Казаков М. М. Христианство и сепаратизм в римской империи

Рассмотрение проблемы сепаратизма логично начать с того времени, когда создавалась Римская империя. Не вдаваясь во все детали формирования самого могущественного государства античности, отметим, что Риму удалось не только завоевать народы Средиземноморья и подчинить их своему владычеству силой оружия, но и создать на обширнейших просторах от Атлантики до Каспия и от Британии до Сахары определенное политическое, социальное, культурное, религиозное и даже экономическое единство². Центростремительные тенденции явно преобладали пока римское господство, а, вернее, культурное (в широком смысле) влияние оказывалось выгодным для народов античной периферии. Хотя, разумеется, не все народы оказались в равной степени к нему восприимчивы, и на протяжении I-II вв. Римскую державу время от времени потрясали национально-освободительные восстания³. Однако сепаратизм вряд ли можно признать заметным фактором политической жизни Рима до конца правления Антонинов, когда благополучие империи в целом являлось залогом благосостояния ее составляющих.

Единство античного мира, обретенное в Римской империи, было одним из важнейших факторов возникновения христианства. Объединение многочисленных народов, проживавших в ареале Средиземноморья, в рамках единой империи способствовало формированию представлений об универсализме мира и Вселенной. Нивелировка всех жителей империи сначала по принципу граждане - неграждане, затем по принципу император - подданные способствовала возникновению идеи равенства всех людей перед высшими силами или перед единым богом. Единовластие Рима и императора на земле порождало монотеистические религиозные настроения. Космополитизм, всеобщность, универсальность, как новые черты общественного сознания, приводили к идее католической (вселенской) церкви. Таким образом, Римская империя послужила основой для весьма существенных черт христианства, как универсальной религиозно-идеологической системы. Следовательно, христианство, содержащее в потенциале черты мировой религии, порожденные мировой империей, было заинтересовано в сохранении единства этой империи.

Вместе с тем, до начала III в., пока империя была единой, христианство не являлось значимым фактором общественной, политической и даже религиозной жизни Римской империи. Хотя именно ранние христианские авторы в апологетических произведениях, отстаивая полезность христианства для государства, высказывали идею единой, вселенской, непогрешимой церкви и осознавали единство империи в качестве залога единства всего христианского мира.

В результате коллизий кризисного III века Римская империя фактически перестала существовать как единое целое, распавшись на ряд сепаратистских государств, таких как Галльская империя, Пальмирское царство и т.д. Сколько-нибудь заметной роли христиане в политическом сепаратизме III века не сыграли. Их единственный «вклад» в политический кризис состоял в прямом неповиновении императорской власти, требовавшей клятвы верности, сопровождавшейся традиционными религиозными обрядами, которые именно христиане отказывались выполнять. Это «политическое преступление», явно шедшее в разрез с веротерпимостью Рима, послужило главной причиной гонений на христианство⁴. В момент кризиса веротерпимость для Рима ушла на второй план перед угрозой сепаратизма, и христианская убежденность в вере была воспринята как опасный знак политической нелояльности. Так впервые христиане оказались в позиции сепаратистской силы, вопреки собственной позиции и желания создать единую церковь в едином государстве.

Раскола не удалось избежать в это время и церкви, хотя этот раскол и был вызван самими гонениями на христиан со стороны Рима. Однако этот раскол произошел не по территориальному, а по организационному принципу, и был связан с проблемой «падших» - отступников, не устоявших перед карающей рукой всемогущих римских императоров. Этот первый значимый раскол в христианстве вряд ли можно считать каким бы то ни было образом связанным с политическим сепаратизмом. Христиане составляли очень малую часть населения Римской империи и не оказывали в это время никакого влияния на политическую жизнь. Проблема «падших» была только организационной для самой церкви, но никак не для Римской империи.

Преодоление политического сепаратизма в Римской империи в III в. связано с созданием особой системы преемственности власти - тетрархии, задуманной Диоклетианом сразу после прихода к власти в 284 г. Диоклетиану, кстати, удалось восстановить единство Римской империи и подавить сепаратизм не только не опираясь на христиан, но, напротив, подвергнув их самому жестокому в истории гонению. Следовательно, восстановление империи после кризиса и обретение ею единства вряд ли целесообразно связывать с христианским фактором.

Взаимное влияние государства и церкви, христианства и империи стало возможным только в начале IV века, когда христианский фактор впервые был использован уже после Диоклетиана в ходе гражданской войны, развернувшейся в Римской империи после провозглашения императором Константина - сына августа Констанция Хлора. Но этот фактор являлся лишь дополнительным и второстепенным аргументом для претендентов на политическую власть. Христианство было лишь одной из многих религий в империи и отнюдь не самой популярной и привлекательной для власть имущих. Усмотреть в христианской религии полезность для государства и средство для преодоления сепаратизма смогли лишь Константин и Лициний, хотя вряд ли есть основания полагать, что они своим Миланским эдиктом стремились сделать главную политическую ставку именно на эту религию. Если попытаться рассмотреть во всей пропагандистской оболочке трудов Евсевия и Лактанция рациональное политическое зерно, то ничего, кроме стремления расширить и укрепить социальную базу режима, усмотреть невозможно.

Действительно, легализация христианства была лишь одной из попыток избавиться от лишнего врага и приобрести еще одного союзника. В тот момент, в 313 году, ничего другого не имелось в виду, да и сами правители, Константин и Лициний, одолев своих противников, думали о мире и укреплении государства больше, чем о каких бы то ни было религиозных доктринах. Практические мероприятия вытесняли все размышления о вечной жизни и загробном блаженстве.

Тем не менее, одной из главных причин установления союза церкви и государства было обеспечение прочности и единства последнего с помощью первого⁵. В замыслы Константина входило создать единую государственную церковь, к которой бы принадлежали все христиане правильной веры. Имея лишь самое отдаленное представление о ере­сях и церковных спорах, которые не были столь заметны на фоне отчаян­ной борьбы христиан за выживание в условиях гонений, Константин видел в единстве христианской веры и церкви залог единства империи.

Между тем христианская церковь сразу оценила этот шаг навстречу со стороны власти. Хотя реакция в среде клира на Миланский эдикт, вероятно, не была однозначной. До нас дошли только восторженные оценки церковных лидеров⁶, но наверняка были и такие, кто относился к союзу церкви и государства по меньшей мере насторожено, хотя прямых указаний на оппозицию власти со стороны христиан применительно к этому времени в источниках нет.

Любопытно отметить, что наметившийся союз церкви и государства привел с точки зрения единства двух организмов к противоположному результату. Покровительство христианству со стороны государства вызвало, прежде всего, стремление этому государству угодить, причем, обоснование полезности происходило по разному, что вызвало новые церковные расколы, включая самый глобальный раскол IV века – арианство, в основе которого лежало понимание Троицы в духе земной иерархии власти.

Во-вторых, покровительство государства некоторые церковные иерархи восприняли буквально, и римский император в этом буквальном понимании должен был выступать в роли верховного арбитра в церковных делах. К нему постепенно начинали обращаться даже для решения сугубо церковных и религиозных вопросов, и вскоре за Константином закрепляется совершенно особое, невиданное ранее звание – «епископ среди епископов». Но решения императора в церковных делах и спорах вызывали у проигравшей стороны ощущение нового гонения со стороны светской власти, что заставляло уходить в оппозицию. Эта оппозиция становилась источником и питательной средой как для социальных, так и для сепаратистских движений. Самым ярким примером в этом отношении стала Африка, где донатизм был знаменем того и другого.

В отличие от донатизма, арианство на первых порах представляло собой чисто интеллектуальный спор, касавшийся глубинных основ христианской религии и ее догматики, но не имевший на первых порах никакого отношения к политике. Арианский спор попал в поле зрения Константина после его победы над Лицинием, когда его внимание привлекли дела восточных провинций Римской империи. Разногласия внутри церкви, вызванные арианством, подрывали церковное единство, которое Константин ставил во главу угла, отдавая предпочтение христианству по сравнению с разделенным на множество культов и верований язычеством. Вмешательство императорской власти в этот спор, несомненно, могло быть объяснено стремлением сох­ранить религиозный мир в государстве, что вполне соответствовало традиционным императорским обязанностям и было объяснимо с точки зрения языческого понимания этих обязанностей (pax deorum). Вместе с тем, очевидно, что сам Константин имел весьма отдаленное представление о сути этого спора и плохо ориентировался в теологических вопросах. Но он чувствовал себя обязанным выступить в качестве посредни­ка и привести спорящих к единству, хотя подобная попытка в отношении донатистов успехом не увенчалась.

Важнейшим средством преодоления разногласий и, шире, церковного сепаратизма стали соборы христианской церкви. В 325 г. Константин санкционировал созыв самого представительного за всю пред­шествующую историю христианства собора епископов. Впервые в истории государство не только выступило организатором столь значительного церковного мероприятия, но и взяло на себя значительную часть расходов на его проведение. Интересно, что делегаты собора рассматривались как гости императора⁷, который принимал непосредственное участие в его работе и осуществлял общее руководство всем его ходом.

Никейский собор продемонстрировал способность церкви принимать коллективные решения, отражающие мнение боль­шинства и определяющие перспективы развития всего христианства не только в данный момент, но и на длительную историческую перспективу. Вместе с тем, тесное сотрудничество Никейского собора с Константином еще раз показало необходимость союза церкви и государства для решения проблем, одинаково важных и для одного, и для другого организма по преодолению внутренних разногласий.

Однако Никейский собор, несмотря на отмеченные выше положительные тенденции, оказался неспособным покончить ни с арианством, ни с разногласиями внутри церковного организма. Сам Арий уже на Втором Никейском соборе в 327 г. был снова допущен к церковному общению, а в 335 г. был реаби­литирован как церковным собором, собравшимся в Иерусалиме, так и импе­раторским судом.

Таким образом, как донатизм, так и арианизм, ярко продемонстрирова­ли ошибочность идеи Константина, что принятие христианства государс­твом обеспечит единство Империи⁸. Христианские разногласия действительно подливали масла в огонь разногласий государственных, но было бы не правильно прямо признавать вину хрис­тианства в расколе Римской империи. В целом христианская религия была фактором, цементирующим государство, и церковные разногласия, сколь бы глобальными они не казались, не умаляли ценности основополагающих христианских идей и роли этой религии в оздоровлении римского общест­ва. Также следует констатировать, что политическая роль христианства оказалась в начале IV в. более значительной для укрепления государства, чем отрицательный разруши­тельный эффект церковных разногласий.

Константин заложил основы главных моделей действий государственной власти по преодолению разногласий внутри церкви. Эти модели, в дальнейшем практиковавшиеся его последователями, состояли в следующем: во-первых, в подавлении еретиков и раскольников силой, в том числе и военной, как в случае с донатистами; во-вторых, в использовании специальных посланников с умиротворительными письмами, как это было на начальном этапе арианской ереси; в-третьих, в орга­низации церковных соборов, как авторитетных форумов церковных иерархов, и придании должного авторитета их решениям собственным участием в их работе и санкцией императорской власти на их решения.

Позицию Константина по отношению к церковным разногласиям достаточно ярко иллюстрирует эпи­зод, приводимый Феодоритом. В целях обеспечения единства церкви, как сообщает Феодорит, Константин публично сжег связку с доносами епископов друг на друга, сказав при этом, что не следует предавать гласности проступки иереев, и, выразив свою готовность покрыть грех, совершенный епископом, если он сам станет его очевидцем (Theod.I,11).

Процесс христианизации Римской империи в IV в. происходил в тесной связи с ростом и укреплением церковной организации. По своей административно-территориальной и даже внутренней структуре церковная организация подстраивалась к структуре государственной и стреми­лась органично вписаться в Римскую империю. Тот факт, что церковь «примкнула к данным государственного строя»⁹, явился необходимым условием возвышения отдельных церковных лидеров в силу политического значения главных городов империи, в которых они занимали свои посты.

Епископ являлся центральной фигурой всей церковной организации. Его роль возрастает до значения высшего государственного сановника¹⁰, а власть епископа к концу IV в. становится серьезным соперником гражданской власти. Уже в этом можно усмотреть опасность возникновения политического сепаратизма со стороны отдельных наиболее амбициозных церковных лидеров.

Государственным чиновникам система домината придала иерархическую структуру со строгим подчинением и полной отчетностью снизу доверху. Епископы, являясь церковными служащими высшего ранга, не подчинялись никому, кроме самого Господа Бога, и довольно свободно относились к решениям церковных соборов, которым нередко не подчинялись. Кроме того, епископы пользовались полной свободой в назначении и посвящении подчиненного им клира, который зависел от него во всем, включая свободу передвижения и дисциплину.

Епископы в IV в. стали пользоваться особым уважением и почтением, причем не только со стороны простых людей, но и царственных особ. Однако основную массу епископов составляли действительные главы церковной иерархии на местном уровне, и именно они в IV в. сближались по своему статусу с государственными чиновниками в этих областях. Но, в отличие от чиновников, для которых карьерный рост был одним из непременных условий существования, епископы были тесно связаны со своими кафедрами, и переход с одной кафедры на другую, особенно с меньшей на большую был строго запрещен. Хотя из этого строгого правила¹¹, несомненно, были исключения, и на практике, карьерный рост для клириков, включая епископов, стал почти такой же чертой, как и для государственных служащих.

Впрочем, существовало еще одно очень важное отличие епископа от государственного чиновника. Оно состояло в том, что епископ был выборной фигурой, и эта традиция, идущая с апостольских времен и от античности, сохранялась в период христианизации. Церковная демократия имела в своей основе не столько принцип непосредственного участия мирян в церковном управлении, сколько желание церковных иерархов заручиться поддержкой большинства для того, чтобы осуществлять нравственное влияние на паству. Опираясь на выборное начало, епископы могли сохранять свой авторитет и власть достаточно долгое время.

Однако демократический способ избрания епископа в IV в. все более приходил в противоречие с растущей властью епископа в церковной иерархии, его увеличивающимся влиянием на светскую жизнь, с одной стороны, и с повышением его роли в государственной жизни и управлении, с другой стороны. Первое заставляло очень многих влиятельных лиц добиваться поста епископа любыми путями вплоть до кровопролитной вооруженной борьбы, второе приводило к вмешательству государственных чиновников и даже самих императоров в процедуру выборов, в чем можно усмотреть явное стремление императорской власти предотвратить появление в империи сепаратизма, связанного с христианской церковью. Императорская власть в момент выборов выступала не только как блюститель порядка, но все чаще заявляла претензию на контроль над этими выборами¹².

В IV в., как уже отмечалось, высшим органом церкви становятся вселенские соборы, которые претендуют на значение выразителей общего мнения всей христианской церкви. Впрочем, ни Первый, ни Второй Вселенские соборы не представляли и половины всех церковных структур Римской империи, не говоря уже о христианских территориях за ее пределами. Тем не менее, вселенские соборы решали важнейшие вопросы церковной жизни, касавшиеся управления, обрядов, христианских праздников, вероучения, норм христианской жизни, назначений на важнейшие кафедры. Вселенские соборы вырабатывали нормы канонического права и обладали судебными функциями. Но самая главная их функция состояла в том, что они были главным средством формирования единства христианской церкви, благодаря тому, что их решения выдавались за вселенскую истину.

Разумеется, в силу такого значения вселенских соборов, и некоторых соборов низшего уровня императорская власть в IV в. стремилась участвовать в их работе и в выработке их решений, которые, получив государственную санкцию, становились обязательными к исполнению. Таким образом, церковные соборы становятся еще одним средством преодоления сепаратизма в церкви и в государстве.

Различия между государственным и церковным строем были весьма существенными в плане территориальной организации. После административно-территориальной реформы Диоклетиана–Константина государственное управление приобрело достаточно четкий территориальный характер по провинциям, диоцезам и префектурам, и каждой из этих структур управлял чиновник соответствующего ранга. В церкви количество епископов значительно превосходило количество территориальных единиц Римской империи. Уже в 325 г. на Никейский собор съехалось более 300 епископов преимущественно из восточных провинций, а общее их количество, пожалуй, значительно превышало в то время полтысячи. Фактически в каждом городе Римской империи в IV в. был свой епископ, считавшийся главой церкви соответствующей округи, имевший подчиненный ему штат клира и возглавлявший общину мирян, распоряжавшийся всем церковным имуществом и материальными средствами, трактовавший по своему разумению Священное Писание и организовывавший церковную службу по установившимся в данной области обычаям.

Однако уже в начале IV в. складываются церковные округа – епархии, совпадавшие с римскими провинциями территориально и возглавляемые епископом главного города провинции – архиепископом или митрополитом. В его функции входит надзор за развитием церковной жизни епархии, рассмотрение жалоб на епископов епархии и апелляций по ним, а также рассмотрение споров между епископами. Митрополит председательствовал на поместном (провинциальном) соборе, и все важные дела в епархии могли состояться только с его ведома. К концу IV в. делаются попытки создания еще более высоких постов в церковной организации и, соответственно более крупных церковных территориальных организаций.

Совершенно очевидно, что в течение IV века территориальная структура церкви еще не совпадала полностью со структурой административно- государственной, и процесс их слияния был сложным и мучительным. Столь же очевидно, что значение епископов и возглавляемых ими епископий определялось политическим и экономическим значением центров Римской империи, в которых они осуществляли свою деятельность. Такими центрами на западе в IV в. были Рим и Медиолан, а на востоке – Константинополь, Антиохия и Александрия. Эти центры церковной организации были вовлечены в жесткое соперничество за приоритет, которое можно рассматривать как весьма существенный вклад в распад Римской империи.

Наличие прочной материальной базы в отдельных церковных округах, распространение церковной власти епископов на значительные территории, большое количество членов клира, нахо­дящихся в подчинении у епископа и заинтересованных в усилении его влияния, новое положение церковной власти по отношению к светской власти – все это создавало почву для появления в IV в. церковно-политических группировок, стремящихся распространить свое влияние на целые регионы римского мира и претендующих на роль лидеров в определении направлений религиозной политики Римской империи.

Ввиду того, что процесс христианизации протекал постепенно, в
IV в. еще сохранялись значительные территории в Рим­ской империи, находившиеся вне влияния церкви. Это создавало реальную основу для соперничества между важ­нейшими церковными престолами за подчинение этих территорий свое­му влиянию¹³. Победа в такого рода соперничестве сулила главной церкви и всему клиру новые доходы и материальные блага, власть, авторитет и влияние.

Борьба между церковно-политическими группировками велась различными методами, включая прямое соперничество путем заявлений, писем, взаимоисключающих решений соперничающих церковных престолов; взаимные обвинения в отходе от церковных догматов в мягких или жестких формах, что привело к расцвету в IV в. различных еретических движений; привлечение на свою сторону государственных чиновников, членов императорского двора и самих императоров, и использование государственной власти и государственных структур для поддержки своего приоритета. Однако особо следует подчеркнуть тот факт, что церковно-политические группировки нередко прибегали и к использованию народных движений, как социальных, так и национально-освободительных, для достижения своих целей.

Таким образом, к концу IV века в процессе христианизации Римской империи христианство становится не столько объединяющим фактором государственной жизни, сколько источником раздоров и расколов, включая политический и национально-освободительный сепаратизм. Надежды обрести единство государства через единство церкви не оправдались, так же как и надежды церковных лидеров на обретение единства церкви через силу единства государства.

1 Проблемы политического сепаратизма, особенно в период кризиса III века, получили довольно широкое освещение в исследованиях отечественных и зарубежных историков. Из недавно опубликованных работ отметим: Drinkwater J. F. The Gallic Empire: separatism and continuity in the north-western provinces of the Roman Empire, A.D. 260-274. - Wiesbaden, 1987; Сергеев И.П. Римская Империя в III веке нашей эры. Проблемы социально-политической истории. - Харьков: Майдан, 1999 (Глава 2 исследования носит название: О сепаратизме провинций Римской империи в период кризиса III века); Калмыков В.С. Политический сепаратизм в Галлии I - V вв.: Дис... канд. ист. наук /Московский государственный открытый педагогический университет (МГОПУ). - Защищена 1999.12.22. Работ, посвященных непосредственно роли христианства в сепаратистских движениях в Римской империи, обнаружить не удалось.

2 История Древнего Рима / Под ред. В.И.Кузищина. – М., 2001. – С.235.

3 Один из самых ярких примеров – Иудейская война.

4 Это убедительно обосновано в монографии В.А.Федосика Церковь и государство: критика богословских концепций / Под ред. Е.М.Бабосова. – Минск, 1988.

5 Именно эту причину М.Грант считает главным фактором склонности Константина в пользу христианства, доминантой его практического мышления и его жизни (Grant M Constantine the Great: The Man and His Times. – N.Y., 1994. - Р.161.

6 Особенно Евсевия и Лактанция.

7 Grant M. Op.cit. - P.172.

8 Ibid. - P.176.

9 Болотов В.В. Лекции по истории древней Церкви. - М., 1994. - Т.III, с.211.

10 Там же. – С. 172.

11 Апостольские правила 13-14, Никейский собор, канон 15 и др.

12 Болотов В.В. Ук.соч. - С.182-183

13 Jones A.H.M. The Later Roman Empire 284-602. A Social and Administrative Survey. – Oxford, 1964. – Р.874.