А. Я. Гуревич категории средневековой культуры (I)
| Вид материала | Документы |
- А. Я. Гуревич категории средневековой культуры, 4335.42kb.
- Гуревич А. Категории средневековой культуры, 3979.39kb.
- А. Я. Гуревич Гуревич Арон Яковлевич, 388.83kb.
- Неретина C. С. Опыт словаря средневековой культуры, 864.83kb.
- Тема Введение. Типологические черты и особенности, 71.77kb.
- 2. Особенности древнерусской культуры, 131.47kb.
- 1. Понятие «средневековья», 61.3kb.
- Вопросы к кандидатскому экзамену по специальности 24. 00. 01 «Теория и история культуры», 46.88kb.
- 7. западноевропейский тип культуры, 587.09kb.
- История культуры, 266.92kb.
Если от доктрины богословов, ученых юристов и идеологов государства перейти к представлениям, имевшим гораздо более широкое хождение в средние века и не столько отчетливо сформулированным, сколько предполагаемым как предпосылка правотворчества и применения права, то в них обнаружатся одновременно и общие с паулинистской доктриной моменты и противоречащие ей понятия. Согласно распространенным представлениям, право есть неотъемлемый элемент миропорядка и столь же вечно и неуничтожимо, как и самое мироздание [12]. Мир немыслим без закона, будь то мир природы или мир людей. Право - основа всего человеческого общества, на нем строятся отношения между людьми: "где общество, там и право" (ubi societas, ibi ius) [13]. Всякий род живых существ и даже вещей имеет свое собственное право - это обязательное качество любого божьего творения (поэтому ответственность за проступок могла быть возложена не только на человека, но и на животное и даже на неодушевленный предмет). Способ бытия и поведения всех существ определяется их статусом. Таково средневековое понимание "естественного права", получающего религиозную интерпретацию универсального закона вселенной.
Никто, ни император, ни другой государь, ни какое-либо собрание чинов или представителей земли, не вырабатывает новых законоположений. Поскольку источником права считался бог, то отсюда явствовало, что право не может быть несправедливым или дурным, оно - добро, благо по самой своей сути. Право и справедливость - синонимы. Злым, дурным может быть лишь ущемление права, его нарушение или забвение. Подобно тому как зло в мире считалось недостатком блага, так и несправедливость порождалась неприменением права. Право справедливо ибо оно разумно и соответствует природе человека. Фома Аквинский определял право как "установление разума для общего блага, провозглашенное тем, кто заботится об общине". При этом было существенно соблюдение всех указанных его признаков: право должно быть разумным служить благу всех и относиться к компетенции власти провозглашающей его должным образом [14].
Столь же неотъемлемым признаком права была его старина. Право не может быть нововведением, - оно существует от века, так же как существует вечная справедливость. Это не значит, что право целиком кодифицировано в уложениях и не нуждается ни в какой дальнейшей работе людей. В своей полноте, как идея, право запечатлено в моральном сознании, и из него черпаются те или иные правовые нормы, по каким-то причинам еще неизвестные людям. Право не вырабатывают вновь, его "ищут" и "находят". Но старина права - не столько указание на время его возникновения, сколько показатель его неоспоримости, добротности. Старое право значило - доброе, справедливое право [15]. Великие законодатели средневековья - не творцы законов, они лишь "отыскали" старое право, восстановили его в сиянии его справедливости; при этом прежде действовавшее право не отменялось, а дополнялось, и утратить силу могли только искажения права, допущенные людьми.
Так, записям фризского права предпослано своеобразное, но в высшей степени характерное для средневековья историко-правовое введение, в котором говорится, что фризы должны иметь такое земское право, какое установил сам бог в то время, когда Моисей вел израильский народ через Красное море. После пересказа десяти заповедей названы пророки и цари, начиная с Саула и Давида, правившие до рождества Христова, а затем римские императоры, включая, разумеется, и франкских и германских государей, вплоть до времени записи фризского права [16]. Таким образом, действующее право фризов оказывается включенным в непрерывное бытие права, существующего с древнейших времен человечества. Об истории права, в собственном смысле слова, здесь говорить не приходится.
Подобным же образом законы англосаксонского короля Альфреда открывает длинное вступление, содержащее десять заповедей и другие библейские законоположения, а также краткое изложение истории апостолов и постановления церковных соборов, вселенских и английских. Свою собственную законодательную деятельность Альфред оценивает очень скромно: "Я не решился записать много своего, ибо не могу предвидеть, что именно найдет одобрение v наших преемников". Но наиболее справедливые положения законов английских королей - своих предшественников (Этельберта, Инэ, Оффы) - он собрал, отбросив остальное. Этот сборник получил одобрение советников Альфреда [17]. Следовательно, не выработка новых законов, но отбор в старом праве наиболее мудрых и справедливых предписаний, - так понимается задача законодателя. Последующее англосаксонское законодательство Х и XI веков на добрую половину составляют заимствования из более ранних законов, перемежающиеся с новыми постановлениями. Производя запись обычаев, нередко приписывали их тому или иному прославленному государю предшествующего времени. Немалая доля древненорвежских законов считалась "Законами Олафа Святого", хотя на самом деле они представляли собой запись обычного права, произведенную в более позднее время. В Англии юридическую компиляцию начала XII века называли "Законами Эдуарда Исповедника", в действительности не имевшего к ней никакого отношения. Лангобардский король Ротари видел свою задачу не в том, чтобы создавать новые законы, а в кодификации древнего народного права, которое нужно поправить, улучшить [18].
Право страны можно было дополнить и улучшить, иначе говоря, можно "найти" те положения, которые прежде не были включены в законы, но хранились в моральном сознании народа, как в идеальной сокровищнице справедливости. Поэтому другим источником права, наряду с божественным его происхождением, считалось правосознание народа. Прежде всего право сохраняется в памяти наиболее мудрых и сведущих людей - знатоков права. Но эти знатоки (лагманы, законоговорители в скандинавских странах, рахинбурги, шеффены во Франции, уитаны и Iiberi et legales homines в Англии) не создавали новых правовых форм. Они знали "старину", древний обычай. Так, по крайней мере они осознавали свою правотворческую миссию.
Обычаю и закону подвластны все, в том числе и в первую очередь государь. Его важнейшая функция состоит в охране и соблюдении права. Идея о том, что правитель должен заботиться об охране существующего права, быть милостивым и справедливым, пронизывает многочисленнее средневековые "Королевские зерцала", которые содержат наставления монархам и делают упор на их индивидуальных качествах. Это и естественно в эпоху, когда королевская власть идентифицировалась с личностью государя.
Вступая на престол, король присягает праву. Никакого особого государственного права средние века не знают. Правитель должен уважать обычай и править в соответствии с ним. Если он нарушает закон, подданные не должны подчиняться несправедливости. "Человек обязан сопротивляться своему королю и его судье, коль скоро тот творит зло, и должен препятствовать ему всеми способами, даже если он приходится ему родственником или господином. И этим он не нарушает своей присяги верности", - гласило "Саксонское зерцало" [19]. Исидор Севильский переиначивает слова Горация для обоснования идеи, что король - тот, кто поступает по справедливости, - иначе он не король (Rex eris si recte facies, si non facias, non eris) [20]. Злостное нарушение права государем лишает его законных оснований власти и освобождает подданных от присяги, которую они принесли ему. Подданные также обязаны защищать право, в том числе и против государя, его нарушающего. Обязанность соблюдать право вытекает не из договора, а из представления об универсальной силе права, которому все подчинены. Следовательно, право связывает всех, оно, собственно, и является всеобщей связью людей. Этот принцип коренным образом противоречит теократической концепции, согласно которой князь стоит выше закона и подвластен одному богу.
Однако, получая в определенных случаях право сопротивления незаконному правителю или государю, не исполняющему своей законной миссии, народ не вправе менять форму правления; на смену низложенному монарху должен быть поставлен новый. При этом государь должен иметь наследственные права на престол и получить согласие и помазание со стороны духовенства. Сама по себе принадлежность к королевскому роду, сколь ни была она важна, не являлась еще достаточным условием для вступления на престол: и в варварских королевствах и в раннефеодальных монархиях для этого требовалось согласие "народа" - фактически поддержка знати.
Точно так же требовалось согласие подданных (consensus fidelium) для введения новых законов, выработанных государем. "Лучшие и старшие" (meliores et maiores), представлявшие подданных и воплощавшие народное правосознание, были призваны судить, в какой мере королевские законы соответствуют старинному действующему праву.
Принцип верховенства права и справедливости и независимости их от монарха обнаруживался в практике средневековой юстиции. Так, хотя в Англии судьи находились на государственной службе, они проявляли известную независимость от государя и не превращались в простых исполнителей его воли: в случаях, когда закон и обычное право противоречили воле короля, королевские судьи становились на сторону права [21]. Этот же принцип лежал в основе выступлений феодалов против королей, нарушавших право и обычаи страны. Известно, что "Великая хартия вольностей" явилась результатом такого выступления английских баронов и рыцарей, считавшегося вполне законным и вытекающим из самой сущности правовых порядков в Англии. Внесение в "хартию" постановления о создании комиссии из двадцати пяти баронов, которые не только должны были ограничивать власть короля, но в случае нарушения им "хартии" обязаны были теснить его с оружием в руках, будучи опасным для государственного единства, не противоречило, однако, духу права и пониманию отношений короля и его непосредственных вассалов. С точки зрения средневекового сознания в понятии законного восстания (bellum iustum) не было ничего парадоксального.
В нормальных условиях подданные подчинены своему законному государю. Но их повиновение выражается не столько в пассивном послушании, сколько в верности. Отличие верности (fideiitas) от простого повиновения состоит в наличии определенных условий, при которых "верные" служат своему господину, и в элементе взаимности: вассал обязан верностью господину, а тот, в свою очередь, принимает на себя обязательства перед ним. Распространена точка зрения, что отношения между сеньором и вассалом строятся на договоре. Однако такое понимание социальных связей средневековья отчасти их модернизирует, уподобляя феодальные отношения буржуазному контракту. На самом деле в основе отношения верности и покровительства лежала идея подчинения закону, обычаю и правителя и управляемых: верность обеих сторон была их верностью праву [22]. Собственно, они присягали на верность не только друг другу, но и тому высшему принципу, которому были подчинены.
Поскольку право мыслилось как старинное, именно ссылка на старину придавала ему авторитет. Нововведение не осознавалось как таковое, и вся законодательная деятельность проходила преимущественно в форме реставрации старинного права, нахождения и уточнения обычаев отцов и дедов. Право той эпохи было ориентировано на прошлое, Высокая оценка старины характерна для всех сфер средневековой жизни. Средневековый традиционализм - не просто консерватизм и власть привычки. В установке на старину (Nihil innovetur, nisi quod traditum est) [23] видели особую доблесть, именно старое обладало моральным достоинством. Новое внушало недоверие, новаторство воспринималось как святотатство и безнравственность. "Не сдвигай с места камней, которые установил твой отец... - учил монах V века Винцент Леринский. - Ибо если новшества надобно избегать, то древности следует держаться; если новое нечисто, то старое учение свято" [24]. Статичность - основная черта средневекового сознания. Идея развития, как мы убедились выше, ему чужда. Мир не изменяется и не развивается. Изначально совершенное творение бога, он пребывает в состоянии неизменного бытия. Он представляет собой ступенчатую иерархию, а не динамический процесс. Поэтому и право - составная часть миропорядка - неподвижно. Оно не знает времени возникновения, но лишь время фиксации; не знает оно и времени отмены. Оно вневременно [25].
В средние века существование признавалось лишь за тем, что обладало правовым статусом. Город, конституируясь, спешил приобрести определенные права; цех, университет и любая иная корпорация официально существовали с момента принятия устава; сельские коммуны обзаводились особыми грамотами, гарантировавшими их статус; сеньоры, обладавшие судебной или военной властью, заботились о том, чтобы эта власть была оформлена в виде иммунитетных полномочий, пожалованных государем, - специальные правовые уложения вырабатывались для любого средневекового института. Без санкции права общественное отношение не считалось действительным.
Крупнейшие социальные и политические конфликты средневековья осознавались людьми этой эпохи не только как религиозные коллизии, но и в категориях права. Ограничимся хрестоматийными примерами; борьба за политическое верховенство между германскими императорами и римскими папами велась в первую очередь из-за инвеституры, то есть из-за права назначать епископов; драматичное столкновение английского короля Генриха II с архиепископом Фомой Бекетом было вызвано спором о судебной компетенции короля; нарушения права и феодальных обычаев Иоанном Безземельным привели к ситуации, породившей "Великую хартию вольностей". Для укрепления французской монархии потребовалась работа знатоков римского права - легистов, и их же услуги оказались необходимыми в борьбе между Филиппом IV и папой Бонифацием VIII. Старейшими и влиятельнейшими факультетами в средневековых университетах, наряду с богословскими, были юридические. Рецепция римского права в Европе, порожденная целым комплексом социальных, экономических и политических причин, оказала огромное влияние на все стороны общественной жизни.
Право понималось не только как всеобщее состояние общества в целом, но одновременно и как важнейший признак каждого его члена. Люди характеризуются прежде всего своим правовым статусом. Как и в варварском обществе, при феодализме статус неотделим от лица.
Обычно статус был наследственным и от отца доставался сыну. Однако он мог быть изменен. Государь мог пожаловать новые повышенные права и привилегии тому или иному лицу. Крестьянин, ушедший от сеньора в город, получал личную свободу и, сделавшись бюргером, членом городской общины, цеха, менял свой статус. Рядовой свободный и даже зависимый человек, принеся омаж - присягу верности сеньору, мог стать рыцарем, приобретал подобающие рыцарству юридические права. Мирянин, приняв священство, вступал в клир - особую правовую группу, пользовавшуюся специальными привилегиями. поэтому средневековые сословные и иные правовые категории населения не представляли собой застывших замкнутых каст с запретом перехода из одной в другую. Социально-правовая мобильность в феодальном обществе была довольно велика. Но существенной чертой правового статуса человека в средние века было то, что статус - унаследованный или приобретенный - по-прежнему оставался непосредственно связанным с внутренней природой человека и, согласно представлениям той эпохи, влиял на его моральный облик и существенные черты его характера, определял его сущность. В праве социальные статусы нередко описываются в моральных категориях. Знатных именуют "лучшими", "достойнейшими", тогда как простолюдины фигурируют под именем "низких", "подлых", "худших". Общество, согласно средневековым законодателям, делится на "благородных" и "чернь". Господа и подданные оказываются неравными между собой и в нравственном отношении, - взгляд на вещи, в высшей степени удобный для правящего класса!
Все социальные категории были также и прежде всего правовыми категориями. Средневековье не признает фактического состояния индивида или группы людей, не "оформленного" юридически. Классовые различия не выступают здесь в чистом виде, сословные признаки определяют общественное положение людей. Вес человека зависит в первую очередь не от его имущественного состояния, а от того, какими правами он обладает. Беднейший дворянин выше самого богатого горожанина, ибо деньги и даже обладание земельной собственностью не дают официального признания и широких прав, - необходимо благороднее происхождение или монаршая милость для того, чтобы быть знатным и полноправным. Полноправие, родовитость, благородство - главнейшие критерии принадлежности к правящему слою общества, богатство практически с ними обычно связано, но оно не конститутивный признак господина. Феодальное общество - общество сословное.
При подобных установках в отношении права его роль в системе общественных связей была поистине огромна.
Роль юридических отношений еще более возрастала вследствие высокой ритуализованности общественной практики людей средневековья. В традиционном обществе нормальным было поведение человека, следующее принятым образцам, не уклоняющееся от раз навсегда установленного канона. Такие образцы приобретали силу моральных эталонов, и отход от них рассматривался не только как предосудительный, но подчас и как правонарушение. Все важнейшие поступки людей - вступление в брак и введение в род, посвящение в рыцари и принятие в цех, получение и раздел наследства и судебная тяжба, заключение торговой сделки и передача земли, пострижение в монахи и отлучение от церкви, приемы, посольства и т. п. - подчинялись ритуалу, сопровождались особыми процедурами, несоблюдение которых аннулировало акт. Следовательно, деятельность человека осуществлялась в строго установленных неизменных юридических формах и вне их была немыслима и недействительна.
Но эта эпоха всеобъемлющего формализма и ритуала меньше всего была "бумажной" (точнее было бы сказать - "пергаментной"), бюрократической эпохой. Многие из актов и сделок вообще не фиксировались в грамотах и других документах, - вместо них совершали соответствующий обряд. Как известно, в процессе генезиса феодализма в Европе широкое распространение получили земельные дарения. Для их оформления требовалось составление документа. Однако германские народы, позаимствовав грамоту (carta) из римской юридической практики, не восприняли сколько-нибудь глубоко ее смысла. Казалось бы, функция грамоты должна была состоять в том, что в ней фиксировалась сделка и в дальнейшем владельческие права опирались на ее текст. Между тем в раннее средневековье к письменному документу, который вообще мало кто мог прочитать, большинство населения испытывало недоверие и не понимало его юридической природы. Поэтому наряду с составлением и вручением грамоты по-прежнему практиковали старинные обычаи символического бросания или вручения горсти земли, дерна, ветви и т. п. В грамоте видели прежде всего предмет, кусок пергамента, и было принято перед составлением ее текста класть пергамент вместе с письменными принадлежностями на земельный участок, который являлся объектом сделки, с тем чтобы "сила земли" влилась в пергамент и сделала написанную затем на нем грамоту нерушимой и действенной [26]. Придать действенность юридическому акту мог лишь магический ритуал.
Грамота служила символом. Поэтому она вообще могла не содержать текста, и такие cartae sine litteris нередко применялись. Государь, желавший добиться повиновения подданных или передать им свой приказ, мог послать им простой кусок пергамента или печать без грамоты, - этого символа его власти было достаточно [27].
Ритуал определял самую сущность акта, независимо от того, составлялся документ или нет. Поэтому важнейшую роль играли свидетели, присутствовавшие при заключении акта. Он был рассчитан на относительно ограниченный и устойчивый круг людей, населявших одну местность и лично знавших друг друга. Когда же человек попадал в другую местность, от него не обязательно требовали грамоты, удостоверявшей его статус, и могли принять его за того, за кого он сам себя выдавал. Поскольку статус человека считался не каким-то несущественным внешним его признаком, но фактором, определявшим его природу и внутренние качества, то поведение индивида служило лучшим доказательством обоснованности его заявления о своей социальной и сословной принадлежности.
В таких условиях право оказывалось универсальной формой жизнедеятельности индивидов и общественных групп и представлялось им сущностью всего их поведения. В духовной жизни средневекового общества право не могло не выступать в качестве одной из основных категорий их сознания.
Но средневековое право не образовывало стройной законченной системы, все части которой согласованы. На самом деле не было более противоречивого и запутанного явления в жизни феодального общества. Понимаемое как всеобщая связующая сила, право вместе с тем разъединяет людей, порождая взаимные притязания и запутанные споры. Долгое время не возникало представления о праве как явлении, обособленном от людей, или как об абстракции. Поэтому не было "права вообще". Более того, в раннее средневековье не существовало права, одинакового для всех жителей одной страны. В тех германских королевствах, под властью которых оказалось население бывшей Римской империи, для германцев и "римлян" сохранялось свое право; каждое племя, народность жили "по своему закону", причем член племени подчинялся его праву и обычаям, независимо от того, где он проживал. Лишь постепенно королевской власти наряду с племенными записями права удалось внедрить законы, обязательные для всех подданных. Точно так же и монарх первоначально был королем племени, а не государства: rex Francorum, а не rex Franciae, король англов или саксов, но не король Англии. Однако и много позднее для представителей каждого народа, земли, области существовало свое право, особые обычаи. Судебным распорядком Нюрнберга от 1455 года предписывалось, чтобы судья стоял на франконской почве, около моста на Нейенштадтской дороге, когда он объявляет вне закона франконца; на швабской почве, за каменным мостом на дороге в Снольцбах, когда объявляет вне закона шваба; на баварской почве, перед Фрауентур, если преступник - баварец. Если же это саксонец, - то перед Тиргартентур, на дороге в Эрланген [