Перстень с сапфиром (из серии «Похождения профессора Мюнстерлендера»)

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 15

ПЕРСТЕНЬ С САПФИРОМ

(из серии «Похождения профессора Мюнстерлендера»)

Среди миров, в мерцании светил

Одной Звезды я повторяю имя...

Не потому, чтоб я Её любил,

А потому, что я томлюсь с другими.

И.Анненский. «Среди миров».

Роман

Глава 1

Профессор искусствоведения Вадим Ильич Мюнстерлендер – интеллигентный пятидесятилетний мужчина приятной внешности, рано утром стоял на остановке и ждал троллейбуса, чтобы ехать на работу. Погода стояла холодная, хотя снег уже и сошёл. Начало апреля совершенно не было похоже на весну, а скорее, напоминало ноябрь. Профессор поднял воротник дублёнки, чтобы уберечься от принизывающего ветра, и постоянно поёживался. Мимо пронеслась маршрутка, битком набитая пассажирами, но она даже не притормозила, когда профессор поднял руку и проголосовал. Вскоре подошёл троллейбус, и Вадиму Ильичу ничего не оставалось делать, как в него втиснуться.

«Тролль» неторопливо тронулся с места, и Мюнстерлендер с ужасом понял, что опять попал в тот самый «говорящий скотовоз», в котором ехал к метро в прошлом году. Троллейбус ужасно орал на каждом повороте той резиновой частью своего тела, которая соединяла два его салона. Эти звуки были невероятно грубыми и резкими и оскорбляли абсолютный слух профессионального музыканта. Видимо, муниципальный транспорт по-своему жаловался на адскую ревматическую жизнь в этом несовершенном мире. Наконец, через пятнадцать минут испытание для нервной системы закончилось – с шипением открылись двери, и людская толпа рванула к дверям метро станции «Медведково», устроив настоящую давку.

Спустившись в метро, порядком помятый и раздражённый Мюнстерлендер стал свидетелем на редкость безобразной сцены: на скамейке в обнимку сидели два бомжа самого отвратительного вида. Это был огромный грязный старик с разбойничьей физиономией, которую «украшала» длинная клочковатая борода «а ля Лев Толстой», и толстая рыжая старуха в тряпье, пропитое лицо которой было размалёвано дешёвой косметикой, как у клоуна в цирке. Эта колоритная парочка, от которой все шарахались по причине омерзительных запахов, высасывала водку прямо из горлышка: у каждого в руках было по бутылке дорогой «Смирновской». Видимо, выпито было немало, так как собутыльники со всей мочи орали: «Когда б имел златые горы и реки, полные вина…» Время от времени кто-то из них забывал текст и сразу лихо подменял его «фольклором», от которого вяли уши.

«Вот гадость-то, и как только милиция допускает такое безобразие в общественном месте», - подумал профессор и случайно встретился глазами со старухой. Бомжиха тут же вскочила с места и, расталкивая пассажиров, бросилась к профессору.

-Какие люди в Голливуде, вот это да! - заорала она и вцепилась в рукав профессорской дублёнки. – Как же я долго тебя искала, мон шер, ты себе не представляешь!

-Да что вы себе такое позволяете, - попытался безуспешно освободиться Вадим Ильич. – Вы меня, бабуля, с кем-то спутали. Я вас никогда раньше не видел и никак не могу знать. Может, вы водки перебрали, и вам что-то с пьяных глаз показалось?

-Да ты что! Обижаешь, начальник. Я тебя никогда и ни с кем не перепутаю, мой друг, даже с пьяных глаз, как ты изволил выразиться. Давно по тебе сохну, миллион лет, не меньше.

-Оставьте меня в покое, бабушка, а то сдам вас в милицию, - кипятился Мюнстерлендер, безуспешно пытаясь освободиться от намертво вцепившихся в его одежду грязных пальцев. Но бабка не отставала:

-Ну ладно тебе, красавчик, не брыкайся. Мы с тобой ещё встретимся, я всё равно добьюсь твоей любви, так что деваться тебе будет некуда. Как бы я хотела выйти за тебя замуж и ребёночка родить, мой дорогой, ха-ха-ха...

За это время пришёл и ушёл очередной поезд, а профессор так и стоял посередине зала и всё никак не мог отделаться от этой крайне неприятной особы. Тут сквозь толпу к Вадиму Ильичу стал пробиваться дежурный полицейский, и бомжиха моментально исчезла, почуяв опасность и оставив после себя сложный запах гниющих отбросов, чеснока, грязного туалета и перегара.

-Нарушаем, гражданин? Что это вы тут скандалите? А где ваша подружка, уже смылась? – строго обратился страж порядка к профессору. Потом, немного помолчав, он добавил, более благожелательно:

-Поди, на работу едете? Вот и едьте себе подобру-поздорову, как раз и поезд подошёл. Счастливого вам пути.

Вадим Ильич спохватился и, ловко нырнув в вагон, даже успел занять место. Лицо его горело от возмущения, а на душе остался неприятный осадок. Он не мог взять в толк: почему грязная, отвратительная бабка, откуда-то знающая французские слова и выражающаяся довольно грамотно, выбрала из толпы именно его, чем он ей приглянулся? Может быть, он действительно когда-то был знаком с этой спившейся и опустившейся особой?..

-------

Доехав, наконец, с двумя пересадками до специальной музыкальной школы, в которой профессор уже несколько лет работал по совместительству, он подошёл к афишному столбу, чтобы посмотреть – какие концерты состоятся в ближайшее время. Первое, что бросилось ему в глаза, был большой кусок ватмана, на котором красным маркером было написано: «Сегодня, третьего апреля, в 14 часов состоится внеочередной педсовет. В повестке дня: организация переезда в новое здание на Живописном бульваре. Все уроки на время педсовета отменяются. Присутствие педагогов и сотрудников обязательно».

Мюнстерлендер похолодел: наконец-то воплотилась в реальность давняя угроза переезда на окраину. Педагогов и учеников этим пугали много лет: в одряхлевшем здании начались необратимые процессы, и с каждым днем работать в нём становилось всё опаснее. То выходила из строя канализация, то отключалось электричество, то текли батареи, то от потолка отваливались увесистые куски штукатурки, которые запросто могли прибить, попади они кому-нибудь на голову. Старые коммуникации давно пришли в негодность, что было немудрено без надлежащего ремонта. Само четырёхэтажное кирпичное здание постройки тридцатых годов прошлого века стало аварийным, так как деревянные перекрытия сгнили и держались на честном слове. В общем, временный переезд был вынужденной мерой.

-Да-а-а, дела-а-а, - огорчался Вадим Ильич, пока поднимался на второй этаж. По дороге его посетила дельная мысль: а почему бы не зайти в учительскую и не узнать подробности, к примеру, где находится этот бульвар и как туда добираться. Но в учительской сидела только Валя Новицкая – молодой специалист, которая недавно закончила консерваторию. Валентина грызла сырую морковку и изучала какой-то учебник, озабоченно нахмурив при этом узкий лобик. Пришлось профессору пойти в свой кабинет, чтобы приготовиться к уроку.

Без пяти два профессор поднялся на четвёртый этаж, где находился актовый зал. Дверь в зал пока была закрыта, и педагоги, разбившись на небольшие группочки, активно шушукались. Вадим Ильич подходил то к одной, то к другой тусовке, но так ничего и не узнал. Только старик физрук Семён Семёнович Войнович размахивал руками и, как обычно, на редкость косноязычно, но с воодушевлением кричал:

-Ну, это самое, понимаешь … я тут … ездил, как бы, недавно … ну, туда, понимаешь, на этот бульвар, это самое … ну, на своём «жигулёнке», ну, да, того, посмотреть новую школу, понимаешь … и доехал, ну, как бы, минут за двадцать, всего делов-то, блин …

«Везёт же некоторым, - с раздражением подумал профессор. – Боюсь, что мне придётся потратить на дорогу больше времени. И что это за район такой, в котором находится Живописный бульвар? Я о таком и не слышал никогда».

Вадим Ильич решил поговорить с Семёнычем, чтобы задать тому несколько конкретных вопросов, но в это время к залу торопливо подошёл завхоз Придуров с ключами и открыл дверь. Люди, не ожидающие от педсовета ничего хорошего, вяло потянулись в зал, продолжая на ходу обсуждать невесёлые новости и строить различные предположения.

Мюнстерлендер устроился в последнем ряду (не любил, когда кто-то сидел за спиной и пинал ногами ножки его стула) и с интересом стал разглядывать товарищей по несчастью. Вскоре людской поток стал более мощным, и зал быстро заполнялся людьми. С одной стороны от профессора села сольфеджистка Анна Владимировна Беспечная, которая в своём стиле, громогласно поздоровалась, обозвав коллегу мэтром. С другой стороны устроилась музлитераторша Мария Ивановна Егоркина, от которой вечно мерзко воняло грязным телом.

Вот невезуха, - огорчился профессор, демонстративно отворачиваясь от Егоркиной и высматривая местечко, на которое можно было бы пересесть. Но тут Марию Ивановну кто-то позвал, и она, подхватив с пола грязную и рваную хозяйственную сумку, пересела в середину зала. На освободившееся место тут же уселся мужчина неопределённого возраста – лысый и странный педагог общего фортепиано Иван Васильевич Ермолкин. Он постоянно вертел головой, кого-то высматривая, и профессор вдруг обнаружил, что из Ваниных ушей торчат клочки ваты.

«Вот чудак-человек, этот Иван. Пришёл на педсовет, чтобы новости узнать, а сам уши ватой заткнул. Для чего? Чтобы уберечь себя от стресса? Зачем же он тогда пришёл, спрашивается? Сидел бы себе дома, ел бабкины котлеты, запивал вишнёвым компотом и в ус не дул. Да, парень этот явно не в себе, с серьёзными отклонениями», - подумал Вадим Ильич.

Педагоги продолжали разговаривать, когда в зал вошло школьное начальство. Администрация во главе с директором Подлецким рассаживалась в президиуме, переговариваясь друг с другом. Наконец все замолчали. Подлецкий тяжело поднялся со стула и, выпятив огромный живот, начал что-то говорить. До профессора доносилось только невнятное «бу-бу-бу».

-Громче, пожалуйста, Сергей Иванович, - не выдержала и гаркнула Беспечная. Директор вздрогнул и прибавил звука, но явно недостаточно для того, чтобы его услышали в последних рядах. Вид у Подлецкого сегодня был на редкость непрезентабельный, и он еле-еле шевелил языком.

-Нам ничего не слышно, у-ва-жа-е-мый, говорите громче и чётче, - опять крикнула бесцеремонная Анна Владимировна. Тогда Подлецкий махнул рукой, сел на место и что-то сказал завучу Тихониной. Нина Михайловна встала, и начала ясно и точно излагать мысли – дефекта дикции у неё не было.

-Дорогие коллеги, друзья, Сергей Иванович приносит вам свои извинения. Дело в том, что вчера ему сделали сложную хирургическую операцию: разрезали десну и удалили четыре зуба, поэтому ему трудно говорить. Если позволите, то я вам всё расскажу. Итак, вы все прекрасно знаете, что в этом году нас одолели всякие комиссии. Здание наше совсем развалилось и пришло в негодность. Его надо срочно сносить и на прежнем месте строить новое, современное, но сначала поменять коммуникации и укрепить фундамент. Министр культуры на днях подписал приказ, в соответствии с которым мы за лето должны переехать на Живописный бульвар. Там нам выделили пятиэтажное здание, бывший дом пионеров, в котором после этого был склад, а сейчас полным ходом идёт ремонт: ставят гипсокартонные перегородки, чтобы сделать больше классов. Здание нам дают на два года, а за это время обещают построить новое. Уже имеется проект, и я его видела. Новая школа будет шестиэтажной, с двумя концертными залами, зимним садом и бассейном. Конечно, в ней будет звукоизоляция, стеклопакеты, пожарная сигнализация и кондиционеры. В общем, это совсем другой уровень, какой нам и не снился. После окончания экзаменационной сессии и выпускного вечера мы должны перевезти школьное имущество на новое место. Большая просьба к педагогам и сотрудникам: летом надолго из Москвы не уезжать, так как понадобится ваша помощь. Всем придётся участвовать в упаковке библиотечных книг и нот, потом везти их на новое место и там распаковывать и расставлять по стеллажам. Женщин мы ставим на упаковку, а мужчин – на погрузку и разгрузку.

В зале тут же поднялся недовольный ропот: никому не хотелось терять отпуск и ломовничать, как обычно, за «спасибо».

-А где находится этот бульвар? – спросила старенькая словесница Эльвира Францевна.

-Я не могу ответить вам на этот вопрос, поскольку никогда там не была, а вот Светлана Павловна туда недавно ездила и может поделиться информацией. Прошу вас.

Светлана Павловна – невысокая полная женщина средних лет с простонародной внешностью, встала с места и хорошо поставленным голосом, проникновенно начала рассказывать:

-Мы с Сергеем Ивановичем третьего дня туда ездили, и я должна вам сказать, что здание нам выделили отличное: большое и светлое, район очень зелёный, воздух там прекрасный, рядом река, Серебряный Бор…

-Да бог с ним, с этим воздухом, Света, как туда добираться? Это ведь где-то на окраине? – прервала коллегу словесница.

-Ну-у-у, д-а-а-а, на окраине, и метро рядом нет, а добираться можно по-разному: от «Сокола», «Полежаевской» или «Октябрьского поля».

-И сколько же времени надо ехать от метро? – не унималась Эльвира Францевна, которую такой обтекаемый ответ явно не устраивал.

-Ну-у-у, я не знаю точно… вообще-то мы с Сергеем Ивановичем ездили туда на его мерседесе, и от Крылатского доехали минут за двадцать.

-Я могу дать вам более точную информацию, - поднялся со своего места завхоз Придуров – неряшливый обрюзгший мужчина лет за пятьдесят. – Всё зависит оттого, где вы живёте, но от центра Москвы дорога до школы займёт больше часа – сам неоднократно проверял. 66-й троллейбус идёт от Сокола минут тридцать, да его ещё дождаться надо, а от Поля, естественно, быстрее, минут двадцать. Если же вы садитесь на маршрутку, то тогда приедете на Живописный бульвар намного раньше. На все вопросы я могу ответить более подробно. Все желающие могут подойти ко мне за информацией после педсовета.

-Спасибо вам, Алексей Васильевич, за объяснение, - опять встала со стула словесница. – А теперь скажите, Сергей Иванович, поближе места вы не могли для нас найти? Я понимаю, конечно, что вам из Крылатского, да ещё на собственном лимузине доехать до школы ничего не стоит, а что делать нам, простым смертным? Ездить с одного конца города на другой, теряя в дороге время и нервы? Нельзя ли поискать что-то поближе к Центру?

Подлецкий яростно замотал головой – как лошадь, отгоняющая оводов, чем дал понять, что это решённый вопрос и всем только и остаётся, что безропотно подчиниться приказу министерства.

-Объявляется перерыв на пятнадцать минут, - возвестила Тихонина, и педагоги стали потихоньку расходиться, а профессор решил расслабиться и попить чайку в своём кабинете.

Глава 2

После перерыва в зал вернулись все педагоги. Открытых тем оставалось ещё невероятное множество, и решить их необходимо было сегодня. Первой выступила Эльвира Францевна. Она передала в президиум какую-то бумагу, потом встала и с надрывом сказала:

-Жаль мне уходить из школы, которой я отдала больше тридцати лет жизни, но что делать? Я для себя решила так: дорабатываю до конца учебного года, чтобы своих учеников не подводить, доведу их до выпускных экзаменов, а потом уйду на пенсию или, скорее всего, устроюсь на работу в гимназию около своего дома: хорошие словесники с университетским образованием всегда востребованы, да и зарплата там намного больше. Ездить на задворки я не намерена. Вы хоть представляете себе, чем чреват такой переезд? Объясняю на пальцах – полным крахом нашего славного учебного заведения. Могу выдать гарантию, что лучшие ученики сразу перейдут в те школы и училища, которые остаются в Центре, а общий уровень школы будут определять плохие, которых у нас тоже хватает. Лично я в этом участвовать не собираюсь, а как остальные – не знаю. Каждый должен решить этот вопрос для себя сам.

Зал взорвался: люди были возмущены тем, что жизненно важный для них вопрос решился без их участия и согласия, где-то наверху власти бездушными чиновниками. Присутствующие кричали, не слушая друг друга, брызгали слюной и размахивали кулаками.

Тут со своего места в президиуме поднялась завуч Нина Михайловна, которая много лет дружила с Эльвирой Францевной. Она подняла руку и, дождавшись тишины, сказала:

-Я вполне согласна с предыдущим оратором и тоже решила уйти из школы. Доведу учебный год – и всё, прощайте. Заявление я тоже написала и отдам его Сергею Ивановичу после педсовета.

-Друзья мои, да не кипятитесь вы так! Мы же переезжаем не на всю жизнь, а всего на два года. Стоит немного помучиться, чтобы потом работать в королевских условиях, - с напряжением крикнул Подлецкий. При этом жилы на его шее вздулись, а лицо побагровело.

-Усё, школе полный крантец, - произнесла Беспечная, любительница сленга, обращаясь к профессору. – И так паримся здесь за смешную зряплату, но хотя бы в Центре. Вечером, после уроков можно сходить в театр или в консерваторию, а переедем на окраину, и будем курсировать между домом и работой. Так и оскотиниться недолго, ибо наша духовная жизнь накроется медным тазом. Да куда деваться? Где нас ждут с распростёртыми объятьями? В каком-таком учебном заведении, где все тёпленькие местечки давно заняты? А потому я делаю печальный вывод: придётся два годика потерпеть.

-Вы правы, Анечка, - грустно ответил Вадим Ильич. – Деваться нам решительно некуда. – Он уже успел в уме прикинуть – сколько времени у него будет уходить на дорогу с севера города, через центр и на запад. Как бы не два часа в один конец, с учётом пробок и в ожидании транспорта.

Тем временем к столу президиума подошла Алёна Фёдоровна Сивокобыленко – преподаватель камерного ансамбля.

-Я вообще удивляюсь, Сергей Иванович, - сказала она, с ненавистью глядя на директора. – Как вы могли такое допустить? Вы что, не понимаете, что школа, переехав на глухую окраину, теряет связь с консерваторией и вообще с культурным центром Москвы? А где гарантии, что через два года мы вообще вернёмся на прежнее место, в этот ваш мифический дворец с висячими садами Семирамиды? Очень может быть, что школьное здание снесут, а на его месте построят торговый центр, банк или гостиницу. Вы это понимаете или вам всё равно? И ещё одна немаловажная деталь: раз уж наши лучшие преподаватели стали подавать заявления об уходе, то с кем вы останетесь? Я думаю, что большинство учеников и их родители быстренько сориентируются и разбегутся – кто куда. Не пришлось бы вам через год принимать в школу детей с улицы, вне зависимости от их музыкальных данных. Но тогда, извините, это будет не лучшая в мире музыкальная школа со славными традициями, а обычная, рядовая, затрапезная, каких в России сотни, если не тысячи. Лично я считаю, что мы не овцы, которых ведут на заклание, и имеем право голоса, поэтому надо безотлагательно составить заявление с протестом от имени коллектива и сегодня же всем подписать. В министерство культуры, к нашим «друзьям» его посылать бессмысленно, поэтому надо идти прямо в канцелярию президента и добиваться аудиенции у первого лица страны.

Зал бурно зааплодировал, поскольку Алёна Фёдоровна чётко и ясно выразила общее настроение. Люди опять начали кричать и жестикулировать. Сивокобыленко, добившись нужного результата и довольно улыбаясь, вернулась на своё место.

-Да, мэтр, попали мы с вами как кур в ощип, - сказала Беспечная, обращаясь к Вадиму Ильичу. – И ежу понятно, что мы ничего не сможем добиться, и Сивокобыленко зря себе нервы попортит.

Опять началась словесная потасовка. Ситуация быстро выходила из-под контроля. Сторонники директора, которых было немало, начали обвинять сторонников Алёны Фёдоровны во всех смертных грехах. Дело чуть не дошло до рукоприкладства и взаимных оскорблений, пока завуч, стараясь перекрыть шум в зале мощным львиным рыком, не объявила об окончании педсовета.

Профессор покинул зал одним из первых. Он встал, потирая больную поясницу, зашёл в туалет и решил ехать домой. Дел по хозяйству было много, а время неслось со страшной силой. Потерянный день, - огорчался Вадим Ильич. – Кроме головной боли ничего ценного не приобрёл. Надо бы завтра подойти к Придурову и узнать подробности: как добираться до новой школы.

В дороге Мюнстерлендер никак не мог избавиться от назойливого шлягера прошлых лет, в котором были слова: «Девушка Прасковья из Подмосковья…» Только профессор задумывался о своих проблемах, как в голове начинало звучать: «Девушка Прасковья…» Это было похоже на психологическую атаку. Вадим Ильич пытался отогнать противный мотивчик, но у него ничего не получалось. «Ну почему мы, музыканты, такие придурки? Почему в котелке постоянно должна звучать музыка? Ладно ещё, если это Моцарт или Шопен, но иногда привяжется что-то уж совсем дурацкое и крутится, крутится весь день», - огорчался профессор, но выгнать наглую Прасковью из головы пока не получалось.

-------

Наконец поезд остановился на перроне станции метро «Медведково». Озабоченный профессор вышел из вагона, но не успел он пройти и десяти шагов, как кто-то вцепился в его левую руку. Недовольно повернув голову, Вадим Ильич увидел ту самую грязную бомжиху, которая приставала к нему утром. Он попробовал отцепиться, но у него ничего не получилось.

-Наконец-то я тебя опять встретила, красавчик, - прокуренным басом прохрипела старушка, восторженно глядя на профессора бесцветными слезящимися глазками. – Ах, мон шер, - продолжала она хрипеть, распространяя вокруг себя миазмы помойки и перегара, - до чего же ты мне нравишься – сил моих нет. Каждую ночь снишься, безобразник, да ещё в таких пикантных ситуациях, что просто атас! Ну всё, думаю, Матильда, наконец-то ты влюбилась. Давно с тобой такого не было, красотка.

Профессор от таких слов передёрнуло, он не выдержал и вскипел:

-Оставьте меня в покое, а то позову милиционера, и вас отвезут в отделение, понятно? - но на бомжиху эта угроза не произвела никакого впечатления.

-Да ты не сердись, мой сладкий пончик, я тебя не съем, по крайней мере, пока. Может, мы с тобой подружимся – я на это очень надеюсь.

Вадима Ильича начало мутить от мерзких запахов, но делать было нечего, ибо стражей порядка на горизонте не наблюдалось. Он, в сопровождении Матильды, вышел на улицу и потихоньку приближался к остановке общественного транспорта. Прохожие с недоумением смотрели на эту странную пару: симпатичного интеллигентного мужчину в дорогой дублёнке и норковой шапке, идущего под ручку со страшного вида старухой, одетой в невероятное тряпьё.

-Уже давно за тобой гоняюсь, голубчик, выслеживаю как собака-ищейка, всё никак успокоиться не могу. Даже с Гришкой, своим сожителем, спать перестала. Он меня смертным боем бьёт, а я ему ору в рожу его пропитую и в шары бессовестные: «Не могу с тобой, скотом, совокупляться. Я в первый раз в жизни влюбилась, и мне никто, кроме моего мон шера, на фиг не нужен».

Бабка изливала душу и не забывала бросать на импозантного профессора испепеляющие взгляды. Мюнстерлендер шёл молча, ибо сказать ему было нечего. Матильда же продолжала гундосить, ухитрившись выудить из недр лохмотьев сигарету, которая оказалась на редкость вонючей, и, выпуская из носа и ушей чёрный дым.

-Я ведь не всегда была бомжихой, мон шер. Ты не поверишь, но в своё время я была примадонной в Большом театре, известной оперной певицей, меццо-сопрано. Фамилию свою я тебе называть не буду: ни к чему это, ибо мой поезд давно ушёл, а я стою на перроне и в полной безнадёге машу ему вслед рукой. То, что ты меня слышал по радио и видел по телевизору, - факт. В молодости я была чрезвычайно хороша собой, и голос был уникальный, но сгубило меня пристрастие к сладкой жизни, в кавычках, конечно. Дольче вита, понимаешь…, - старуха замолчала и пустила слезу, а потом смахнула с глаз слёзы, а с большого сизого и пористого носа – большую каплю.

Профессора опять затошнило, но из вежливости он спросил:

-И как же вы дошли до жизни такой?

-Как, как, молодая была, красивая, талантливая. Бабок было полно, поклонников – ещё больше, вот и пошла по рукам. Бесконечные пьянки, гулянки, б…ки. Потом болезни всякие стали одолевать, даже сифилис подцепила. Да ты не дёргайся, уже давно вылечилась. В общем, мой дорогой пупсик, всё я пропила-прогуляла: квартиру, машину, дачу, антиквариат, золото с брюликами – всё, что мне от покойных родителей досталось. Из театра меня попёрли пинком под зад, поскольку я постоянно пропускала репетиции, хамила главному режиссёру, скандалила с дирижёром и не являлась на спектакли из-за очередного загула. Так вот на улице и оказалась. Даже небольшой срок отсидела – за мошенничество. В общем, мой золотой, вкусила я говна-пирога. Но по-настоящему никого в своей жизни не любила, ты первый. Конечно, мужиков у меня было много, даже очень много, но никого из них я не запомнила: так, секс-партнер – и всё. Всегда я хотела встретить настоящего мужчину – красивого, интеллигентного, высокого. Что толку в мелких мужичишках, в этих шмакодявках? Настоящий мэн должен быть таким как ты, мон шер, и рост тут имеет большое значение, как и размер ноги. Ты меня понимаешь? – и старуха очень игриво подмигнула профессору. – А ты мне десяточку на хлебушек не презентуешь, а то кушать очень хочется, - неожиданно сменила тему бомжиха.

Профессор обрадовался: значит, это обычная попрошайка, но с богатой фантазией, которая в своеобразной, многословной форме просит милостыню. Он решил, что даст старухе денег, и она оставит его в покое, тем более что вдалеке показался троллейбус.

-А, да, конечно, сейчас, - и он достал из кейса портмоне, в котором лежало три купюры по тысяче и ещё немного мелких денег. Достав десятку, профессор протянул её бомжихе, которая тут же сцапала деньги и засунула их за пазуху. Но тут у неё зазвонил мобильник, который она выудила из недр лохмотьев, и стала с кем-то разговаривать. Вадим Ильич опешил, увидев в грязных руках Матильды, новенький и довольно дорогой аппарат с фотокамерой. По крайней мере, у него такого не было. «Наверное, у какого-то лоха стырила», - промелькнула мысль. Бабка воспользовалась минутным замешательством собеседника и, воровато оглянувшись, выхватила у профессора бумажник. Молниеносно смешавшись с толпой, она исчезла, а та же толпа понесла Вадима Ильича к троллейбусу. Ему ничего не оставалось, как смириться с потерей денег и дорогого во всех отношениях бумажника, который несколько лет назад был ему подарен любимой девушкой.

«Надо было сдать эту дрянь и рвань в ментовку, а не слушать её идиотские байки. Интеллигент паршивый, развесил уши как последний идиот. А эта зараза неплохо живёт: у одного дебила мобильник стибрила, у другого – кошелёк», - поносил себя Мюнстерлендер, стоя в переполненном троллейбусе, плечом к плечу с товарищами по несчастью.

Blog

Перстень с сапфиром (из серии «Похождения профессора Мюнстерлендера»)