Златыя горы Миронов Михаил
Вид материала | Документы |
- Лермонтов Михаил Юрьевич, 99.22kb.
- Сергей Миронов определил планы на жизнь, 24.06kb.
- Б. Н. Миронов отношение к труду в дореволюционной россии, 248.68kb.
- Лермонтов михаил Юрьевич [3 (15) октября 1814, Москва 15 (27) июля 1841, подножье горы, 56.3kb.
- Новогодняя сказка в Татраландии!, 122.99kb.
- В. И. Миронов миронов Владимир Иванович, доктор юридических наук, профессор, руководитель, 16220.96kb.
- Кузнецов В. Г., Кузнецова И. Д., Миронов В. В., Момджян К. Х. Философия: Учебник, 8341.62kb.
- Кузнецов В. Г., Кузнецова И. Д., Миронов В. В., Момджян К. Х. Философия: Учебник, 8707.43kb.
- Горы Исполнения Желаний», «Горы Любви», скульптурные композиции. Влекции, 115.61kb.
- Автоматические устройства настройки компенсации емкостного тока замыкания на землю, 77.58kb.
Златыя горы - Миронов Михаил
Когда человек говорит, что он несчастлив и что в жизни ему не повезло, не верьте: несчастливы люди смертью и счастливы — пока живы. А то, что всегда нам мало и хочется большего, — не горе.
Родился я 8 ноября 1922 года в Новоселке Пестречинского района, в большой крестьянской семье. Отец и мать — коммунисты. Во время коллективизации отца погубили: куда-то он ездил, подстерегли, связали и бросили — дело было весной — промерз он и умер. Мать с детьми — мал мала меньше — перебралась в Казань, устроилась на тарную фабрику. Когда я закончил семь классов, тоже пошел туда ящики колотить да бондарить. Там меня приняли в профсоюз, в комсомол. Учился в школе, сдал на значок «Готов к труду и обороне», в ДОСААФ — на артиллериста и санинструктора.
Некоторые думают, что говорить о счастье нельзя, чтоб его не спугнуть. Но надо родиться с двумя вершинками. Это, во-первых. Выжить. Поступить на работу. Выучиться. Получить профессию, лучше — несколько и не попасть на войну. Если попал, то, очертя голову, стремиться на фронт: только оттуда вернешься героем. Но если вместо фронта судьба развернет тебя круто в тыл — плохо что ли иметь отсрочку от смерти.
Комитет комсомола фабрики направил меня в числе лучших на 124-й завод, сейчас он 22-й имени Горбунова. Далища несусветная. Жили мы в центре, возле театра. На работу ходил в Караваево, через слободы. Идешь, петухи поют. А смена бесконечная. Забьешься куда-нибудь в щель передохнуть, только глаза закроешь, забудешься — слышишь: «Где этот паразит?» И так далее с «оформлением»: кто-то уже ищет. Определили на новом месте учеником строгальщика. Других парней — к мужикам, а меня к бабёнке. Задело, конечно. Но вышло, что проваляли они дурака вместе с «учителями», а она выпустила меня строгалем по металлообработке четвертого разряда. Там же научился токарному, фрезерному делу. Знал станки, в том числе — шлифовальный, револьверный.
На Баумана, где Дом печати, в начале войны установили карту Европы. И кто-то переставлял на ней фишки. Голос Левитана по радио: сводки Информбюро...
Когда ликероводочный принял на свои производственные площади номерной завод, эвакуированный из Ленинграда, я перешел на него. Но с переходом лишился брони. И то, что казалось матери «буду под боком», вышло в годы разлуки и слез. Она пыталась меня скрыть: повестки прятала... День рождения, восемнадцать лет, семейно решили отметить. Пришел крестный. Сидим за столом. Совершеннолетие — не шутка. Стук в дверь. На пороге красноармеец, говорит мне: «Пойдешь с нами».
Военкомат находился там, где сейчас магазин «Кристалл», а сборный пункт у ТЮЗа...
Школу молодых командиров закончил я старшиной. Располагалась она в одной из казарм на территории госпиталя. Оттуда — в Москву. Вот-вот фронт, да не тут-то было — в Горьковскую область, в литовскую дивизию, в Балахну. — Как? Почему? — Выяснилось, по личному делу, что дед мой — литовец. Я по-литовски ни бельмеса. Там уж несколько слов узнал да кое-какие фразы выучил... Один — тоска зеленая!.. Письма стал писать с просьбой отправить на фронт. Наконец откомандировали на Калининский, в 41-ю армию, 262-ю стрелковую дивизию, 315-й отдельный истребительный противотанковый дивизион вторым номером ПТР.
В июне 42-го убыл в действующую армию под Смоленск. На станции Селижарово принял боевое крещение бомбежкой... Пристанционный лес был набит эшелонами с продовольствием... Сначала в небе появилась «рама», самолет-разведчик, потом бомбардировщики. Что началось! Но нам досталось не очень: на воздух взлетели составы с мукой, образовалась мучная завеса, и цели для немца скрылись из виду.
Что есть счастье? — Это когда шарахнуло тебя осколком по голове, раскроило череп, но так аккуратно, что дырка в кости не продолжается дыркой в том мягком пакете, в который природой «завернуты» мозги. Взглянула Косая, что там у тебя за прибор, — разочаровалась, и зажило.
6 декабря в местечке Черный Ручей, чтобы не дать врагу пройти, мы седлали большак на отрезке дороги Смоленск — Белый. Немец пошел. Я был при «сорокапятке». Ударили мы по БТР, подбили. Наводчика нашего ранило. Попали под минометный огонь. Если слышно, как мина воет «ууу!», значит, летит далеко. А если фырчит «фыр-фыр-фыр!» — близко. Если же вдруг ничего не слышно, значит, ты «получил свое». Попал я в вилку: справа — слева снаряд, а третий по цели! С вилки меня фашист отведал: ранил в голову.
Вся голова была перевязана. Одни глаза! За этот бой 30 декабря и наградили меня орденом Красной Звезды. По излечении закончил артиллерийские курсы. Снова Москва. Пока находился в резерве Главного управления, ходил в комендантский патруль. Москва военного времени в памяти на всю жизнь. И мысли не было, что мы могли ее сдать. Сегодняшние террористические акты тем более чудовищны. Чья же Москва сейчас?..
Вскоре меня направили в подвижную ремонтную мастерскую «катюш» оперативной группы гвардейской минометной части 2-го Белорусского фронта, командовали которым генералы — сначала Захаров, потом Рокоссовский. В июне — в 313-й гвардейский минометный Бобруйский Краснознаменный, орденов Суворова, Кутузова, Александра Невского полк. Командовал им полковник Солитан. В полк входило три дивизиона, в каждом — три батареи по четыре «катюши». Тридцать шесть машин, а сила огромная.
В опергруппе фронта познакомился с майором Дмитрием Ермольчиком, только что назначенным на должность командира части. Боевой офицер Ермольчик отличился в боях за Новороссийск, на Малой Земле. На некоторых торпедных катерах были смонтированы установки типа тех, что на «катюшах». При высадке десанта они эффективно поддерживали огнем морских пехотинцев. За это молодой офицер, командовавший дивизионом, дважды был награжден орденами, вручал которые ему начальник политотдела полковник Леонид Брежнев. Интересно!.. А после войны — много уж времени прошло — встретились мы с полковником Ермольчиком в Казани: он — заместитель начальника дорожного отдела внутренних дел Казанской железной дороги, я — старший следователь. Сейчас ему за восемьдесят. Он генерал. И все его многочисленное семейство — работники МВД . Газета «Милиция Законность Правопорядок» публиковала этой весной информацию о встрече генерала Ермольчика с бывшими сослуживцами, организованной руководством отдела железнодорожной милиции по случаю Дня Победы.
313-й Бобруйский полк входил в 3-ю армию, сражавшуюся под командованием генерала Горбатова, поддерживал 50-ю армию и 70-й стрелковый корпус... Форсировал Нарев. Река неширокая, с пол-Казанки. Но водной преградой для нас явилась серьезной. Навели переправу, перегнали машины. По хорошо укрепленной обороне гитлеровцев дали залп. Продвинувшись дальше, немцев не обнаружили. Освобождали Польшу — города Рожан, Макуф, Пултуск. 17 января 1945 года – Варшаву. Перед началом операции приезжал Миколайчик, известный государственный и политический деятель буржуазной Польши, в то время премьер-министр эмигрантского правительства в Лондоне. Хотел освободить Варшаву «своими силами». Но Рокоссовский сделал облет столицы и никаких миколайчиков ждать не стал. Освободили довольно быстро.
— Пан, где немец? — спрашивали поляков.
— Нет. Убежал!
В районе Млавы для прорыва фронта была сформирована группа войск, в которую вошли 3-й кавалерийский корпус, авиационная часть, наш полк, танковый батальон и зенитчики. Прорвали фронт. В брешь прошла кавалерия, за нами остались города западной Польши — Хойнице, Тухоль и другие.
За храбрость, отвагу и мужество, проявленные в боях, лейтенанту Михаилу Миронову командиром корпуса генералом Осликовским была объявлена благодарность. «За отличные боевые действия при вторжении в Восточную Пруссию и за овладение городами Найденбург, Танненберг, Едвабно, Аллендорф, Алленштейн», дважды Миронов получал благодарность от имени Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина.
— Взяли Алленштейн в два часа ночи. У кавалеристов —- перины на лошадях: трофеи. Брать было можно. Я тоже упаковал перину и одеяло. Зачем-то, видимо, из-за какого-то полуинстинктивного неравнодушия к оптике в разрушенном учреждении экспроприировал два микроскопа. Немцы кричали: «Гитлер капут!» Их отпускали с миром: кому они были нужны.
Взяли Данциг, Кёзлин, Кольберг. Форсировали Одер. Кольберг был хорошо укреплен; порт, выход к морю немец не хотел отдавать. Брали Кольберг вместе с Войском Польским. Мирное население из окон нас обливало кипятком... Взяли — оставили полякам. А немцы высадили десант и отбили его. Тогда Рокоссовский снова взял.
При взятии Штеттина исполнял обязанности командира батареи. И медиком был: наука ГТО пригодилась... Шверин, Виттенберг. Мы обошли Берлин с северо-запада и вышли на Эльбу. Орденом Отечественной войны II-й степени наградили за Алленштейн.
Помню, когда закончилась война, стояла тишина. Не грохотало и не горело.
Вдруг — самолет со стороны Эльбы! Что за самолет?! Ни немецкий, ни наш. Дали залп туда, откуда он взялся! Второй летит и низко-низко, с прикрепленным к фюзеляжу американским флагом. Союзники!.. - Установили связь. Пригласили их в гости. Что у нас — рыба, картошка, лук, табак. Канистра спирта. Развели. Все есть. Они пришли. Такие же, как мы. Но одеты по-другому и пьют мало. Гульнули. Они нас пригласили. Там все на высшем уровне — роскошный зал, коньяк на столе французский, американский, галеты, сало, пельмени. Явились мы человек сорок, продолжили. Поговорили от души. У них переводчик — русский, сын эмигрантов, языком владел свободно. Трудности не было.
Да, бывает, чувствуешь себя на вершине блаженства — млеешь в его тепле, купаешься в лучах, нет тебе равных, да и не до них!.. Дурак- дураком и творишь глупости.
Берлин уже пал. Мы ездили в Берлин. Лазил на Бранденбургские ворота, ходил в рейхстаг, сфотографировались у памятника Бисмарку, на аллее Победы, под огромными портретами Сталина, Черчилля, Рузвельта...
В рейхстаг, в вестибюль во время штурма, рассказывали, упала бомба. Пробила крышу, пол и не взорвалась!.. Зашли в какое-то помещение. А среди нас оказался разведчик, все стенки простукивал. Он обнаружил полость. Вскрыли — полная орденов, серебряных крестов на синей ленте. Каждый набрал как сувениров. Я тоже. Когда был в составе лекторской группы и выступал перед коллективами предприятий, показывал в качестве наглядного пособия. Было два. Один не вернули. Так и остался у кого-то в зале. Просил отдать — бесполезно.
Лежал на ладони фашистский крест, и вспоминалась «Герника» Пабло Пикассо и «Ядерный крест» Сальвадора Дали в коричнево-желтых тонах.
Михаил Александрович говорил о зрении, о том, что часами и днями высиживает у офтальмолога. Глаза его отказывались видеть настоящее — передел, крушение иллюзий, веры, бедность. Слава, легенда, неповторимость образа солдата Великой Отечественной разменивались неповторимостью молодых ветеранов афганской, чеченской войн и горячих точек. По возрасту я годился ему в сыновья и до глубины души понимал его. И у меня «+2»... Но, когда мы рассматривали военную карту, он забыл об очках, отбросил их и удивлялся, как я не вижу Штеттин, «вот же он, вот! Да не здесь/»... К нему возвращалась молодость, нетерпение, поток событий влек... А я не мог разглядеть Штеттин!
Он знал устройство «катюши» в целом, узлы и детали. Кто знает сегодня устройство «катюши»?! И кому это нужно? Но передо мной сидел человек, который до гаечек, болтиков и шплинтов «лечил» после боя, на марше, благословляя на залп, сверхсекретное оружие своими руками! Каждую трубочку, каждую жилку выглаживал, чтоб «расцветали яблони и груши» на его Родине,... в Польши, Германии, Америке — во всем мире.
Не знаю, как у него сложилась семейная жизнь. Как он в нее вписался. Он не рассказывал. Но могу представить. Ему, человеку мира — таких тогда вернулись с войны миллионы — было тесно квартировать с семьей по углам. Некоторые спились, кто сел, кто сошел с ума или покончил с собой, не выдержав отката «героизма», «величия», «избранности», -«предназначения»... — обломки всех этих, некогда цельных конструкций, сваренных идеологией, торчат в микромире военного поколения и сегодня. А Миронов — вот он, майор в отставке. Да, мысленно разговаривает с тем, молодым... Ровесников мало, соратников еще меньше: все больше разводит их по сторонам пространство и время. И деньги, вернее — их отсутствие. У современной молодежи — свои проблемы. Отчасти, наверное, и правильно. Потому… - наедине с собой.
Вот и гадал недавно майор: «Почему забыли? Столько начальников, советов, отделов... Неужели списали?» Не за себя, старика, за того лейтенанта стало обидно.
Написал министру: я жив, ваш солдат. Приехали, извинились, поздравили, вручили пятьсот рублей. Эх, ребята!.. Я знаю, что свойство памяти — забывать. И кто-то должен быть забыт. Но когда это ты, становится жутко. «Никто не забыт, ничто не забыто».
...Расформировали нас и — домой! Своим ходом. Запасся в санчасти отметкой, что венерических болезней нет. Оружия нет. Билетов тоже нет. Брест. Народа — море.
Стою на перроне. Что делать?! Заметил меня морячок: «Не дрейфь! — говорит. — Я тебе помогу. — Как в сказке. — Чего везешь?» Ну, на виду одеяло, перина, гармошка; микроскопы в чемодане. «Часы, — говорит, — есть?» Часов-штамповок, их у кого только не было! Немцы их уже в сороковых выпускали. Он меня научил: «Часы — проводнице! А чемодан, — говорит, — я тебе закину!» Я не надеялся: думал, останется с чемоданом. Не обманул.
Прибыл я в Москву. Из Москвы — в Казань. Два часа ночи. До дома рукой подать. Бегом. Постучал в ворота!!! Не открывают. Долго. Потом подошел Шарипа сын, меня не знает, позвал отца, дворника нашего:
— О! Минька! Приехал! Минька пришел! Живой! — Поднял мать... Зашли домой. Усадила она меня. Что на душе творилось — не передать. Попросил я чего-нибудь выпить. Налила она самогоночки сто граммов. Вытащил я перину, рванул гармонь и заиграл «Златыя горы».
На службу в милицию пошел не сразу. Война как будто держала. Штаб Казанского военного округа направил в артбригаду под Суслонгер. Мать у меня болела. Я должен был тащить семью. А тут... В Суслонгер не поехал. Направили в танковое училище. Но в мае сорок восьмого прошел военно-врачебную комиссию, и демобилизовали. К этому времени я уже женился. Кстати, — на те два микроскопа. Продал их в институт, в лабораторию. Ученые были очень рады, в приборах нуждались. Такая свадьба была! Перина тоже сыграла свою положительную роль: в сорок седьмом родился сын... — Событие за событием. Годы ушли на войну, и нужно было наверстывать. Поступил в юридический институт. Сидел на Кольце, у рыбного магазина с пилой и колуном. Там было место, где собирались такие, кто подрабатывал по найму. Грузил, выгружал вагоны, баржи. Стипендии, ее никогда не хватало. Жили в семье жены, на Кирова, где сейчас остов от пожарки с пустыми глазницами, в этом здании. Тесть был начальником караула пожарной охраны.
По окончании института работал кадровиком железнодорожной больницы. Хотели направить, по партийной линии, председателем колхоза. Но вспомнилась мне почему-то литовская дивизия. И стало невероятно тоскливо. Я отказался: «Не поеду!» Обосновал секретарю райкома в доверительной беседе, что в деревне по бабам не пойдешь — моментально все узнают, а в городе я за угол — и шито-крыто. Подействовало: он меня понял. Направили в органы МВД ТАССР — места не оказалось. Но встретился вскоре со старым знакомым. «Давай, — говорит, — к нам в управление!» И стал я следователем дорожно-транспортного управления МВД. Работал старшим оперуполномоченным уголовного розыска дорожного отдела милиции, заместителем начальника линейного отдела станции Юдино, замом по режиму и оперработе исправительно-трудовой колонии, строившей «Оргсинтез», ближе к пенсии — в известной казанцам «двойке», на других должностях. Следовательскому искусству учился на курсах в Грузии. После ухода на пенсию работал начальником отдела республиканской прокуратуры, юрисконсультом и начальником межвузовского отдела Минвуза РСФСР.
Думаю, Нико Пиросмани, выслушав рассказы Миньки Миронова, ничтоже сумняшеся, нарисовал бы на очередной клеенке «златыя горы». На самой высокой — человека с гармошкой, в шляпе на тирольский манер. У подножия — карту 1:125000, с изображением Казанки, Волги, Нарева, Вислы, Одера, Эльбы, побережья Балтийского, Северного, Черного морей; Казань, Москву, Варшаву, Берлин, города поменьше, но отмеченные более крупными кружками; русских солдат, немецких, польских, американских; линии железных дорог. Гвардейскую минометную часть — «катюши» на марше, в бою, на ремонте, при форсировании водных преград. Вошли бы в полотно и товарищ Сталин, и товарищ Рокоссовский, менее известные полководцы, генерал Осликовский, командующий кавалерийским корпусом, полковник Брежнев и генерал Ермольчик. Много милиционеров... и зеков.
* * *
...Мы возвращались в Лигниц, на «катюшах». Местность лесистая. На одной из лесных дорог заночевали. Вдруг на рассвете разведчики обнаружили немцев, выходивших из окружения! Тревога – завязалась перестрелка. Их много и хорошо вооружены. Они, может быть, и не знали, что акт о капитуляции подписан. Из фаустпатрона разбили они у нас не одну боевую машину, вспыхнул и сгорел бензовоз. Десятка полтора ребят ранило. Мы направляющие орудий поставили почти горизонтально и дали залп по вероятному скоплению противника в просеке: продемонстрировали мощь. Это шокировало их. Они затихли.
Наши сажают меня в машину старшим, раненых - на нее! «Давай, — говорят, — Миронов, гони до санчасти!» Рванули вперед! А нас фашисты — кинжальным огнем из стрелкового оружия! Нам и ответить толком нечем: во-первых, — артиллеристы, у кого пистолет, у кого толовые шашки для подрыва «катюши»: уничтожали, если что, чтоб не попала в руки врагу; во-вторых, отвоевались. «Жми, — говорю шоферу, — вперед! Передавим к чертовой матери! Только смотри, чтоб на пеньки не сесть!» У студебекера оси высокие, машина сильная. Протаранили оборону, выскочили на оперативный простор и... домчались до санчасти. Сдал я раненых, связался с командиром, доложил: «Пробились, раненых сдал, потеряли одного». Его ранили дважды, он кровью истек... Командир кричит: «Молодец! Я тебя к награде представлю!» И 4 мая командующий 70-й армией наградил меня орденом Отечественной войны I степени. В приказе написано: «За форсирование реки Одер и спасение раненых на боевой машине». А ведь уж после войны...
В середине семидесятых друзья прислали мне книжку «Так это было» военного корреспондента Мартына Мержанова. Написана хорошо и проиллюстрирована несколькими фотографиями. Листаю — фото во всю страницу — наши у Бранденбургских ворот, плясня! А на первом плане — я, вваливаю на трофейной гармошке! Мне не хотелось ее брать, когда собирались в Берлин, ребята упросили: «Возьми, — говорят, — сыграешь, Победа ж!» Вот и сыграл. Она у меня до сих пор цела.
Михаил Александрович Миронов – полный кавалер ордена Великой Отечественной войны, кавалер ордена Красной Звезды, майор внутренней службы в отставке.