Geum.ru

Российские евреи – ивритские писатели беседа введение

Вид материалаДокументы

Содержание


Перевел с иврита Я. Штейнберг.
Подобный материал:



Беседы радиоцикла: Российские евреи – ивритские писатели

БЕСЕДА 1. Введение


Мне предоставлена счастливая возможность поделиться с широкой аудиторией своими знаниями и любовью к ивритской литературе – особенно к тем ее авторам, жизнь которых начиналась в Российской Империи либо в Советском Союзе. Я хочу предложить радиослушателям рассказы об ивритских писателях и поэтах – российских евреях, в культурном багаже которых было немало общего с нашим культурным багажом, но которые, помимо этого, владели сокровищницей еврейских традиционных текстов, тогда как большинство из нас имеет о них самое поверхностное представление. Здесь уместно сослаться на вывод, к которому пришел в конце жизни Йосеф Клаузнер, один из первых современных историков литературы на иврите, который в 1947 году писал:


Неверно, что он [речь шла об ивритском поэте Черниховском] воспитывался в доме, где соблюдение заповедей не было законом; неверно, будто это был "современый" дом, где еврейство сводилось лишь к изучению языка иврит и сионизму. В подобном доме не может сформироваться большой еврейский поэт. Вообще, без глубокой укорененности в религии, без религиозно-национальных впечатлений детства не выросло еще ни одного великого поэта – ни в одном народе, на на одном языке. (י. קלוזנר. ש. טשרניחובסקי. 1947. עמ' 11)


Мои рассказы едва ли будут выдержаны в строго хронологическом порядке, тем не менее я буду порой ссылаться на писателей-предшественников или называть последователей представляемого мною автора. И хотя передачи данного цикла будут чередоваться с передачами других циклов, я надеюсь, что в итоге у моих слушателей создастся связное впечатление о тех более чем достойных людях, без труда и таланта которых мы не имели бы сегодня столь пластичного, почти всемогущего иврита, да и литература современного Израиля была бы безусловно иной. И если в этом цикле мы не дойдем до израильских писателей конца 20 – начала 21 века, то я хочу заверить вас заранее: и среди них есть выходцы из Советского Союза. Есть авторы, прекрасно владеющие русским языком, как уроженка Львова, замечательная писательница Алона Кимхи, чью новеллу «Лунное затмение» в русском переводе можно прочесть в антологии современного израильского рассказа «Плоды смоковницы» и чей роман «Плачущая Сузанна» я считаю одним из удачнейших израильских произведений последнего десятилетия. А Этгар Керет русского не знает, но родился и вырос в семье репатриантов из СССР; Керет – автор чрезвычайно популярных в Израиле рассказов, которого довольно много переводят на русский (помимо вышедшей в Москве книги «Дни, как сегодня» переводы из Этгара Керета можно найти в интернете).

Я льщу себя надеждой, что часть моих слушателей захочет прочесть произведения представляемых мною авторов – хотя бы в переводах на русский язык, и потому буду сообщать о существовании таких переводов. Их, как я полагаю, можно отыскать в магазинах русской книги и в русскоязычных разделах местных библиотек. Кроме того, как уже указывалось, часть переводов имеется в интернете.

Первым в нашем цикле назову ярчайшего и талантливейшего поэта эпохи еврейского Просвещения Иегуду Лейба Гордона, которого российские маскилим называли Львом Осиповичем Гордоном. Слово маскил адекватно перевести на русский язык затруднительно; его буквальное значение: "просвещенный", однако просвещенный, т.е. весьма образованный, евреей не обязательно был маскилом. Ивритское слово маскил – производное от термина Гаскала, которым на иврите обозначают именно эпоху еврейского светского Просвещения, а маскилом принято называть носителя и создателя культуры Гаскалы. В основе этих терминов лежит слово «שכל», т.е. «разум», а потому более правильно было бы назвать эпоху не Просвещением, а Рационализмом.

Итак, поэт, прозаик, просветитель Иегуда Лейб Гордон родился в Вильне в 1830 году. Образование он получил, как большинство еврейских мальчиков того времени, сугубо религиозное. Но ему повезло: его учителями – их называли меламеды – были талантливые ученики и последователи рабби Элияху из Вильны, прозванного Виленским Гаоном. Среди них, в частности, – рабби Хаим Соловейчик, который много лет спустя создал прославленную Воложинскую иешиву. О своем ученичестве в "хедере" Гордон без ложной скромности воспоминал:


В одиннадцать лет я неплохо разбирался в Танахе и знал почти наизусть несколько сотен листов Талмуда; в этих знаниях я превзошел тогда своих товарищей, которые теперь достойно воспитывают еврейское юношество.


К Гаскале приобщил Иегуду Лейба муж его старшей сестры, их дальний родственник Михл Гордон, который, как было принято в те годы, переехал в дом тестя. Михл, а вслед за ним и Иегуда Лейб, был активным участником кружка маскилим в Вильне. Там собирались евреи, которые не хотели довольствоваться лишь иудаизмом, а жаждали научных и литературных знаний, причем не только еврейских. Они расширяли свой кругозор на специально с этой целью выученных ими нееврейских языках, в первую очередь, немецком, но также русском. В этом кружке виленских еврейских просветителей был и выдающийся ивритский поэт-классицист Адам ха-коэн Лебенсон и его сын, рано умерший поэт Миха Йосеф, с которыми Гордон крепко подружился.

С тех пор Иегуда Лейб Гордон интенсивно занимался самообразованием, с 17 лет принялся осваивать немецкий, русский и английский, во множестве читал еврейские и нееврейские книги и публицистику. Когда в 1852 году умер от чахотки Миха Йосеф Лебенсон, Гордон не просто пришел утешить разбитого горем отца, но и стал, по просьбе последнего, разбирать черновики и письма умершего поэта, обсуждать их с Адамом ха-коэном и таким образом учиться у него правилам еврейского стихосложения той эпохи. Необходимо сказать, что законы ивритского версификаторства были весьма строги: стиховая строка должна была насчитывать 13 слогов (иногда поэты выбирали 11-сложник), а рифмы подчинялись особым правилам чередования в зависимости от длины строфы. Эта архаичная система стихосложения ревностно сохранялась ивритскими поэтами-классицистами и их последователями вплоть до последних десятилетий ХIХ века, когда ее сменила привычная русскому уху поэзия с устойчивыми чередованиями ударных и безударных слогов, так называемая силлабо-тоника.

Но вернемся к Гордону. В том же 1852 году он с успехом выдержал выпускные экзамены в раввинском училище Вильны и получил диплом еврейского учителя. С 1853 года началась педагогическая деятельность Иегуды Лейба Гордона в небольших гордках Литвы – Паневежисе, Шауляе и других. Его первая книга – большая поэма "Любовь Давида и Михали" (Вильна, 1856) – поразила современников красочностью трактовки знакомого, казалось бы, сюжета. Гордон взял за основу несколько библейских стихов о юном Давиде и дочери царя Шаула Михали, добавил к ним более обширный материал еврейской Устной традиции из мидрашей и силою собственной фантазии и поэтического красноречия создал дивное романтическое повествование в стихах. Юный поэт посвятил эту поэму своему старшему другу и наставнику Адаму ха-коэну Лебенсону и в посвящении написал:

"עבד לעברית אנכי עד נצח / לה כל חושי בי לצמיתות מכרתי",

или в переводе:

"Я вечный раб иврита, ему в пожизненное владенье я свои чувства продал".


Насколько это «рабство» было сознательным, субъективным и, если хотите, анти-карьерным выбором, можно судить по знаменитейшему в свое время стихотворению «למי אני עמל?», или «Для кого я тружусь?» (1871), где Гордон рисует незавидный удел лишенного читательской аудитории ивритского литератора в эпоху Просвещения в России. Вот это программное стихотворение в русском переводе, который появился в 1881 году в издававшемся в Санкт-Петербурге маскильском еженедельнике «Русский еврей» (№ 44, кол. 1751-1752):


Для кого?..


Вновь чувствую музы моей появленье,

Волнует опять мою кровь вдохновенье –

И на языке позабытом пою.

Зачем? Для кого? Что за цель, за желанье?

И чье привлекут мои песни вниманье?

Кому я досуг свой и пыл отдаю?


Отцы наши, вечно беседуя с Богом,

Проводят все дни в благочестии строгом;

Им чужды искусства, поэзия, свет.

В слепом фанатизме кричат они хором:

«В искусстве, в поэзии – гибель! Позором

Клеймите поэта: отступник поэт!»


А братья... Предавшись познаньям, науке,

С народом своим вы давно уж в разлуке,

Давно уж забыли вы старую мать!

Ваш лозунг: «Оставьте язык закоснелый,

В нем свежести нет, выраженья несмелы –

Язык той страны, где живешь, надо знать!»


А сестры, а дщери Сиона... Привета

Не встречу ль у вас для родного поэта?

На вас Бог излил ведь все благо Свое:

Вы сердцем доступны всему, что прекрасно.

Но чужд вам язык мой. Учить вас опасно:

«Кто дочь свою учит, тот губит ее!..»

А дети, их ныне растет поколенье...

Те предали нас уж с пеленок забвенью.

О них мое сердце и мысли скорбят!

Всё дальше, вперед всё идут они смело;

Не знает никто их стремленьям предела,

И Бог знает, есть ли оттуда возврат...


Кому же я строки свои посвящаю?

Не тем ли намногим я их назначаю,

Кому еще милы Сиона слова,

Кому еще милы Сиона напевы?

Увы, одинокие! Сколько вас? Где вы?

На город, на царство – один или два!


Но сколько б вас ни было, где б вы ни жили,

Что к слову Сиона любовь сохранили,

Привет мой примите и братом меня

Своим называйте. Пусть выльют всецело

Вам песни мои, что в душе накипело,

И как мое сердце иссохло, скорбя.


Вам в жертву я сердце несу, возлияньем

Пусть будут вам слезы мои. Я рыданьем

На вашей груди облегчусь от тревог.

При мысли о том – не могу сдержать стона! –

Что, может, последний певец я Сиона,

Последние вы, кто б читать меня мог...

Перевел с иврита Я. Штейнберг.


Как видим, поэт перебирает разные поколения евреев России и последовательно исключает каждое из них из круга ивритских светских читателей: «отцов» из-за их тотального неприятия нерелигиозной культуры, «братьев»-сверстников и «детей» – из-за устремленности в русскую культуру и готовности целиком перейти на язык диаспоры, а женщин потому, что из вообще не учили ивриту, языку Торы и заповедей, которые они узнавали из книжек на идише. Ведь действительно сказано в наших раввинистических источниках: «Обучающий свою дочь Торе приравнен к тому, кто обучает ее разврату», в том смысле, что не женского ума дело размышлять над Торой, женщинам надо давать готовые сюжетные истории и правила еврейской жизни и желательно – на разговорном языке, идише. Кстати, «старой матерью» Гордон называет язык иврит, подобно тому, как идиш называют «маме лошн». А строки «Не знает никто их стремленьям предела, / И Бог знает, есть ли оттуда возврат» недвусмысленно намекают на крещение светски образованных евреев, решивших делать карьеру в Российском государстве и для этого формально отказавшихся от религии предков, которая перестала для них вообще что-либо значить. В последней строфе он использует метафорический ряд культовых еврейских жертвоприношений: сердце – жертва, слезы – жертва-возлияние, по аналогии с библейским елеем. И хотя перевод и устаревший, и несовершенный, его пафос в большой степени передает культурный конфликт в еврейской среде в эпоху Просвещения.

Если бы творческий пыл Гордона был обращен только к национальному прошлому, его жизнь возможно сложилась бы более благополучно. Однако просветительский пыл горел в нем, он стремился расширить духовные горизонты евреев приобщением их к светской культуре, побудить их смотреть на национальное наследие как на литературные памятники и оценивать его с позиции разума. Религиозная вера и ее галахическое облачение казались ему уделом прошлого, и если он не отвергал начисто ценности иудаизма, ему они виделись прежде всего как культурное своеобразие нации, дань определенному этапу в развитии народа, когда религиозное сознание было необходимо.

Борьба за преобразование еврейского общества побудила Гордона напсать несколько крайне несимпатичных, карикатурного характера рассказов, где он выставлял на посмешище раввинов, синагогальных старост и особенно хасидов, поскольку рационализм просветителей не понимал и не принимал мистицизма хасидского вероучения. Эти рассказы под общим названием "עולם כמנהגו", т.е. "Мир, каков он есть" (1872-74), не получили, однако, одобрения даже со стороны некоторых его товарищей-маскилим – слишком гротескно и безобразно были выведены в них набожные евреи.

Борясь с религиозными предрассудками и невежеством еврейских масс, Иегуда Лейб Гордон ратовал за ассимиляцию евреев в странах рассеяния. Его воодушевили гуманные начинания и реформы императора Александра II, смягчившие дискриминационные Уложения о евреях, и Гордон призывал соплеменников откзаться от культурного и социального изоляционизма. Особенную известность приобрело опубликованное им в 1862 году стихотворение "הקיצה עמי", т.е. "Пробудись, мой народ", где поэт пенял евреям за нечувствительность к историческим переменам, за невнимание к судьбе России. В числе прочего были в стихотворении и такие явно утопические в условиях царской России рекомендации:


Пусть тот, кто умен, обратится к наукам,

В ремеслах найдет свою радость умелец,

Храбрец служит в войске, в поле за плугом

Себя обретет хлебороб-земледелец...


Как хорошо известно, евреям в России не дозволялось ни владеть землей, ни ее обрабатывать. В том же стихотворении Гордон сформулировал идеологический тезис маскилим: "Будь евреем в своем шатре и человеком – на улице", неоднократно потом повторявшийся в еврейской печати.

Всюду, где ни преподавал Гордон, он пользовался заслуженным восхищением учащихся и благосклонностью начальства. Назначение Гордона в казенное раввинское училище в Житомире означало признание его заслуг. Тут необходимо пояснить, что при Александре II в России начали вводить в ряде иешив обязательное изучение русского языка и российской истории. Такие иешивы называли "казенными", а их выпускники получали звание "казенных раввинов". И действительно, государственная казна отчасти субсидировала эти учебные заведения, а чиновники министерства Просвещения контролировали их работу. Именно в таких иешивах преподавал Гордон, и из среды казенных раввинов вышло немало видных еврейских просветителей и литераторов.

В 1872 году Иегуду Лейба Гордона перевели в Петербург и назначили на должность секретаря "Общества по распространению просвещения между евреями". В северной столице России он и прожил до конца своих дней. Исключение составили месяц тюрьмы и около года ссылки по обвинению в "деятельности, подрывающей устои власти". То было ложное обвинение – месть со стороны еврейской религиозной ортодоксии, против которой последовательно выступал Гордон на страницах еврейских периодических изданий. По ходатайству барона Гинцбурга и других богатых и знатных евреев обвинение было снято, а Гордон возвращен в Петербург.

Иегуда Лейб Гордон умер в 1892 году, он успел написать и опубликовать немало поэтических сочинений, неизменно встречавших восторженный прием у читательской публики. Тут и поэма о жизни библейского Иосифа в Египте и его любви к дочери Потифара Оснат, и басни, появлению которых предшествовали выполненные им переводы на иврит избранных басен Крылова, и лирические стихи, и поэма о бесправии еврейской женщины под названием «קוצו של יו"ד», или «Из-за йоты» (1876), снискавшая Гордону титул «еврейского Некрасова».

В самом деле, поэма открывалась пространным патетическим введением, очень похожим на памятные некрасовские строки: "Доля ты, русская долюшка женская, Вряд ли труднее сыскать", только речь в ней шла о еврейке, и звучало это приблизительно так:


...Еврейка, кто знает о том, как живешь ты?

Во мраке приходишь, во мраке уйдешь ты,

Печальна или рада, грустишь ли, мечтаешь –

О том на всем свете лишь ты одна знаешь.

Все прелести жизни, добро и свобода

Дал Бог дочерям другого народа.

А жребий еврейки – тяжкая доля:

Весь день за прилавком – та же неволя,

Рожай, да корми, не спускай с детей ока,

Вари, и пеки – вот и старость до срока...


По контрасту с этим плачем о судьбе еврейской женщины-современницы приведу в своем подстрочном переводе маленький отрывок из поэмы «Оснат, дочь Потифара», где Гордона-просветитель любовно описывает культурную женщину в высокоцивилизованном Египте:


Исход утра птицы возвестили,

Средь ветвей пели, щебетали,

И на звук их песни, словно плясунья,

Вышло солнце в круг небесный.

И на звук их песни, словно плясунья,

Выступает дева красоты дивной.

В лимонной аллее Оснат проходит,

На дневном ветерке прогуляться хочет.

Не девчушка Оснат, как прежде бывало,

Пасущая между лилий, бегущая за ланью,

Скачущая газелью за яркою пташкой,

Но юная девица, стройная как пальма.

Хороша, крепка, волосы густые,

Из-под ресниц свет разума сияет,

Белизна ясного лба означает,

что мудрость многих дней ученья

ее головка скрывает.


К сожалению, поэтического перевода названных выше произведений Гордона на русский язык нет. Зато посчастливилось поэме "במצולת ים", т.е. "В пучинах моря", перевод которой можно прочесть в книге "Антология ивритской литературы 19-20 веков в русских переводах", вышедшей в 1999 году. Это поэма о трагической судьбе евреев, изгнанных из Испании в 1592 году. Есть в ней такие беспощадные строки:


И снова изгнанье... Ряд мрачных веков

Скитанья, презренья и злобы врагов

Настал для несчастных. Европы столицы

Им дали одни лишь гробы и темницы,

Их в Африке ждали неволя и цепь,

Поила их кровь азиатскую степь;

Наполнилась трупами бездна морская,

И крови потоки по суше текли...

Но скрылся Всевышний с небес, не взирая

На слезы и муки земли.


Рационалист Гордон, который, казалось бы, должен был искать причины народных бедствий в исторических закономерностях, тем не менее возлагает ответственность, в первую очередь, на Бога. А далее рассказывается об испанском судне, капитан которого согласился отвести еврейских беженцев до свободного порта, но, получив плату, решил продать их при случае в рабство. Волею поэта о коварном замысле прослышала находившаяся среди беженцев дочь раввина, красавица, пленившая сердце капитана. Она обещала ему свою любовь, но поставила условием прежде высадить евреев на ближайшем острове. Однако когда пришел час выполнять обещанное, и Пенина, и ее овдовевшая мать предпочли умереть в пучине моря.

Иегуда Лейб Гордон был сыном своего времени, что наложило глубокий отпечаток на его общественную и литературную деятельность. Так, им написана специально для российских евреев «История России», а также создана – с учетом перехода российских евреев на русский язык – книга выдержек из талмудических источников «Мировоззрение талмудистов», недавно, кстати, репринтно переизданная. Хочется зачитать из нее такой фрагмент (Мишна, Авот, 5, 10):

«По семи признакам можно узнать, глуп ли человек или умен: умный не рассуждает в присутствии старшего его познаниями или летами; не перебивает собеседника; не торопится возражать; спрашивает кстати, отвечает по делу; отвечает прежде на первый вопрос, а потом на последний; если не слыхал чего, говорит: «не слыхал», и признает правду. У глупого же все это наоборот» (СПб, 1874, с. 202).


Однако Иегуда Лейб Гордон прежде всего был талантливым ивритским поэтом. Его поэзия не утратила очарования и сегодня, по прошествии полутора столетий. И если его идеологическая позиция оказалась во многом несостоятельной, то эстетические достоинства его творчества гордо выстояли в череде перемен.

Зоя Копельман