В. Звягинцев "Разведка боем"

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Рабочая программа учебной дисциплины ф тпу 1-21/01 утверждаю, 1311.97kb.
• Рабочая программа учебной дисциплины ф тпу 1-21/01 Государственное образовательное, 667.77kb.
• 25. 00. 12 Геология, поиски и разведка горючих ископаемых, 11.81kb.
• Содержание, 947.55kb.
• Рабочая программа учебной дисциплины фтпу 1-21/01 утверждаю, 147.19kb.
• Геология, поиски и разведка месторождений благородных металлов, 269.46kb.
• И. М. Губкина В. П. Филиппов, Л. В. Каламкаров, Ю. В. Самсонов Поиски и разведка нефтяных, 424.92kb.
• Рабочая программа курса «Конкурентная разведка» Москва 2009 Оборотная сторона титульного, 346.56kb.
• Программа вступительного экзамена в аспирантуру по специальности 25. 00. 11 Геология,, 147.4kb.
• Маджид Мохаммад Махави геологическое обоснование комплексного освоения углеводородных, 209.93kb.

Глава 13

Тихим и неожиданно теплым сентябрьским днем, чуть пасмурноватым, но все равно светлым — от огненно-желтых и багрово-алых деревьев Бульварного и Садового колец — над Москвой появился аэроплан.

Ничего особенного в этом вроде бы и не было, с Ходынского аэродрома самолеты летали часто, и легкие «ньюпоры» с «моранами», и двухмоторные бипланы «бреге» и «де хэвиленды». Только сегодняшний «Илья Муромец» оказался белогвардейским, о чем говорили трехцветные розетки на крыльях и разрисованный добровольческой символикой фюзеляж. Ровно гудя мо­торами, он сделал круг над самым центром города, сопровождаемый взглядами тысяч глаз — и испуганных, и ненавидящих, но по большей части обрадованных и восхищенных.

Загомонила, задрав к небу головы, Сухаревка, ги­гантский толкучий рынок на пересечении Садового кольца, Сретенки и Первой Мещанской, у подножия одноименной башни, где торговали всем на свете, от скверных спичек и армейских револьверов до сахарина и поддельных бриллиантов из императорской короны.

Слухи по этому стихийному средоточию экономи­ческой жизни столицы РСФСР и так давно уже ходили самые разные: что большевиков бьют на всех фронтах и они стремительно откатываются к Москве, что армии Буденного и Тухачевского не просто отступают, а наго­лову разбиты поляками, хуже, чем Самсонов в четыр­надцатом, что сам Буденный застрелился, а Тухачевский бежал в Германию, что Антанта и финны не сегодня-завтра возьмут Петроград, что в тамбовских лесах по­явился какой-то Антонов, не то бывший большевик, обиженный Троцким и поднявший двести тысяч мужи­ков против Советов, не то засланный из-за границы новый Лжедмитрий...

Как и полагается, интенсивность и содержание слу­хов немедленно нашли свое отражение в финансовой сфере — вторую неделю, как пошел вверх курс царских денег, особенно пятисотрублевых «Петров» и сторубле­вых «Катеринок». За «Петра» сегодняшним утром про­сили четыре миллиона совзнаками, а теперь, конечно, запросят еще больше.

Невольно приосанились бывшие офицеры, ухит­рившиеся избегнуть мобилизации или расстрела, а ныне перебивающиеся случайными заработками, и так же дружно приуныли их коллеги, оказавшиеся на совет­ской службе.

Они-то лучше других знали реальную обстановку и догадывались, чем может грозить им лично дальнейшее развитие событий.

По рукам образованной части населения ходили вы­рванные из школьных атласов и томов Брокгауза и Еф­рона карты европейской части России с «самой точ­ной» линией фронта. В зависимости от степени инфор­мированности и оптимизма владельца карты она про­ходила то где-то между Харьковом и Курском, а то и прямо через Тулу.

«Только вчера приехавший (бежавший) оттуда» зять, брат, свояк, в самом сдержанном варианте — «один зна­комый» рассказывал якобы, какую огромную помощь получил от Антанты Врангель, что белые войска, слов­но и не было столько тяжелых поражений, бьются от­чаянно и беспощадно, а у красных, наоборот, «лопнула становая жила» и что даже вольный батька Махно пере­кинулся «на ту сторону» и буквально вчера взял Киев!

Как бы там ни было на самом деле, общественное мнение сходилось на мысли, что на сей раз Врангель взялся за дело всерьез, о чем свидетельствовало срав­нительно медленное, но планомерно-неудержимое про­движение его войск на север и по Украине, ничуть не похожее на отчаянный, закончившийся новороссий­ской катастрофой прошлогодний рывок к Москве Де­никина. И что большевикам, уж на этот-то раз, насту­пает непременный конец!

Газеты «Правда» и «Известия» писали о положении на фронтах глухо, стараясь не упоминать конкретные географические пункты, а больше напирали на приме­ры массового героизма красноармейцев и неизбежность восстания европейского пролетариата. Верили им, ра­зумеется, мало. Русский народ стремительно постигал науку чтения между строк.

Стало известно об экстренном прибытии в Москву Троцкого с двумя эшелонами охраны из мадьяр и ки­тайцев и еще одним эшелоном, груженным краденым церковным золотом, о том, что ЦК заседает непрерыв­но и обсуждается отъезд правительства не то в Костро­му, не то в Вологду, поближе к морю и пароходам.

Чрезвычайка свирепствовала, как никогда. Прока­тилась очередная волна облав на заложников, все боль­ше из семей военспецов, даже тех, кто служил больше­викам не за страх, а за совесть...

И вот теперь появился аэроплан. Знающие люди тут же принялись объяснять всем желающим, что фронт, получается, совсем уже рядом. Верст двести, не боль­ше. Аэроплану больше не пролететь.

...Новиков, заросший трехдневной щетиной, в стоп­танных и сто лет не чищенных солдатских сапогах, в суконном бушлате и картузе с треснувшим козырьком сидел на ступеньках проходного подъезда углового дома, через который в случае внезапной облавы легко было скрыться в лабиринте дворов между тремя Мещански­ми улицами. Рядом примостился Басманов и еще один офицер, поручик Рудников, до войны служивший ре­портером по уголовным делам в «Ведомостях москов­ского градоначальства» и знавший город не хуже само­го Гиляровского.

Они закусывали ржаным хлебом, салом и печеными яйцами, скучающе озирая раскинувшуюся перед ними панораму Сухаревки. Даже появление аэроплана, неве­домо что предвещавшее, не вывело троицу... не то де­зертиров, не то мешочников средней руки из сосредо­точенного процесса насыщения. И не такое, мол, видали...

И действительно. Они сами принимали участие в подготовке «Ильи Муромца» к полету. На старом бом­бардировщике заменили двигатели на куда более легкие и мощные «М-17», полотняную обшивку — на кевларовую, проволочные растяжки — на титановые трубчатые стойки, и в итоге получилась совсем другая машина.

Пилотировал ее прославленный ас первой мировой и этой войн, лично сбивший восемнадцать немецких и тринадцать красных самолетов, поручик Владимир Губанов по прозвищу Кот. Происходило ли это прозвище от изображаемого на борту каждого очередного само­лета черного зверя с выгнутой спиной и свирепо встопорщенными усами или, наоборот, — не знал никто из ныне живущих.

— Кремль бомбить прилетел! — пронеслась неиз­вестно кем пущенная догадка, и в толпе началось воз­вратно-поступательное движение. Часть ее устреми­лась в сторону центра — посмотреть, как это будет, а часть, из тех, кто поосторожнее, потянулась от греха подальше, под прикрытие глубоких подворотен.

«Илья Муромец» тем временем завершил свой пер­вый медленный круг над ржавыми крышами и облуп­ленным золотом куполов московских «сорока сороков».

Со стороны Кремля действительно загремели не­стройные винтовочные выстрелы, несколько очередей с Никольской башни дал в сторону аэроплана пулемет. Скорее со злости, нежели надеясь попасть.

...Новиков с группой из пятнадцати прошедших специальную подготовку офицеров появился в городе утром, в районе Павелецкого вокзала. Все они были одеты разнообразно и пестро — в домотканые поддев­ки, старые шинели и ватники, с расчетом ничем не вы­деляться из общей массы, и изображали кто огородни­ков из ближних сел, доставивших на рынки свою продукцию, кто артель плотников или печников, кто пильщиков дров с козлами на плечах и завернутым в тряпки инструментом. Замаскировавшись таким обра­зом, каждый, не привлекая внимания заградотрядников, нес под видом невинного груза по паре пудов не­обходимого снаряжения.

Одновременно с ними в Москву просочились еще две аналогичные группы, одной из которых командо­вал Шульгин, а другой — коренной москвич штабс-ка­питан Мальцев.

Заранее поделенные на пятерки и тройки, каждая с хорошо знающим город офицером во главе, рейнджеры рассеялись по дворам и улицам, имея все необходимые инструкции и постоянно включенные на прием рации. Детального плана действий у Новикова пока не было, все зависело от конкретной обстановки. Решающий ход был сделан самим фактом этой экспедиции, теперь нужно было ждать ответного.

Берестин назвал их рейд разведкой боем. А Андрей добавил, что, возможно, правильней будет — «Вызыва­ем огонь на себя». ...Снизившись до трехсот сажен так, что отчетливо стали видны фигуры пилотов в застек­ленной носовой кабине, оглушая москвичей ревом мо­торов, бомбардировщик пронесся над самым центром барахолки и выбросил из брюха облако похожих на пух из распоротой перины листовок.

Вторую серию он сыпанул прямо внутрь кремлев­ской ограды. Переглянувшись, Новиков с товарищами не спеша завернули в не слишком чистые тряпицы ос­татки своей трапезы, затянули шнурки вещмешков, разом поднялись.

Кружась и колыхаясь в потоках нагретого много­численной толпой воздуха, листовки, может быть, несколько быстрее, чем следует, опускались в гущу людского моря, на плечи и головы продающих и поку­пающих, на мостовую, на ветки деревьев и крыши ок­рестных домов.

Первый листок достиг земли, и тут произошло не­понятное. Гражданин в поношенной темно-серой паре и не идущей к костюму шляпе-канотье, любопытствуя, поймал спланировавшую прямо в руки бумажку, скольз­нул по ней без особого интереса глазами. И вдруг рот его полуоткрылся, глаза странным образом округли­лись...

Неуловимым движением он сунул смятый в кулаке листок в карман и метнулся вперед, расталкивая окру­жающих.

Листовки этот странный гражданин, через секунду потерявший свое канотье, хватал обеими руками, пихал их в карманы и за пазуху, подпрыгивал, чтобы поймать очередную бумажку на лету, припадал к земле, лягался и яростно работал локтями.

Пока растерявшийся народ с изумлением наблюдал за хрестоматийной картиной внезапного помешатель­ства, «несчастный» успел ухватить никак не меньше двух десятков листовок.

И тут неподалеку раздался вопль, еще один, еще. По толпе прокатился слитный гул, сквозь который то там, то тут прорезались отдельные, наиболее пронзи­тельные крики и возгласы — яростные, испуганные, истерически-отчаянные.

Сухаревка забурлила. Такое обычно случалось здесь лишь во время устраиваемых чекистами массовых облав.

Толпа кружилась и раскачивалась, в ней возникали водовороты и разрежения, народ то сбивался в кучу там, где листовки ложились гуще, то бросался в стороны.

Приливная волна выкатилась на тротуар — часть листовок нанесло на стены окружающих площадь зда­ний, и они тихо, как осенние листья, скользили, при­жимаемые ветром к облупленной штукатурке, вниз, к сотням рук, жадно протянутых навстречу, застревали на карнизах и подоконниках, попадали в водосточные желоба.

Трое разведчиков отступили в глубь подъезда. Сме­шиваться с теряющей человеческий облик толпой им было явно не с руки. А неподалеку вдобавок вспыхнула свирепая потасовка.

Хорошо еще, что почти никто из торгующих не рас­кладывал свои товары на земле, иначе в возникшей су­толоке не обошлось бы без жертв. Но драки тем не менее вспыхивали теперь уже повсеместно — все за те же листки бумаги. Еще миг — и наиболее проворные и сообразительные кинулись в окрестные дворы, оттуда по пожарным и внутренним лестницам — на крыши.

А в небе наконец появились два красных «фармана». Можно представить, сколько криков и ругани по начальственным телефонам их появлению предшест­вовало!

Отпугивая истребители огнем из всех своих восьми пулеметов (да не каких-нибудь старомодных «льюисов», а надежных скорострельных «ПКТ») — малино­вые огоньки трассеров были снизу хорошо видны, — «Илья Муромец» круто пошел вверх, причем настолько быстро, что «фарманы» сразу начали отставать. Само по себе это было невероятно. Истребитель, даже с из­ношенным мотором и на плохом горючем, должен пре­восходить устаревший бомбардировщик по скорости километров на сто в час. Разве что красные летчики сознательно не хотели лезть под пули, из страха или по идейным соображениям. Они ведь наверняка видели знаменитую эмблему на борту «Ильи Муромца» и знали, что сулит встреча с обладателем этого «рыцар­ского герба».

Поднявшись версты на полторы, белый аэроплан вы­сыпал над Замоскворечьем третью порцию листовок и, покачав крыльями, еще прибавил газу. Под самой кром­кой облаков развернулся на юго-запад, блеснул на про­щание серебристыми ореолами винтов и исчез, раство­ряясь в густеющей дымке.

«Фарманы», поняв бессмысленность преследования, с раздраженным жужжанием тоже повернули восвояси.

Новиков, Басманов и Рудников, закурив «козьи ножки», с видом людей степенных и на всякую ерунду не падких, наблюдали за овладевшим москвичами психозом, изредка обмениваясь мнениями о действиях охотников за листовками. Пока наконец один, самый азартный, стараясь дотянуться до повисшего в раструбе водосточной трубы листка, сорвался, мелькнул со сдав­ленным вскриком вдоль краснокирпичного брандмауэра и исчез за крышами дровяных сараев.

— Кхм! — подавился дымом Басманов. — Это уже и лишнее.

— Жадность фраера сгубила, — не согласился с его мнением Рудников.

— Что уж тут... Глупо, конечно. Так черт ли его понес? — Новиков раздраженно дернул щекой и отвел глаза. — А вы могли бы предложить лучший способ?

Басманов пожал плечами и ничего не ответил. А Новиков в очередной раз удивился странной чувст­вительности прошедшего все круги гражданской войны капитана. Но, может, потому он и капитан, когда люди младше его по выпуску уже и генеральские погоны носят?

— Это еще что, — ухмыльнулся Рудников. — Подо­ждите, скоро по второму разу дележка пойдет, вот тогда... С треском распахнулась перекошенная балконная дверь на третьем этаже, и краснорожий дебелый мужик заорал дворнику, который ручкой метлы гнал перед собой прошмыгнувших в щель под запертыми ворота­ми беспризорников:

— Никитич, какого... они там с ума посходили? Чего с крыш сигают?

Дворник, изгнав посягнувшего на его законную до­бычу врага, ответил, с трудом сдерживая торжество, по­скольку карманы его фартука оттопыривались:

— Да вот слышь, листки с неба падали... А на каж-ном листке десятка николаевская пришпандорена. Не иначе клеем столярным, не оторвешь! — Да ну? Врешь небось. Я сбегаю сейчас, погляжу-ко! Дверь так и осталась открытой, а мужик исчез. — Поглядишь, поглядишь... Хрен в сумке ты погля­дишь... — пробурчал дворник с отчетливым владимир­ским выговором, скрываясь в свою нору слева от подво­ротни. Слышно было, как лязгнул наброшенный крюк.

...Идея принадлежала как раз Новикову. Это он придумал таким способом отвлечь внимание ВЧК и милиции от движущихся сейчас по городу разведгрупп. Наверняка все наличные силы будут немедленно бро­шены сюда, в центр, на охоту за счастливыми обладате­лями листовок с врангелевским подарком.

Ну а вдобавок не вызовет излишнего внимания и то золото, которое завтра же появится в Москве уже по другим каналам. Андрей собирался использовать его широко — в целях подкупа должностных лиц, для фи­нансирования нужных людей и просто для дезоргани­зации красного тыла.

Заодно и создать в обнищавшем за три года до пос­ледней крайности городе нужное настроение тоже сле­довало. Как любил повторять к месту и не к месту В. И. Ульянов-Ленин: «Коль воевать, так по-военному».

Кстати, листовки, сброшенные на Кремль, золотого обеспечения не имели. Тоже с психологической целью. ...Попозже, когда «золотая лихорадка» стихла, по­скольку в радиусе двух километров не осталось ни одной, хоть раз не подхваченной с земли дрожащими руками самой замызганной бумажки, врангелевские листовки, пусть далеко и не все, были заодно и прочитаны.

Подкрепленное, словно гербовой печатью, монетой с царским курносым профилем, содержание отпеча­танных изящным шрифтом лазерного принтера лист­ков чересчур уж сенсационным не было, но кривотол­кам конец положило.

Прежде всего в них сообщалось, что линия фронта проходит сейчас от Ростова до Одессы через Курск. Взятие Москвы обещалось к исходу следующей недели. Экономическое и военное положение «Свободной Рос­сии» было названо блестящим, что подтверждалось Указом Верховного правителя о восстановлении отме­ненного в четырнадцатом году размена на золото биле­тов Государственного банка и приравненных к ним де­нежных знаков правительства Юга России.

Врангель, сочувствуя бедственному положению мос­квичей, счел возможным накануне освобождения по­слать эту небольшую денежную помощь в надежде, что хоть какая-то ее часть дойдет до истинно нуждающих­ся. Для сведения остальных было сказано, что гаранти­руется поставка ста тысяч пудов продовольствия на следующий же день после установления в Москве над­лежащего порядка, участвовать в чем призывалось все законопослушное и здравомыслящее население. Также было обещано немедленное возобновление свободной торговли без каких-либо налогов и сборов.

Особо обращаясь к служащему у большевиков офи­церству, генерал-лейтенант Врангель гарантировал пол­ную амнистию всем, кто с сего дня перестанет испол­нять приказы кремлевских узурпаторов. Остальных ждал суд, скорый, но справедливый...

Неизвестно, какое число жителей Москвы в те дни искренне поддерживало большевиков, но вряд ли боль­ше десяти-пятнадцати процентов. Если уж в проле­тарском Петрограде то и дело вспыхивали волнения и забастовки, подавлявшиеся со всей возможной свире­постью, и совсем немного времени оставалось до Кронштадского восстания, то мещанская и купеческая Мос­ква тем более не имела оснований любить бессмысленно жестокую власть. Ее лишь терпели от безысходности, считая непреодолимым злом и Божьим наказанием, на­деясь, что рано или поздно она как-нибудь да исчезнет, а до того дня необходимо любой ценой выжить и пере­мочься. А вот теперь народ по-настоящему воспрянул духом. И многие, может быть, даже слишком многие начали готовиться к сведению счетов. Да ведь и было с кем. В воздухе ощутимо запахло Вандеей и чем-то вроде очередной Варфоломеевской ночи.

...Новиков снова, как совсем недавно, в девяносто первом году, шел через Сретенку, Большую Лубянку, Охотный ряд к Кремлю.

Во-первых, все равно нужно было скоротать время до темноты, во-вторых, пройти намеченные планом контрольные точки, да и просто немыслимо интересно вновь прогуляться по улицам родного города за три де­сятка лет до собственного рождения.

Погода неожиданно быстро начала меняться. Лег­кий облачный покров на глазах уплотнялся и темнел, опускаясь к самым шпилям кремлевских башен, вдоль улиц потянулись полосы тумана, первые порывы шкваль­ного ветра взметнули пыль на перекрестках. Похоже, бабьему лету приходил конец.

«Оно и к лучшему, — думал Новиков, оглядываясь по сторонам. — Туман, дождь, хотя бы и метель. Чем мерзее на улице, тем спокойнее».

Басманов, ссутулившись и засунув руки в карманы, шел метрах в двадцати сзади. Рудников настолько же впереди по другой стороне.

Оба в любую секунду готовы броситься на выручку. Огневой мощи даже их маленькой группы вполне до­статочно, чтобы прорваться сквозь любой заслон. Но пока ничьего внимания они не привлекали. Да и с чего бы? Таких, как они, здесь тысячи и тысячи.

А таких ли? Андрей с самого утра начал присматри­ваться к московским жителям. И все более поражался. Подобных лиц он не видел ни в своей нормальной жизни, ни в сорок первом, ни только что во врангелевском Крыму. Конечно, в Севастополе, Ялте, Симферо­поле собрался сейчас цвет той, дореволюционной, Рос­сии, и процент интеллигентных людей как бы не выше, чем при царе в центре Петербурга, но все же...

Нельзя сказать, чтобы Москву сплошь заполняли дегенераты, однако количество физиономий, не отме­ченных даже намеком на интеллект, вгоняло в оторопь. Лишь постепенно он начал понимать, в чем тут дело.

Само собой, число людей не слишком умных и об­разованных здесь после трех лет гражданской войны и красного террора непомерно велико. Однако, если бродяга, нищий или босяк осознает свое место в обще­стве, соответственно одет и держится, его облик и вос­принимается более-менее адекватно, без побочных эмо­ций. Но когда тысячи подобных типов одеты в военную форму или партикулярный костюм «ответработника», толпами ходят по улицам или разъезжают в автомоби­лях, произносят речи на митингах, а вдесятеро большее их число создает массовку, заняв экологическую нишу нормального обывателя, то картинка выходит пугающая.

Да и вот еще что — люди поумнее, недорезанные буржуи, купцы и интеллигенция в том числе, успели понять, что в целях мимикрии лучше не выделяться среди новых хозяев жизни, надели маски: кто тупой покорности — только что слюни изо рта не пускает, а кто безудержного, агрессивного люмпенского хамства. И еще многие, уже непроизвольно, приобрели посто­янное выражение горестного недоумения — что, в конце концов, происходит и как жить дальше?

«Жаль, — думал Новиков, — что я не сообразил этого раньше, не приказал, как приказывают перейти на со­ответствующую форму одежды, сделать наиболее мод­ные в этом сезоне морды и носить, не снимая. А то вон Басманов! И небрит, и одет, как безлошадный извоз­чик, однако... До первого патрульного физиономиста...»

Что касается остального — центр Москвы не слиш­ком и удивлял. Грязновато, конечно, как на улице Горь­кого после октябрьской демонстрации. Характер мусора, правда, другой. Здесь преобладает шелуха от семечек, конский навоз, махорочные окурки. Движение доволь­но оживленное. Непрерывными вереницами люди бре­дут от центра и к центру, грохочут телеги ломовиков, попадаются пролетки и фаэтоны начальников средних, рычат моторами и воняют выхлопами проносящиеся на бешеной тридцатикилометровой скорости автомо­били начальников крупных, нещадно подпрыгивая на разбитых мостовых.

Разруха, конечно, наблюдается, запустение. Дома вокруг, шесть лет не видевшие ремонта, с посеченны­ми еще во время ноябрьских боев семнадцатого года стенами. Витрины магазинов почти сплошь заколоче­ны досками. Редкие трамваи чуть не разваливаются от набившихся внутрь и облепивших вагоны снаружи пас­сажиров. Трудно понять, зачем, рискуя жизнью, висеть на подножке или буфере, если в итоге скорость пере­движения не превышает тех же пешеходных пяти верст в час.

Но всё это отличия, так сказать, ситуационные. А архитектурно большинство улиц, по которым шел Новиков, были вполне узнаваемы. Особенно Сретенка и Кузнецкий мост с прилегающими переулками. А вот Тверскую он сразу даже и не разглядел, чуть не проско­чил с разгона. Такая же узкая, как соседняя Пушкин­ская, и знакомых домов раз-два и обчелся.

Впрочем, Бог с ней, с архитектурой. Куда интерес­нее то, что сейчас происходит внутри домов, за стенами бесчисленных наркоматов, исполкомов, парткомов и прочих контор с дикими аббревиатурами вроде: «ГУ-КОСО при МОСО»! Не слабо.

А вот как там служилый народ себя ведет? О чем го­ворит и что испытывает? Интересно.

И вот эти прохожие, что они на самом деле ощуща­ют, спрятавшись под масками олигофренов? Новиков чувствовал себя, как водитель в городе, где дорожные знаки изменили в одночасье и вид и смысл. По выра­жению лиц уличной толпы он, профессиональный пси­холог, не мог больше судить о мыслях и настроениях людей. Сплошные черные ящики, у которых неизвестно не только то, что внутри, но и то, что на входе. А уж на выходе — полная бессмыслица.

Так же, наверное, ощущали себя на улицах сталинско-бериевской Москвы редкие иностранцы.

Но сейчас лучше на время забыть о психологичес­ких упражнениях. Есть конкретная цель — найти место и организовать операционную базу. В его распоряже­нии сорок человек. Хотя пока и неизвестно, сколько из них благополучно доберется до пунктов сбора.

Заранее проработанный и вроде бы приемлемый вариант размещения имелся, но следует дождаться ночи. Да и уверенности особой он Андрею не внушал. Слиш­ком далек был от его личного опыта. И зависел от одного-единственного человека.

Новиков решительно свернул направо. Неподалеку от Иверских ворот его должен ожидать Шульгин со своей тройкой. Вступить в зрительный контакт, найти подходящее для разговора место, пивную, скажем, и еще раз обменяться мнениями, теперь уже сообразно с реальной обстановкой. А потом вместе обойти другие контрольные точки. Ближайшая — Александровский сад.

Шульгин избрал для себя в качестве маскировки не скромный наряд дезертира, как Новиков, и даже не безупречную в классовом смысле блузу пролетария, а совершенно вызывающе оделся «под Троцкого» — ко­жаная, поблескивающая, как паюсная икра куртка, кожаная же фуражка со звездочкой, высокие кавале­рийские сапоги с подколенными ремешками и заужен­ными каблуками. Через плечо маузер в лакированной коробке, и на груди, чего уж скромничать, орден Бое­вого Красного Знамени на алой розетке!

Ходить в таком виде по городу, конечно, безопас­нее, но и внимания он привлекает больше, хотя бы и благожелательного, со стороны сотрудников власти. Впрочем, наплевать, подумал Новиков. Как-то до сих пор он еще не адаптировался к новой Реальности на­столько, чтобы воспринимать все всерьез. Умом-то знал, что жизнь вокруг настоящая, а не кино, эмоционально же настроиться пока не получалось, несмотря на все, в этом мире уже пережитое.

Однако эмоции эмоциями, а дело делом. Оставив сопровождающих прогуливаться в Охотном ряду, они порознь прошли в глубину сада, выбрали скамейку по-укромнее, присели. Над головой нависала грязно-рыжая Кремлевская стена, а за ней, где-то там, в глубине бу­дущего здания Верховного Совета, в своем еще не став­шем музейным кабинете, «милел к товарищам людскою лаской» — он. Вечно живой. Сейчас — в особенности.