Кино (Рига). 1990. № С. 20-23. № С. 23-25. №10. С. 22-24. №12. С. 21-23

Вид материала

Содержание

Виктор демин
Откуда взять пленку! что делать с ней!
Дело или благотворительность!

Подобный материал:

1 2

(Окончание. Начало в Кино. 1990. №№ 8, 9, 10)

ВИКТОР ДЕМИН

ЖАРКИЙ ЯНВАРЬ В КАЛИФОРНИИ

Сценарист и режиссер в поисках Америки

. .-?>''

Дан Мосс, юрист и продюсер, приятель Франца Бадера, принял участие в нашей затее. Он стал водить нас на очередные студии для страховочного просмотра того, что могло, как он предполагал, подойти нам. А вдобавок он стал нас знакомить с молодыми ребятами и девушками, это были корреспонденты различных газет — очень редко при магнитофоне, чаще всего с блокнотом и ручкой.

Сам Мосс обычно оставался неподалеку и прислушивался, все ли развивается правильно, понимаем ли мы друг друга.

А есть ли у вас любовные линии? — спросил зануда с синими отливами вокруг глаз. Мосс приблизился и повернул ухо.
Бухарин третьим браком был женат на двадцатилетней девушке, любившей его больше жизни, а ему было уже пятьдесят, — рассказывал Маря-гин. — Это случай редкой романтической любви. — И пропускал, что у нас отведено всей романтике три кадра. — Кроме того: к Бухарину с большой симпатией относилась одна его студентка, которая была женой Сталина. Сталин, похоже, ревновал всерьез. Она, Светлана, покончила с собой.
И у вас это показано? О'кей!

Снова в двух кадрах, но ведь об этом не спрашивают. Другой малый, должно быть, из колледжа, — вот он-то был с портативным магнитофоном, — спросил у меня:

Ваш фильм будет политическим?
Нет, — ответил я. — Это фильм о реальном человеке, который занимался политикой. Но мы хотим рассказать о нем как о личности, как об определенном характере, образе жизни . . . Это был человек с большими дарованиями, и наша мысль, что он зря занялся политикой. Таким образом, у нас скорее антиполитический фильм.

Брови у нашего студента полезли вверх, как если б преподаватель перешел с английского на суахили.

— Тогда в чем основная ав
торская мысль вашего буду
щего произведения? — осто
рожно сформулировал он, как
по чужому разговорнику.

Все революции обманывают, — сказал я назидательно, но с легкой улыбкой. — Вот наша основная мысль.
Даже наша, американская? — прищурился парень.
Вам лучше судить, — извернулся я. — Возможно, она — единственное исключение в истории, только доказывающее справедливость правила.

Он привел с собой девушку, которая быстро, бегло переводила . . . Присмотревшись, я подумал, что ей лет двадцать пять. Позже мне рассказали о ней, что она — мать двоих прелестных детей, жена продюсера (самая распространенная здесь профессия), и русский выучила так, ради хобби. Но на несчастье ее отозвали, и я был вынужден снова обратиться к даме из нашей делегации, у которой всегда было точно разграничено, когда она переводит «по работе» (в основном распоряжение Бадера) и когда в знак любезности (то есть все остальное).

— На чем мы остановились?
Студент прокрутил фразу из
магнитофона. Переводчица жи
во перевела:

Все революционеры мира — мошенники.
Ой! — сказал я.

Вернули прежнюю переводчицу. Но я стал спать неспокойно: а вдруг такое тиснут в какой-нибудь «Нью-Йорк тайме»? Страдать за свое фрондерство — куда ни шло, хотя лучше бы без этого. Но страдать за приписанную тебе нелепость!

ОТКУДА ВЗЯТЬ ПЛЕНКУ! ЧТО ДЕЛАТЬ С НЕЙ!

Началась стремительная, но и кропотливая работа. С самого раннего утра из комнаты Маря-гина слышны голоса. Зашуршала, отъезжая, дверь на роликах, кто-то вошел в наш общий кухонный предбанник, позвенел в холодильнике банками с соком, прошелестел уносимыми крекерами. И снова затихло, только гудят голоса. Реквизованы все наши фотографии, сделанные при посещении студий. По ним отыскиваются самые нужные места, кроятся, вырезаются грубые, но цветные подобия будущих декораций. Художник и директор ведут расчеты. Наш бесподобный Иосиф Яковлевич — Джо —

Виктор Демин. Зеркала, зеркала . .

привез и представил нам Джерри, любезного, вертлявого паренька с длинными, льняными, никогда не знавшими гребешка кудрями Джерри — вроде ассистента режиссера (3000 долларов в месяц), он в наше отсутствие будет вести строительство декораций, подбор бутафории и техники. Джерри знает шесть русских слов, и его родители, конечно, дети выходцев из России. Я ухожу гулять. Океан скучный, квелый, но не прячет ощущение силы. Собираются постепенно тучи — редкий случай для Калифорнии. На газоне у шоссе лежит негр в окружении шести или семи банок пива. Чуть дальше — два белых полулежа режутся в карты и зевают, поглядывая на небо, — сонливость тоже к дождю. На перекрестке стоит румяный юноша с плакатиком: «Готов за еду на любую работу». Когда мы в первый раз прочли такой плакатик в наших поездках от студии к студии, сердце все-таки оборвалось. Что бы там ни говорили о социальной помощи, а вот — стоит человек и готов — хотя бы за кусок хлеба .. . Иосиф Яковлевич долго

пояснял, Марина никак не могла
взять в толк и перевести. По
том вдруг ее осенило. Пере
спросив, она в изумлении объ
яснила нам: насчет еды — не
мольба, а условие ... За деньги
он служить не пойдет. Почему?
Его дело. Об этом не спраши
вают. Скорее всего потому, что
у него есть пособие или несколь
ко пособий, чуть только он
ухитрится получить жалование,
с него взыщут все социальные
подарки. А он откладывает,
или пропивает, или колется —
опять-таки его дело. Хочешь,
за кормежку он тебе помоет
машину, почистит двор, покра
сит стену гаража. И волки це
лы, и овцы сыты ... '
Я возвращаюсь с первыми
каплями дождя.

Голоса у Марягина еще громче. Появились остальные, каждый имеет свой совет. У Марины уже болит голова, но отказываться нельзя — эти разговоры как раз по делу. Им я плохой помощник. Иду к себе, перебираю десятка три телевизионных программ. Ах, как быстро к ним привыкаешь, как мгновенно выучиваешь самую популярную рекламу. Перевожу телевизор на радиосистему, отыскиваю станцию классической музыки . . . Кажется, Белла Барток. Раскрываю книжку Бердяева о русском коммунизме. Разобраться бы хоть с этим, в плане правильной эпитафии. Огромное окно не балует светом — дождь льет, как из ведра. У Марягина — общий стон. Это появился весь мокрый Эр-Джи. В руках у него плотный пакет с гамбургерами. Ставим кофе.

Ленч, — говорю я.
Ноу ленч! — бросает Эр-Джи

с возмущением. Оказывается, ленч ждет нас через полтора часа в какой-то известной молочной-кондитерской. Там же воссоединение с Бадером. Дождь проносится быстро. Все еще хмуро, но по-прежнему жарко, тротуар сохнет, как на плите.

Молочная так стерильно чиста и бела, что это не хочется описывать. Несут сначала фрукты — ты берешь, что хочешь, с подноса, потом — сыры, вплоть до творожных фантазий, потом — салаты, с крабами, креветками, с разной рыбкой . . . Кстати, мы все покупаемся на треску: она — красная после суток, проведенных в перечно-свекольном составе. По-моему, это добавляет ей вкус. Суп здесь один — молочный, с фруктами, но пирожных, и кексов, и сушек, и засахаренных орехов — невиданное количество. В заключение вручают огромные рожки с синим, или красным, или желтым мороженым. Кто хочет еще? Кому еще сока? Это они называют первый завтрак.

Цветущий, отоспавшийся Бадер (душа на место встала) обещает, что второй будет не менее интересный. Потом мы прогуливаемся перед витринами, бормочем, как заклинание: «Эксплуататоры чертовы, наделали, никто не покупает . . . Гниющие, понимаешь ли» . . . Но как-то нельзя скрыть даже от самого себя, что весь запах гнили собрался в другом месте, вокруг наших, так называемых, овощных баз,

И тут же, как бы с переменой декораций, начинается изнурительный, тягомотный, отсасыва-

ющий все силы спор, кто сколько должен внести в постановку будущих эпизодов. Группа отпущена по магазинам Четверо из штаба, мы сидим в особняке Дана Мосса. С;гобняк лучше не описывать. Парадная лестница переходит в изысканный просторный вестибюль и потом в коридор— анфиладу дверей и комнат. Слева от вестибюля, несколькими ступенями ниже, комната с телевизором — можете здесь подождать хозяина, поиграть в игры, стоящие тут же. Справа от вестибюля — несколькими ступенями выше — комната для переговоров (мало ли кого принесет, так что, каждого вести в горницу?). По углам — старая бронза, в стене — камин, стол величиной почти во всю комнату, но главная особен-

ность — это двухдюймовое стекло на металлических, кованых ножках. Понятно, для чего? Попробуй, толкни партнера коленом. Или передай ему тайком листок. Как он его прочтет? Сесть за такой стол — все равно, что дать обязательства вести торги в обстановке повышенной честности. Мы сели за этот стол. Зачитаны первые документы — с их стороны, с нашей стороны. Выбираются параграфы и абзацы, совсем приемлемые или почти приемлемые. Берутся формулировки. Переводит Берта, милая дама, по виду — учительница истории или географии.

Трогательная подробность: с ней попросил разрешения приехать ее муж, эмигрант десятилетней давности, — просто чтобы по-

«Парамаунт». Улицы — как кулисы

глядеть на бывших земляков, побеседовать. Мы сидим с краю, и так как от всех документов, даже на русском языке, меня всегда тошнит, спокойно судачим о том, о сем. Я спрашиваю: сколько может здесь стоить пишущая машинка, теперь, когда пошла мода на компьютеры и принтеры?..

Вам электрическую?
Ну, разумеется. С шариком, на котором буквы. Самую простую.
Я видел за 117, за 140. Но это очень простые.
А мне что, в жемчугах она нужна?
И потом — русский алфавит!
Если мы говорим об одном и том же, то алфавит — вместе с шариком — должен заменяться за сорок пять секунд.
Вы меня не поняли. Вал продадут английский шарик арабский, китайский и вдруг — чешский. Все может быть. — Русский не обязательно здес в каждом магазине.

Резонно.
Секундочку.

Он исчезает в соседнюю комнату, осведомившись у хозяйки о свободном телефоне. Появляется минут через двадцать с листком бумаги, на котором — каракули на двух языках и четко прописанный телефон.

Это магазин, где говорят по-русски. Содержат его муж и жена, милые, интеллигентные евреи из Минска. Приехали недавно и еще не смогли развернуться на всю мощь Они ждут вашего звонка или приезда. У них есть очень хорошая машинка для вас — с кириллицей. Она, правда, стоит 269 долларов. Но здесь, вы знаете, цена всегда ориентировочна и поправляется по клиенту: с кого можно содрать, а с кого не следует, потому что нельзя. Возможно, с вами хотят поторговаться.
Не исключено, что она — из тех же, что за 140 или 117.
Ра_/меется, никак не исключено.

А вокруг шли толки — дым ко
ромыслом. Проталкивались
формулировки и условия, более
близкие по слуху для каждой
стороны. Соображения выгоды
или надежности, как я посте
пенно понимал, носили уже ус
ловный характер — всего не
предусмотреть. Было бы грамот
но и авторитетно записано.
Несколько пунктов особенно
требовали оговорок. Спорящие
вязли, буксовали, все чаще
прерывали друг друга, как вдруг
Дан Мосс демонстративно по
смотрел на часы.

— Мы должны его извинить, —
перевела нам Берта. — Он от
вел на сегодняшние переговоры
из своего трудного рабочего
дня ровно два часа. К сожале
нию, мы приехали с некото
рым опозданием. Он не осужда
ет, он только хотел бы объяс
нить, почему сейчас нам при
дется прерваться. Через десять
минут у него здесь назначена
встреча с другим клиентом.
Мы смотрим на Бадера — тот
невозмутим. Или вы сговори
лись, ребята, или так у вас здесь

Марягин вернулся, мрачно плюхнулся в кресле и зарычал:

— Берта, переведите всей этой
шобле: я режиссер, а не жу
лик. Я называю цифру как ре
жиссер. А если кто-то из них
хочет другую цифру, пусть на
зывают ее сами и пусть тогда
сами снимают кино.

Aмериканцы расхохотались, как дети.

Мне кажется, им понравилась его вспышка. Она, по крайней мере, свидетельствовала, что человек ничего не выгадывает и, кажется, уже на пределе. Бадер взял поднос и разнес между всеми присутствующими темные бутылочки «Бадер-брай». Это было приглашение выкурить трубку мира.

— Вопрос решен, — растолко
вывал, как учитель младенцу,
Дан Мосс.
принято, только по нашим представлениям о гостеприимстве, нас просто-напросто выставляют.

Что не помешало хозяину напоследок продемонстрировать нам одну тайну его дома. Через стену от комнаты переговоров была библиотека — огромный зал с полками, коврами и картинами. Так вот, помянутая стена была не та. Она только производила впечатления одной и той же стены, увиденной из разных комнат. А на самом деле — хозяин нажал рычаг, и стена со стороны библиотеки мягко ушла в пол. Вместо нее образовалась стойка бара и место для бармена: один метр на полметра, с миллионом бутылок на полочках. Можно ли было не отпробовать эту отрыжку сухого закона, хлопнув, по крайней мере, по одной?

ДЕЛО ИЛИ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ!

О пленке я упомянул вот почему. Мы, естественно, брали американский кодак в счет общей суммы расходов их стороны. Бадеру не нравилось, что метры фигурируют в точной цифре.

А если вам не хватит?
Я профессионал, — отвечал Марягин. — Я говорю: хватит.
А если останется?
Значит, мне повезло. Я передам лишнюю пленку моему объединению.
Может быть, вы специально так рассчитали, чтобы осталось? Может быть, вы все подсчеты делаете таким образом, чтобы что-то из закупленного мною оставалось?

Марягин с его орехово-зуевской школой этики просто встал и ушел, хлопнув дверью. Надо, правда, учесть, что было это в конце следующего дня таких же скользких, вязких переговоров по поводу каждой буковки, каждой цифры. Дан Мосс выскочил в коридор за нашим постановщиком.

— Мистер Марягин! — донесся
его веселый голос. Бизнес ис
бизнес: Плиз, сэр.

— Все, что касается стороны искусства, ваша прерогатива, мистер Марягин. Речь идет только об уточнении деталей. Но Леня еще несколько часов вдруг принимался бурчать что-то под нос или отзывал кого-то в сторону и жаловался, как его довели до белого каления самыми бессмысленными препираниями.

В аэропорту, гуляя перед таможней в ожидании отлета (у них тоже самолеты задерживаются), Бадер спрос л меня: вы, дескать, видели материал, ваше мнение, зрителю это понравится?

Это всегда загадка, мистер Бадер, — отвечал я. — Но Марягин не принадлежит к элитарным режиссерам. Скорее он склонен упростить серьезную тему, чем усложнить простую. А это обычно нравится зрителям. Дело совсем не в этом, — сказал Бадер, став серьезным и даже печальным. — Я хотел, чтобы вы знали. Я буду рад успеху, но я могу спокойно отдать всю выделенную сумму, не получив ничего взамен. Я немец. Я всегда ощущал страшную историческую вину немцев перед Россией. Это — мое покаяние, мой дар вашей стране. О'кей, Виктор?

О'кей, — сказал я, не в силах сочинить ничего другого. Каков Бадер? Знает, знает разницу между скупостью и благотворительностью.

Blog

Демин В. П. Жаркий январь в Калифорнии. Сценарист и режиссер в поисках Америки//Кино (Рига). 1990. № С. 20-23. № С. 23-25. №10. С. 22-24. №12. С. 21-23

Содержание