Geum.ru

1812 год. Отечественная война. 1813 год. Освобождение Нидерландов

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   15


То, что бой при Звенигороде и доселе не оценен по достоинству, видно из недавней статьи научного сотрудника Звенигородского исторического музея{*66}. Что баварский генерал фон Прайзинг называется в ней «Трейзинг» — не беда, но то, что анализ боя дан на основе только части дневника фон Флотова вне общего корпуса источников с воспоминаниями С. Г. Волконского и А. X. Бенкендорфа, работой Н. П. Поликарпова, рапортами и письмами М. И. Кутузова и без соответствующего комплексного аналитического исследования, приводит автора к интерпретации боя как мелкой стычки, а общий смысл события сводится автором к следующему: «усилиями небольшого отряда Винценгероде корпус вице-короля на 6 часов был задержан у Звенигородского монастыря, русские обозы, шедшие по Звенигородской дороге, сумели благополучно отойти к Москве»{*67}. Это утверждается, несмотря на то, что давно известен кутузовский рапорт Александру I от 4 сентября, в котором полководец говорит, что Наполеон, направив Богарне по Звенигородской дороге, «старался действовать на мой тыл от Москвы»{*68}. И вины в этом автора статьи, никогда не занимавшегося военной историей, нет. Сказалась запущенность в нашей историографии общей темы 1812 года и ее частных проблем.


Бой при Звенигороде не был оценен еще и в ранней историографии. Первый крупный историограф войны 1812 года Д. П. Бутурлин, работавший под опекой знаменитого Жомини, вообще не упоминает о Звенигородском бое. Позднейшие авторы писали о бое в лучшем случае как о малозначительной стычке. Эта историографическая традиция, к сожалению, продолжена и поддерживается по сей день.


«Хоть Москва в руках французов...»


Отчасти в недооценке Звенигородского боя повинен сам Винценгероде. Его письмо Александру I с рассказом о бое также давно опубликовано и хорошо известно, и также давно пренебрегаемо исследователями.


Генерал-адъютант барон Винценгероде — Императору Александру


13-го сентября 1812 г. Давыдовка


Будьте уверены, Государь, что Вы с толикой уверенностию и милостию не обращаетесь к человеку неблагодарному; мне невозможно изъяснить Вашему Величеству чувства, которые обуревали душу мою при чтении рескрипта Вашего от 9-го, полученного мною сего утра. Ваше Величество повелеваете мне описать подробности о том, что побудило главнокомандующего к оставлению Москвы: одна необходимость, Всемилостивейший Государь; ибо мы принуждены были примкнуться к городу в самой мерзкой позиции. Чтобы не говорили, но последствия достаточно доказывают, что сражение 26-го (Бородинское) было проиграно. Армия, а особливо левый фланг, понесли чрезвычайную потерю. Одна из других причин, послуживших к проигрышу сражения, произошла, как меня уверяли, от беспорядка, поселившегося в артиллерийском парке, после того как убили графа Кутайсова; недостаток был также и в амуниции, и не знали, где ее взять.


Хотя и достоверно, что неприятель понес равномерно чрезвычайную потерю и может быть более нашей, но он мог себя подкрепить на следующий день <...>


<...> 28-го неприятель отрядил из Можайска 4-й корпус под командою вице-короля и составленный из четырех дивизий пехотных и 10-ти или 12-ти кавалерийских полков в Рузу, дабы обойти и правый фланг нашей армии, если б она хотела взять позицию. Малый отряд мой, находившийся на сей дороге и который состоял из одного драгунского и трех казачьих полков без артиллерии и пехоты, делал все что можно было для сопротивления сему многочисленному корпусу, но естественно принужден был уступить превосходству; по донесению моему, которое я об оном сделал, мне присланы были на подкрепление 2 орудия, 324 егеря и 330 казаков. Способы сии были недостаточны. 31-го августа вице-король атаковал меня в Звенигороде. Казаки мои оказали в сем случае чудеса; двое из храбрейших их штаб-офицеров были тяжело ранены; мы взяли пленных, не потеряв ни одного человека, а к ночи я велел продолжить отступление, сохраняя притом всегда сообщение с арьергардом армии, которая следовала по Можайской дороге.


1-го сентября тот же маневр и отряд мой провел ночь в 25-ти верстах от Москвы. 2-го я находился в деле с 4-м корпусом в девяти верстах от Москвы, когда я получил известие, что неприятель вступает в город. 1-го поутру князь Кутузов писал ко мне, чтоб я приехал к нему для переговоров. Я сдал команду полковнику Бенкендорфу, отличному и достойному офицеру, и отправился в главную квартиру, находившуюся в-двух верстах от Москвы. Проездом я нашел и увидел армию в так называемой позиции, в которой слишком неблагоразумно было бы ожидать неприятельского нападения. Князь принял меня очень хорошо, но он показался мне нерешительным, а время было дорого. Он предложил мне командовать частью кавалерии, чрезвычайно жаловался на тех, кто ею командовали и на то, что некому было поручить командование оною. Я сделал на сие замечание, что под командою человека моих дарований такое назначение не произведет желаемых последствий, а особливо в тогдашних обстоятельствах и в отношении к кавалерии, которая требует скорой решимости, и так я предложил себя на служение адъютантом генерал-лейтенанта Уварова. За таковой поступок князь изъявил мне свою признательность, принял мое предложение и обещал доставить мне список состояния кавалерии и ее распределения. Это было 1-го числа в полдень; тогда он еще ни на что не решился; говорено было о позиции, об атаке, об отступлении. Славу Богу, что меня не почтили приглашением к совету. Я уже во весь день не видел князя, но узнал, что собран был военный совет и что решено было отступать. Но здесь я должен откровенно сказать, что я сего же был бы мнения, если б меня спросили, судя по положению главной квартиры и дурной позиции, в которую упрятали армию и которая не была даже удобна для составления из нея наступательной колонны, если б положено было покуситься на атаку.


В ночи с 1-го на 2-е получено было известие, что полковник Бенкендорф находился в 25-ти верстах от города, имея пред собою 4-й неприятельский корпус. Князь, решась отступать на рассвете, приказал мне тогда возвратиться к моему корпусу, взять опять команду над ним и прикрывать отступление его армии, правого фланга и арьергарда его по Можайской дороге, потом же самому мне отступить через город и прикрыть Владимирскую дорогу <...>


<...>Неожиданный случай подкрепил меня гвардейскими казаками и изюмскими гусарами, которые, отрезаны быв от армии, присоединились ко мне.


Признаюсь, что мне несколько прискорбно делать описание сие Вашему Императорскому Величеству. Я сим исполняю волю Вашу; в противном случае были бы тут моей стороны сплетни <...>{*69}.


Вышеприведенное письмо написано, когда Москву занимали французы, Винценгероде тогда опасался, что Императора Александра могут убедить пойти на мировую. Письмо содержит три важных свидетельства: о Бородинском сражении, о бое у Звенигорода и о событиях перед оставлением Москвы. Все, что пишет генерал о сражении при Бородине, нисколько не является его собственными представлениями и убеждениями. Это изложение той пессимистической оценки результатов побоища, что, как известно, принадлежит Барклаю де Толли. Это легко объяснимо. В Филях Винценгероде встречался не только с Кутузовым, но, это совершенно очевидно, и с Барклаем. Барклай был его непосредственным начальником, ибо разделение на две армии еще существовало, как существовал и штаб Первой Западной армии. Все, что пишет Винценгероде, он услышал от Барклая и изложил в письме Императору. Рассказ о Звенигородском бое интересен тем, что названа численность егерей и доставившего их в ночь с 28 на 29 августа в Звенигород Донского казачьего полка. Бой 31 августа закончился тоже только к ночи, видимо, тогда Винценгероде вышел из дефиле и, собрав весь отряд, кроме полков Бенкендорфа, пошел к с. Спасскому (Уборы). Самое важное: Винценгероде сообщает, что он после боя держит связь с арьергардом главной армии, с Милорадовичем. Бой не нарушил его взаимодействий с главной армией. Это подтверждение того, что русская армия после двух исключительно сложных боев при Крымском дворище и при Звенигороде, бывших следствием Бородинского сражения, не потеряла ничего в действенности своего управления, не были нарушены связь и координация ее взаимодействий с отрядами вне колонн главной армии.


Далее Винценгероде пишет о невозможности сражения под Москвой и верности решения Кутузова оставить Москву, о предложении ему возглавить кавалерию главной армии и о своем отказе, прямо пишет о дальнейших задачах своего отряда, который называет «корпусом». Кутузов высоко ценил Винценгероде и как боевого генерала, и как человека чести. И история корпуса Винценгероде впрямую связана с «главной историей» русской армии 1812 года, армии Кутузова, с историей важнейших ее действий, решавших судьбу той войны. Помещаем ниже (в сокращении) письмо Кутузова Винценгероде, которое проливает свет на многое в истории великой войны 1812 года.


Генерал-фельдмаршал князь М. И. Голенищев-Кутузов — генерал-адъютанту барону Винценгероде


3-го сентября 1812 г.


<...> Я чрезвычайно одобряю сделанные вами распоряжения и нужным нахожу известить вас об операциях, которые я стану предпринимать, дабы вы могли сообразно с оными действовать. Намерение мое есть сделать завтра переход по Рязанской дороге; потом другим переходом выйду я на Тульскую, а оттуда на Калужскую дорогу в Подольск. Сим движением я надеюсь привлечь на себя все внимание неприятеля, угрожая ему с тылу. Подольск есть такой пункт, где мне можно будет подкрепить себя и посылать партии по Можайской дороге. Я постараюсь остаться в Подольске три или четыре дня. Изложив вашему превосходительству будущие мои операции, я предоставляю вам действовать по вашему усмотрению с искусством, коему вы неоднократно являли опыты. Первым движением вашим, на которое должно быть обращено внимание ваше, будет занятие снова Клинской или Тверской дороги, оставя на Ярославской один из ваших казачьих полков под командой расторопного офицера, который ответствовать будет за все ложные тревоги, могущие дойти до великой княгини. Сей самый пост должен ежедневно доносить в Ярославль и стараться сохранять сообщение с казачьим постом, который я учрежду в Покрове на Владимирской дороге; сей пост сноситься будет с другим, учрежденным при Георгиевске, откуда учреждены будут мною еще другие до армии. Я предоставляю вашему превосходительству делать сообщения ваши Государю Императору, дабы успокоить его в ложных известиях, кои могут доходить до Петербурга.


P.S. Изюмский гусарский полк останется у вас{*70}.


Этот документ не входил в состав корпуса источников по 1812 году, несмотря на давний срок публикации, ибо он не может обслужить квазинациональный миф о неприязни «русского» Кутузова к «немцам», о том, что «человек» Александра I, каковым был Винценгероде, обязательно должен был быть Кутузову неприятен и вызывать его недоверие, именно в силу доверия к нему Императора. Письмо показывает степень доверия Кутузова генералу-иностранцу, которого Александр I назвал «орлом». Главнокомандующий сообщает ему концепцию своего, ставшего после знаменитым, стратегического маневра, по сути решившего судьбу кампании, хотя в этом и не было прямой необходимости. За сутки до поворота с Рязанского направления на южное и в штабе у Кутузова почти никто не знал о его намерениях. Это письмо свидетельствует и о том, что план выиграть кампанию маневром, «ногами» своих солдат, и схема его реализации уже были у Кутузова готовы ко времени оставления Москвы. Вряд ли столь продуманная и взвешенная форма сложного при своей видимой простоте маневра выработана Кутузовым в суматохе событий 1-го и 2-го сентября при оставлении Москвы. Кутузов прямо сообщает и основную цель маневра — занять позицию в тылу вошедшей в Москву Великой армии в случае ее движения на север. Эта позиция наилучшим образом защищала северную столицу России — Петербург. В этом заключается главная цель тарутинского маневра: угрожать с тыла Наполеону, если он, разорив Москву, пойдет на северную столицу. Все остальные проблемы, решенные маневром, вторичны, хотя их считают важнейшими, а названную самим Кутузовым главную цель даже не всегда упоминают. Да, Кутузов прикрыл южные губернии, ставшие источником снабжения для русской армии и не допустил их разграбления французами. Да, русская армия в результате маневра заняла фланговую позицию по отношению к коммуникационной линии Великой армии и не только угрожала ей, но и наносила по ней удары своими армейскими «партиями» (Денис Давыдов, Александр Фигнер и др. партизаны). Но главная цель была иная. Движение Наполеона на Петербург стало практически невозможно. Потому-то столь долго и бездейственно стоял в Москве Наполеон, что не мог отказаться от победного движения на Петербург, поскольку его вступление в Москву сверх его ожидания не решило судьбу войны. Надежда обойтись против Кутузова заслоном из войск Мюрата вблизи от Тарутина быстро померкла. Разведка боем, когда все тот же 4-й корпус частью своих дивизий пошел на север и отодвинул отряд Винценгероде (прикрытие фуражиров лишь побочная цель этого движения), о чем пишет Бенкендорф, можно рассматривать и как выступление авангарда всей французской армии, расчищающего путь следующим за ним контингентам. Но под Винковым Мюрат терпит поражение от Беннигсена и Ермолова. Тыл Великой армии более не обеспечен, ее движение на Петербург стало абсолютно невозможно. Остается единственное: идти на Калугу. И 4-й корпус Богарне перебрасывается с петербургского направления на калужское. Приходится Великой армии идти не за победоносным миром в Петербург, а в Калугу, за хлебом на зиму.


Отряд Винценгероде занимает в стратегии Кутузова под Москвой исключительное место. Только этот «летучий корпус» самостоятельно «ассистирует» главной армии, прикрывая направление на Петербург и наблюдая за другими направлениями от Владимирской дороги до Можайска. Он — главный партнер Кутузова в рискованной «игре» с попавшим в сети «Бонапартием».


Кутузов разрешает Винценгероде писать Императору без согласования с ним, с главнокомандующим, ибо уверен в том, что от него, Винценгероде, высшая власть России будет иметь правдивую информацию. Винценгероде становится посредником между Кутузовым и Александром I, и в силу доверия к нему обоих — Императора и Главнокомандующего всеми армиями — он способствует восстановлению тех нормальных отношений между ними, что отсутствовали со времен Аустерлица.


Письмо Винценгероде Императору написано на следующий день по получении кутузовского.


Генерал-адъютант барон Винценгероде — Императору Александру


4-го сентября 1812 г. Тарасовка


<...>Сейчас я получил приложенное здесь письмо от главнокомандующего, который одобряет все мои распоряжения и предписывает между тем стараться достичь до Петербургской дороги, что я немедленно и исполню.


Итак, повеления Вашего Величества найдут меня на Тверской дороге. По прибытии же моем на сию дорогу, я каждый день доставлять буду к Вам рапорт о положении дел.


Корпус мой состоит из:


Казанского драгунского полка 250


Изюмского гусарского 324


Лейб-казачьего 200


6 казачьих полков, около 1 200


Всего же около 2 000 строевых и два конных орудия.{*71}


Всемилостивейший Государь! Теперь настало критическое время. Я отнюдь не думаю, чтобы неприятель много выиграл взятием Москвы, и я уверен, что последние распоряжения наших начальников, которые ведут армию к Туле и Калуге, весьма важны, беспокоить и препятствовать будут чрезвычайно неприятелю. Я с достоверностию повторяю Вашему Величеству, что неприятельская армия весьма далека от того, чтобы быть ей в хорошем положении.


Наполеон обещал им мир в Москве. Если они еще будут обмануты, то сие произведет весьма дурное над ними влияние.


Сейчас аванпосты мои уведомляют меня, что неприятель перед ними показался .


Винценгероде полностью поддерживает действия Кутузова перед лицом Императора, он убежден, что Наполеон, войдя в Москву, отдал свою армию во власть обстоятельств и стратегического дара Кутузова. Это делает честь его проницательности.


Вскоре в Петербург прибыл еще один иностранец, отдавший свою шпагу России, француз, полковник Александр Мишо де Боретур, также пользовавшийся доверием и Александра I, и Кутузова. Он доставил Императору рапорт главнокомандующего от 4-го сентября и в личной беседе с Александром I сообщил ему, по поручению Кутузова, о положении армии{*72}. Письмо Винценгероде, рапорт Кутузова и подтверждающая их дополнительная информация Мишо дали Александру I возможность тогда же, 8-го сентября, обратиться к нации:


«Во всенародное известие по Высочайшему повелению{*73}.


С крайнею и сокрушающею сердце каждого сына Отечества печалию сим возвещается, что неприятель Сентября 3 числа вступил в Москву. Но да не унывает от сего великий народ Российский. Напротив да клянется всяк и каждый воскипеть новым духом мужества, твердости и несомненной надежды, что всякое наносимое нам врагами зло и вред обратятся напоследок на главу их. Главнокомандующий по совету с присутствующими генералами нашел за полезное и нужное уступить на время необходимости, дабы с надежнейшими и лучшими потом способами превратить кратковременное торжество неприятеля в неизбежную ему погибель. Сколь ни болезненно всякому Русскому слышать, что первопрестольный град Москва вмещает в себя врагов Отечества своего, но она вмещает их в себя пустая, обнаженная от всех сокровищ и жителей. Гордый завоеватель надеялся, вошед в нее, сделаться повелителем всего Российского царства и предписать ему такой мир, какой заблагорассудит; но он обманется в надежде своей и не найдет в столице сей не только способов господствовать, ниже способов существовать <...>.


Собранные и отчасу больше скопляющиеся силы наши окрест Москвы не престанут преграждать ему все пути, и посылаемые от него для продовольствия отряды ежедневно истреблять, доколе не увидит он, что надежда его на поражение умов взятием Москвы была тщетная, и что по неволе должен он будет отворять себе путь из нее силою оружия.


Положение его есть следующее: он вошел в землю нашу с тремя стами тысяч человек, из которых главная часть состоит из разных наций людей, служащих и повинующихся ему не от усердия, не для защиты своих отечеств, но от, постыдного страха и робости. Половина сей разнородной армии его истреблена частию храбрыми нашими войсками, частию побегами, болезнями и голодной смертию. С остальными он пришел в Москву. Без сомнения смелое, или лучше сказать дерзкое стремление его в самую грудь России и даже в самую древнейшую Столицу удовлетворяет его честолюбию, и подает ему повод тщеславиться и величаться; но конец венчает дело. Не в ту сторону зашел он, где один смелый шаг поражает всех ужасом и преклоняет к стопам его и войски и народ. Россия не привыкла покорствовать, не потерпит порабощения, не предаст законов своих, веры, свободы, имущества. Она с последнею в груди каплей крови станет защищать их. Всеобщее повсюду видимое усердие и ревность в охотном и добровольном против врага ополчении свидетельствует ясно, сколь крепко и непоколебимо Отечество наше, ограждаемое бодрым духом верных ее сынов. И так да не унывает никто, и в такое ли время унывать можно, когда все состояния Государственные дышут мужеством и твердостию? Когда неприятель с остатком отчасу более исчезающих войск своих, удаленный от земли своей, находится посреди многочисленного народа, окружен армиями нашими, из которых одна стоит против него, а другие три стараются пресекать ему возвратный путь и не допускать к нему никаких новых сил? Когда Гишпания не только свергла с себя иго его, но и угрожает ему впадением в его земли? Когда большая часть изнуренной и расхищенной от него Европы, служа по неволе ему, смотрит и ожидает с нетерпением минуты, в которую бы могла вырваться из под власти его тяжкой и нестерпимой? Когда собственная земля его не видит конца проливаемой ею для славолюбия своей и чужой крови? — При столь бедственном состоянии всего рода человеческого не прославится ли тот народ, который перенеся все неизбежные с войною разорения, наконец терпеливостию и мужеством своим достигнет до того, что не токмо приобретет сам себе прочное и ненарушимое спокойствие, но и другим Державам доставит оное, и даже тем самым, которые против воли своей с ним воюют? — Приятно и свойственно доброму народу за зло воздавать добром.


Боже Всемогущий! обрати милосердыя очи Твои на молящуюся Тебе с коленопреклонением Российскую Церковь. Даруй поборающему по правде верному народу Твоему бодрость духа и терпение. Сими да восторжествует он над врагом своим, да преодолеет его, и спасая себя, спасет свободу и независимость Царей и Царств».


Содержание этого обращения (его можно условно назвать «манифестом о сдаче Москвы», поскольку по сути своей он и был таковым) настолько говорит само за себя, что не нуждается в подробном комментарии. Оно снимает всевозможные измышления о непреодолимых противоречиях во взаимоотношениях Александра I и Кутузова в 1812 году и о негативной роли Императора, «неспособного» будто бы «понять» гениального, а, следовательно, «антимонархически» настроенного полководца. В действительности дистанция между ними была значительно меньше, и в этом сближении роль Винценгероде представляется столь же важной, сколь и служба его отряда для русской армии и России.


Необходимо заметить, что в историографии последнего времени создается совершенно неверный образ Винценгероде. Это характерный пример того, с какой безответственностью историческим личностям даются характеристики, «...барон Фердинанд Федорович фон Винценгероде ... был чрезвычайно колоритной личностью, своего рода кондотьером XIX века. Он питал лютую фамильную ненависть к Французской революции и ее «исчадию» — Наполеону». Такую характеристику дает известный историк Н. А. Троицкий.


Заметим, что категорически «не приняли» и «люто ненавидели» Французскую революцию и почитали Наполеона за «врага рода человеческого» не только Винценгероде, но длинный ряд выдающихся генералов и офицеров русской армии, выходцев из европейских государств и из самой Франции: Ланжерон и братья Сен-При, Ламберт и Мишо, Теттенборн и Прендель, Д'Олон и Клаузевиц, Пон-сет и Орурк, Паулуччи и Вольцоген — это только самые известные имена непримиримых «контрреволюционеров», честно служивших России. Они служили не из корысти, не были наемниками, и нет оснований называть их «кондотьерами». Винценгероде был, наверное, одной из самых ярких личностей среди «немцев» русской армии. Личные достоинства, значительное дарование военачальника и боевые заслуги вызывали уважение к нему и у Императора, и у Кутузова, и у Барклая. С полным основанием можно назвать его «рыцарем без страха и упрека»... И преданным без лести.