Крыжановская-Рочестер Вера Ивановна Дочь колдуна

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 ... 32

Взволнованный король тогда сам схватил ключи и отпер. Но лишь только бывшие у них в руках факелы осветили коридор, как они с паническим ужасом увидели, что стены, потолок и даже пол обтянуты были черным. А все-таки король, после минутного замешательства, прошел коридор и сказал своим спутникам, чтобы отворили вторую дверь, уже в залу генеральных штатов. Все дрожали от страха и не решались исполнить приказание; тогда снова отворил сам король и застыл на пороге.

Зала была ярко освещена. Посередине стоял длинный стол, а за ним чинно сидели со строгим видом человек шестнадцать, и перед каждым из них лежала раскрытая книга. Между ними сидел юный король, лет семнадцати на вид, в короне и со скипетром в руках; Карл же заметил, что юноша казался взволнованным и энергично качал головой, а все присутствовавшие каждый раз ударяли руками по разложенным перед ними книгам. Вдруг король увидел, что недалеко от стола стояли деревянные плахи, а подле них палачи; жертвы приводились одна за другой и отрубленные головы катились на пол, заливая его кровью, которая ручьями текла к ногам короля Карла.

А тот, как упоминается в протоколе, дрожал от ужаса и страха. Осужденные же были молоды и, судя по костюму, – дворяне. Взволнованный король отвернулся и с новым ужасом увидел, будто трон уже был полуопрокинут, а около королевского места стоял человек лет сорока. Карл в испуге попятился и воскликнул:

– Боже Всемогущий! Когда же все это случится? Сжалься, Господи, – научи нас, что делать.

Тогда юный король, сидя на шатавшемся троне, произнес:

– Все виденное тобою произойдет не в твое время; но когда царствовать будет шестой после тебя монарх, моих лет и наружности, случится то, что ты видел. Этот, – и он указал на стоявшего у трона, – будет моим опекуном и регентом королевства. А перед тем несколько молодых дворян чуть не ниспровергнут трон, но заплатят за это своей жизнью. Впоследствии престол займет этот самый регент и станет могущественным государем, а Швеция будет счастлива в его правление. Но прежде, чем это случится, в Швеции прольется много крови. В качестве шведского короля преподай потомству добрые наставления.

Едва только юный король, или принявший его облик призрак смолк, как свет в зале погас. Теперь постараюсь, насколько помню, передать подлинные слова протокола:

«Мы вышли в глубочайшем изумлении, – что всякий легко может себе представить, – и когда проходили по коридору, обитому перед тем черным, то обивка вся исчезла и все было в обычном порядке. Мы вернулись в мою комнату, и я тотчас же сел записать, как мог, это предостережение. И все это – истинно, я утверждаю клятвой моей; так же истинно, как Господь мне да поможет. Карл XI, король Швеции. Как свидетели, бывшие на месте, мы видели все, описанное его величеством, и утверждаем рассказ сей своей клятвой, так же истинно, как Господь нам да поможет. Подписали: Карл Бьелке, канцлер. Н. Р. Бьел ке, советник. А. Оксенштиерна, советник. Петр Грауэлен, вице-вагенмейстер».

– Вот, любезный профессор, история видения короля Карла XI, как она описана и подписана им самим и удостоверена свидетелями, людьми уважаемыми, чего вы не можете отрицать. Затем, стоит лишь открыть историю Швеции, и вы убедитесь, что предсказание, сделанное в 1676 г., буквально исполнилось в 1792 г. Шведский дворянин Анкарстрем, член составившегося из дворянской молодежи заговора, убивает на маскараде короля Густава III, а затем вместе со своими сообщниками погибает на плахе. Густав ІV, лет четырнадцати-пятнадцати, наследует своему отцу под регентством дяди, герцога зюдер-манландского, который, по свержении Густава IV, всходит на трон, царствует долго и со славой.

Внимательно, хотя и с видимым недоверием, слушал его профессор. Когда адмирал кончил, тот пожал плечами.

– Сообщенный вами факт, Иван Андреевич, был бы очень убедителен, конечно, если бы можно было поверить двум вещам: во-первых, что документ не был подделан уже после совершившихся событий, – а во-вторых, что король и его четыре спутника не были жертвами коллективной галлюцинации. Они видели

что-то, да еще ночью, и из этого неопределенного впечатления создали потом настоящее пророчество. Кроме того, их было только пять! – прибавил Бибер.

– А каким числом ограничиваете вы пределы коллективной галлюцинации? Словом, какая гарантия нужна вам, чтобы считать доказанным

оккультный

случай? – спросил Ведринский – Вы ставите на вид, что видение шведского короля было ночью, так я расскажу вам случай, бывший днем, слышанный тысячами людей и имевший свидетелями двух королей и их свиту. Произошло это в Париже, через несколько дней

после

Варфоломеевской ночи. Раздиравшие душу крики, шум борьбы, стоны раненых и умирающих слышались в воздухе, встревожив всю столицу. Крики эти повторялись три дня сряду, что, надеюсь, довольно странно для

«галлюцинаций». И вот в один из этих дней в Лувре произошло явление, вызвавшее в присутствовавших настоящий ужас. В одной из Луврских зал играли в шахматы король Карл IX и Генрих, король Наваррский, будущий король Франции Генрих IV. И вдруг все увидели, что стол и шахматная доска покрылись каплями ярко красной крови. Карл IX побледнел и отшатнулся, а потом, откинув стол, поспешно вышел. Приближенные обоих королей, находившиеся в зале, были свидетелями этого явления. Говорит о нем Агриппа д’Обиньи в своих записках, да не раз упоминает и Генрих IV.

– Мне кажется, я читал где-то этот рассказ, – ответил профессор. – Но, признаюсь, он внушает мне очень мало веры. Все эти старинные люди были так легковерны, суеверны и необразованны, что могли ошибаться наилучшим образом. Генрих мог уколоть палец и капля крови упала на шахматную доску, а преступная совесть Карла IX представила ее уже в виде сочившейся отовсюду крови. Кто решится оспаривать, что убийцы сами находились под влиянием страха, который, в связи с нечистой совестью, наилучшим образом вызывает галлюцинации.

«Все видели», – и вот легенда создана и удостоверена. Нет, нет, господа, не говорите мне об этих бывших сотни лет назад происшествиях; а хотите убедить меня, – ха, ха! – так расскажите какую-нибудь новейшую историю, поясненную наукой или, по крайней мере, серьезным расследованием.

– С удовольствием, профессор. Случай, о котором будет речь, произошел почти в наше время, в 1851 году; кроме того, дело рассматривалось в суде, подтверждено присягой более двадцати свидетелей и имело сотни очевидцев. На этот раз дело идет не о видении, а о явлениях, относящихся до черной магии, – ответил адмирал с своим невозмутимым хладнокровием. Профессор поглядел на него с явным недоверием.

– Процесс

черной магии

или колдовства разбирался в настоящем суде? И в XIX веке? Вы не смеетесь надо мною, Иван Андреевич?

– Избави Бог! Вы увидите сами. Вот дело во всей его простоте. Случай произошел в начале 1851 года и слушался в мировом суде в Иервилле, департамент Нижней Сены. С самого начала дело намечается весьма оригинальным, можно сказать, даже исключительным образом. Не на колдуна жалуются в суд, а сам оскорбленный колдун обвиняет в самоуправстве. Некий пастух, по имени Торель, подает местному мировому судье жалобу на священника города Сидевилля и требует вознаграждения за три нанесенные ему палочные удара. Вот вкратце факты, вызвавшие побои со стороны священника и по служившие основанием жалобы пастуха.

В Сидевилле, или его окрестностях, проживал деревенский колдун, славившийся во всей округе лечением оккультной медициной. Я забыл имя зачинщика, но обозначим его просто буквой Н., тем более, что роль его в процессе совершенно второстепенная. Справедливо или нет, но священник Сидевилля, аббат Тинель, обвинил Н. в разных плутнях, причем некоторые из клиентов колдуна поплатились даже жизнью, а Н. был приговорен к тюрьме и штрафу; тогда, взбешенный разоблачением, он грозил и поклялся отомстить. С этой минуты Н. исчезает как бы, и на сцене появляется пастух Торель.

На суде он объявляет себя только покорным, почтительным слугой и учеником Н., его оккультным поверенным, исполнителем мести и воли учителя. На мирный священнический дом обрушивается целый ураган явлений, но главным образом яростная месть Тореля разражается над двумя мальчиками, двенадцати и четырнадцати лет, предназначенными к священническому сану и воспитывавшимися аббатом Тинелем. Прежде всего слышатся в стенах сильные удары, от которых здание дрожит до самого основания, перегородки трещат, а стены дают трещины и грозят падением. Вмешиваются власти и в присутствии сотен свидетелей обшаривают дом и окрестности; публика ретиво приходит на помощь, но усилия остаются тщетными; даже во время наиболее сильной трескотни, когда удары градом сыплются по всей поверхности дома, факт остается необъяснимым. Явления затем быстро усиливаются, становятся все разнообразнее и сильнее. Теперь уже предметы стали приходить в движение: столы сами собой опрокидываются, стулья разгуливают по дому, со звоном бьются стекла в окнах, а ножи, щетки и молитвенники вылетают в одно окно и влетают в другое. Бывали и забавные сцены; когда, например, лопата и щипцы танцуют мазурку, или утюги отодвигаются в конец комнаты, а за ними длинной, змеевидной лентой тянется огонь очага. Но были и страшные явления: тяжелая мебель поднималась и висела в воздухе, грозя раздавить присутствующих. Раз огромный пюпитр с книгами поднялся и опрокинулся на одного из любопытных, домовладельца из соседнего города, но вдруг за несколько миллиметров от испуганного господина остановился, а затем опустился на землю легко, как перышко. Все эти факты и сотни других удостоверены многочисленными свидетелями, а между ними были люди интеллигентные, и очень уважаемые, как упоминавшийся раньше землевладелец, врач из Баневилля, священник, викарий С. Роха, наконец, мэр и весь состав городских властей.

Более всех страдал маленький семинарист, ученик аббата Тинеля. Мальчика мучили конвульсии и он заявлял, что постоянно видит позади себя тень незнакомца в блузе. Один из присутствовавших священников уверял, что видел ясно позади мальчика сероватый дымчатый столб, который волнообразно двигался. Затем и другие видели, как позади ребенка извивалось что-то вроде пара, который то расплывался, то сгущался, а потом со свистом исчезал в дверные щели.

Мальчик был смертельно напуган, и его нервное состояние внушало серьезные опасения. Как-то раз, когда в комнате было много людей, мальчик внезапно вскрикнул, и тотчас послышался звук сильной пощечины. Пораженные свидетели удостоверили, что на щеке бедняги виден был ясный отпечаток пяти пальцев. Ребенок, весь в слезах, рассказал, что заметил лишь большую черную волосатую руку, выскочившую из камина и ударившую его по лицу.

– И все эти басни были подтверждены на суде? – спросил профессор, заметно колеблясь, верить ли ему или смеяться.

– Как я уже имел честь вам сказать, все это было клятвенно удостоверено на суде, как

виденное

сотнями лиц. Но я продолжаю рассказ. Понятно, такие события разнеслись по крайней мере на двадцать километров в окружности; любопытствовавшие являлись отовсюду, и в доме священника постоянно заседали духовные лица. Один аббат случайно имел некоторые понятия об оккультизме. Он прочел в одной книге о колдовстве, что нечистые духи, направляемые властью колдунов, боятся острия шпаги, и предложил испробовать. Все были в отчаянии, но решили произвести опыт. Первые попытки не удались; никак не могли прикоснуться к парообразному сероватому столбу, – с такой изумительной быстротой он исчезал. Духовенство пришло в уныние и хотело уже бросить дальнейшие опыты, как вдруг последний удар произвел неожиданное действие. С резким свистом и треском блеснуло пламя, а белый дым застлал всю комнату, распространяя такое зловоние, что пришлось открыть окна. Я забыл сказать, что между лицами, привлеченными этими событиями в Сидевилль, находился также Мирвилль, известный писатель, спиритуалист. Он попробовал вступить в сношение с невидимыми силами посредством выстукивания, и попытка удалась сверх всякого ожидания. «Невидимое» ответило, причем выказало много находчивости и проявило большую осведомленность относительно всего касавшегося вопрошавших.

Теперь я возвращаюсь к тому моменту, когда присутствовавшее духовенство открыло окна, чтобы освежить комнату. В эту минуту словно издалека донесшийся голос ясно произнес:

– Простите…

Все слышали и в первую минуту были озадачены. Потом один из священников вздумал заговорить с невидимым по системе Мирвилля. На этот раз опыт удался, и произошел такой любопытный разговор:

– Ты просишь прощения, – сказал аббат Тинель. – Хорошо, мы тебя простим и всю ночь будем молиться Богу о твоем прощении, но с условием: завтра, – кто бы ты ни был, – ты сам придешь просить прощения у этого ребенка.

– Ладно, но всех ли нас ты прощаешь? – спросил голос.

– Разве вас много? – спросил изумленный священник.

– Пятеро, считая в том числе и пастуха, – был ответ.

– Прощаем всем, – торжественно обещал аббат.

С этой минуты прекращаются все явления; мир и спокойствие водворяются снова в доме. В полдень является к священнику пастух Турель. Лицо его, которое он старался скрыть шапкою, покрыто было царапинами, и кровь виднелась в нескольких местах. Едва маленький семинарист увидел его, как задрожал и закричал:

– Вот этот человек преследует меня две недели. Пастух пытался объяснить свой приход каким-то пустым предлогом; но, побуждаемый священником сознаться и просить прощения у мальчика, которого преследовал, он сознался, пал на колена и пополз к своей жертве.

– Да, да, прости! Прости! – повторяет он.

Он приблизился к ребенку и схватил его обеими руками; но вслед затем все заметили, что с этого прикосновения состояние мальчика ухудшилось, как будто, а прежние явления возобновились с удвоенной силой. Второе свидание священника с пастухом произошло в мэрии, при многочисленных свидетелях. Опять Торель падает на колена.

– Простите. Прошу вас, простите меня! – говорит он, ползя к священнику.

– В чем просите вы простить вас, Торель? Объясните! – спросил священник, отступая от него.

Между тем аббат уже загнан был в угол залы и руки пастуха почти касались его рясы.

– Не прикасайтесь ко мне, ради Бога, или я ударю! – крикнул он.

Тогда-то священник и ударил колдуна три раза по руке, что послужило поводом к процессу. Вы поймете, с каким удивлением мировой судья в Иервилле следил за дебатами этого странного процесса. Никогда в камере его не бывало подобных показаний, не разоблачалось таких фактов.

Однако множество явлений, полное согласие в наиболее важных показаниях, а также участие добровольных свидетелей, весьма почтенных личностей, не преминули произвести должное действие.

В своем приговоре судья принял во внимание единообразие свидетельств и священника оправдал, а Торелю отказал в иске, взыскав с него судебные издержки. Заседание суда в Иервилле происходило 4 февраля 1851 года. После этого прекратились все явления. – Так вот вам, профессор, – такая история, какую вы желали: новейшая, освещенная серьезным судебным следствием. Что возразите вы против этого?

Профессор с минуту молчал, собираясь с мыслями и потирая лоб, а потом решительно встал.

– Несомненно, возражу, ваше превосходительство. Сообщенный вами случай чрезвычайно любопытен, конечно, но нисколько не убедительнее других, несмотря на свою современность. Прежде всего суеверие, увы, далеко не искоренено… Затем интересующий нас случай представляется мне совершенно однородным с так называемыми «спиритическими явлениями». Достаточно уже доказано, что спириты – обманщики, хотя плутни, к которым они прибегают, еще не совсем раскрыты. Согласитесь, что все эти стуки, туманный образ человека, появляющаяся из камина рука, танцующие столы, все это – копия тех «фокусов», какие проделывают спириты на своих сеансах. Значит, кто-нибудь из этой секты отличался и в Сидевилле. С какой целью он, или они, – так как их, по собственному признанию, было пятеро, – проделывали это, я не знаю, но судья не мог поступить иначе, как признать свидетельства, которые так хорошо сходились между собой… потому что они были результатом «коллективной галлюцинации».

Адмирал от души расхохотался.

– Объявляю себя побежденным вашими доводами, а ваш скептицизм – неизлечимым, – сказал он весело.

– И я убедил вас, что вы верили нелепостям? – с большим оживлением воскликнул профессор.

– Совсем нет! Мои убеждения – так же тверды, как и ваши, только я торжественно отказываюсь обратить вас, – презрительно ответил Иван Андреевич.

Все посмеялись, и разговор переменился. Когда вечером Георгий Львович по обыкновению зашел к адмиралу, они заговорили о случаях, обсуждавшихся утром.

– Этот профессор положительно взбесил меня. Можно ли быть таким тупым? Слепой, по предубеждению, а еще называется «ученым». Если бы я не был так раздражен, так смеялся бы только над его забавными объяснениями явлений, которых он не понимает! – с негодованием воскликнул Ведринский.

– Ну, ну, не волнуйтесь так по пустякам, друг мой; такими, как профессор, свет кишмя кишит и напрасно было бы пытаться просвещать их. Мне досадно даже, что я спорил с ним.

– Потому что он сумасшедший, а с сумасшедшими не спорят! – презрительно заметил Жорж, перебивая адмирала.

– Именно, и по этому поводу я прочту вам, что говорит о людях, подобных нашему профессору, Элифас Леви, ученейший оккультист XIX века. Адмирал взял с ночного столика книгу и с минуту перелистывал ее. – В книге своей «Великий Аркан» Элифас Леви дает прекрасную характеристику болвана вообще, слушайте.

«Существуют истины, которым суждено навсегда остаться тайной для слабоумных и дураков, и истины эти можно смело говорить им, потому что они, наверно, не поймут их никогда. Что такое глупец? Нечто нелепее животного. Это человек, желающий достичь чего-то, не двигаясь с места; человек, считающий себя господином всего потому лишь, что достиг лишь кое-чего. Таков – математик, презирающий поэзию, или поэт, протестующий против математики; таков – художник, называющий «нелепостью» теологию и каббалу, потому что не понимает ни той, ни другой, или невежда, отрицающий науку, не потрудившись изучить ее; словом – человек, говорящий, ничего не зная, и утверждающий, не пожелав раньше убедиться. Ведь глупцы убивают даже гениальных людей. Галилея осудила не церковь, а болваны, бывшие, к несчастью, членами этой церкви. Глупость – это дикий зверь со спокойным обличьем невинности, и истребляет она без угрызений совести. Глупец – это Лафонтеновский медведь, который булыжником убивает друга, чтобы согнать муху; но и при катастрофе не пытайтесь убедить его, что он – виноват. Глупость – неумолима и неизбежна, как рок, потому что ее всегда направляет влияние зла. Животное никогда не бывает

«глупо», действуя откровенно и сообразно степени своего развития; а человек учит глупости собак и ученых ослов. Глупец это животное, которое презирает «инстинкт» и только притворяется разумным.

Относительно животного существует прогресс, его можно укротить, приручить или научить; для глупца же его нет, потому что глупец думает, что ему

нечему

уже учиться. Он сам хочет управлять и учить других, и с ним вы всегда будете виноваты. Он в глаза рассмеется вам, утверждая, что все непонятное ему – совершенно невозможно. «А почему бы мне не понять этого?» – с изумительным апломбом говорит он вам. И ответить ему нечего. Назвать его

глупым

было бы прямо оскорблением, и хотя все это отлично видят, но

он

никогда про то не узнает. Этой правды они никогда не поймут и совершенно бесполезно раскрывать им тайну их собственной глупости».

Адмирал закрыл книгу, а Ведринский громко захохотал.

– Вы правы, Иван Андреевич. Такой удачной характеристики болвана я еще никогда не слышал; но больше всего мне нравится фраза: «Все это отлично видят, один

он

никогда про то не узнает», – закончил Ведринский, утирая глаза.

Оба посмеялись и разошлись, дав слово никогда не говорить с профессором об оккультизме.

Несколько дней прошло без всяких приключений, молодежь была озабочена приготовлениями к большому танцевальному вечеру в день рождения Филиппа Николаевича. Предполагалось иллюминовать парк, устроить фейерверк на озере, и для этого Масалитинов с Ведринским ездили в город за необходимыми покупками.

Мила живо интересовалась приготовлениями, помогая клеить фонарики и плести гирлянды; по-видимому, она чувствовала себя хорошо в обществе Нади и ее жениха, судя по тому, что открыто искала их общества. Михаил Дмитриевич, наоборот, казался грустным и апатичным, хотя старался скрывать такое свое состояние.

Вечером накануне праздника, когда все разошлись по своим комнатам, Георгий Львович, наблюдавший за двою родным братом, пошел за ним. Тот сидел у открытого окна с потухшей сигарой в руке; глаза его были полузакрыты и он точно погрузился в тяжелое забытье. Ведринский с минуту смотрел на него, качая головой, а потом подошел и ударил мечтателя по плечу. Масалитинов вздрогнул и выпрямился.

– Что с тобой, Миша? Ты скверно выглядишь и кажешься утомленным, а не то озабоченным. Не болен ли? Или у тебя какая-нибудь неприятность?

– Нет, нет, ничего подобного, – ответил Михаил Дмитриевич, проводя рукою по лбу. – Но меня мучает странное беспокойство. Не знаю, как объяснить тебе, но эта скрытая тоска гонит меня с места на место и притом я чувствую себя усталым, точно весь день копал землю. Но самое скверное, – это преследующий меня отвратительный запах. Очевидно, я один только чувствую его, так как вы ничего как будто не замечаете; я же напрасно употребляю самые сильные английские духи, а эта вонь все не проходит.

– Но что же эта за вонь? – спросил Ведринский.

– Смешно сказать, но у меня точно под носом кусок тухлой говядины, – ответил Масалитинов, вздрагивая от отвращения.

Blog

Крыжановская-Рочестер Вера Ивановна Дочь колдуна