещался берданочный штык, размером не более полуаршина. Гроб был покрыт чем-то похожим на парчу и завален весь через верх грудою полевых цветов. Он стоял на крошечных носилках, четыре угла которых поддерживали четыре траурных кавалера, освещаемые с обеих сторон смоляными факелами. Дальше медленно и почтительно двигались провожающие. Шествие началось у купального водоема, а окончилось за первым флангом расположения первой роты. Там гробик был опущен в приготовленную для него яму и засыпан землей. Каждый юнкер бросил горсточку. Потом могильный холмик был осыпан цветами, водружена была дощечка со скромной надписью: ШТЫК 1889.

И вся церемония окончилась в той же строгой серьезности, как и началась.

- Желающие могут произнести речи,- предложил высокий юнкер первой роты, лицо которого нельзя было разглядеть из-за спустившихся сумерек. Кто-то приблизился к могиле и стал говорить:

- Прощай, штык. Два года носили мы тебя на левом бедре. Спрашивается: зачем? Как символ воинского звания? Но вид у тебя был совсем не воинственный, а скорее жалкий. Воткнутый в свое кожаное узкое влагалище, ты походил на длинную болтающуюся селедку. Для возможной обороны? Но ты только тогда и силен, когда подкреплен огромным весом ружья. Для украшения? Но без тебя воинский чин только выигрывал в красоте. У нас были в обмундировании золотые орлы на барашковых шапках, пылающие бомбы на медных застежках поясов, золотые галуны и прекрасный наш вензель. Куда же ты сунулся, о несчастный, в какое благородное общество? Я помню наш прежний тяжеловесный тесак, с которым наши славные предки делали такие могучие атаки и который был отнят у нас за чужую проказу. Он величествен и грозен, как настоящее оружие войны. И он был универсален: в случае надобности на войне им можно было нарубить дров, наколоть лучин, расколотить лед, вырыть окоп и так далее... Прощай же, штык. Ржавей и разрушайся в земле. Мы не помним на тебя зла. Это не ты пришел непрошеный в наше общество. Нет. Тебя нам навязали насильно, и в конце концов в моей краткой речи я нарушил старый обычай: «О мертвых либо хорошо либо ничего». Поэтому, воздавая тебе справедливость, скажу почтительно, что в минувшую войну с турками ты немало продырявил и пропорол вражеских животов. Прощай же, наш невольный боевой товарищ. Через день, два тебя заменит нам благородная, быстрая, страшная шашка, благородная дочь знаменитой исторической сабли. Аминь.

- Аминь,- повторяют участники похорон. Печальный обряд окончен, и все расходятся по своим баракам».¹

В Чугуевском училище традиция похорон существовала в двух вариантах. В одном роль «покойника» играл один из юнкеров, во втором – учебник. Возможно, один вариант трансформировался в другой. До нас дошли описания обоих вариантов. Б.А. Штейфон, выпускник 1901 года, вспоминал:

«Самым захватывающим, по своей таинственности, развлечением были ночные «похороны». К ним готовились задолго. Покупалась золотая бумага и из одеял шились «ризы». Оркестр на гребешках разучивал трудный марш. …Было много суеты и торжественных совещаний «соломонов». День похорон держался в секрете и обычно назначался на дежурстве, кого либо из добродушных офицеров. Около полуночи спешно просыпалось заснувшее училище: из камеры старшего класса торжественно выходило шествие. На плечах четырех рослых юнкеров клались доски, вынутые из кровати, а на досках укладывался легковесный юнкер, покрытый простыней и загримированный. Впереди шло «духовенство», а сзади «неутешная вдова», оркестр и наряд… Процессия обходила все училище и возвращалась в камеры, чем и заканчивалась часть официальная. Неофициальная продолжалась в камерах, где шли обсуждения всех деталей. Тщетно метались дежурные по ротам и дневальные, умоляя успокоиться и «не подводить». Наконец, раздавался тревожный шепот – «дежурный офицер»; сразу водворялась тишина, а через четверть часа все спали крепким сном молодости. Тогда мы были убеждены, что дежурный офицер, помешавшийся на первом этаже, ничего не слышит. Теперь я понимаю, что тот шум, который творился на втором этаже, доносился, конечно, и в дежурную комнату. Но дежурный офицер лишь делал вид, что ничего не замечает».¹

А вот как вспоминал «похороны», которыми традиционно отмечалось окончание экзаменов в старшем классе, выпускник Чугуевского военного училища 1914 года Владимир Альмендингер:

«Таинственная, захватывающая и опасная для юнкеров традиция прошла благополучно, никто из юнкеров не пострадал, - пострадал и очень серьезно учебник тактики полковника Бонч-Бруевича (уничтожено было большое число принадлежавших училищу книг). Приготовления к похоронам начались заблаговременно. Из листов учебника делался «покойник» - «тактика», гроб облепливался листами учебника, из листов делались и «облачения», восковки от классных тактических занятий дополняли страницы учебников. День для похорон, вернее - ночь, выбиралась так, чтобы дежурный офицер был подобрее и снисходительнее. «Похороны» начинались после отбоя и обхода камер (спальных помещений) дежурным офицером. Только он скрылся в своей комнате на первом этаже, как все «проснулось и началось».

В западном крыле здания начала формироваться процессия: «священники» надели «ризы», «покойник» положен в «гроб», почетная стража, одетая в белое (нижнее белье) и вооруженная рапирами (заблаговременно взятыми из цейхгауза), заняла свои места; участники построились и под звуки похоронного марша процессия тронулась по главному коридору к восточному крылу здания, где вся церемония кончалась. В коридоре по обеим сторонам стояли шпалерами юнкера младших классов. Ритуал кончался тем, что все уничтожалось в отхожем месте. Дежурный офицер «не слышал», и все прошло вполне благополучно. На другой день, однако, было впечатление, что о «похоронах» знал не только дежурный офицер, но и начальник училища. Взысканий наложено не было, кроме того, что юнкера при сдаче должны были заплатить за уничтоженные книги. Дань традиции была отдана».¹

В 1914 году Германия объявила войну России. Началась мировая война. Как и большинство из более чем двух десятков военных училищ России, Чугуевское было переведено на ускоренный 4-месячный курс подготовки. Традиционный уклад училищной жизни был нарушен. Преподавательский состав училища претерпел значительные изменения. Изменился и социальный состав юнкеров. Большая часть традиций военно-учебных традиций, как учебно-воспитательных, так и неформальных, отошла в прошлое. Возродиться в Чугуеве им уже не пришлось, так как в результате революции 1917 года все военные училища старой армии прекратили существование. В том числе – Чугуевское военное училище.